Расследование убийства Нормана Вильсона, туриста из Англии, началось по горячим следам, но даже к вечеру следующего дня не привело ни к каким результатам. Старший сержант Беркович сидел на жестком стуле в кабинете инспектора Хутиэли, подключившегося к расследованию, когда стало ясно, что продвижений нет. Инспектор читал протоколы допросов многочисленных свидетелей преступления и делал пометки. Допросы Беркович провел толково, свидетели на этот раз попались вполне надежные, показания их не противоречили друг другу – напротив, все упоминали одни и те же приметы преступника. Фоторобот удалось составить очень быстро, чего давно не случалось, и все-таки...
     Все-таки дело стояло на мертвой точке и грозило обернуться международными осложнениями. Английский турист убит на глазах десятков людей, есть следы, есть точное описание преступника, а израильская полиция вот уже второй день не в силах обнаружить убийцу.
     Хутиэли понимал, что никто на месте Берковича не мог бы сделать большего. Но если в ближайшие часы убийца не будет арестован, представление о новом назначении Берковича и присвоении очередного звания останется лежать в груде бумаг на столе начальника кадров управления полиции. А для инспектора Хутиэли провал может обернуться даже и понижением в должности.
     – Не вижу, Борис, в твоих действиях ни одного прокола, – сказал Хутиэли, оторвавшись наконец от чтения. Впрочем, майора Лившица я понимаю тоже. Показания свидетелей – единственная зацепка, и если до сих пор не достигнуто никакого результата, то естественно возникает предположение, что свидетели чего-то недоговаривают...
     Убийство произошло в одиннадцать часов двадцать семь минут вечера на центральной площади небольшого городка, строительство которого несколько месяцев назад началось к северо-западу от Рамат-Авива на берегу моря. Предполагалось, что в дальнейшем городок, названный Ганей-Шемеш, сомкнется с пригородами Тель-Авива и станет одной из составляющих мегаполиса. Жили в Ганей-Шемеше люди состоятельные, деловые, не склонные к фантазиям. Когда в 11.27 раздался истошный вопль, десятки человек в разных домах бросились к окнам, выходившим на площадь.
     Погода была аховая. К вечеру над Тель-Авивом сгустились тучи – впервые за долгие месяцы, – а к ночи началась гроза, скоротечная, мощная, пугающая. Молнии разрывали небо, а гром оглушал.
     "Когда началась гроза, я выключил телевизор, – показал на допросе свидетель Яаков Уриэль, преподаватель философии в Тель-Авивском университете. – Собрался было идти в спальню, когда услышал дикий вопль. На улице было темно, как во Вселенной до сотворения света. Фонари не горели – вероятно, из-за грозы. Вопль раздался еще раз, и в этот момент сверкнула молния – буквально над нашим домом, в самом зените. То, что я увидел, запомнилось на всю жизнь. Посреди площади – там ведь ничего еще не построили, все открыто и прекрасно видно – один человек бил другого. Тот, кого били, упал, а тот, кто бил, в этот момент выпрямился, и я увидел на его голове черную кипу, одет он был в черное, как религиозный из Бней-Брака. И борода – не очень большая, но тоже черная. В следующее мгновение наступила тьма, криков больше не было, выходить в ливень на улицу у меня не было ни желания, ни сил, я вызвал полицию и стал ждать у окна".
     Мири Штеренгас, менеджер рекламной фирмы и жена директора одной из ведущих страховых компаний, показала следующее:
     "Я вышла из ванной и собиралась закрыть шторы в салоне, чтобы дождь не бил в стекло. И тут раздался безумный вопль, а потом еще один. В темноте улицы ничего не было видно. Тут сверкнула молния, и я увидела, как прямо перед моими окнами мужчина бросил кого-то на землю. Он был в кипе, черном костюме и с бородой. Потом опять настала темнота, и я вызвала полицию".
     Полицию в тот вечер независимо друг от друга вызвали одиннадцать человек – жители квартир в домах, расположенных по периметру городской площади. Патруль прибыл на место через три с половиной минуты, а еще десять минут спустя приехал с оперативной группой старший сержант Беркович. Посреди площади лежал труп английского туриста. Смерть Нормана Вильсона наступила из-за нанесенных ему восьми несовместимых с жизнью ножевых ранений. Нож лежал рядом с телом – даже если на рукояти и были пальцевые следы, ливень их смыл. Смыты оказались и следы ног на гравии. После осмотра тела выяснилось, что у туриста исчезли все деньги и кредитные карточки. В кошельке лежал лишь паспорт гражданина Великобритании. Можно было говорить о простом ограблении, если бы не единодушное описание внешности убийцы. Описаний этих в деле было двадцать три – едва ли не все жители соседних домов, услышав вопли, поспешили к окнам, а молния позволила им увидеть все происходившее, как свои пять пальцев.
     – Майор Лившиц, – сказал инспектор Хутиэли, – решительно отвергает версию о том, что убийцей был религиозный еврей. Он утверждает, что преступник переоделся, чтобы обмануть следствие.
     – Полная чушь, – поморщился Беркович. – Представьте себе ночного грабителя, идущего на дело в черном костюме и кипе. Кстати, почему только в кипе? Если уж говорить об антураже, должна быть шляпа.
     – Шляпа с головы упала, когда он бил жертву ножом. Не смотри на меня так, Борис, я излагаю версию майора, и на этой версии будет настаивать все начальство. Как и на том, что это был маскарад. Да, ты прав, нужно быть идиотом или психом, чтобы устроить такой цирк... Но они там так думают.
     – А вы считаете, что убийцей и грабителем действительно мог быть религиозный человек? Хасид?
     – Это невероятно, согласен, но маскарад с переодеванием – полный бред. А из двух версий – невероятной и невозможной – нужно выбрать одну.
     – Мы эту версию прорабатывали весь день, несмотря на то, что майор был нашими действиями недоволен, – сказал Беркович. – Наверняка завтра нам запретят вести расследование в религиозном районе.
     – Да, – кивнул Хутиэли. – Меня потому и подключили к этому делу – чтобы я подействовал на тебя соответствующим образом.
     – И вы намерены так поступить?
     – Но ведь ты сам говоришь, что за весь день не продвинулся ни на шаг.
     – Расследование в религиозной среде – это самое последнее, что я мог бы пожелать себе в жизни, – согласился Беркович. – Мне нужно было найти человека, поздно вернувшегося домой. Найти мокрый костюм. Но все молчат, потому что раввин велел им не вести разговоров с полицией. Вполне возможно, что я говорил и с убийцей, но он ничем себя не выдал...
     – Вот видишь, – сказал Хутиэли. – Все это бесполезно. Даже если виноват кто-то из них, его будут покрывать, потому что там свои законы. Они, конечно, ни в коей мере не оправдывают убийство, но суд будут вершить сами. И если однажды мы обнаружим где-нибудь на пустыре тело, побитое камнями...
     – Может быть и такое? – поразился Беркович.
     – Теоретически, – пожал плечами Хутиэли. – По традиции именно такое наказание полагается еврею за убийство. А расследование они там проведут сами, у них вполне достаточно для этого возможностей.
     – Я не понимаю смысла этого убийства для религиозного человека, – пожаловался Беркович. – Отнять две тысячи шекелей и тысячу долларов мог уличный грабитель, обычно промышляющий в позднее время. Он мог выследить англичанина...
     – Тоже, кстати, странный тип, – заметил Хутиэли. – Что его понесло на улицу в такую погоду?
     – Я справлялся, – объяснил Беркович. – Вильсон обожал гулять под дождем. Он и в Лондоне это делал, а здесь просто не мог упустить такой возможности – понимал, как редко случаются в Израиле грозы с ливнем...
     – Ну и погулял, – буркнул инспектор. – Похоже, это дело грозит нам обоим неприятностями.
     Беркович и сам это понимал.
     – Удивительно, – сказал он. – Обычно свидетели дают противоречивые описания, а тут все говорят одно и то же – нет ни малейших оснований сомневаться в том, что преступник выглядел именно так, как он изображен на фотороботе.
     Хутиэли не ответил, с мрачным видом просматривая листы протоколов.
     – И ведь видели они эту картину в течение какой-то доли секунды, когда сверкнула молния, – продолжал Беркович, – но запомнили на всю жизнь, будто четкую фотографию.
     Он неожиданно запнулся и повторил, сдвинув брови:
     – Четкую фотографию, да...
     Некая мысль пришла ему в голову, и минуту-другую Беркович обдумывал ее, поворачивая разными сторонами, потом потянулся к телефонной трубке и набрал номер.
     – Могу я поговорить с Яаковом? – спросил Беркович, услышав ответ. – Здравствуйте, это старший сержант Беркович из криминального отдела. Да, у меня есть ваши показания... Нет, преступника еще не нашли... У меня один вопрос. Я не задавал его, просто в голову не приходило, а сами вы тоже, видимо, не обратили внимания. Может, сейчас вспомните, это очень важно. Какого цвета был гравий на площади, когда вы выглянули в окно?
     – Гравий? – удивился Яаков Уриэль. – Обычного. То есть... Погодите, он ведь был почти белый! Странно. Я действительно об этом не думал... Белый гравий. Ну, это просто игра воображения, вы же понимаете, старший сержант. За мгновение разве все разглядишь? Мое внимание было приковано к людям...
     – Именно, – сказал Беркович. – А гравий действительно был белым, вам не померещилось. Спасибо.
     Под недоуменным взглядом Хутиэли Беркович сделал еще несколько звонков свидетелям и наконец положил трубку.
     – Все в голос утверждают, что гравий на площади был белым, и два тела были видны на нем, будто на экране, – сказал он торжественным голосом.
     – А на самом деле...
     – Темный, конечно, а мокрый гравий вообще почти черный.
     – Ты хочешь сказать...
     – Именно! Представьте, что вы стоите в полной темноте, и вдруг на мгновение вспыхивает ослепительный свет. Вы все видите очень четко, но... как негатив! Белое вам видится черным, а черное – белым. А тут еще и ассоциативная память включается. И вы уверенно говорите, что видели религиозного еврея в кипе, когда на самом деле...
     – Да, так что на самом деле?
     – На самом деле это могла быть лысина! А борода – седая, конечно. И никакого черного костюма – это могло быть что-то светлое.
     – Лысина и седая борода? Ах, мерзавец! – воскликнул инспектор и потянулся к телефону. – На выход, Борис! – бросил он Берковичу, – по дороге объясню.
     Вернулись они в управление через час, после того, как взяли с поличным и посадили в камеру Йосефа Бармина, давно состоявшего на учете в полиции – человека необузданного нрава, наркомана, жившего в двух кварталах от места, где произошло убийство.
     – Черт побери, – сказал инспектор, усаживаясь в кресло и вытягивая ноги, – как не поверить, когда все утверждают одно и то же! Ты молодец, Борис, я сделаю все возможное, чтобы в отделе кадров ускорили твое назначение. Но как тебе пришла в голову эта идея с негативом?
     – Будто молния в голове сверкнула, – улыбнулся Беркович, – и сразу вся картина вывернулась наизнанку...
    
     Следующая глава