– Он выпил коктейль и больше ничего, – мрачно сказал Моше Лещинский, председатель землячества, и поднял на инспектора Берковича недоуменный взгляд. Лещинский до сих пор не мог поверить, что его друга Исака Бокштейна нет в живых.
     – А что он ел? – спросил Беркович, не надеясь получить вразумительный ответ.
     – Ничего, – буркнул Лещинский. – Ничего он не ел, это я вам точно могу сказать.
     – Откуда вы это знаете? – осторожно спросил Беркович.
     – Исак никогда не ел после шести часов вечера. Только пил что-нибудь – чай, пиво, коктейли.
     – Есть ли у вас, господин Лещинский, какие-либо предположения о том, кто мог это сделать? Я имею в виду – кому из присутствовавших была нужна смерть Бокштейна?
     – Никому! – воскликнул председатель. – Его все любили! Все!
     Ну конечно. Все его любили, и кто-то из сильной любви отравил беднягу Бокштейна.
     – Понятно, – кивнул инспектор. – Хорошо, господин Лещинский, можете идти. Если будет нужно, я вас еще вызову.
     Прием, во время которого скончался Исак Бокштейн, проходил в лобби отеля "Шератон" и был посвящен десятой годовщине создания землячества. Присутствовало не так уж много народа – человек пятьдесят, люди, стоявшие у истоков, и те, кто сегодня помогал землячеству справляться с финансовыми трудностями. Бокштейн был в землячестве человеком не последним, он даже произнес речь, а потом разговаривал с гостями, и все видели, как он взял с подноса высокий бокал с коктейлем. Официант Орен, разносивший напитки, утверждал, что никто – после того, как он покинул кухню, – до подноса не дотрагивался, кроме, естественно, тех, кто брал себе коктейль, но они никак не могли что-то незаметно подбросить в чужой бокал.
     Беркович тоже полагал, что это невозможно. Тем не менее кто-то все-таки подсыпал в бокал Бокштейна сильного яду, поскольку Исак неожиданно закашлялся, схватился рукой за горло, глаза его вылезли из орбит, через несколько секунд он потерял сознание, а когда четверть часа спустя приехала "скорая", Бокштейн умирал. Скончался он на руках у медиков. Бокал, из которого он пил, стоял на длинной стойке бара – по счастливой (для кого? для Бокштейна или для судмедэксперта?) случайности, когда у бедняги началось удушье, он не уронил бокал на пол, а успел поставить его на стойку. Сосуд взяли на экспертизу, и, отпустив председателя, Беркович позвонил Рону Хану.
     – Ну что? – нетерпеливо спросил инспектор, когда эксперт поднял трубку.
     – Бокштейн умер от удушья, вызванного сильнейшим синтетическим ядом. Следы этого яда я обнаружил в бокале, из которого он пил.
     – Ага! – воскликнул Беркович.
     – Однако, – продолжал эксперт, – речь идет именно о следах. Яда в коктейле недостаточно даже для того, чтобы отравить младенца, не говоря о таком тяжелом мужчине, как Бокштейн. В нем около восьмидесяти килограммов веса, и концентрация яда должна была быть раз в сто больше.
     – И что же теперь? – спросил Беркович, сбитый с толка.
     – Не знаю, – вздохнул Хан. – Тебе виднее, ты сыщик.
     – Может, кто-то в суматохе перелил в бокал Бокштейна коктейль из другого, не отравленного, бокала? – подумал вслух инспектор. – Вот концентрация и уменьшилась.
     – Исключено, – заявил эксперт, – потому что...
     – Да я и сам знаю, – перебил Беркович. – Бокал был наполнен меньше чем наполовину. Если бы кто-то пытался разбавить напиток, бокал оказался бы полным. К тому же, непонятно, зачем убийце было рисковать и разбавлять отравленный коктейль? Все равно ведь обнаружили бы, что в напитке яд.
     – Да, логики мало, – согласился Хан.
     Закончив разговор, Беркович долго сидел задумавшись. Он уже опросил не только председателя землячества, но и всех, с кем Бокштейн общался на этой вечеринке, а также обоих официантов, хотя напитки разносил только один из них, а второй занимался закусками. В кухне никто никто отравить напиток не мог, поскольку никто не знал, какой именно бокал достанется Бокштейну. С подноса Бокштейн взял бокал сам, не выбирая, поскольку в этот момент был увлечен разговором с Меиром Бруком, журналистом русской газеты. Брук сказал уверенно:
     – Официант проходил мимо. Исак проводил его взглядом, потом щелкнул пальцами, и когда официант остановился, Бокштейн не глядя взял с подноса бокал – из тех, что были ближе к нему. Официант тоже не мог подсунуть Исаку какой-то конкретный бокал, он вообще не смотрел в нашу сторону.
     И все-таки именно в том бокале оказался яд. И Бокштейн умер. Но яд был в малой концентрации. И умереть Бокштейн не мог.
     – Он сразу начал пить из своего бокала? – спросил Беркович у журналиста Брука, очень наблюдательного человека, запоминавшего любую деталь, а потом описывавшего ее в своих статьях.
     – Он сразу отпил, – сообщил Брук, – но сделал только один-два глотка. Во всяком случае, больше он не пил, пока мы разговаривали. Что-то ему в коктейле не понравилось.
     – Почему вы так решили?
     – Он поморщился, сделав глоток.
     – Ясно, – сказал Беркович, не очень понимая, что это обстоятельство может дать следствию.
     Поговорив с журналистом, Бокштейн перешел к группе бывших земляков, стоявшей у столика с закусками. В отличие от Брука, эти люди оказались куда менее наблюдательными. Их было четверо – один показал, что Исак пил из бокала, другой – что Исак из бокала не пил, третий – что Исак взял со стола бутерброд и съел, четвертый – что Исак стоял к столу спиной и ничего на столе не трогал.
     Плохо Бокштейну стало, когда он отошел от этой группы. И Беркович знал еще, что никаких бутербродов Бокштейн не ел – во-первых, он никогда не ел после шести, а во-вторых, в его желудке не было обнаружено никакой пищи.
     И конечно, из бокала он пил.
     Мог кто-то из четверых бросить в бокал яд? Нет, не мог – уж это было бы замечено. И к тому же, не было в бокале яда в нужной концентрации!
     Заколдованный круг.
     После трагедии прошли уже почти сутки, допросы свидетелей Беркович закончил, но ему хотелось еще раз поговорить с официантами, и он отправился в "Шератон". Оба – Гилад и Орен – работали, как вчера, сегодня они обслуживали встречу болельщиков "Маккаби", проходившую в банкетном зале, огромном, как футбольное поле, на котором футболисты тель-авивской команды показывали свое мастерство. Людей здесь было раз в сто больше, чем на вчерашней вечеринке. Работали десять официантов, и Берковичу удалось отловить Гилада и Орена, когда они собирались разносить салаты.
     – Извините, инспектор, – сказал Гилад, – вы же видите, у нас совершенно нет времени разговаривать.
     – Я вас надолго не задержу, – торопливо сказал Беркович. – Я прекрасно знаю, что официанты – люди наблюдательные, любое отклонение, происшествие будет замечено.
     – Спасибо за комплимент, – сказал Орен. – Но обо всем, что видел, я рассказал еще вчера.
     – Да, конечно. Но все-таки... Важна любая мелочь. Представьте, вспомните... Гилад, вы разносили закуску и могли видеть, как Бокштейн брал бокал с подноса вашего коллеги.
     – Нет, не видел, – огорченно сказал Гилад. – И вчера я об этом уже говорил.
     – А потом? Может, потом Бокштейн попадал в поле вашего зрения?
     – Может быть, – нетерпеливо сказал Гилад, – но я же не знал, что он скоро умрет и за ним нужно следить. Я просто не обращал внимания. Если запоминать каждого...
     – И вы, Орен?
     – Знаете, инспектор, – задумчиво сказал Орен, – со вчерашнего вечера мне не дает покоя... Я действительно обратил внимание на одну мелочь. Немного странную...
     – Какую?
     – Не помню! Так, мелькнуло что-то, я тогда подумал: "Вот странно". И тут же забыл, работы было много. Потом пытался вспомнить – и без толку. Знаете, как это бывает...
     – Знаю, – вздохнул Беркович. – Давайте попробуем вместе. Что-то связанное с Бокштейном?
     – В том-то и дело, что нет! Это точно. На Бокштейна я тогда не обращал внимания – как и Гилад. Всех ведь не упомнишь. Нет, что-то другое...
     – Что-то с коктейлями?
     – Нет, пожалуй, не с коктейлями. Я держал поднос и прекрасно видел все бокалы, и руки, которые к ним тянулись. Нет, другое.
     – Какой-то человек делал что-то странное?
     – Человек? Нет... Не помню. Впрочем, это может не иметь никакого значения, инспектор.
     – А может иметь, – сказал Беркович. – Вот номер моего телефона, Орен. Если что-нибудь вспомните, сразу звоните, хорошо?
     – Да, – кивнули оба официанта.
     – В лобби сейчас кто-нибудь собирается? – спросил инспектор. – Я бы хотел посмотреть...
     – Там какие-то политики, – сказал Орен. – У них и официанты свои.
     Беркович спустился на первый этаж – в лобби оказалось не так уж много народа, инспектор узнал двух-трех членов Кнессета, но популярных политиков не было, должно быть, встреча была не из важных. Два официанта разносили напитки и закуски. На столе, как вчера, стояли тарелочки с маленькими бутербродами, салаты лежали в больших блюдах, а еще здесь были сосуды с соками и кока-колой, хрустальная чаша с кубиками льда, одноразовые стаканчики, вилочки...
     Постояв несколько минут и посмотрев, как общаются народные избранники, Беркович отправился домой, но, не проехав и половины пути, остановил машину у тротуара и достал из кармана телефон. Председатель Лещинский ответил после первого же звонка.
     – Вы, видимо, лучше других знали Бокштейна, – сказал Беркович.
     – Считайте, что да, – согласился предсетатель, – а в чем дело?
     – Он пил коктейли теплыми или со льдом?
     – Со льдом, – не задумываясь, ответил Лещинский. – Всегда со льдом. Когда он бывал у меня, я сам готовил кубики.
     – Обычные кубики?
     – Странно, что вы это спросили, инспектор! Исак любил делать лед сам и добавлял в воду разные пряности, а потом сосал эти кубики, а не клал их в бокал. Сосал и запивал коктейлем. А в чем дело?
     – Спасибо, – сказал Беркович и отключил связь.
     В отель он вернулся, когда веселье в банкетном зале было в самом разгаре. Орена нашел с трудом и с еще большим трудом заставил официанта остановиться.
     – Ваза со льдом, – сказал Беркович. – Она все время была в вашем поле зрения?
     Орен посмотрел на инспектора невидящим взглядом и неожиданно хлопнул себя ладонью по лбу.
     – Черт! – воскликнул он. – Вспомнил! Именно! Ледяные кубики! В какой-то момент, когда я проходил мимо, мне показалось, что один из кубиков странного зеленоватого цвета. Но я сразу забыл, а вы напомнили...
     – Ясно, – сказал Беркович.
     Пожалуй, теперь действительно все было ясно. Оставалось "малое" – вычислить преступника.
     – На самом деле землячество – настоящий клубок змей, – рассказывал на следующий день Беркович эксперту Хану, сидя в его лаборатории. – Там ведь немалые деньги крутятся, а Бокштейн распоряжался финансами. Лещинский утверждает, что его все любили, но это ему или мерещится, или он просто водит меня за нос. Как бы то ни было, один человек точно хотел избавиться от Бокштейна. А привычки его знал каждый – в частности, то, что он любил сосать ледяные кубики.
     – А! – воскликнул Хан. – Я понял! Отравлен был кубик со льдом, а вовсе не коктейль в бокале!
     – Вот именно. Бокштейн взял из вазы ледяной кубик, опустил в бокал, подождал, чтобы коктейль немного охладился, потом достал кубил и съел. Вот почему концентрация яда в бокале оказалась такой маленькой.
     – Ловко! Но все равно не объясняет фактов – ведь отравленный кубик мог взять из вазы кто-нибудь другой.
     – Не мог, в том-то и дело. Бокштейн любил особый лед – с добавками. Убийца дождался, когда жертва взяла бокал с коктейлем, и подложмл в вазу с ледяными кубиками еще один – зеленоватого оттенка, единственный среди белых. Никто бы не взял такой кубик, а Бокштейн предпочел именно его – он привык к таким.
     – Ловко, – повторил Хан. – И что, убийца принес на вечеринку отравленный лед в кармане?
     – В термосе, естественно!
     – Значит... – начал эксперт.
     – Вот именно – нужно найти гостя, который имел при себе небольшой термос.
     – Ну, такая работа тебе нравится, – заметил Хан. – Ищи.
     – И найду, – заверил Беркович.
    
     Следующая глава