– Все, – сказал сержант Беркович, ни к кому конкретно не обращаясь, – покупаю машину! Так дальше нельзя!
     – Бери "мазду", – отозвался инспектор Хутиэли.
     – "Мазду"! – возмутился сержант. – Разве это машина? Если брать, то сразу "хонду"! А у меня, между прочим, нет денег и на подержанную "субару".
     У сержанта Берковича с утра было дурное настроение. Вчера вечером он отправился с Наташей в дискотеку на улице Бреннер. В два часа ночи Наташа заявила, что не держится на ногах, и домой ее придется нести. Пришлось вызывать такси, никакой романтики. К себе Беркович добрался под утро и, проспав всего три часа (правда, без сновидений), явился на службу, недовольный собой и всем миром.
     – Борис, ты не прав! – заявил инспектор. – "Хонда" тебе не по зубам, а подержанную "субару" покупают только слишком богатые люди – на ремонт потратишь больше, чем на собственный самолет. "Мазда" – то, что нужно современному полицейскому.
     – Современному полицейскому нужно, чтобы музыка в дискотеках была не такая оглушающая, – поморщился Беркович. – Я и сейчас еще плохо слышу.
     – Кстати, – воскликнул инспектор, – хорошо, что ты напомнил! Не ты один плохо слышишь сегодня. Ноах Эстрин тоже жаловался на слух.
     – А что случилось? – насторожился Беркович.
     – Со слухом – ничего, – хмыкнул Хутиэли. – Случилось что-то с его головой, так мне кажется. Ноах неделю возится с завещанием Фридмана и не может понять, где собака зарыта.
     – Фридмана? – Беркович попытался вспомнить, от кого он слышал эту фамилию несколько дней назад. – А, это миллионер, умерший от инфаркта? Неужели его убили?
     – Нет, бедняга умер своей смертью. Кстати, нам бы с тобой дожить до такого возраста – ему же было восемьдесят семь! Старик с причудами. Лет десять назад он поссорился со всеми родственниками, обвинив их в том, что они разбазаривают семейный капитал. Поскольку контрольный пакет акций завода "Металлист" был в его руках, то старик попросту присвоил себе все полномочия и перестал считаться с кем бы то ни было. Хватка, кстати, у него была жесткой – никто из семьи и пикнуть не мог, а недовольны стариком были все: начиная от бывшей жены, которой он дал развод чуть ли не полвека назад, и вплоть до внучатых племянников, очень рассчитывавших на деньги деда.
     – Значит, – сделал вывод Беркович, – вся компания с нетерпением ждала, когда старик отдаст Богу душу. И кто-то мог, по идее, подсыпать...
     – У тебя на уме только преступления, – поморщился инспектор. – Нет, Марк Фридман умер естественной смертью, это доказано. Или ты не веришь выводам Душинского?
     Арнольд Душинский был лучшим патологоанатомом в институте судебной медицины "Абу-Кабир", и сомневаться в его заключении мог только человек, никогда не слышавший этой фамилии.
     – Верю, – сказал Беркович. – Тогда в чем проблема?
     – В завещании, естественно, – хмыкнул Хутиэли. – Текст, который хранится у адвоката, утратил силу, хотя именно этим текстом были бы довольны все – каждый родственник получал, согласно завещанию, свою долю. Но... Когда старик умер, в секретере обнаружили написанную им записку, достаточно короткую, но предельно ясную. Фридман писал, что составил новое завещание. Текст он записал на магнитофонной ленте. Кассета "Сони", шестьдесят минут, надпись на этикетке "Мое завещание" сделана красным фломастером. Понимаешь ситуацию?
     – М-да, – Беркович кивнул. – Если экспертиза подтверждает, что записка написана Фридманом собственноручно, а голос на кассете принадлежит именно миллионеру, то новое завещание имеет такую же юридическую силу, как если бы его заверили десять нотариусов.
     – Совершенно верно.
     – Кассету не нашли?
     – Почему же? Нашли, конечно. Она лежала рядом с запиской. И надпись "Мое завещание" была сделана красным фломастером.
     – Тогда в чем же проблема? – повторил свой вопрос Беркович.
     – Фридман был большой шутник, – вздохнул Хутиэли. – Он и при жизни частенько доводил домочадцев до истерик своими причудами. На прошлый Песах, к примеру, демонстративно положил в центре стола, за которым справляли седер, огромную буханку хлеба и время от времени отщипывал от нее кусочек. Все были в шоке, но никто не осмелился сделать старику замечание. Когда седер закончился – можешь себе представить, какое у всех было настроение! – старик со смехом разломал буханку: это был пластмассовый муляж, совершенно кошерный по причине полной несъедобности. Представляешь?
     – Представляю, – улыбнулся Беркович. – Но при чем здесь завещание?
     – При том, – объяснил инспектор, – что на магнитной ленте оказалась запись выступления Дуду Фишера на концерте в Нью-Йорке. Все первое отделение и начало второго. Хорошая музыка, даже Эстрину понравилась, хотя он не большой любитель израильской эстрады. Голоса Фридмана на кассете нет. А Дуду Фишер ни в одной из песен ни слова не спел о завещании миллионера.
     – Так вот почему Эстрин жалуется на свой слух! – догадался наконец Беркович.
     – Именно. Все понимают, что это очередная – надо полагать, последняя – причуда миллионера. И что, скорее всего, существует еще одна такая же кассета "Сони" с надписью "Мое завещание" красным фломастером. Но где старик ее спрятал?
     – На месте наследников я бы держался версии, что второй кассеты не существует в природе, и причуда старика заключалась именно в том, чтобы подержать родственников в напряжении. Пусть перессорятся, пока будут искать несуществующую кассету. Я бы на месте наследников утверждал, что силу имеет только первое завещание, поскольку второго нет.
     – Они так и говорят! – воскликнул Хутиэли. – Но Эстрин утверждает, что, пока однозначно не доказано отсутствие второй кассеты, он не может передать свое заключение в суд по делам о наследстве. Он эту несчастную кассету вторую неделю прослушивает с помощью самых немыслимых устройств. Знаешь, до чего он дошел? Ну, своему слуху он не доверяет, это я тебе уже говорил. Но он выделил в записи все шумы, отфильтровав голоса Фишера, оркестра, аплодисменты... В общем, оставил только чистый фон, воображая, что модуляции этого фона и содержат некую информацию, которую старик обработал специальным образом. Ее, эту информацию, можно, по мнению Эстрина, подвергнуть дешифровке...
     Хутиэли не закончил фразу, пожал плечами и поднял глаза к потолку, всем видом показывая, что бедняга Эстрин совсем выжил из ума, пытаясь разгадать загадку завещания.
     – Слишком сложно, – протянул Беркович. – Для того, чтобы нанести на пленку такую шумовую запись, нужна специальная аппаратура. И еще ведь нужно было зашифровать... Если Фридман этим занимался, то ему кто-то помогал, и это можно отследить.
     – Ты думаешь, Эстрину не пришло в голову то же самое? Твой друг Горелик с тремя сотрудниками вот уже который день пытаются что-то обнаружить по связям Фридмана... Ничего! Последние две недели перед смертью старик вообще не выходил из дома, потому что плохо себя чувствовал. И на виллу к нему приезжали только доверенные лица. Всех опросили, никто понятия не имеет, как записывать второй звук на магнитофонной ленте.
     – Очень интересно, – протянул Беркович и закрыл глаза. Не то чтобы ему так лучше думалось, но он просто не хотел видеть насмешливого взгляда инспектора. "Что, заинтересовался? – говорил этот взгляд. – Это не по тебе задача, имей в виду, если уж Эстрин ее не решил"...
     – А зрение у Фридмана было хорошим? – спросил сержант после пятиминутного раздумья.
     – Зрение? – удивился Хутиэли. – Нормальное было зрение, насколько я знаю. Для его возраста... Он, конечно, носил очки, но свободно читал. Ты думаешь, что он написал в записке вовсе не тот текст, который хотел?
     – Почему не тот? Именно тот, – усмехнулся Беркович. – Инспектор, как по-вашему, далеко ли пошлет меня Эстрин, если я попрошу его показать мне пресловутую кассету?
     – Надеешься услышать то, чего не уловила точная аппаратура?
     – Я же не сказал "послушать", я сказал – "показать".
     – Ты все-таки пришел к идее, что есть другая кассета? Так ее ищут уже неделю...
     – Инспектор, у меня еще нет никакой идеи! Я всего лишь хочу посмотреть на кассету. Только посмотреть – ничего больше. Это возможно?
     – Эстрин не очень жалует праздное любопытство, – назидательно сказал Хутиэли, но все же начал набирать номер.
     Полчаса спустя сержант входил в кабинет Эстрина. Знаменитый эксперт был небольшого роста, а возраст его трудно поддавался определению без дополнительной экспертизы. Берковича он встретил без энтузиазма, но и недовольства своего демонстрировать не стал.
     – Кассета как кассета, – сказал Эстрин, – смотрите, только руками не трогайте.
     – А вы не пробовали ее развинчивать? – спросил Беркович, разглядывая кассету с дозволенного расстояния.
     – Нет, – сухо отозвался эксперт. – И так видно, что внутри ничего не спрятано.
     – Да? – хмыкнул сержант. – А почему слои лежат так неровно?
     – Потому, – сказал Эстрин, уже не скрывая раздражения, – что лента когда-то порвалась, и ее склеивали. При перемотке место обрыва прекрасно видно. Запись концерта Дуду Фишера была сделана уже после склейки, и потому на качестве звука обрыв не отразился.
     – При чем здесь обрыв ленты? – поморщился Беркович. – Скажите, у вас есть сильная лупа?
     Эстрин пожал плечами и, не скрывая того, что думает о мыслительных способностях сержанта, протянул Берковичу лупу с короткой ручкой.
     – Могу я?..
     – Хорошо, – вздохнул эксперт, – только держите кассету двумя пальцами за углы, понятно?
     Беркович осторожно взял кассету и поднес к глазам.
     – Ну конечно, – сказал он минуту спустя, – вот тут буква "бет" написана тонким фломастером, видите?
     – Где? – спросил Эстрин, забирая у Берковича кассету. – Да, буква. Ну и что?
     – А другие буквы на ленте есть?
     – Понятия не имею, – рассердился Эстрин. – При чем здесь буквы?
     – Ну как же! – воскликнул Беркович. – В записке Фридмана ясно сказано: "Текст завещания я записал на магнитофонной ленте". Развинтил кассету и записал. Фломастером. Потом ленту аккуратно сложил и собрал кассету. Говорят, со зрением у старика все было в порядке...
     – Вы думаете? – нахмурился эксперт. – Какой идиот стал бы...
     Он замолчал и начал пальцами перематывать ленту, вглядываясь в нее и, судя по выражению лица, находя еще и другие буквы ивритского алфавита.
     – Начните с правого конца, – посоветовал Беркович. – Текст может оказаться длинным.
     Эксперт не ответил. Сержант тихо встал и вышел из кабинета.
     – Кому же достались миллионы? – спросил Беркович инспектора на следующий день.
     – Бывшей жене, – ответил Хутиэли. – Но каков шутник! Он действительно записал текст завещания тонким фломастером на ленте магнитофона. Кстати, из-за этого в записи появились лишние шумы, бедняга Эстрин их-то и собирался подвергать расшифровке! Послушай, Борис, а как ты догадался?
     Беркович улыбнулся.
     – Вы знаете, что говорил Хуан Рамон Хименес? "Если тебе дадут линованную бумагу – пиши поперек!"
     – А если тебе дадут магнитофонную ленту...
     – Вот именно, – заключил Беркович. – А хорошую шутку отмочил старик, верно?
    
     Следующая глава