Беркович вышел из палаты в коридор и прислонился к стене, чтобы перевести дух. Он не предполагал, что способен так разволноваться. Наташа кормила грудью их сына, и Берковичу хотелось встать перед женой на колени, целовать ей пальцы и говорить – неважно что, просто говорить, потому что любое сказанное сейчас слово было бы словом любви.
     Он заехал в больницу на несколько минут и обещал Наташе вернуться вечером, когда остальные посетители уже начнут расходиться. Спустившись на первый этаж, Беркович направился к выходу и едва не столкнулся с сержантом Соломоном.
     – Борис? – удивился Соломон, увидев коллегу. – Тебя тоже вызвали по этому делу?
     – По какому? – не понял Беркович. – Я приходил к жене. Видишь ли, у меня родился сын...
     – Да, я слышал! – воскликнул Соломон, хлопнув себя по лбу. – Поздравляю! Как назвали мальчика?
     – Еще не решили, – сказал Беркович. – Послушай, а ты-то что здесь делаешь?
     – Нужно зайти в терапию, – объяснил Соломон. – Покончил с собой Рон Липкин, хозяин торговой сети "Интерглобаль".
     – Вот как? – протянул Беркович. Один из супермаркетов "Интерглобаль" находился в квартале от его дома, и Наташа чаще всего ходила туда за продуктами.
     Минуту спустя Беркович поднимался с Соломоном в лифте и слушал краткий рассказ о происшедшем. Липкину было пятьдесят четыре года, и до последнего времени он не жаловался на здоровье. Работал всю жизнь, всего добился сам, состояние его недавно перевалило за сто миллионов. Двое детей, внуки, с женой развелся. Липкин считал себя здоровым человеком, но неожиданно узнал о том, что смертельно болен. Рак крови, очень быстрая форма, излечение невозможно. Некоторые – сильные духом – кончают с собой, чтобы избежать страданий. Генерал Мота Гур, например.
     Липкин ввел себе в вену смертельную дозу сильнейшего снотворного. Уснул и не проснулся. Арье, один из сыновей Липкина, не смог разбудить отца и вызвал скорую. Когда скорая прибыла, Липкин был еще жив, и его доставили в больницу, но сделать уже ничего было нельзя. Врачи, естественно, вызвали полицию, поскольку имел место суицид.
     – Что сказано в записке? – спросил Беркович.
     Лифт остановился, и полицейские вышли в административный сектор терапевтического отделения. Кабинет главного врача был в конце коридора.
     – Читай сам, – сказал Соломон и вытащил из бокового кармана листок бумаги.
     Четким почерком человека, находившегося в здравом уме и твердой памяти, было написано: "Не хочу ждать. Я не боюсь боли, но не желаю быть обузой. Человек жив, пока здоров. Простите".
     – Когда он узнал, что болен? – спросил Беркович сержанта Соломона после того, как с формальностями было покончено, и полицейские спустились в холл.
     – Недели две назад, – сказал Соломон. – Проходил проверку, и анализы показали...
     – По поводу чего проверка? Люди не очень-то любят проверяться, если ничего не болит.
     – Не знаю, – сказал Соломон. – Какая, собственно, разница?
     – Никакой, – согласился Беркович. – Тело уже отправили в морг?
     – Отправили, – кивнул Соломон. – Тебе что-то не нравится? По-моему, здесь нет вопросов.
     – Только один: почему Липкин выбрал такой способ самоубийства? Так обычно поступают женщины. Мужчины предпочитают действовать иначе: веревка или пуля. Чаще пуля. Наверняка у Липкина был пистолет.
     – Да, – сказал Соломон. – "Беретта", лежит в небольшом сейфе в его спальне, оружием давно не пользовались.
     – Вот видишь. Куда проще было достать пистолет и... А он искал яд, вводил себе дозу... Откуда он знал, какая именно доза нужна? Тебе не кажется, что был еще кто-то, с кем Липкин мог консультироваться?
     – Допустим, – сказал Соломон. – Ну и что?
     – Ничего, – пожал плечами Беркович.
     Они вернулись в управление, и Беркович сел за телефон. Эксперт Рон Хан, тезка покойного, на вопрос Берковича ответил, что через несколько минут приступит к вскрытию тела, но первичный осмотр лично у него подозрений не вызвал. Укол был сделан в вену, причем не очень-то профессионально. Мог ли Липкин сделать укол сам? Конечно, мог. Пальцевые следы? Какие могут быть следы на шприце? Все размазано. А на коробке с ампулами следов много, в том числе и следы пальцев покойного, лежащие поверх прочих, так что оснований для подозрений практически нет.
     – Позвони, когда закончишь, – попросил Беркович и следующий звонок сделал в поликлинику больничной кассы "Меухедет", где Липкин проходил последнюю проверку. Достаточно быстро удалось узнать, что врач лишь дал направление, а анализы проводились в частной клинике. Получив номер телефона, Беркович связался с профессором Марком Воронелем.
     – Как покончил с собой? – ахнул профессор. – Не может быть! Да, я сказал ему о диагнозе. Я не мог поступить иначе, пациент должен знать, к чему быть готовым... Это первый случай в моей практике...
     Положив трубку, Беркович посмотрел на часы и, вызвав дежурную машину, отправился на виллу Липкина. Он и сам не знал, почему поступал именно так – в конце концов, что невероятного в том, что бедняга Липкин решил не стреляться, а мирно заснуть? Стоило ли говорить с сыновьями, и без того сломленными смертью отца?
     На вилле оказалось неожиданно много народа – кроме Арье и Дана, сыновей Липкина, здесь были их жены, несколько человек из директората "Интерглобаль", Мирьям Хариф, адвокат покойного.
     – Можно вас на пару слов? – спросил Беркович и, отведя адвоката в сторону, спросил: – Кому досталось наследство? Надеюсь, это не является тайной...
     – Нет, – пожала плечами женщина. – Хотя я и не понимаю, почему это интересует полицию? Честно говоря, на месте Рона я бы, возможно, поступила так же. Вы знаете, какой это кошмар, когда болит все тело? У меня мать...
     – Да, я понимаю, – перебил Беркович. – Так что относительно завещания?
     – Состояние делится поровну между сыновьями, случай вполне стандартный. Нестандартным было прежнее завещание, и хорошо, что Рон успел его изменить.
     – Прежнее? – переспросил Беркович. – А что прежнее?
     – Какое это имеет значение? – недовольно сказала Мирьям Хариф. – Ну хорошо... Пять лет назад у Липкина была любовница, на которой он одно время хотел жениться. Ей он и отписал все, что имел. Порыв любви, понимаете ли. Я его отговаривала, но у него было обо всем свое мнение. А потом они поссорились. Я спросила, будет ли он менять завещание, раз уж так получилось, и господин Липкин ответил, что да, конечно, но это не к спеху, умирать он, слава Богу, не собирается. Я так понимаю, что он надеялся на примирение.
     – Но завещание все-таки изменил?
     – Да, когда узнал о болезни. Не мог же он допустить, чтобы после его смерти деньги остались женщине, с которой он так и не помирился.
     – Понятно, – кивнул Беркович. Все действительно было очевидно, а поступки Липкина логичны и объяснимы. Кроме способа самоубийства. И пожалуй, еще один момент вызывал сомнения: даже самая быстротечная форма лейкоза длится не одну неделю, а боли начинаются по крайней мере через несколько месяцев. Это время Липкин мог прожить, не испытывая особых неудобств – кроме, конечно, сознания, что смерть вот-вот взмахнет своей косой...
     Зазвонил телефон, и Беркович, извинившись перед адвокатом, поднес аппарат к уху. Говорил эксперт Хан:
     – Борис? Причину смерти я подтверждаю – передозировка. Но вот с другим диагнозом у меня проблема – я имею в виду лейкоз. Да, кровь была не в порядке, но заболевание могло быть и доброкачественным. Точно не скажу, нужны дополнительные исследования, и я бы хотел иметь в своем распоряжении анализы, сделанные в клинике. Можешь это устроить?
     – Конечно, – сказал Беркович.
     Ушел он с виллы по-английски, не попрощавшись.
     Профессор Воронель оказался мужчиной молодым и энергичным. Он сообщил, что клинику открыл недавно, дело еще в стадии становления, но уже завоевало авторитет.
     – Почему Липкин обратился именно к вам? – спросил Беркович.
     – Я давно знаком с его сыном Арье, он отцу и посоветовал.
     – Я хотел бы получить распечатки анализов, которые вы делали для Липкина.
     – Вы думаете, что сами в них разберетесь? О, простите, это не мое дело, верно? Пожалуйста, я сейчас распоряжусь.
     Получив бумаги, Беркович поехал в лабораторию судебно-медицинской экспертизы, где застал Рона Хана за внимательным изучением каких-то документов.
     – Принес? – спросил Хан вместо приветствия. – Ну-ка, покажи. Так... Понимаешь, Борис, как я и думал, анализы не такие уж однозначные. Лично я не стал бы пугать пациента, прежде чем проведу повторный анализ недели через две-три.
     – И еще я не понимаю, – продолжал Хан, – почему Липкин сразу впал в депрессию, такую глубокую, что решил покончить с собой. На его месте я бы обратился еще к одному врачу, сделал бы другие анализы, речь, черт побери, шла о жизни и смерти!
     – Об этом я тоже все время думаю, – согласился Беркович.
     – И что надумал? – спросил Хан. – Я же вижу, у тебя есть соображения...
     – Есть, – кивнул Беркович и рассказал о разговоре с адвокатом.
     – Я понял! Ты решил, что сыновья не могли иным способом заставить отца изменить завещание? И Воронель специально начал пугать беднягу? И напугал настолько, что тот изменил-таки завещание. Но Воронель не рассчитал, и Липкин покончил с собой...
     – Примерно так, – кивнул Беркович. – Хотя и не совсем. Я все думаю: почему Липкин вколол снотворное, а не застрелился? Почему не обратился к другому врачу? И еще. Адвокат Липкина утверждает, что ее клиент надеялся возобновить отношения с бывшей любовницей. Тебя это не наводит на мысль?
     – На какую?
     – Извини, Рон, мне нужно идти. Хочу разыскать таинственную любовницу и еще с сыновьями поговорить. В целом я догадываюсь, как было дело, но доказательств нет...
     На поиски доказательств ушло трое суток, в течение которых Беркович почти не спал. Наташу выписали из больницы, он привез жену с сыном домой, и ребенок поднимал крик каждые два-три часа. Нужно было бы посидеть с Наташей, помочь ей, но пришлось съездить в Эйлат, где третий год жила Нора Шлимак, бывшая возлюбленная Рона Липкина, да и беседы с сыновьями покойного тоже нельзя было перепоручить никому. Инспектор Хутиэли, встретив Берковича в коридоре, поздравил его с рождением сына и сказал вскользь:
     – Жалуются на тебя. Чего ты, собственно, добиваешься от детей Липкина? Выбор человека надо уважать.
     – Да, – вздохнул Беркович, – если у него был выбор.
     Через три дня он свел воедино все показания и доказательства и явился к инспектору.
     – Одну ошибку они все-таки сделали, – сказал старший сержант. – Я имею в виду Арье и Дана, сыновей Липкина. Письмо от имени отца писал Даниэль. У них почерки вообще похожи, а он еще сильно старался. Братья не ожидали, что полиция займется экспертизой. Все выглядело так естественно: смертельная болезнь, желание избавиться от мучений... К каждому элементу цепи можно придраться, но доказательств никаких. Да, Арье знал Воронеля, ну и что? Да, Воронель сказал Липкину о болезни, не будучи уверен. Это нехорошо, но не наказуемо. Да, Липкин изменил завещание, это естественно при сложившихся обстоятельствах. Покончил с собой? Некоторые так и поступают. Ничего не докажешь. Но с письмом вышел прокол. Если Липкин покончил с собой, то сам и должен был писать письмо, верно? А если письмо писал Дан, то, значит, и самоубийства не было.
     – Да, письмо – сильный аргумент, – вынужден был согласиться Хутиэли. – Ты хочешь сказать, что Липкина убили сыновья?
     – К сожалению... Это объясняет, кстати, почему не был использован пистолет. Оружие лежало в сейфе, открыть его братья не могли. Завещание в пользу бывшей любовницы их не устраивало, менять его отец не желал, а деньги им были нужны срочно, это, между прочим, тоже аргумент против обоих. Тогда и был придуман план с лейкемией.
     – Ты хочешь сказать, что Воронель фальсифицировал результаты анализов?
     – Нет, он только выдал желаемое за действительное. У Липкина оказалась редкая болезнь крови, вполне доброкачественная, но при небрежном анализе можно было заподозрить и лейкемию.
     – А если бы Липкин вообще оказался здоров?
     – Милые детки придумали бы что-нибудь другое. Недомогание отца сильно облегчило им задачу. Разумеется, они не стали ждать, когда отец обратится к другому врачу, чтобы подтвердить или опровергнуть диагноз. Не таким он был человеком, чтобы поверить первому слову кого бы то ни было. Липкин записался на прием к профессору Либоцки, это лучший специалист по лейкозам, он бы наверняка успокоил беднягу. Но дети ждать не стали, успокоили отца снотворным, Даниэль написал предсмертное письмо... И все сошло бы, ведь даже Рон Хан не смог однозначно определить, что болезнь Липкина не была смертельной. А если, как они надеялись, экспертиза лишь подтвердила бы факт самоубийства, и эксперт не стал бы вникать в детали...
     – Все равно, – хмуро сказал инспектор, – до суда дело может не дойти. Невозможно доказать, кто из братьев был убийцей. Даниэлю ты можешь предъявить только обвинение в подлоге. А обвинять в убийстве обоих...
     – Да, – согласился Беркович. – Но сухими из воды они все-таки не выйдут.
     Домой он вернулся усталый и не сказать, чтобы совсем довольный. Наташа сидела в салоне и держала на руках сына. Беркович подошел к жене и опустился перед ней на колени.
     – Какая ты красивая, – сказал он. – Вы оба такие красивые...
     – Давай назовем его Ариэлем, – сказала Наташа.
     – В честь Шарона? – удивился Беркович.
     – В честь Беляева. Помнишь роман о летающем человеке? Красивое имя. И еврейское.
     – Давай, – согласился Беркович. – Ариэль Беркович, сын Бориса. Ничего, годится.
    
     Следующая глава