– Дорогой Борис, – задумчиво сказал инспектор Хутиэли, – мне бы и в голову не пришло, что ты играешь в такие игры.
     – А почему нет? – удивился Беркович. Он сидел за своим столом и держал в руках газету "Маарив", раскрытую на странице, где были помещены фамилии победителей последней игры-лотереи. Вот уже три недели в газете каждый день публиковались вопросы, связанные с историей Израиля, и победителю, быстрее всех приславшему больше всего правильных ответов, обещана была путевка на двоих в одну из гостиниц Эйлата.
     – Я всегда интересовался историей, – признался сержант. – А тут представился случай. И Наташа помогала, конечно, она тоже много знает. Две ночи в гостинице, лазурное море, пляж...
     – Помрешь со скуки, – предупредил инспектор.
     – С Наташей?
     – Ну, разве что вдвоем вам будет интересно, – с сомнением сказал Хутиэли. – Я в прошлом году с Офрой был в Эйлате. Полежал на пляже, прожарился, но нет – этот отдых не для меня. И не для тебя, насколько мне известен твой характер.
     – Пожалуй, вы правы, – согласился Беркович. – Я бы предпочел путешествие по горам. Но Наташа в восторге от выигрыша, так что придется...
     – Надеюсь, – резюмировал инспектор, – что за время твоего отсутствия здесь не случится ничего интересного.
     В пятницу Борис с Наташей выехали в Эйлат, и дорога показалась им замечательной, хотя и несколько утомительной. До Беэр-Шевы они болтали и смотрели по сторонам, но потом Наташу укачало, и она заснула, опустив голову на плечо Бориса.
     Он разбудил Наташу, когда автобус остановился на смотровой площадке у израильско-египетской границы. Пассажиры вышли, чтобы сфотографироваться на фоне египетского флага и пограничника-араба, Наташа выходить не захотела – жара здесь была, как в топке паровоза, где сожгли славного сына российского пролетариата Сергея Лазо. А Беркович подумал о том, что путешествие через горы и пустыни может стать значительным воспоминанием – не о номере же с кондиционером и видом на Красное море вспоминать на старости лет!
     Номер действительно оказался с кондиционером, но вида на Красное море не было и в помине: окна и балкон выходили в сторону Эйлатского аэропорта, и любоваться можно было только притихшими и будто уснувшими тушами трех небольших "Боингов".
     – Диспетчеры здесь тоже, наверное, умирают от скуки, – сказал Беркович.
     – Что значит "тоже"? – возмутилась Наташа. – Ты это на себя намекаешь?
     – Ну что ты, – вздохнул Беркович. – Я намекаю на господа Бога, который явно скучал, создавая это райское место.
     На пляж они пошли, когда солнце уже заходило, купание в теплой, будто парной воде не доставило Берковичу никакого удовольствия. А может, он просто привередничал, заранее настроив себя на то, что отдых будет скучен, как старый фильм?
     Наташе, напротив, все здесь нравилось – и пляжи, полные туристов, и рестораны, где порции предназначались не для людей, а для гигантов типа Гаргантюа, и гостиница, где с третьего этажа на первый падал водопад. Вечер Наташа и Борис провели в ресторане, окна которого выходили на бухту, а потом поднялись в номер, и только теперь сержант Беркович понял, в чем состоит счастье. Он не стал говорить об этом вслух, поскольку не был уверен в том, что своим высказыванием не даст Наташе повода взять будущую семейную власть в свои руки. Беркович хотел, даже несмотря на предстоявший брак, остаться независимым и гордым. В общем – настоящим мужчиной.
     Около одиннадцати, когда за окном номера поднялась мрачная луна, за дверью раздался женский вопль. Собственно, Беркович сначала даже и не понял, кому принадлежал голос, разорвавший ночную тишину, будто сирена воздушной тревоги. Он в это время стоял посреди комнаты в трусах, потому что лишь минуту назад вышел из-под душа. Однако условный рефлекс, возникший у Берковича за год службы в полиции, проявил себя, и несколько секунд спустя сержант выскочил в коридор, успев набросить рубашку и натянуть брюки, а Наташе приказав не двигаться с места.
     Справа по коридору у открытой двери номера стояла бледная, будто греческая статуя, женщина в легком платье и кричала так, что из всех соседних номеров уже начали выскакивать ничего не понимавшие жильцы. Двумя шагами Беркович преодолел несколько метров, втолкнул женщину в ее номер и закрыл дверь.
     Крик смолк, как отрезанный.
     – Что происходит? – рявкнул Беркович над ухом женщины, прекрасно зная, что именно такой тон немедленно приведет ее в чувство.
     Именно так и случилось. Женщина смотрела на Берковича, и взгляд ее постепенно становился осмысленным.
     – Убили... – пробормотала она. – Арика убили...
     – Какого Арика? – спросил Беркович и только теперь оглядел номер. У окна стояло широкое кресло, и в нем лежал, раскинув руки, мужчина в плавках. Мужчине было лет сорок, и он был мертв, насколько может быть мертвым человек с пулей в груди. Ручеек крови уже запачкал замечательную оранжевую обивку кресла.
     Беркович оставил женщину и подошел к трупу. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что стреляли, во всяком случае, не в упор, а с некоторого расстояния. Был ли выстрел единственным? И где оружие? И почему не был слышен выстрел?
     Беркович взял мужчину за руку – рука была еще теплой, смерть наступила не больше нескольких минут назад.
     Беркович огляделся и увидел лежавший в двух метрах от входной двери пистолет "беретта" с навинченным на ствол глушителем. "Так, – подумал он, – вопросы об оружии и о том, почему не был слышен выстрел, решились сами собой".
     Подойдя к телефону, Беркович вызвал "скорую" и полицию. Женщина следила за его действиями с безразличием, свидетельствовавшим о том, что она находится в состоянии шока.
     Берковичу пришлось потратить немало усилий, чтобы усадить женщину на широкую кровать, она не сводила взгляда с тела.
     – Пожалуйста, – сказал сержант. – Пока никого нет и все воспоминания свежи... Ваше имя.
     – Грета, – простонала женщина. – Грета Бурштейн.
     – А это... – Беркович кивнул в сторону лежавшего в кресле тела.
     – Арик... Мой муж.
     – Понятно. Что произошло? Вы видели, кто стрелял?
     – Конечно! – с неожиданной силой воскликнула Грета Бурштейн и сделала попытку броситься вон из комнаты. Берковичу пришлось удержать женщину, и она бессильно опустилась на постель.
     – Мы приехали из Иерусалима, – продолжала Грета. – Вчера были на пляже и сегодня тоже... После ужина поднялись... Арик сел почитать газету... Вдруг открылась дверь... И на пороге – мужчина. Высокий, в шортах... И в маске... В руке пистолет. Мужчина стоял в коридоре. Он посмотрел по сторонам... А потом на моего мужа. Сказал: "Ну получи!" И два раза выстрелил. Я была... Я лежала... Он бросил пистолет в комнату на пол, повернулся и убежал... А Арик...
     Женщину начали душить рыдания, и Беркович похлопал ее по руке.
     Открылась дверь, и в номер ввалился патрульный полицейский, а следом – два медика и администратор гостиницы. Следующие пять минут прошли в дикой суматохе, и Беркович с тоской наблюдал, как медики затаптывают возможные следы, администратор не может выставить из комнаты многочисленную гостиничную обслугу, а полицейский, оробев при виде трупа, что-то кричит в мобильный телефон, пытаясь объяснить ситуацию своему начальству. Брать здесь власть в свои руки у Берковича не было никаких оснований, да и воспринято это было бы, несомненно, как попытка влезть не в свое дело. Вспомнив рассказ Греты Бурштейн, он тихо вышел в коридор, где странным образом порядок был больше, чем в номере. Двое полицейских оттеснили группу любопытствующих постояльцев от дверей комнаты, что, конечно, не мешало никому обсуждать происшествие и строить версии одна нелепее другой.
     Беркович наклонился и внимательно осмотрел пол в коридоре слева от двери, которая вела в номер Бурштейнов. Не обнаружив того, что он ожидал увидеть, сержант нахмурился и попытался еще раз представить себе картину убийства, нарисованную Гретой. Распахивается дверь – она и сейчас распахнута... На пороге появляется незнакомец с пистолетом в руке... Значит, стоял убийца вот здесь, поскольку в номер он не входил, а с другого места не видно кресло... Так. Раздался выстрел – тихий хлопок, поскольку пистолет был с глушителем. После этого убийца швыряет оружие в комнату, оно падает на пол в метре от двери... А негодяй убегает – в сторону лестницы, надо полагать, вряд ли он стал бы дожидаться лифта.
     Если все было именно так, то...
     – Эй! – крикнул один из полицейских. – Я вам говорю! Что вы там делаете? Отойдите от двери.
     Беркович поднялся с колен и показал патрульному свое удостоверение.
     – Прошу прощения, – сказал тот. – Я не видел, как вы приехали.
     – Я и не приезжал, – объяснил Беркович. – Я в отпуске и живу на этом этаже. Прошу прощения...
     Он вошел в номер, где уже закончился осмотр трупа, медики погрузили тело на носилки и понесли из комнаты. Администратору удалось прогнать из номера лишних людей, и сейчас здесь, кроме него и бледной, как смерть, Греты Бурштейн, находились эксперт-криминалист и патрульный полицейский. Берковичу пришлось представиться, показать удостоверение и попросить разрешения присутствовать при дознании. Пистолет, из которого был сделан смертельный выстрел, все еще лежал на полу, и вокруг него была мелом очерчена неровная окружность. Беркович обошел это место и склонился над полом в левом углу комнаты. Конечно же, он именно здесь обнаружил то, что искал, и подозвал эксперта.
     – Вот, – сказал он, указывая на два сплющенных кусочка металла, – это стрелянные гильзы.
     – Вижу, – кивнул эксперт. – Не трогайте, я заберу их как вещественное доказательство. Кстати, сержант, вам не кажется странным, что убийца, убегая, бросил пистолет?
     – Убегая? – удивился Беркович. – Он никуда не убегал.
     – Простите? – поднял брови эксперт.
     Не ответив, Беркович подошел к Грете, все еще сидевшей на постели, и спросил:
     – Вы сами отдадите свою перчатку или мне придется обыскать комнату?
     – Какую перчатку? – едва двигая языком, спросила Грета.
     – Вы надели перчатку, когда взяли пистолет, – пояснил Беркович. – А может, обмотали руку своим платком... Во всяком случае, на пистолете наверняка не будет ваших пальцевых следов, это очевидно.
     – Не понимаю... – пробормотала Грета, глядя на Берковича с ужасом.
     – Все вы прекрасно понимаете! – отрезал сержант. – Почему вы убили мужа?
     – Он, – всхлипнула Грета. – Он – негодяй! Он даже здесь мне изменил с этой... с этой...
     Она не смогла закончить фразу, ее душили слезы ненависти.
     – Я слышала, та женщина убила мужа, – сказала Наташа, когда полчаса спустя Борис вернулся наконец в свой номер.
     – Быстро же распространяются слухи, – пробормотал сержант.
     – Господи, – воскликнула Наташа, – здесь всего-то десять метров! Не такая уж большая скорость...
     – Да, она убила, – подтвердил Беркович. – И хотела выдать это за чью-то месть. Но... Не женское это дело – убивать. Она стреляла в номере, но хотела убедить полицию в том, что убийца стрелял из коридора, а потом сбежал. Но стрелянные гильзы лежали у стены в комнате, а вовсе не в коридоре... Про гильзы женщина совсем забыла. А может, и вовсе не знала.
     – Когда я буду тебя убивать, – серьезно сказала Наташа, – то непременно позабочусь о гильзах. Соберу их в платочек и выброшу в окно.
    
     Следующая глава