День был хмурый, дождливый, вязкий какой-то, когда не понимаешь, то ли живешь в реальности, то ли находишься в виртуальном мире, где можно поступать как вздумается, а лучше не поступать никак, расслабиться и ждать окончания выдуманной кем-то игры.
     – Что, уже утро? – сквозь сон спросила Наташа, и Беркович, поцеловав жену в щеку, пробормотал:
     – Арик спит, значит, ночь еще не кончилась.
     На улице стояла стена дождя – это был не ливень, когда с неба падают жесткие струи, а зонты ломаются, едва раскрывшись; мелкая морось висела в воздухе, и казалось, что жизнь перешла в подводное состояние. Еще немного, и у всех прохожих вырастут жабры.
     В управлении тоже было сыро, в кабинетах работали на обогрев кондиционеры, но все равно казалось, что вода и холод проникают из всех щелей. Из всех происшествий, обсуждавшихся на утреннем совещании, Берковича заинтересовало лишь самоубийство Авигдора Винклера. Молодой перспективный дизайнер, хозяин собственной фирмы, застрелился вчера вечером в своей квартире. На происшествие выезжала дежурная бригада – старший сержант Шаповалов и эксперт Хан. Предсмертной записки Винклер не оставил, но и особых сомнений в том, что он сам выстрелил в себя из "магнума", тоже не возникло. Причины для самоубийства у дизайнера были, и даже две: неудачная любовь (любимая девушка неделю назад вышла замуж за другого) и тяжелое финансовое положение фирмы (налоговому управлению Винклер задолжал огромную сумму).
     В докладной записке Берковича смутило определение "особых". Что значит – "особых сомнений не возникло"? А не особых?
     Из конференц-зала Беркович направился не в свой кабинет, а в подвал, где располагались комнаты экспертов. Рон Хан только что пришел и отряхивал мокрый дождевик.
     – Тебя смутило слово "особых"? – хмыкнул эксперт. – Так я тебе скажу. Лично у меня сомнений нет никаких. Револьвер был в правой руке Винклера, выстрел сделан в упор, пуля прошла в мозг через правый висок, на рукоятке пальцевые следы покойного. Квартира была заперта изнутри. В полицию позвонил сосед Винклера, который услышал выстрел. Никаких следов борьбы. И еще одно обстоятельство, которое Шаповалов выяснил уже после того, как протокол был сдан в дежурную часть. Вчера днем Винклер заказал себе похороны и памятник на городском кладбище.
     – Что? – поразился Беркович. – Сам заказал?
     – Сам, – подтвердил эксперт. – Подробностей я не знаю, спроси у Шаповалова.
     – Непременно спрошу, – сказал Беркович и, поговорив еще несколько минут о погоде и шансах Барака быть вновь избранным премьер-министром, оставил Хана разбираться в бумагах, а сам поднялся на третий этаж, где нашел старшего сержанта Владимира Шаповалова в обществе грузного мужчины в большой черной кипе.
     – Извини, Володя, я зайду попозже, – сказал Беркович.
     – Нет-нет, Боря! – воскликнул Шаповалов по-русски. – Садись и, если у тебя есть время, послушай. Понимаешь, у меня почти нет опыта в уголовных делах, я ведь бытовухой занимался...
     Беркович сел на стул напротив человека в кипе и приготовился слушать.
     – Это господин Амнон Барзилай из "Хевра кадиша", – представил Шаповалов посетителя, перейдя на иврит. – К нему вчера обратился Винклер и сказал... Что он сказал, господин Барзилай?
     – Сказал, что назавтра хочет заказать похороны. Я спросил: "Почему назавтра? Мы успеем похоронить сегодня, нельзя оставлять умершего – до захода солнца еще много времени". А он сказал: "Я еще не умер! А когда умру, будет уже вечер, так что сегодня не успеем". Естественно, я обругал его за дурацкую шутку и хотел выставить за дверь. Но он сказал, что шутить не собирается и отменять заказ не намерен. Потребовал, чтобы я заказ принял, а я, как вы понимаете, не собирался этого делать, да и не мог без официального разрешения на захоронение!
     Шаповалов достал из ящика стола фотоальбом и предложил Барзилаю посмотреть, нет ли среди фотографий изображения вчерашнего посетителя. Тот перевернул страницу и, не задумываясь, объявил:
     – Вот он!
     Шаповалов бросил выразительный взгляд на Берковича и протянул Барзилаю заполненный бланк протокола. Расписавшись и пожелав полицейским долгих, до ста двадцати, лет жизни, работник похоронной службы покинул кабинет.
     – Что скажешь? – обратился Шаповалов к Берковичу, когда за посетителем закрылась дверь. – Мало того, что Винклер пытался заказать собственные похороны, так после "Хевра кадиша" он поехал на кладбище и заказал памятник, дав тысячу шекелей задатка. Лишь после того, как Винклер уехал, мастер, принявший заказ, обнаружил, что памятник некуда ставить – могилы Авигдора Винклера еще не существует.
     – Вот странная личность... – протянул Беркович.
     – Очень странная. С кладбища он поехал домой. В восемь вечера раздался выстрел.
     – На планерке говорили, что от него ушла невеста, а в фирме большие проблемы, – сказал Беркович.
     – Это так, – согласился Шаповалов. – Причины для самоубийства есть. И дверь была заперта изнутри на запор, мы потратили два часа, пока открыли. А если учесть еще посещения похоронного бюро и кладбища...
     – И все-таки ты сомневаешься в том, что это самоубийство?
     – Особых сомнений нет, – повторил Шаповалов слова из утренней сводки, – однако... Понимаешь, возможны варианты. Да, его девушка вышла за другого. Но соседи говорят, что Винклер сам дал ей отставку. Да, фирма Винклера в тяжелом финансовом положении. Но я звонил в налоговое управление, и мне сказали, что, скорее всего, вопрос о погашении долга будет улажен. И в результате...
     – В результате мотив повисает в воздухе, – кивнул Беркович.
     – Вот именно.
     – Но ведь Винклер действительно посещал "Хевра кадиша" и кладбище, или ты и в этом сомневаешься?
     – Нет, это был он, никаких сомнений! Вот я и ломаю себе голову, что все это могло означать?
     – Ничего, по-видимому, – сказал Беркович, вставая. – Люди кончали с собой, бывало, и по куда меньшим поводам. Впрочем, может, ты и прав... Я подумаю над этим.
     – Если что-то надумаешь, сразу звони, хорошо?
     Дав твердое обещание, Беркович вернулся в свой кабинет, где кондиционер уже нагрел воздух и можно было сидеть, сняв куртку. В самоубийстве Винклера самым загадочным выглядела, по мнению инспектора, не слабость мотивов. Странными были посещения похоронного бюро и кладбища. Для самоубийц такое поведение не свойственно. Зачем эта реклама? Конечно, психика у самоубийцы нарушена, но даже ему понятно, что без разрешения на захоронение в "Хевра кадиша" обращаться нет смысла.
     Но смысл все-таки был, иначе придется предположить, что Винклер окончательно свихнулся и играл с собой в какие-то необъяснимые игры. Чего он хотел добиться? Чтобы на него обратили внимание? Зачем?
     Беркович поднял телефонную трубку и набрал номер кабинета Шаповалова.
     – Володя, – сказал он, – сколько патронов было в барабане револьвера Винклера?
     – Один, – отозвался старший сержант. – После того, как Винклер выстрелил в себя, барабан был пуст.
     – Тебе это не показалось странным? Зачем вынимать из барабана патроны или вставлять только один?
     – Но ведь ему и не нужно было больше одного патрона, чтобы покончить с собой, – с недоумением в голосе сказал Шаповалов. – Что тут странного?
     – Извини, я должен подумать, – пробормотал Беркович и положил трубку.
     Думал он, впрочем, недолго. Несколько минут спустя инспектор выбежал из здания и, набросив капюшон, направился к машине. Поездка заняла около получаса – скользкое шоссе, морось, транспорт двигался, будто в замедленной съемке. Беркович ехал к Марку Рубинштейну, адрес которого нашел в протоколе вчерашнего дознания. Рубинштейн был приятелем Винклера – это он женился на его бывшей невесте. О своем приезде Беркович предупредил по телефону.
     – Ужасно, – сказал Марк фразу, явно заготовленную заранее. – Я никогда бы не подумал, что расставание с Мири так поломает Авигдору жизнь! Но все равно мы не могли поступить иначе. Мы любим друг друга, понимаете? Разве вы, инспектор, на моем месте...
     – На вашем месте, – прервал Беркович поток красноречия, – я не допустил бы, чтобы Винклер устраивал представление. Или это была с его стороны чистая импровизация?
     – О чем вы? – удивился Рубинштейн. – Какое представление?
     – Я говорю о посещении "Хевра кадиша" и кладбища.
     – Не понимаю, – нахмурился Рубинштейн.
     – Значит, это действительно была придумка Винклера, – констатировал Беркович.
     Он рассказал Рубинштейну о том, как развивались вчерашние события, и с удовлетворением наблюдал, как по мере рассказа лицо Марка становилось все более хмурым и напряженным.
     – Свою свадьбу, – сказал Беркович в заключение, – вы устроили на крыше высотного здания, прямо под открытым небом. Вам повезло, что неделю назад еще не начались дожди.
     – Да, – рассеянно проговорил Рубинштейн, – нам повезло... Собственно, какое значение имеет, где мы с Мири праздновали свадьбу?
     – Большое значение, – усмехнулся инспектор. – Экстравагантный поступок. Такой же экстравагантный, как вчерашняя прогулка вашего приятеля. И как игра в русскую рулетку.
     – Русская рулетка? – изобразил непонимание Рубинштейн.
     – И вы, и ваш друг Авигдор – игроки, я прав? Я могу это доказать, опросив посетителей подпольных казино, или вы думаете, что вас станут покрывать? Впрочем, эта ваша слабость в данном случае вторична. Вы ведь и девушку разыграли между собой? Потому Авигдор так легко с ней расстался.
     – Ну правильно, играли мы, – мрачно сказал Рубинштейн. – И что? Вы это докажете, не сомневаюсь. Но какое это имеет отношение к гибели моего друга?
     – Прямое. Полагаю, что, отдав вам Мирьям, Авигдор понял, что любит ее по-настоящему. Но что он мог теперь сделать? Однако вы оба игроки, и он предложил вам сыграть еще раз.
     – Чтобы я сыграл на собственную жену? Вы с ума сошли!
     – Нет, он предложил смертельную игру, в которой рисковал только сам. И от такого азарта вы не сумели отказаться.
     Рубинштейн смотрел на Берковича, как кролик на удава, ожидая продолжения.
     – Он сказал вам примерно так: "Марк, я оставлю в барабане один патрон и выстрелю в себя. Если мне не повезет, то твой выигрыш останется с тобой до конца твоей жизни. А если повезет, то ты с Мирьям разведешься". Я прав?
     Беркович знал, что Рубинштейн не станет обманывать. Это действительно был игрок – игрок до мозга костей, и сейчас ему представилась возможность продемонстрировать это полицейскому, тем более, что он мог быть уверен в своей безнаказанности. Что ему могло грозить? Общественное порицание?
     – Ну, правы, и что из этого? – пожал плечами Рубинштейн. – Это была наша игра, и Авигдор проиграл.
     – Но ведь всемеро больше шансов было, что проиграете вы, – заметил Беркович.
     – Мы игроки, – сказал Рубинштейн. – Но мы всегда играли честно, тем более друг с другом. Авигдор поставил на кон свою жизнь, а я – всего лишь жену. Жизнь у человека одна...
     – А жениться можно хоть семь раз, – перебил Беркович.
     В управление он вернулся после полудня, дождь на время прекратился, и в просветах туч даже появилось солнце. Пересказав сержанту Шаповалову разговор с Рубинштейном, инспектор заключил:
     – Вряд ли его можно привлечь к ответственности, но и выпускать из поля зрения не стоит.
     – Думаешь, он сам непрочь сыграть в русскую рулетку? – мрачно спросил Шаповалов.
     – Только что женившись и избавившись от единственного соперника? Вряд ли. Но игроки – народ непредсказуемый.
     Будто подтверждая слова Берковича, за окном прогремел гром.
    
     Следующая глава