– Как начнешь год, так его и проведешь, – сказал Беркович, поцеловав жену перед уходом на работу. – А если перефразировать, то можно сказать: каким будет мое первое дело в должности инспектора, такими будут и все остальные. Пожелай мне, чтобы это дело оказалось, во-первых, интересным и сложным, а во-вторых...
     – Во-вторых, чтобы это не было дело об убийстве, – перебила мужа Наташа.
     – Вот именно, – кивнул инспектор Беркович и сбежал по ступенькам к поджидавшей его служебной машине.
     Войдя в свой кабинет, он услышал надрывный телефонный зуммер и поднял трубку.
     – Послушай, инспектор, – сказал голос Хутиэли, – я понимаю, что не могу больше тебе приказывать, но войди в мое положение...
     – Не понял, – осторожно произнес Беркович. – Что-нибудь случилось, пока я был в отпуске?
     – Ты называешь отпуском сутки за свой счет? – удивился Хутиэли, но тут же сменил тон.
     – Борис, – сказал он, – я так понимаю, что тебе еще не доложили... Тут у меня женщина, репатриантка из России, иврит знает плохо. Так вот, она твердит уже третий час, что убила мужа. А передо мной лежит заключение о смерти, в котором сказано, что человек этот умер от рака. Ни о каком акте насилия и речи быть не может. Мужа ее, между прочим, похоронили неделю назад. Она отсидела шиву и пришла с повинной. Может я чего-то не понимаю? Ты бы разобрался – не в службу, а в дружбу...
     – Иду, – сказал Беркович и положил трубку.
     Женщина, о которой говорил Хутиэли, оказалась миловидной блондинкой, с огромными миндалевидными черными глазами – еврейская красавица, классический, можно сказать, случай. В удостоверении личности было написано: "Светлана Прицкер, имя отца Моисей, год рождения 1955, страна исхода Россия, национальность еврейка".
     Сжимая и разжимая пальцы, Светлана Прицкер повторила по-русски то, что пыталась объяснить на иврите инспектору Хутиэли:
     – Я убила мужа. Это признание я делаю в здравом уме и твердой памяти и прошу составить протокол. В защите не нуждаюсь.
     – Признание – не доказательство, – сказал Хутиэли. – Борис, объясни ей: нужны улики, свидетельства, экспертные заключения. Ничего этого нет. Уговори ее пойти домой и лечь в постель.
     Беркович повторил по-русски слова Хутиэли, стараясь говорить помягче и размышляя о том, что на самом деле здесь далеко не все так очевидно, как представляется коллеге. Не стала бы эта женщина ни с того ни с сего возводить на себя напраслину. А если она действительно убила – зачем признаваться? Если же правы врачи, подписавшие заключение о смерти, то убить мужа Светлана Прицкер не могла ни в коем случае.
     – Светлана Моисеевна, – сказал Беркович. – Я понимаю, что у вас на душе лежит какой-то камень. Может, при жизни мужа вы с ним находились в плохих отношениях, а теперь вам кажется...
     – Мне ничего не кажется, – перебила Светлана Моисеевна. – Я пришла, чтобы признаться и рассказать обо всем...
     – Да-да, – кивнул Беркович. – Я непременно вас выслушаю после того, как вы придете в себя...
     – Сейчас. Я уйду отсюда не раньше, чем вы запишете в протокол мое чистосердечное признание в убийстве мужа, Романа Марковича Прицкера, – твердо сказала Светлана, и Беркович понял, что придется так и поступить, иначе женщину нужно будет выводить из отделения силой.
     – Хорошо, – сказал он, вздохнув. – Пойдем в мой кабинет. Вы не возражаете, инспектор?
     – Делай все, что сочтешь нужным, – пожал плечами Хутиэли.
     Несколько минут спустя, включив диктофон, Беркович приготовился слушать. Первое его дело в должности инспектора оказалось вовсе не таким, о каком он мечтал...
     Света была самой красивой девочкой на курсе, и поклонников у нее было достаточно, шансов у Ромы Прицкера не оставалось. Какие шансы: неказистый, толстогубый, тугодум и, к тому же, со скверным мстительным характером. Света встречалась с Йосиком, и все знали, что они поженятся после защиты дипломных работ. Хорошая была пара, всем было приятно на них смотреть. Всем, кроме Ромы, конечно. Но до Ромы Свете не было никакого дела.
     А в марте Йосик погиб. Шел по улице, и ему на голову упала тяжеленная доска – на крыше лежало несколько таких досок, рабочие собирались делать ремонт.
     По словам Светланы, ей сразу стало понятно, что Йосика убил Роман. Влез на крышу – он ведь знал, что мимо этого дома Йосик каждый день проходит по дороге в институт – и сбросил доску сопернику на голову. Свидетелей никаких, доказательств нет.
     – Ты убил Йосика! – сказала Света Роману, когда тот через неделю после похорон пришел к ней с утешениями и приглашением пойти в театр.
     – Ты с ума сошла! – воскликнул Роман, но взгляд его говорил об обратном.
     Света недолюбливала Романа, а в тот момент в ее душе возникло новое, более глубокое чувство, противоположное любви, которую она испытывала к погибшему Йосику. В ее душе вспыхнула ненависть.
     Она прогнала Романа, но неделю спустя пошла с ним в театр, а потом в кино, а потом они много гуляли, Роман рассказывал Свете о своих чувствах, и Света думала: "Как же я тебя ненавижу! Я убью тебя, ты понимаешь это? Я все равно тебя убью, чего бы мне это ни стоило!"
     Обдумывая убийство, Света понимала, что в ее арсенале могут быть лишь чисто женские способы лишения человека жизни. И чтобы никто не догадался. Никто, кроме самого Романа. А он должен знать. Должен каждую минуту своей проклятой жизни помнить о том, что его ненавидят и убивают. Каждая минута его жизни – до самой смерти – должна быть отравлена. И яд этот должен свести Романа в могилу.
     Как это сделать? Способ был только один.
     – Я люблю тебя, Света, – сказал Роман в сотый уже раз. – Выходи за меня замуж.
     – Я ненавижу тебя, – сказала Света в ответ. – Я согласна.
     Свадьбу сыграли скромную – Роман боялся, что Света в самый разгар веселья скажет какую-нибудь гадость. Например, о том, что жених – убийца. Что она его ненавидит. И все пойдет прахом.
     Роман жену обожал, она была единственным существом, для которого он жил на свете. Если он и убил соперника (никто ведь не доказал этого), то сделал это из сжигающего чувства ревности, потому что не мыслил себе, чтобы его Светлана досталась другому.
     Роман обожал жену, а Света мужа ненавидела. На людях она этого не показывала – алиби прежде всего! – но дома вила из мужа веревки, каждым своим движением показывала, какая же он бестолочь и вообще последняя гадина.
     Роман терпел – любовь его была так же велика, как велика была ее ненависть. Когда у Романа со Светланой родился сын Алик, жизнь, казалось, должна была измениться к лучшему, но на деле все сложилось еще хуже, чем раньше. Хуже для Романа, конечно, которого Светлана теперь просто в упор не видела. Принимала его любовь, платила ненавистью, так и жили. И цель становилась все ближе. Злая энергия Светлану будто подпитывала, она прекрасно выглядела, а из мужа энергия ее ненависти высасывала последние соки. Можно было, конечно, дать и другую интерпретацию, но Светлана знала точно: все болезни мужа, его худоба, его слабость – следствие воздействия ее энергетического поля. Наверное, она была права – попробуйте сами пожить хотя бы неделю с человеком, которого обожаете, но который мечтает о том, чтобы свести вас в могилу. Попробуйте и почувствуйте сами, как жизнь вытекает из вас по каплям.
     – У вас же ребенок! – не выдержав, воскликнул Беркович, прервав запись. – Неужели вы и сына ненавидели, как мужа?
     – Ну что вы, – удивилась Светлана Моисеевна. – Сын за отца не отвечает, или в Израиле это не так?
     – Так, – согласился Беркович, подумав с облегчением, что жизни не известного ему Алика, слава Богу, ничто не угрожает.
     – В семье Романа, – продолжала Светлана, – все были долгожителями. Мать до сих пор жива, ей под девяносто, она в России осталась с другим сыном. Отец умер не так давно, ему было восемьдесят. В общем, Роман наверняка прожил бы долго – это я к тому говорю, что вы до сих пор не верите, что я его убила своими руками. Или словами, это все равно. В тридцать лет у него была язва желудка – казалось бы, с чего? Но я-то знала: все болезни от нервов, а язва желудка – в первую очередь.
     В тридцать пять у Романа тряслись руки, и его направили на лечение в какой-то крымский санаторий. Лечение пошло ему на пользу, но я быстро справилась с этими последствиями – зимой его увезли в больницу, потому что язва открылась и начался перитонит. Все могло тогда и закончиться, но его спасли. И даже от язвы избавили, вырезав часть желудка. Я расценила это как свое поражение – временное, конечно.
     Шесть лет назад, когда Роман предложил переехать в Израиль, я поняла, что это еще один шанс. Стресс переезда. Новое место, новая жизнь – нужен душевный покой, так я ему этот покой устрою! Только поэтому я сказала: "Конечно, давай уедем", и муж очень удивился – привык к тому, что на все его "да" я говорила "нет".
     Здесь, в Израиле, он понял, в какую попал ловушку, но уже было поздно. Я убивала его взглядами, словами, а он терпел – вы можете себе представить, он продолжал меня любить, зная, что я хочу его смерти!
     Рак, я слышала, тоже возникает от нервов. Во всяком случае, это одна из теорий – по-моему, правильная. Я ждала, что это случится, и это случилось. Когда врач в "Ихилове" сообщил диагноз, я не сдержалась и воскликнула: "Так я и думала!" Врач не понял, а я не стала объяснять.
     – Вот и все, – закончила рассказ Светлана. – Роман мог дожить до девяноста, а прожил сорок пять.
     – Но ведь и вы... – пробормотал пораженный Беркович. – Вы тоже толком не жили.
     – Почему? – удивилась Светлана. – Я прекрасно жила! Вы не представляете, какие силы придает человеку ненависть! У меня была цель, и я к ней шла. Более того: я этой цели добилась. Многие ли могут сказать это о себе?
     – Надеюсь, вы не станете настаивать на том, чтобы я вас арестовал? – спросил Беркович. – Все вами сказанное – не доказательство убийства...
     – Это ваши проблемы, – бросила Светлана. – Моя совесть чиста. Я сделала то, что хотела, и призналась в том, что сделала.
     После ухода Светланы Моисеевны инспектор Беркович долго смотрел перед собой пустым взглядом, потом поднял телефонную трубку и набрал номер инспектора Хутиэли.
     – Ну что, Борис, – спросил Хутиэли, – ты ее успокоил?
     – Боюсь, она меня убедила, – медленно произнес Беркович. – Похоже, что она действительно довела мужа до могилы.
     – Есть основания для обвинения в убийстве? – обеспокоенно спросил Хутиэли.
     – Нет, – вздохнул Беркович. – Никаких оснований. Но на небесном суде, если это когда-нибудь случится, ее, конечно, осудят.
     – Ах, – облегченно сказал Хутиэли, – на небесном суде и нас с тобой ждут немало трудных минут.
     – Пожалуй, – согласился Беркович. – Вот убийство, которое настольно очевидно, что убийце просто невозможно предъявить обвинение.
     – Парадоксами говоришь, – рассмеялся Хутиэли.
     Беркович положил трубку. День клонился к вечеру – первый день в новой должности.
    
     Следующая глава