Утром в субботу семейство Берковичей в полном составе отправилось на пешую прогулку к морю. Не так уж это оказалось далеко, дошли за сорок минут, не спеша. Наташа толкала коляску со спавшим Ариком, а Беркович шел рядом, разглядывал рекламы и вывески.
     – Такая тишина сегодня, – сказала Наташа. – А еще говорят, что Тель-Авив – город без перерыва...
     – Мы просто пошли по тихим улицам, – рассеянно отозвался Беркович.
     У моря оказалось довольно прохладно, дул ветер, волны вздымались, будто на берегу океана, Арик проснулся и начал хныкать, так что пришлось повернуть обратно. Домой Берковичи все же вернулись в хорошем настроении, Беркович проверил записи на телефонном автоответчике и обнаружил два звонка из управления. Звонил дежурный по городу, из чего следовало, что с благодушием субботнего дня, по-видимому, покончено.
     Беркович сделал обратный звонок и услышал недовольный голос старшего сержанта Хаима Брукмана:
     – Ищу тебя второй час, а ты даже мобильный телефон отключил.
     – Что случилось? – спросил Беркович.
     – Понятия не имею, – сказал Брукман с досадой. – По-моему, ничего особенного, но Рон хочет, чтобы ты помог разобраться.
     Если инспектора Берковича срочно требовал эксперт Рон Хан, значит, о происшествии вряд ли можно было сказать "ничего особенного".
     – Умер Моше Подольский, – сообщил Брукман. – Это, говорят, известный химик, лауреат каких-то научных премий. Семьдесят лет. Жил в Рамат-Авиве, улица Бродецкого. Обнаружен мертвым в своей квартире. Тело нашла дочь, приехавшая к отцу на субботу.
     – Убийство?
     – Рон говорит, что, скорее всего, – сердечный приступ. Но почему-то хочет посоветоваться с тобой.
     – Нужно ехать? – огорченно спросила Наташа, слышавшая разговор мужа.
     – Придется, – кивнул Беркович. – Надеюсь, что ненадолго.
     – Знаю я твои "ненадолго", – хмуро сказала Наташа. – Пока не закончишь дело, не успокоишься...
     Профессор Тель-Авивского университета Моше Подольский жил в семиэтажном доме, стоявшем в глубине квартала. Здесь росли высокие кипарисы, у подъезда была высажена цветочная клумба – фешенебельный район, именно такой показывают в знаменитом сериале "Рамат-Авив гимел".
     Квартира Подольского находилась на четвертом этаже, огромный балкон нависал над улицей, и именно здесь, а не в самой квартире обнаружила тело отца Лиза Пресман-Подольская.
     – В чем проблема? – спросил инспектор эксперта Хана. – Хаим сказал, что смерть произошла от сердечного приступа.
     – Да, – кивнул Хан. – Врач "скорой" сделал именно такой вывод, но все-таки вызвал полицию, поскольку так положено делать, если смерть случилась внезапно. Я согласен с врачом "скорой". А дочь сомневается.
     – Я не сомневаюсь, – резко сказала Лиза Пресман-Подольская. – Отец был совершенно здоров. На сердце никогда не жаловался. Я говорила с ним по мобильному телефону, когда ехала сюда – это было буквально за пять минут до его смерти.
     – Вы так точно можете оценить время? – усомнился Беркович.
     – Конечно! Я приехала сюда через десять минут после того, как мы закончили разговаривать, и нашла отца мертвым. Он сидел в плетеном кресле на балконе...
     – Там же, где сейчас, – вставил Хан.
     – ...И пил кофе, – продолжала Лиза. – Посмотрите, он выпил полчашки. Потом что-то произошло, и отец умер, а кофе пролился. Вы должны взять напиток на экспертизу.
     – Госпожа Пресман убеждена, что ее отца отравили, – объяснил Хан, неуловимым движением плеч давая понять инспектору, как лично он относится к этой идее.
     – Именно! – воскликнула Лиза. – И я не могу понять, почему вы так уверены в обратном. Сейчас существуют яды, действие которых неотличимо от сердечного приступа, и вам ли, господин эксперт, не знать этого?
     – Такие яды существуют, – согласился Беркович. – Но если вы считаете, что отца отравили, то что мог это сделать? Ведь он находился в квартире один. И мотив – у вас есть какие-то подозрения на этот счет?
     – У отца есть открытый и давний враг. К сожалению, он является и соседом отца по дому, и университетским коллегой. Это химик, и если судить по отзывам отца, – опытный. Эфраим Рошаль, может, вы слышали?
     – Нет, я далек от химии и от университета, – покачал головой Беркович.
     – Рошаль занимается органическим синтезом, и для него не составляет труда синтезировать нужное соединение, поскольку формулы таких ядов опубликованы в научных журналах.
     – Довольно рисковано с его стороны, если это действительно он, – заметил Беркович. – Ведь если в кофе будет обнаружен яд, Рошаль станет первым подозреваемым.
     – Это все рассуждения! Нужно сделать анализ, и все станет ясно, я уверена!
     – Сделаем, не беспокойтесь, – сказал инспектор. – Вы сказали о вражде. В чем ее причина?
     – Вы не знаете, инспектор, какой клубок змей – эта академическая среда! Страсти здесь кипят почище шекспировских. Коллеги могут возненавидеть друг друга из-за неправильного, по мнению одного из них, распределения учебных часов или из-за того, что кто-то голосовал против, когда работу представляли на международную премию... Если говорить конкретно о Рошале, то у его ненависти было несколько причин. Первая: отец завалил его на аттестации. Вторая: оба работали над похожими темами, но отец завершил работу раньше и получил правильный результат. Третья причина личная: оба, так уж получилось, полюбили одну женщину. Это было через три года после смерти мамы. Я отца не обвиняла, это ведь жизнь... А Рошаль просто рвал и метал! Правда, та женщина предпочла вообще уехать из Тель-Авива, сейчас она преподает в университете имени Бен-Гуриона... Но Рошаль не скрывал своей ненависти и отравлял отцу жизнь, как мог.
     – В том числе, как вы полагаете, и в буквальном смысле слова, – заключил Беркович.
     – Конечно! Вот его квартира, видите? Балконы почти соприкасаются. При желании можно перелезть с одного балкона на другой. Отец садится пить кофе, потом на минуту уходит в салон, а этот негодяй перелезает сюда и подсыпает яд.
     Эксперт Хан выразительно поднял взгляд к небу, и Беркович внутренне согласился с этой оценкой. Чтобы перелезть с одного балкона на другой, нужно было быть акробатом, а не университетским профессором. К тому же, за минуту нужно было не только перелезть туда и обратно, но еще и подсыпать яд в чашку с кофе. Фантастика.
     – Пожалуй, я поговорю с этим Рошалем, – сказал Беркович.
     – Вы его только спугнете! – заявила Лиза. – Говорить с ним имеет смысл только после экспертизы, когда у вас на руках будет заключение.
     – Не беспокойтесь, – сказал Беркович, – я его не спугну.
     Квартира Эфраима Рошаля находилась на том же этаже, ближе к лифту. На звонок открыл мужчина средних лет, довольно полный, со щеками, напоминавшими бульдожьи. Даже подумать о том, что Рошаль способен заниматься акробатикой, было невозможно. Понимая, что разговор закончится впустую, Беркович все же начал расспрашивать химика – разумеется, не о том, как тот относился к соседу-профессору, а о событиях нынешнего утра: слышал ли тот что-нибудь или, возможно, видел?
     – Ничего, – хмуро ответил Рошаль. – Я поздно встаю. А сегодня, к тому же, суббота. Разбудила меня полицейская сирена.
     – Вы уже знаете о том, что случилось?
     – Конечно, трудно не услышать, как эта дура Лиза обвиняет меня в отравлении ее отца. Она так кричит, что слышно, наверное, на соседней улице.
     – Я не стану вас спрашивать...
     – Почему же? Спросите, лучше покончить с этим сразу! Я терпеть не мог Моше, он мне, можно сказать, жизнь сломал. Старый хрыч, что ему не сиделось спокойно? Но убить... Как, скажите на милость, я мог это сделать?
     – Никак, – кивнул Беркович. – Извините за беспокойство. Вы разрешите мне выйти на ваш балкон?
     Он хотел взглянуть, видно ли оттуда, чем занимался у себя сосед. Что ж, все было видно прекрасно – даже опрокинутая чашка на краешке столика. В самом салоне царила художественная неразбериха – в жилище химика Беркович ожидал найти куда больший порядок. На диване валялись газеты, книги стояли на полках, лежали на телевизоре и громоздились на стоявшем у окна столе. Там же, занимая половину стола, помещался большой радиокомбайн с выносными динамиками, и десятка два компакт-дисков были разбросаны вокруг.
     – Я еще не прибирал в квартире, – буркнул Рошаль, заметив взгляд инспектора.
     – Нет, я вовсе не хотел... – смутился Беркович и покинул квартиру со странным ощущением, что видел нечто, способное пролить свет на тайну смерти профессора Подольского. Что он видел? Ничего особенного. Абсолютно ничего, разве только... Такая мелочь, что не стоит внимания.
     Постояв минуту на лестничной площадке, инспектор не стал возвращаться в квартиру Подольского, а спустился на этаж ниже и позвонил в дверь, на которой висела табличка: "Профессор Юваль Гликман".
     Дверь открыла миловидная женщина лет тридцати – возможно, дочь профессора, а может, жена.
     – Простите, – улыбнулся инспектор, – вы слышали сегодня утром какой-нибудь шум?
     – Вы из полиции, да? – спросила женщина. – Вой вашей машины мы с мужем очень хорошо слышали.
     – А до того? За полчаса примерно...
     – Нет, никаких выстрелов или криков, если вы это имеете в виду.
     – Я имею в виду любые звуки. Музыку, например.
     – Если это можно назвать музыкой! Сосед, что над нами, вдруг с утра пораньше врубил Вагнера – на полную мощность, представляете? "Полет валькирий" или что-то таком роде. Я думала, у меня барабанные перепонки лопнут. Слава Богу, он тут же уменьшил громкость, а через минуту вообще выключил проигрыватель, так что обошлось без скандала. Но при случае я ему обязательно скажу, что в субботу люди отдыхают...
     – Скажите, конечно, – кивнул Беркович и, попрощавшись, поднялся в квартиру Подольского.
     – Ваш отец часто вспоминал свою жизнь в концлагере? – обратися он к Лизе.
     – Никогда, – хмуро ответила она. – В семье эта тема была табу. Ему столько пришлось пережить...
     – А музыку Вагнера он слушал?
     – Да вы что, инспектор? Под эту музыку в лагере вели людей в газовые камеры! Уж это я знаю, отец говорил, что когда он слышит Вагнера, у него замирает сердце и кажется, что его сейчас убьют. Он очень нервно реагировал, когда прочитал в газетах о том, что оркестр Ришон ле-Циона исполнил какую-то пьесу Вагнера...
     – Боюсь, – сказал Беркович, обращаясь к эксперту, – что мы не сможем предъявить Рошалю обвинение в убийстве, хотя убил Подольского именно он.
     – Что? – одновременно воскликнули Лиза и Рон.
     – Видимо, Рошаль недавно узнал о том, что профессор был в лагере и смертельно боялся музыки Вагнера, – сказал Беркович. – Я обратил внимание, когда был в его квартире: у него много дисков современной музыки, в том числе народной, и среди них – единственный диск с Вагнером. Выглядело это, как ворона в стае гусей... Он дождался, когда профессор сел на балконе пить кофе, раскрыл окно и врубил на полную мощность "Полет валькирий".
     – Господи... – прошептала Лиза. – То, от чего мы отца всегда ограждали!
     – Сердце у него было здоровое, – продолжал инспектор, – но возраст, воспоминания, эффект неожиданности...
     Молчание, казалось, тянулось вечность.
     – Да, – вздохнул Хан, – это недоказуемо и не наказуемо.
     – Я выцарапаю ему глаза! – воскликнула Лиза.
     – Постарайтесь этого не делать, – участливо сказал Беркович.
     Домой он вернулся к обеду и не стал огорчать Наташу рассказом о музыкальном убийстве. Сказал только, что расследование закончено.
     – А у Арика прорезался первый зуб! – сообщила Наташа, радостно улыбаясь.
    
     Следующая глава