Когда приехала полиция, Арон Мечник был еще жив, но потерял столько крови, что умер на руках сержанта Оханы, не приходя в сознание. Кровью был пропитан замечательный персидский ковер, на котором лежал Мечник, и почему-то именно это второстепенное, по сути, обстоятельство вызвало у Оханы приступ неудержимой ненависти к убийце. У сержанта даже голова закружилась, и он прислонился к холодной поверхности большого аквариума, стоявшего на красивом деревянном столике, наверняка антикварном, красного дерева, с перламутровыми нашлепками.
     В этой квартире все было красиво и, как сказал бы инспектор Беркович, "шикарно до безобразия". Собственно, он так и сказал, когда приехал на место преступления, всем видом демострируя свое недовольство. Ну почему Мечника нужно было убивать именно сейчас, когда показывали баскетбольный матч между тель-авивским "Маккаби" и знаменитым российским ЦСКА? Инспектор не досмотрел игру и был зол на весь мир, в том числе на жертву убийства, потому что Мечник даже не включил телевизор, когда показывали такой важный для престижа Израиля матч!
     Правда, телевизор мог выключить убийца после того, как перерезал своей жертве горло острым стилетом. Порез оказался глубоким и длинным – уха до уха, и смерть от потери крови наступила быстро, максимум минут за двадцать.
     – Значит, – сказал инспектор Амнону Киршенбауму, сидевшему на кончике огромного кожаного кресла (тоже шикарного до безобразия), – значит, вы пришли буквально через две-три минуты после того, как убили вашего дядю. И никого не видели, когда входили в дом?
     Молодой человек лет двадцати пяти, племянник покойного, упорно смотрел в пол и на вопрос инспектора лишь пожал плечами. Говорить он не мог, слова застревали у него в горле. Он и дежурному ничего толком не объяснил, когда час назад позвонил в полицию и пролепетал срывавшимся голосом, что, мол, дядя, и что, мол, кровь, и приезжайте быстрее, и еще какие-то бессвязные слова. Дежурному пришлось самому определять номер телефона, с которого поступил звонок, по номеру – адрес, и потому патрульная машина прибыла минуты на три позднее, чем могла бы, если бы Амнон выражался чуть более понятно.
     Сорокасемилетний Арон Мечник, владелец завода металлоконструкций, жил бобылем в новом (разумеется, шикарном до безобразия) двенадцатиэтажном доме в Рамат-Авиве. Открыть дверь подъезда и войти в холл мог только человек, знавший код. Выйти мог, конечно, кто угодно, но проблема заключалась в том, что никто из квартиры Мечника не выходил. Еще до приезда инспектора это выяснил сержант Охана и доложил, как только Беркович вошел в квартиру.
     – У лифта сосед с пятого этажа починял велосипед – сын у него катался... В общем, неважно. Факт, что сосед там торчал больше часа и утверждает, что, кроме племянника к Мечнику никто не входил. И не уходил.
     Квартира убитого была на первом этаже, и человек, чинивший у лифта велосипед, мог видеть каждого, входившего к Мечнику.
     – Значит, вы никого не видели? – повторил инспектор свой вопрос, пытаясь поймать бегающий взгляд Киршенбаума.
     Тот облизал пересохшие губы, всхлипнул и пробормотал:
     – Никого... Там Арик велосипед чинил, у него спросите.
     – Ага, – с удовлетворением констатировал Беркович. – Значит, одного человека в подъезде вы все-таки видели!
     – Вы думаете, он... – племянник не мог произнести этого ужасного слова, он старательно не смотрел в сторону, где на пропитанном кровью ковре лежало тело его дяди. – Вы думаете, это Арик...
     – Нет, – отрезал Беркович. – Я думаю, это вы.
     – Я? – с недоумением сказал Киршенбаум, приложив обе ладони к груди. – Что я?
     – Убили дядю, – пожал плечами инспектор. – Согласитесь, других подозреваемых просто не существует. Вы прошли в квартиру мимо господина Мозеса и его семилетнего сына. Открыли дверь своим ключом?
     – А? – до Киршенбаума пока не дошло, что полицейский инспектор обвинил его в убийстве. Похоже, молодой человек находился в собственном пространстве-времени, куда выпал, увидев истекавшего кровью дядю. Он с трудом понимал прямо обращенные и четко сформулированные вопросы, а всего остального не понимал вообще – единственным его желанием было так устроиться в кресле, чтобы даже краем глаза не видеть лежавшее на ковре тело.
     – Может, хотите продолжить разговор в другой комнате? – осведомился инспектор.
     – Да! – племянник вскочил на ноги. – Пожалуйста! В другой! Да...
     В комнату, служившую Мечнику кабинетом, Амнона пришлось вести под руку – его шатало, и не будь рядом инспектора, молодой человек непременно наткнулся бы на стену.
     – Сюда, – сказал Беркович и втолкнул Киршенбаума в шикарный до безобразия кабинет, где на столе стоял компьютер, а на полках – изумительные образцы керамики, подобранные, по мнению инспектора, без малейших признаков вкуса, но зато дорогих настолько, что, продав это барахло, можно было купить шикарную до безобразия машину марки "хонда".
     Кресло в кабинете было точной копией того, что стояло в салоне, и Беркович опустил в него Киршенбаума, будто мешок с костями. Инспектору даже показалось, что кости стукнулись друг о друга.
     – Возьмите себя в руки, – сказал Беркович. – Вы должны понимать, что подозревать в убийстве больше некого. Вы понимаете это?
     – Я? – тупо повторил Амнон. – Я вошел и увидел... И сразу позвонил...
     – Да-да, – нетерпеливо сказал инспектор, – вы действительно позвонили в полицию буквально через несколько минут после того, как вашего дядю полоснули ножом по горлу.
     Амнона передернуло. Ну зачем, зачем этот полицейский говорит также ужасные слова? Неужели специально, чтобы сделать ему плохо? Чтобы он опять испытал этот ужас?
     – Придя, вы открыли дверь своим ключом... Кстати, почему вы не позвонили, дядя бы вам открыл?
     – Я... Ну... Я всегда открывал своим... Всегда... И раньше... И сегодня...
     – Понятно, – кивнул Беркович. – Значит, смотрите. Вы вошли в квартиру, и больше отсюда никто не выходил. Сосед утверждает, что не прошло и минуты, как он услышал ваш крик.
     – Ну... Я вошел и увидел... Закричал. Наверно.
     – Похоже, что так, – согласился инспектор.
     – И позвонил в полицию.
     – Похоже, что так, – повторил инспектор, очень недовольный собой и этим совершенно непонятным делом. Черт побери, похоже, что оба – и сосед, которому не было смысла врать, и Киршенбаум, у которого для вранья было достаточно оснований, – говорили правду, одну только правду и ничего, кроме правды.
     Закричал молодой человек через минуту после того, как вошел. Еще через две-три минуты позвонил в полицию. Конечно, убийца мог проникнуть в квартиру раньше, чем Мозес притащил с улицы велосипед и принялся чинить его в холле возле лифта. Возможно, Мечник сам открыл убийце дверь и, следовательно, был с ним хорошо знаком. Не исключено, что жертва и убийца какое-то время (около часа!) вели задушевную беседу (но при этом хозяин не предложил гостю выпить и не поставил на журнальный столик второй стакан для "колы"). Все это, конечно, возможно. Но тогда получается, что, полоснув Мечника ножом по горлу, убийца покинул квартиру через одно из окон – в салоне или в кабинете. И естественно, унес с собой орудие преступления – нож, о котором эксперт сказал с уважением: "Это лезвие, длинное и чрезвычайно острое. Раз – и готово".
     Раз и готово. Замечательно. Полоснул по горлу и вылез в окно как раз перед тем, как в квартиру вошел племянник. Может, даже слышал, как Киршенбаум поворачивает ключ в замке. Просто великолепно. Беспросветная чушь. Инспектор осмотрел оба окна, выходившие в небольшой садик, где росло масличное дерево и стояла поломанная детская горка. Окна были закрыты, а снаружи забраны решетками, сквозь прутья которых не пролезла бы и кошка. Конечно, убийца мог выбросить в окно окровавленный нож, а сам остался в квартире, позвонил в полицию и ждал ее приезда.
     Если он полный идиот. Впрочем, ничего, хотя бы отдаленно похожего на стилет или иное режущее оружие, в саду не обнаружили. Ни под окнами, ни в отдалении, ни даже на улице, куда из садика можно было выйти, перепрыгнув через низкий, не выше полуметра, каменный заборчик.
     На Киршенбауме была белая майка с надписью "Холлмарк" на груди и спине, и если бы племянник убил дядю, на майке непременно остались бы кровавые следы – не мог убийца, даже стоя позади жертвы, полоснуть ножом и совершенно не запачкаться. Кровь из перерезанного горла брызнула фонтаном – даже на тумбочке под телевизором эксперт обнаружил характерные потеки. Майка на Киршенбауме была, однако, чистой, будто только что из стиральной машины. Переоделся? Нет, сосед показал, что пришел Киршенбаум именно в этой белой майке с надписью "Холлмарк".
     А если и переоделся, то куда спрятал окровавленную майку? За тот час, что инспектор пытался выдавить из племянника хотя бы одно разумное слово, сержант Охана с оперативниками обыскали квартиру и, разумеется, не нашли ни окровавленныой одежды, ни – черт побери, это было самое существенное! – никаких следов орудия преступления. Как в воду кануло...
     – Как у вас с деньгами? – задал инспектор глупо прозвучавший вопрос, будто спрашивал, сможет ли племянник заплатить за такси, когда его выпустят отсюда и он сможет наконец отправиться к себе домой, в Кфар-Сабу.
     – А? – Киршенбаум попытался понять, чего хочет инспектор, и похоже, ему это все-таки удалось. – С деньгами... Плохо. Да.
     – Наркотики? – участливо спросил Беркович. Он уже знал, что племянник колется: когда Киршенбаума обыскивали, инспектор обратил внимание на следы от иглы – обе ноги выше колен были исколоты, потому Амнон, видимо, и носил брюки, а не шорты, даже в такую жару, как сегодня.
     – А?.. Ну...
     Сказать Амнону было нечего, и он только пожал плечами.
     – С деньгами, значит, плохо, – кивнул Беркович. – Вы пришли к дяде, чтобы он вам дал сотню-другую. А он отказал. И вы его убили.
     – Что? – Киршенбаум поразился неожиданному открытию: до него наконец дошло, что этот невзрачный полицейский, которого можно переломить одной левой, обвиняет его в самом гнусном, страшном, ужасном, невыносимом преступлении. – Я?! Да вы что? Кто же мне тогда деньги давать будет? Кто? На что мне жить? А?
     – Спокойно, спокойно, – примирительно сказал Беркович, похлопав Киршенбаума по плечу, и тот нервным движением скинул руку.
     – Спокойно, – неожиданно ясным голосом проговорил Киршенбаум. – Вы говорите – спокойно. А я мог жить, только пока жив был дядя. Он мне деньги давал. И что теперь? По завещанию все перейдет к Авиталь.
     – Авиталь? – поднял брови инспектор.
     – Не знаете? Бывшая жена. Они разъехались несколько лет назад. Авиталь теперь получит все, а я...
     Похоже, он не врал. Не было ему смысла врать – о завещании станет известно, ложь не скроешь. Черт возьми, – подумал Беркович, – но тогда все вообще глупо и непонятно. Нет не только орудия убийства, но и мотива. Ничего нет! Кроме трупа, конечно.
     – Ну хорошо, – инспектор демонстративно вздохнул и наклонился, чтобы заглянуть в опущенные к полу глаза Амнона, – хорошо, вы не убивали, вам это было ни к чему, все равно, что резать курицу, приносящую золотые яйца. Кто тогда? Дух? Привидение?
     – Не знаю, – сказал Киршенбаум. – Поймаю – сам его...
     – А какие у вас отношения с этой... м-м... Авиталь? – неожиданно догадался Беркович. Неплохая идея: что, если племянник спутался с собственной тетей, женщина получит деньги, поскольку к убийству, скорее всего, непричастна, потом они поженятся...
     – Отношения? – повторил Амнон. – Терпеть не могу эту бабу. Гнусная тварь. Она дяде изменяла. А он ее любил. Она ушла, а он больше не женился. И деньги ей оставил.
     Понятно. Инспектор сжал ладонями виски – у него начался, как всегда некстати, приступ мигрени. От головных болей Беркович страдал давно, привык уже, если к этому можно привыкнуть, но почему приступы начинались всегда в самое неподходящее время? Только что мелькнула интересная мысль. Вспомнил слово. Какое? Вылетело после первого же укуса боли.
     – Посидите, – бросил инспектор и вышел в салон, кивком показав сержанту, чтобы он проследил за подозреваемым.
     Упаковка парацетамола лежала у Берковича в сумке – на всякий случай. Он вытряхнул на ладонь таблетку, подумал и присоединил к ней еще одну. Хуже не будет. Прошел в ванную комнату, наполнил из-под крана стакан...
     Боль усилилась, но инспектор не мог заставить себя выпить лекарство. Стоял и смотрел на струю воды. Вода гипнотизировала. Вода... Что-то совсем недавно пришло ему в голову...
     Поморщившись, Беркович бросил в рот таблетку, запил, потом вторую... И со стаканом в руке пошел в салон. Глупая идея. Только во время приступа такая глупая идея и может прийти в голову. В тупую больную голову.
     Инспектор подошел к аквариуму и включил лампочку, осветившую десятка два рыбок, сновавших во все стороны, вытянувшиеся вверх водоросли, домик на дне, сложенный из камешков и ракушек. Аквариум был накрыт пластиковой крышкой, сквозь которую внутрь проходили провода – они шли к моторчику, очищавшему воду и нагнетавшему в нее свежий воздух, без которого рыбки давно бы сдохли.
     Беркович поставил стакан на столик, приподнял крышку аквариума и опустил в воду правую руку, забыв закатать рукав форменной рубашки. Вода была теплой и противной, рукав мгновенно намок, прилип к коже, и Беркович подумал, что если он ошибся, то будет выглядеть в глазах подчиненных полным дураком – придется сослаться на сильную головную боль, из-за которой порой вообще не соображаешь, что делаешь...
     Вот. Пальцы нащупали на дне аквариума что-то невидимое, Беркович вытянул из воды и высоко поднял над головой длинную стеклянную полоску. Сантиметров пятнадцать. А в ширину – пять или шесть.
     Интересно, – подумал он, – сможет эксперт обнаружить следы крови в аквариумной воде или раствор получился слишком уж слабым? Наверняка ведь племянник не стал вытирать это импровизированное лезвие, не было у него времени. А отпечатки пальцев? Остались ли они после того, как стекло пролежало около часа в воде?
     С поднятой рукой, по которой неприятно стекала вода, инспектор направился к кабинет.
     – Вот, – сказал он, – этим лезвием вы перерезали горло собственному дяде. И аккуратно положили стекло на дно аквариума. Именно аккуратно – если бы стекло, упав, переломилось на несколько частей, их можно было бы увидеть. А цельный кусок невидим в виде.
     Разговорился, – подумал он. И даже боль вроде бы прошла. Ненадолго, впрочем, пока не спадет возбуждение.
     Амнон смотрел на полоску стекла в руке инспектора, будто это была ручная граната с выдернутой чекой.
     – Здесь есть отпечатки ваших пальцев! – с торжеством в голосе выдал Беркович желаемое за действительное. – И эксперт, конечно, обнаружит в воде следы крови.
     – А... – Киршенбаум протянул руку и тут же ее отдернул.
     – Почему вы убили дядю? – резко сказал инспектор. – Курицу, несущую золотые яйца. Не из-за наследства. Вам обещали больше? – сейчас, когда боль на время спряталась под черепом, Беркович соображал как никогда быстро. И попал в точку. Киршенбаум сглотнул и поднял наконец глаза на инспектора. Удивленный взгляд. Удивление и страх. Вполне достаточное признание.
     – Сколько вам заплатили? – настаивал Беркович.
     – Двести тысяч...
     – Большие деньги, если сразу, – сказал инспектор. – Кто?
     – Эдди Бош...
     Известная личность, – подумал Беркович. – Наркотики, рэкет. Чем ему досадил Мечник? У племянника спрашивать бесполезно, вряд ли он знает больше, чем сказал. Скорее всего, конкуренты убитого его "заказали". Самое логичное объяснение. И в качестве орудия выбрали племянника. И версию отличную разработали, сам бы Киршенбаум точно не додумался.
     Впрочем, Беркович тоже не догадался бы искать нож на дне аквариума. Если бы не приступ мигрени. Так легко соображаешь, когда боль неожиданно отпускает!
     Почему, – спросил себя инспектор, – на майке племянника нет следов крови? Да потому, – ответил он сам себе, – что Киршенбаум снял майку, чему Мечник не удивился, подошел к дяде сзади, вытащил стекло из брючного кармана... А потом крикнул, чтобы услышал сосед у лифта, позвонил в полицию, после чего пошел в ванную и встал под душ. Вот и все. Когда приехал Охана, на убийце была чистая, не залитая кровью, майка с надписью "Холлмарк"...
     Киршенбаума увели, тело Мечника увезла труповозка. Оставшись в квартире один, инспектор пустил в ванной холодную воду и сунул под кран голову. Все равно рука уже мокрая, пусть теперь и голова... Будто рыба в аквариуме. Как хорошо. Прохладно, и боль проходит лучше, чем от лекарства.
     Интересно, – подумал инспектор, – чем закончился матч? "Маккаби", конечно, победил, но с каком счетом?
    
     Следующая глава