– Я в мистические совпадения не верю, – твердо сказал инспектор Хутиэли своему невидимому телефонному собеседнику и, выслушав ответ, повторил еще раз: – Нет никакой мистики, а совпадений в жизни более чем достаточно. Извините, я занят.
     Он положил трубку и повернулся к сидевшему напротив старшему сержанту Берковичу.
     – Так о чем мы говорили? – сказал Хутиэли рассеянно.
     – О мистических совпадениях, – подсказал Беркович.
     – Да? – инспектор нахмурился, но потом лицо его прояснилось. – Нет, Борис, о мистических совпадениях я говорил не с тобой. С тобой я говорил о квартальном отчете.
     – Отчет, – пожал плечами Беркович. – Завтра утром я перешлю текст на ваш компьютер. Скажите лучше, если это, конечно, не секрет, о какой мистике только что шла речь?
     – Ах, это... – протянул Хутиэли. – Нет здесь никакого секрета. Да ты и сам должен знать! Ты что, не читал вчерашних газет?
     – Вы имеете в виду "проклятый дом"? – догадался Беркович.
     – Именно, – кивнул инспектор. – Все это чудовищное совпадение. Просто чудовищное. Ты же знаешь – в жизни случаются такие совпадения, что никакому писателю не снились.
     – Инспектор, – попросил Беркович, – вы можете рассказать, что там было на самом деле?
     – Первый случай произошел чуть больше года назад, – начал Хутиэли. – Ты знаешь четырехэтажный дом старой постройки, что на перекрестке улиц Тенцера и Бар-Гиоры? В доме шестнадцать квартир, Амнон Киржнер жил на втором этаже. Пожилой мужчина, но очень бодрый. Никаких признаков душевного заболевания. Однажды утром жена обнаружила его в ванной комнате. Он повесился на собственном ремне. На столике в кухне нашли записку: "Нет сил жить. Никто в моей смерти не виноват". Экспертиза показала, что о насилии и речи быть не могло. Никаких реальных причин для того, чтобы кончать с собой, у Киржнера вроде бы не было, но ведь чужая душа – потемки, верно? Расследование ничего не дало, и дело закрыли. А несколько месяцев спустя в том же доме повесился жилец из квартиры на четвертом этаже.
     – Этот случай я помню, – вставил Беркович, – но подробностей не знаю.
     – Авраам Охайон его звали. Сорок лет, здоров, как бык. За месяц до смерти развелся в третий раз, жил один. Он несколько дней не выходил на работу и не отвечал на звонки. В полицию обратилось руководство фирмы, а вовсе не его бывшие жены. Взломали дверь и обнаружили Охайона повешенным в салоне на крюке от люстры. Никаких следов насилия. Записка: "Все надоело. Прошу в моей смерти никого не винить". В общем, – классический случай. Квартира была заперта изнутри, никаких следов взлома. Записка написана собственноручно.
     – После того случая начали поговаривать, что в доме нечисто, – продолжал инспектор. – Как, мол, так – два самоубийства за год, причем совершенно одинаковые, да еще без видимого повода. Дом, мол, проклят, и все такое. В общем, чушь. Одна семья, не помню фамилии, даже переехала, продав квартиру и купив другую... Прошли месяцы, страсти вроде бы улеглись, и вот вчера – третий случай.
     – Та же картина?
     – В точности. Некий Шимон Закай, он жил на втором этаже с женой и двумя сыновьями. Пятьдесят три года. Сыновья взрослые, один живет в Хайфе, другой сейчас в армии. Жена уехала к сыну в Хайфу на несколько дней, Закай остался дома один, он работал на заводе железобетонных конструкций. Вчера утром жена вернулась и обнаружила мужа повешенным в ванной комнате. Не на ремне, правда, а на обычной веревке. И записку нашла: "Это не жизнь. Никого не вините". Написано печатными буквами, но четко, эксперт считает, что Закай писал, будучи в здравом уме. И опять никаких следов борьбы, насилия... И причин для самоубийства тоже. Но теперь в доме, кажется, уже никого не осталось, кто бы не верил в то, что здесь не обошлось без каких-то злых сил. Все в голос утверждают, что дом проклят, и обсуждают с утра до вечера – кто окажется следующим. Конечно, случай не тривиальный. Три одинаковых самоубийства за пятнадцать месяцев. Это кажется непонятным. Но поскольку о насилии говорить не приходится, то значит, это совпадения. Ну, бывает! Не мистика же, на самом деле! Или ты считаешь иначе? – Хутиэли подозрительно посмотрел на старшего сержанта.
     – Нет, конечно, не мистика, – кивнул Беркович. – А когда похороны?
     – Сегодня. Хочешь пойти? Имей в виду, если ты завтра не представишь квартальный отчет...
     – Я же сказал – представлю, – заявил старший сержант. – Не беспокойтесь, инспектор, я всего лишь хочу посмотреть на дом. Действительно ли он такой страшный?
     – Обычный дом, – хмыкнул Хутиэли.
     Дом действительно оказался обычным, немного мрачноватым, правда, но не больше, чем все прочие строения полувековой давности в этой части Тель-Авива. Народу на похоронах Закая собралось немного – похоже было, что люди боялись входить в дом, стояли на улице, а потом подъехал автобус, и человек пятнадцать, включая родственников, отправились на кладбище, куда еще утром перевезли тело. Остальные разошлись; жильцы – по квартирам, а знакомые Закая – по своим делам. Общее мнение было однозначно: проклятый это дом, и следующего самоубийства ждать недолго.
     Потолкавшись среди мужчин и послушав их разговоры, Беркович и сам проникся странной уверенностью в том, что жить здесь небезопасно, что сами стены давят, что по ночам здесь слышны какие-то посторонние звуки, завывания, шаги и стоны, и что три вполне здоровых человека не могли сами решиться на такое богопротивное дело.
     В общем, входя в подъезд дома, Беркович чувствовал себя не лучшим образом. Дверь на втором этаже была открыта, из квартиры слышались приглушенные голоса – должно быть, родственники ожидали возвращения с кладбища жены Закая и его сыновей.
     Поднявшись этажом выше, Беркович постучал в одну из дверей. Через минуту он услышал какое-то движение, увидел, что его изучает в глазок чей-то внимательный взгляд, а потом дверь приоткрылась, и в проеме появилась женщина лет тридцати пяти.
     – Простите, – смущенно сказал Беркович. – Я из полиции, видите ли... Хотел кое о чем спросить, если вы не против.
     – Входите, – посторонилась женщина и пропустила старшего сержанта в салон.
     – Вы тоже считаете, что на дом наложено проклятие? – спросил Беркович несколько минут спустя, когда узнал, что женщину зовут Батья Винер, что живет она одна с дочерью, а муж их бросил, ей, конечно, трудно, но ничего, справляются.
     – Конечно, – пробормотала Батья. – Иначе это просто не объяснить. Трое за полтора года. Ужасно. Живешь и не знаешь, что с тобой будет завтра. Вдруг вот так же возьмешь веревку и даже сама не поймешь – почему...
     – Все трое – мужчины, – напомнил Беркович, – а вы женщина. Так что, может, и обойдется.
     Батья слабо улыбнулась.
     – Ваша квартира расположена над квартирой Закая, – продолжал Беркович. – Может, вы слышали что-нибудь вчера ночью?
     – Нет, – покачала головой женщина. – То есть... Вы имеете в виду крики?
     – Я имею в виду любые звуки, – сказал Беркович. – Если в доме завелась нечистая сила... Говорят, дух ходит по ночам, его можно услышать. Шаги, кашель...
     – Вы меня совсем запугали! – воскликнула Батья и задумалась. – В общем... По ночам действительно... И вчера тоже... Будто кто-то поднимается по лестнице, тихо, но я слышала. Не только той ночью. Довольно часто. Как-то я даже лежала и думала: в какую дверь он войдет. Но ни одна дверь не открылась.
     – Над вами, кажется, жила семья, которая переехала, побоявшись жить в этом доме?
     – Да, Мошик с женой, – кивнула Батья.
     – А кто поселился?
     – Холостяк один, лет сорок, может, чуть больше. Приятный мужчина, Ран его зовут. Строит мне глазки, но я...
     – Понятно, – прервал Батью Беркович. – А тот, второй самоубийца, он ведь жил напротив, да?
     – Напротив Рана, – согласилась Батья. – Семья его и сейчас там живет.
     – Скажите, Батья, эти шаги на лестнице... Вы их давно слышите? Каждую ночь?
     – Нет, конечно, я не так уж часто ночью просыпаюсь. Давно ли? Несколько месяцев, пожалуй.
     – До смерти Киржнера и Охайона тоже?
     – Н-не помню... – пробормотала Батья и задумалась. Беркович терпеливо ждал.
     – Нет, пожалуй, – сказала Батья. – Это началось позже.
     – Только шаги?
     – Не только... Шорохи какие-то, приглушенные голоса. Будто разговаривают мужчина и женщина. Трудно понять – откуда...
     – Спасибо, – сказал Беркович. – Я, пожалуй, поговорю и с вашими соседями. Странно все это.
     – Странно – не то слово! – воскликнула Батья. – Это ужасно!
     Беркович не стал возражать. Он поднялся этажом выше и несколько минут спустя пил кофе на кухне у Рана Бокка – это был высокий мужчина, крепкий, хотя и немного сутулый. Проклятье? Может быть. Он тут живет недолго, но наслушался всякого. Шаги по ночам? Да, слышал. Иногда. Но мало ли кто может ходить? А вообще атмосфера здесь, конечно...
     Посидев полчаса, Беркович попрощался, но поехал не в управление, а в отделение министерства внутренних дел, где провел около часа. Оттуда его путь лежал на завод, где работал Закай. В управлении полиции Беркович появился к самому концу рабочего дня и сразу направился в кабинет инспектора Хутиэли.
     – Это Бокк, – заявил старший сержант.
     – Бокк? Что ты имеешь в виду, Борис? – с недоумением спросил инспектор.
     – Ран Бокк работал вместе с Закаем на заводе, – пояснил Беркович. – Было это довольно давно, но ту историю там хорошо помнят. Они поссорились, потому что Закай отбил у Бокка девушку. Бокк кричал, что убьет Закая, несколько раз они дрались, и в конце концов хозяин завода Бокка попросту уволил. На некоторое время его следы теряются, но после гибели Охайона – второго самоубийцы – Бокк неожиданно снимает квартиру в доме, где живет семья Закая. Зачем?
     – Он опять скандалил? – насторожился Хутиэли.
     – Нет, вел себя смирно. Однако по ночам жильцы слышали на лестнице шаги... Полагаю, что Бокк, снимая квартиру, уже знал, что станет делать, ведь слухи о наложенном на дом проклятье ходили вовсю.
     – Ты хочешь сказать, что Бокк убил соперника? – недоверчиво сказал инспектор.
     – Конечно! – воскликнул Беркович. – Он решил сыграть на суевериях. Проклятье и все такое. Первые две смерти действительно оказались случайным совпадением, а вот третья была подстроена. Бокк решил воспользоваться случаем. Он вновь спутался с бывшей своей любовницей, которая стала женой Закая. Женщина поднималась к нему по ночам, а он, возможно, спускался к ней.
     – При живом муже? – удивился Хутиэли.
     – У мужа была трехсменная работа, по ночам его часто не бывало дома, – объяснил Беркович. – Возможно, что и план убийства они обдумывали вдвоем. Женщина дала Бокку ключ и уехала к сыну в Хайфу. Ночью Бокк спустился к Закаю и задушил его во сне веревкой, на которой потом и повесил.
     – А предсмертное письмо? – недоверчиво спросил инспектор.
     – Но ведь это единственная записка из трех, написанная печатными буквами! Даже на Хана подействовала инерция – если предыдущие две были написаны Охайоном и Киржнером собственноручно, то и третья...
     – У тебя нет доказательств, – мрачно сказал Хутиэли. – Все это фантазии.
     – Не фантазии, – возразил Беркович. – Ключ до сих пор у Бокка, он ведь не имел возможности отдать его жене Закая. Поговорите с Батьей Винер, которая живет над квартирой Закая – она слышала, как в квартире Бокка по ночам разговаривали мужчина и женщина. Проведите следственный эксперимент, пусть вдова Закая поднимется в квартиру Бокка...
     – Сам и проводи, – отрезал инспектор. – Завтра с утра займись этим делом.
     – А отчет? – поднял брови Беркович.
     – Отложи до окончания расследования, – решил Хутиэли. – Я тоже терпеть не могу бюрократию.
    
     Следующая глава