В студии было темно, яркие софиты освещали только небольшую площадку в центре, где разворачивалось действие – неприхотливая инсценировка, которая, по мнению сценариста, должна была произвести на потребителя впечатление разорвавшейся бомбы. Посреди освещенной площадки стояло приспособление, которое должно было навести зрителя на ассоциацию с электрическим стулом. На стуле вполоборота к камере сидела "приговоренная" – артистка Нехама Машаль. На ней была длинная черная хламида, волосы собраны в пучок на затылке, а поза изображала покорность судьбе.
     Под бодрую музыку (прием контраста!) появлялись палачи – шестеро статистов, наряженных в такие же хламиды, как смертница, но алого цвета. Лица палачей скрывались под масками и капюшонами, а голоса звучали глухо и мрачно. Слов разобрать было невозможно, но по сценарию так и предполагалось – главным были не слова, сказанные в адрес преступной инфляции, роль которой исполняла Нехама Машаль, а конкретные дела, совершаемые премьер-министром, которого несомненно поддержит большая часть народа. Попробуй не поддержать, если инфляция-Нехама в конце концов погибает на электрическом стуле, палачи сбрасывают маски и начинают изображать ликующий народ Израиля.
     Сценарист Одед Крупник и режиссер Хаим Вермеер сидели в углу, невидимые для артистов, и тихо спорили друг с другом, чтобы их голоса не записались чувствительными микрофонами.
     – Мне все равно не нравится, что палачи делают свою работу молча, – сказал режиссер. – Что тебе стоит написать каждому два-три слова? Например, "вот тебе за страдания потребителя" или что-нибудь в этом роде.
     – Хаим, – в десятый раз терпеливо объяснял Крупник, – нельзя, чтобы клип был прямолинеен, как гвоздь. Сейчас в нем есть тайна, ты смотришь и думаешь: "А кто вот этот палач? А кто вон тот?" Может, высокий палач – министр финансов? А низкий – директор Банка Израиля? Понятно? В клипе главное – пластика актеров и этой твоей Нехамы, которая играет просто бездарно. Она не способна даже умереть без дурацких претензий на гениальность!
     – Помолчи, – прошипел режиссер, пригласивший молодую актрису на роль только потому, что надеялся в будущем затащить ее к себе в постель. – Я знаю, чего хочу.
     – Уж это точно, – ехидно сказал сценарист, для которого притязания Вермеера вовсе не были тайной.
     Последний палач удалился во тьму, обойдя вокруг казненной инфляции, эффектно отдавшей богу душу и полулежавшей на стуле, низко склонив голову на грудь. Под резкий маршевый ритм софиты замигали, палачи вернулись и сплясали финальный танец, а потом электрик дал полный свет, и режиссер захлопал в ладоши.
     – Все! – сказал он. – Закончили!
     – Совсем? – с надеждой спросил чей-то голос. Кажется, это был голос помощника режиссера Орена Нира, стоявшего в стороне с текстом режиссерского сценария в руках.
     – Пока, – заявил Вермеер. – Сегодня чуть лучше, чем вчера, но все равно это еще не то, что нужно. Господа палачи, я в который раз говорю: ваша пластика должна потрясать, понимаете? Это вам не балет, черт подери, не Новая Израильская опера, это победа! Вы должны быть мрачными, потому что вы палачи, но вас должна переполнять радость, потому что вы победили инфляцию... Нам платят за клип большие деньги, и я хочу, чтобы получился шедевр, а не поделка! Давайте еще раз порепетируем, а потом повторим. Который это был дубль? Седьмой? Ничего, в десятый раз будете играть, как Михоэлс!
     – Кто такой этот Михоэлс, которого Хаим поминает через каждое слово? – тихо спросил один из статистов.
     – Понятия не имею, – пожал плечами второй. – Актер, видимо.
     – Из старой "Габимы", наверно, – пробормотал третий статист, и в это время студию огласил вопль отчаяния. Кричал помощник режиссера Орен Нир, который подошел к Нехаме Машаль, чтобы помочь ей подняться. В глазах Орена застыл ужас. Подбежали режиссер со сценаристом, а следом и все статисты, и осветители, и даже оператор оставил камеру, чтобы, глядя поверх голов, увидеть страшную и необъяснимую картину: из небольшой ранки на затылке Нехамы вытекала тоненькая струйка крови, будто красная нить, натянутая между черными волосами актрисы и черным же балахоном.
     – Нехама, – позвал режиссер, наклонился и посмотрел девушке в глаза. Глаза были широко раскрыты и видели только пустоту небытия...
     Старший сержант Беркович и эксперт-криминалист Рон Хан прибыли минут через десять после того, как на пульт дежурного поступил вызов из частной студии видеозаписи. Надо отдать должное Хаиму Вермееру, режиссеру, – он лишь на секунду поддался панике, но тут же начал отдавать короткие команды, которые привыкшие к подчинению артисты выполняли быстро, хотя, возможно, с режиссерской точки зрения и не вполне толково. К прибытию полиции шестеро статистов, два осветителя, оператор, сценарист и помощник режиссера собрались в большой гримерной и мрачно смотрели друг на друга, не произнося ни слова. Вермеер встретил полицейских и провел в ярко освещенную студию.
     – Мы ничего не трогали, – произнес он свистящим шепотом, и Беркович подумал, что этот человек, видимо, так привык к игре, что даже сейчас ведет себя неестественно, скорее изображая ужас, нежели испытывая его в действительности. – Я сразу сказал всем, чтобы шли в гримерную и ждали. А под креслом я нашел вот это...
     Он показал пальцем, но Беркович уже и сам видел: у левой задней ножки лежал узкий, почти как игла, стилет с длинной тонкой ручкой. Эксперт Хан наклонился и осторожно поднял орудие убийства за лезвие. Внимательно осмотрев рукоятку, он спрятал стилет в пластиковый пакет и сказал:
     – Нет, Борис, на отпечатки не надейся. Работали, скорее всего, в перчатках.
     – Я так и думал, – кивнул Беркович. – Иначе было бы просто глупо.
     – Резкий удар был нанесен в основание черепа, – продолжал Хан, склонившись над мертвой девушкой. – Смерть наступила мгновенно. Вряд ли она вообще успела понять, что произошло.
     – Профессионал? – поднял брови Беркович.
     – Возможно, – пожал плечами эксперт. – А может, и нет. Сейчас, по-моему, каждый второй знает, куда нужно ударить, чтобы убить быстро и безболезненно. Вчера я видел фильм...
     – Понятно, – перебил Хана старший сержант и обратился к режиссеру: – Пожалуйста, расскажите очень подробно, как все произошло.
     – Как... – Вермеер сжал ладонями щеки. – Мы снимали клип по сценарию "Убить инфляцию". Предвыборный ролик, дурацкая идея, хотя мой сценарист и утверждает, что она гениальны. К тому же, и денег дали немного, обещали добавить, но вы же знаете – политики всегда обещают. Так что на хороших актеров не хватило, а из того материала, что мне достался...
     Ни разу не прервав режиссера, Беркович выслушал подробную историю создания сценария и первых дней съемок. Студию Вермееру предоставляли всего на полтора часа в день, и потому на несколько дублей – а нужно было еще и репетировать – пришлось потратить почти неделю. Сегодня снимали седьмой дубль, но пластика статистов все равно оставляла желать лучшего.
     – Значит, вы со сценаристом сидели в углу, наблюдали за прохождением палачей и не заметили ничего странного? – спросил Беркович, когда Вермеер закончил. – Ведь убийство произошло буквально у вас на глазах!
     – Ничего, – растерянно сказал режиссер. – Правда, Орен отвлекал меня дурацкими замечаниями, я доказывал, что палачам нужно дать текст, а он говорил...
     – Тем не менее вы признали дубль испорченным и назначили еще одну съемку?
     – Почему испорченным? Дубль не хуже прочих, но я хочу иметь побольше материала, чтобы выбрать и смонтировать... Актеры, конечно, недовольны, им надоело, так ведь за это они деньги получают. Сегодня был седьмой дубль, больше чем по одному в день не успеваем.
     – Вы хотите сказать, что сегодня сцену снимали на видеопленку? – уточнил Беркович. – Я имею в виду этот последний дубль, во время которого произошло убийство?
     – Конечно, – кивнул режиссер. – И сегодня снимали, и вчера, и всю неделю.
     Неожиданно до него дошло.
     – О Господи! – воскликнул Вермеер. – На ленте должно быть видно, как убийца поднимает нож и...
     – Вполне возможно, – сдержанно сказал Беркович. – Убийца прекрасно знал, что идет съемка, и должен был рассчитывать удар, чтобы не попасть в кадр. Так что не думаю, что на ленте мы увидим, как произошло убийство. Но в любом случае, кассету нужно посмотреть.
     – Я сейчас позову оператора, – сказал Вермеер, но старший сержант не позволил ему покинуть студию.
     – Как его зовут? – спросил он. – Я пошлю полицейского.
     – Меир Кердман. Один из лучших операторов по клипам. Он мне стоил больше, чем...
     Кердман пришел в сопровождении полицейского и извлек из стоявшей на треножнике телекамеры видеокассету.
     – Ее можно посмотреть прямо сейчас? – спросил Беркович, и Кердман утвердительно кивнул.
     – Здесь есть просмотровая, – сообщил режиссер, и небольшая процессия в составе Берковича, Вермеера, Кердмана и Хана направилась в соседнюю со студией комнату. Оператор, выглядевший так, будто убитая была ему родной сестрой, вставил кассету в видеопроектор.
     Несколько секунд темноты, потом на экране появилась табличка с надписью "Убить инфляцию", дубль 7" и сегодняшней датой. Хлопок, табличка исчезла, и камера показала крупным планом лицо Нехамы Машаль. Потом крупный план сменился общим, и зрители увидели, что девушка в черной хламиде сидит на электрическом стуле, привязанная кожаными ремнями. Появился первый палач, за ним второй, третий... Каждый обходил вокруг стула, совершая странные телодвижения, и удалялся, а "инфляция" изображала смертные муки, которые в какой-то момент сменились неподвижностью, голова артистки упала на грудь...
     – Вот! – хрипло сказал Вермеер. – Вы видели?
     Беркович, конечно, видел: Нехама перестала дергаться после того, как мимо нее прошел пятый статист.
     – Кто там был у вас пятым в очереди? – спросил старший сержант и неожиданно увидел на лице режиссера выражение растерянности.
     – Э-э... – протянул Вермеер, – я... я не знаю.
     – Как это? – удивился Беркович. – Вы же понимаете, насколько это важно!
     – Да. Обычно пятым выходил Шай Брискин, но они ведь все в масках и...
     – Вы что, не можете определить своих артистов по росту, рукам, пластике движений? – поразился Беркович.
     – Могу, конечно, о чем вы говорите! На экране, безусловно, Шай. Просто... Черт возьми, – воскликнул в отчаянии режиссер. – Шай – прелестный мальчик, он мухи не способен убить, о чем вы говорите? И он любил Нехаму, они встречались уже третий месяц или даже больше. Это не может быть Шай!
     – Так это он или не он? – терпеливо спросил Беркович. – Прокрутим кассету еще раз?
     – Это он, – мрачно сказал режиссер. – Но... мне показалось...
     – Что вам показалось?
     – Не знаю, – пробормотал Вермеер. – Что-то не так. Я чувствую...
     – Это Брискин или не Брискин? – настойчиво повторил Беркович. – Имейте в виду, все равно будет проведена экспертиза, и пятого статиста, без сомнения, отождествят... Верно, Рон?
     – Конечно, это не проблема, – сказал Хан.
     – Этого быть не может... – продолжал бормотать Вермеер. – Что-то не так... Я чувствую...
     – Давайте поговорим с Брискином, – вздохнул Беркович. – Позовите его сюда, пусть посмотрит запись. Кстати, вы сказали, что он был с Нехамой Машаль в близких отношениях. Допустим, она ему изменила, вот он и... Не первый случай в истории человечества. А то, что Брискин – прелестный мальчик, так я знал одного: на вид просто ангел, а обвинялся в тройном убийстве.
     Брискин действительно выглядел если не прелестным ангелом, то молодым повесой, способным закатить девушке скандал, но вряд ли даже ударить ее. Во время просмотра, поняв, какое ему может быть предъявлено обвинение, Брискин упал в обморок. Было ли это отличной актерской игрой, Беркович не понял, впрочем, парень даже не стал отрицать, что именно после его прохода мимо актрисы она бессильно уронила голову на грудь.
     – Да, – прошептал он, – ну и что? Она и вчера так сделала... А сегодня я не видел... а потом ушел в гримерную...
     Полчаса спустя Беркович опросил остальных статистов, но почти не получил новой информации. Каждый из актеров был слишком поглощен собственной пантомимой, чтобы обращать внимание на поведение девушки. Ясно, что один из них лгал, и скорее всего – судя по изображению на пленке – лгал все-таки Брискин. Конечно, это была косвенная улика, и если бы Беркович руководствовался лишь собственным впечатлением, то этого парня, изящного и женственного, он заподолзрил бы в последнюю очередь. Но старший сержант прекрасно знал и другое: нельзя доверять собственным ощущениям, когда речь идет об убийстве. С другой стороны, нужно быть просто безумцем, чтобы наносить удар ножом, прекрасно зная, что ведется съемка и каждое движение остается на беспристрастной видеокассете!
     Как и ожидал эксперт, пальцевых следов на рукоятке стилета не оказалось, а в углу студии, там, где статисты сбрасывали свои алые хламиды и маски, Хан обнаружил валявшуюся на полу скомканную резиновую перчатку телесного цвета – ясно, что убийца снял и выбросил ее, совершив преступление. Сделать это было очень просто, поскольку все были заняты, а в студии, кроме освещенного квадрата, царила тьма.
     Беркович попросил оператора еще несколько раз прокрутить кассету, надеясь, что при внимательном просмотре удастся обнаружить человека с резиновой перчатке на руке. Никакого результата. То ли по режиссерскому замыслу, то ли по дурацкой случайности, ладони статистов не были взяты крупным планом, а ладони Брискина не попали в кадр вообще – оператор в это время перешел на крупный план и дал изображение маски на лице актера.
     Был уже вечер, когда, не видя иного выхода, Беркович отдал распоряжение о задержании Шая Брискина по подозрению в убийстве. Парня, хныкавшего, как барышня, увели, тело Нехамы Машаль отправили в морг, актеров, осветителей, сценариста и помощника режиссера Беркович отпустил по домам, в студию явилась другая группа – время здесь было расписано на месяц вперед. Старший сержант попросил режиссера и оператора пройти с ним в гримерную, чтобы оформить показания.
     Вермеер и Кердман были мрачны и друг на друга не смотрели. Беркович предложил оператору подождать в коридоре и, пропустив в гримерную режиссера, закрыл дверь.
     – Вам действительно что-то показалось, когда вы смотрели запись? – спросил он. – Помните, вы сказали...
     – Запись? – недоуменно переспросил Вермеер. – А что с ней может быть? Нормальный дубль, не хуже других. Правда...
     Он замолчал, и Беркович, выждав минуту, кашлянул.
     – А? – встрепенулся режиссер. – Не подумайте, что я рехнулся... Просто... Ну, я не готов утверждать под присягой... Мы в это время цапались с Одедом... Но мне показалось, что статистов сегодня было больше, чем обычно... Ну, это, конечно, чисто субъективное...
     – Как это? – удивился Беркович. – Что значит – больше?
     – Ну... Семь или даже восемь. Идут и идут. Нет, я понимаю, что это нервы расшалились...
     – Да, – кивнул Беркович. – Вы же сами видели ленту.
     – В том-то и дело, – упавшим голосом сказал Вермеер. – Где мне подписаться?
     Когда режиссер ушел, Беркович несколько минут посидел в задумчивости, а потом попросил оператора войти.
     – Скажите, – обратился он к Кердману, – прошлые дубли у вас записаны на другой кассете?
     – Конечно, – кивнул тот. – Каждый день – новая кассета. Так удобнее монтировать.
     – А та запись, что вы нам показали, когда была смонтирована? Вчера, я полагаю?
     – Не понимаю, о чем вы? – спросил Кердман внезапно севшим голосом.
     – Кассету с сегодняшним дублем вы вряд ли успели уничтожить, – продолжал рассуждать Беркович. – У вас не было времени. Вы могли ее только спрятать, чтобы потом забрать, вынести и размагнитить. По идее, она сейчас должна лежать в вашей сумке. В той, что вы поставили у ноги. Подайте, пожалуйста...
     Кердман, как загипнотизированный, потянулся к сумке, потом вскочил и бросился к выходу. В двери он столкнулся с инспектором Хутиэли и едва не упал.
     – Все в порядке, шеф, – сказал Беркович. – Это убийца.
     – Если бы не Вермеер, все сошло бы ему с рук, – говорил старший сержант инспектору час спустя, когда они уединились в кабинете Хутиэли. – Кердман был любовником девушки год назад, а потом появился Брискин. Оператор задумал покончить с обоими. Выбрал среди дублей тот, где Нехама дергалась в тот момент, когда мимо нее проходил Шай, подмонтировал к началу титр о седьмом дубле, который должен был сниматься сегодня – скорее всего, сам и держал хлопушку перед камерой. А сегодня воспользовался тем, что в студии темно и не видно ничего из того, что происходит за пределами ярко освещенной плошадки. Нацепил маску с балахоном, благо артисты, пройдя мимо Нехамы, сбрасывали это тряпье в углу студии, чтобы подготовиться к последующему появлению уже в роли победителей инфляции. Он оставил камеру на полминуты, прошел мимо девушки, изображая статиста, и убил ее ударом стилета. Бросил балахон в общую кучу и вернулся к камере как раз в тот момент, когда дали свет и началась общая пляска. Никто на него внимания не обращал, и он спокойно заменил кассету. Сегодняшнюю спрятал в сумку и, если бы я позволил ему уйти, наверняка размагнитил бы на первом же видеомагнитофоне. Если бы не интуиция Вермеера, на оператора никто бы не подумал, а на кассете осталось бы косвенное доказательство вины Брискина.
     – Маловато для суда, – заметил инспектор.
     – Не уверен, – возразил Беркович. – На ленте все видно очень отчетливо. Брискин проходит, девушка дергается и застывает... Очень убедительная фальшивка.
    
     Следующая глава