– Теперь я совершенно чиста, – сказала, улыбаясь, Наташа, вернувшись из миквы (миква – бассейн с водой для ритуального омовения – прим. авт.). – Не уверена, правда, что мне захочется посетить это место еще раз. Искупаться могу и дома.
     – И это говорит еврейка! – Беркович поднял глаза к небу, будто просил у него прощения. – Интересно, как ты сможешь в ванне окунуться с головой, придерживая волосы, чтобы они не касались стенок?
     – А откуда тебе известны такие подробности? – сухо спросила Наташа. – Ты уже собирался жениться, и твоя невеста сбежала от тебя после посещения миквы?
     – Читал, – усмехнулся Беркович. – Перед тем, как сделать тебе официальное предложение, я изучил литературу и понял, что ты достойна стать женой настоящего еврея и пойти со мной под хупу.
     – Нет, вы послушайте! – вспыхнула Наташа. – Еще разобраться надо, кто из нас настоящий еврей. Мой прадед – дед матери – был раввином!
     – А мои бабушка с дедушкой...
     Начавшийся спор был прерван телефонным звонком. Звонил дежурный по управлению Ноам Бельчер и просил съездить в больницу к раненому Эхуду Бирману.
     – Почему я? – спросил Беркович. – В управлении больше некому заняться этим делом?
     – Представь себе, – вздохнул Бельчер. – Сегодня масса вызовов, ребята в разъездах, а показания у Бирмана нужно взять срочно, он недавно пришел в себя, и врачи не ручаются, что все будет в порядке.
     – Но я даже не знаю, кто такой Бирман, и почему он оказался в больнице!
     – За тобой выехал Залман, у него протокол...
     – Понял, – сказал Беркович. – Если невеста меня бросит, это будет на совести управления полиции.
     – Тебя опять вызывают? – погрустнела Наташа. – За несколько дней до свадьбы!
     – Я буду рад, если меня не выдернут из-под хупы, – мрачно сказал Беркович.
     Дело о покушении на Эхуда Бирмана, сорока одного года, владельца фотографии, оказалось удивительно неинтересным – Беркович ознакомился с ним за две минуты, сидя рядом с водителем патрульной машины, мчавшейся к больнице "Ихилов". В семнадцать часов Бирман вышел из своей квартиры на бульваре Ротшильд и пошел по узкой тропинке между домами, отгороженной от строений густыми кустами и невысокими масличными деревьями. В половине шестого фотограф был обнаружен посреди тропинки в бессознательном состоянии. Случайный прохожий, увидевший тело, вызвал "скорую помощь", а медики позвонили в полицию, поскольку решили, что имело место покушение: на затылке Бирмана обнаружили огромный кровоподтек, возникший в результате удара тупым предметом.
     Эксперт-криминалист Рон Хан отметил в заключении, что удар мог быть нанесен камнем или доской. Утром растения поливали, почва на тропинке была влажной, и на ней отпечаталось довольно много детских следов – естественно, ведь дети из соседних домов играли здесь с утра до вечера. Других следов было всего два типа – если не считать следа ботинок самого Бирмана. Во-первых, след мужчины, обнаружившего тело, и во-вторых, достаточно четкие следы обуви сорок четвертого размера. Скорее всего, – полагал эксперт, – это и был след преступника.
     Группа во главе с сержантом Гореликом работала сейчас, опрашивая родных Бирмана и соседей – нужно было выяснить, были ли у фотографа враги и кому могли принадлежать подозрительные следы. Горелик считал (и Беркович вынужден был с его мнением согласиться), что имело место сведение счетов, поскольку преступник, судя по всему, даже не дотронулся до своей жертвы: в правом кармане куртки у Бирмана лежал конверт с двумя тысячами шекелей, и эксперт утверждал, что никто, кроме самого фотографа, к конверту не прикасался.
     Эхуд Бирман лежал в отдельной палате, и голова его была забинтована так, что видны были только глаза, нос и рот. Глаза, впрочем, смотрели вполне осмысленно.
     – Вы можете вспомнить, что с вами произошло? – спросил Беркович, присаживаясь на низкий табурет у изголовья.
     – Да, – прошептал Бирман. – Я шел на работу... Вдруг все завертелось вокруг, я почувствовал сильный удар... И все. Открыл глаза, смотрю – я в больнице...
     – Вы кого-нибудь видели? Кто-нибудь шел впереди вас? Или сзади? Вы могли слышать шаги?
     – Нет... Впереди никого не было... Шагов не слышал...
     – Скажите, Эхуд, – переменил Беркович тему разговора, – у вас есть враги?
     – Нет... То есть, да. Я подумал... Яир Цабар, мы с ним уже дважды чуть ли не подрались... У него несносный характер... Он...
     Бирман закашлялся, и сержант поспешил его успокоить.
     – Не нужно волноваться, – сказал Беркович. – Все обойдется. Скажите только, какой размер обуви у Цабара?
     – Не знаю... Большой, сорок четвертый или сорок пятый...
     – Понятно, – сказал сержант. – Отдыхайте, я, возможно, еще вернусь.
     Он вышел в коридор и достал из кармана мобильный телефон.
     – Яир Цабар? – переспросил сержант Горелик, когда Беркович пересказал ему разговор. – Значит, мы шли по верному следу! Цабар – еще тот тип, мы его задержали, я сейчас в управлении, собираюсь его допросить. Его видели около половины пятого неподалеку от тропинки, по которой шел Бирман. О том, что Цабар и Бирман на ножах, всем известно. Сейчас проверяют следы... – Горелик помолчал. – Подождите, сержант, – сказал он, – мне докладывают...
     – Вы у телефона, сержант? – вернулся к разговору Горелик минуту спустя. – Мне доложили: след ботинка Цабара совпадает со следом на тропинке. Это он ударил, нет никаких сомнений. Возвращайтесь, мы с этим типом быстро разберемся.
     По дороге в управление Беркович позвонил домой и предупредил Наташу о том, что скоро вернется.
     – Тривиальный случай, – сказал он. – Двое поспорили, один двинул другого по затылку... Получит три месяца тюрьмы, вряд ли больше. Нагревай ужин, Натали...
     Из кабинета, где вел допрос сержант Горелик, слышались возбужденные голоса. Беркович вошел и остановился на пороге.
     – Чего вы от меня хотите? – кричал огромный детина, который даже сидя доставал Берковичу до плеча, наверняка рост Цабара был не меньше метра девяноста. – Видел я этого Бирмана в гробу! Не сдался он мне, понятно?
     – Тогда почему вы ударили его по голове? – не повышая голоса, осведомился Горелик.
     – Не ударял я, сколько можно говорить?
     – На тропинке ваши следы, – объяснил Горелик, – отношения с Бирманом у вас натянутые, вчера вы с ним едва не подрались, вас разняли соседи.
     – Ну и что? – задохнулся Цабар. – Выйдет из больницы – опять подеремся! Но бить в спину я никогда не буду!
     – По затылку, – поправил Горелик.
     – Тем более!
     – Вы были на тропинке...
     – Ну, проходил я там – это было часа в четыре.
     – Обычно там не ходят, это совсем не короткий путь.
     – Ну и что? Захотел – прошел, это запрещено? Там еще дети играли, мяч гоняли, девчонки со своими веревочками прыгали. Спросите, они подтвердят – еще светло было.
     – Дети не могут быть свидетелями, – меланхолически объявил Горелик.
     Беркович тихо вышел в коридор и плотно прикрыл дверь. Минуту он постоял в раздумье, потом заглянул в папку, которую продолжал держать в руке, нашел адрес и направился к выходу.
     Дом, в котором жил потерпевший Бирман, стоял чуть в стороне от бульвара Ротшильд, это было старое, сороковых годов, четырехэтажное строение, довольно невзрачное по сравнению со стоявшей напротив семиэтажкой, построенной, повидимому, года три-четыре назад. Между домами росли густые кусты и несколько масличных деревьев. Тропинка, на которой Бирман получил удар, была не видна с улицы, и Берковичу пришлось подойти ближе. Место оказалось уютным и спокойным; понятно, почему дети любили играть именно здесь. Сержант медленно прошел по тропинке из конца в конец, два фонаря давали вполне сносное освещение, и Беркович хорошо представил себе, что происходило в пять часов вечера.
     Предстояло подтвердить или опровергнуть догадку, и Беркович решительно направился к подъезду дома, в котором жил Бирман. За одной из дверей на первом этаже слышны были детские голоса, и Беркович надавил на кнопку звонка.
     – Вы опять по поводу этого ужасного случая? – спросила невзрачного вида женщина неопределенного возраста, открывшая дверь. – Я ничего не знаю и не видела, я уже говорила...
     – Я хотел бы задать вопрос не вам, – улыбнулся Беркович. – Ваши девочки играли на тропинке и могли бы мне сильно помочь.
     – У меня нет девочек, – решительно сказала женщина. – У меня пятеро детей, и все – мальчики! Желаете проверить?
     – Нет, что вы! – смутился Беркович. – А не скажете ли, у кого в вашем доме есть девочки? Они обычно играют в веревочку...
     Женщина разразилась серией имен, и сержант подумал, что детей в этом квартале, пожалуй, чересчур много. Особенно девочек, играющих в веревочку. И если ему не повезет, то блуждать придется до позднего вечера, а тогда дети лягут спать, и нужно будет отложить все до утра...
     Ему повезло. В третьей по счету квартире играла с братом худенькая шестилетняя девочка, смуглая, с кучерявыми волосами. Увидев полицейского, она бросилась вон из комнаты и захлопнула дверь в детскую.
     – Какая-то Орит нервная сегодня, – пожаловалась мать. – Как видит людей, сразу прячется.
     – Она играла во дворе после обеда? – поинтересовался сержант.
     – Играла и этого Сабара видела своими глазами. Орит мне сама сказала – он околачивался возле тропинки.
     – Я бы хотел задать девочке только один вопрос, – попросил Беркович. – В вашем присутствии, конечно.
     Женщина скрылась за дверью детской. Уговаривать строптивую Орит пришлось довольно долго, и Беркович, которому никто не предложил сесть, переминался с ноги на ногу. Наконец хозяйка вернулась, Орит плелась следом с таким видом, будто плохой дядя-доктор собирался сделать ей укол.
     – Милая Орит, – обратился к девочке Беркович самым нежным голосом, на какой был способен. – Скажи-ка, когда ты забирала свою веревочку, тот дядя все еще спал на тропинке?
     Орит долго смотрела Берковичу в глаза, прежде чем решить для себя, нужно ли бояться.
     – Да, – прошептала она наконец. – Я забыла, а потом вспомнила и вернулась. Дядя спал... пьяный, наверно... Я забрала веревочку и...
     Девочка собралась было заплакать, и Беркович быстро сказал:
     – Все-все, ты молодец. Спасибо вам, – обратился он к матери. – Завтра придет полицейский, запишет показания вашей дочери.
     – А в чем дело? – воскликнула женщина. – Что вы хотите от Орит?
     – Все в порядке, – сказал Беркович и быстро распрощался.
     – Дети играли на тропинке, – говорил он полчаса спустя сержанту Горелику, слушавшему с кислым виражением лица. – Девочки прыгали через веревочку, натянутую поперек тропинки, привязав концы к стволам деревьев. Когда начало темнеть, дети разошлись. А Орит забыла отвязать свою веревочку и вспомнила об этом только дома. Между тем бедняга Бирман быстро шел в сторону улицы, зацепился за натянутую веревку и упал, причем так неудачно, что приложился затылком к единственному большому камню, который валяется у тропы. Потерял сознание. Тем временем Орит вернулась за веревкой, увидела лежавшего мужчину, испугалась, но у нее и мысли не было, что она в чем-то виновата. Отвязала веревочку и убежала домой, никому ничего не сказав. Вот, собственно, и все. Сабар, конечно, неприятный тип, но в данном случае он не виноват...
     – Почему же Бирман утверждает, что его ударили? – с подозрением спросил Горелик.
     – Он этого вовсе не утверждает! "Все завертелось вокруг, – сказал он мне, – я почувствовал удар"... В тот момент я не обратил внимания на последовательность событий: сначала все завертелось, а удар – потом...
     – Все равно, – упрямо произнес сержант Горелик, – Сабару полезно провести ночь за решеткой. Для профилактики.
     – Ваше дело, – пожал плечами Беркович. – Извините, я пойду. Кстати, в следующую пятницу приглашаю вас на свадьбу.
     – Решились наконец? – изобразив на лице радость, сказал Горелик. – Поздравляю.
     На свадьбу он приходить не собирался, а Беркович не настаивал.
    
     Следующая глава