Амос Гилад был убит рано утром в воскресенье, когда вышел из дома, чтобы отправиться сначала в свой офис на Алленби, а оттуда – в аэропорт, чтобы вылететь в Лондон по делам фирмы, хозяином которой он был вот уже шестой год. Прибывшие на место трагедии полицейские решили сначала, что произошел несчастный случай, и лишь тщательное расследование, предпринятое экспертом Ханом и прибывшим на помощь коллегам комиссаром Берковичем, показало, что говорить нужно о тщательно спланированном и преступлении.
     Когда Гилад вышел из дома и повернулся, чтобы запереть дверь, с крыши на голову ему упал огромный камень. Голова бизнесмена раскололась, как орех, разумеется, Гилад умер на месте, а труп его обнаружен был полчаса спустя садовником, пришедшим постригать кусты.
     Камень выпал свежей кладки – Гилад достраивал себе второй этаж, всю предыдущую неделю в доме работали строители и положили половину несущей стены, а на субботу, естественно, работу прекратили. Один из камней, положенных в пятницу, то ли был сдвинут, то ли плохо прихвачен раствором, – как бы то ни было, небольшого сотрясения, произошедшего когда Гилад сильно хлопнул входной дверью, оказалось достаточно, чтобы камень свалился и убил человека.
     – Чушь все это, – сказал эксперт Хан комиссару Берковичу, поднявшись на крышу дома и обследовав кладку. – Не мог камень упасть случайно. Вот смотри – здесь сначала кто-то соскоблил цементный раствор, а потом сдвинул камень с места и так оставил. Но все равно – даже в этом положении камень лежал достаточно прочно и не упал бы даже при землетрясении. Кто-то столкнул его на голову Гилада.
     – Убийство? – кивнул Беркович.
     – Несомненное.
     – Значит, виноват кто-то из находившихся в доме, – сказал комиссар. – Подняться на крышу можно без проблем, а вот войти в дом не мог никто.
     – Это почему? – удивился Хан.
     – Потому что вилла окружена забором, кругом соседи, которые не видели чужих, на ночь ворота были заперты, утром первым из дома вышел хозяин и сразу получил камнем по голове. Ко всему прочему, все те же соседи утверждают – сержант Бродецки опросил их до нашего приезда, – что из ворот виллы никто не выходил. Свидетелей достаточно – утром на улице довольно много людей.
     – Значит, тебе легко будет найти убийцу, – заключил Хан и отправился в управление, в то время как Беркович вернулся в дом и нашел в салоне первого этажа всех, кто жил на вилле вместе с Гиладом. Их было пятеро: сестра Амоса Ирит, брошенная мужем в прошлом году, ее сын Игаль четырех лет от роду, отец Амоса Мордехай Гилад, пенсионер ЦАХАЛа, приехавший погостить к сыну из Нагарии, где у него была своя трехкомнатная квартира, Мирра, кухарка и уборщица, жившая на вилле постоянно вот уже десять лет, и наконец Шай, туповатый сторож, из которого невозможно было вытянуть ни слова, но зато исправный работник.
     Взрослые сидели на диванах, а четырехлетний Игаль возился на полу с набором кирпичиков, из которых он складывал и сразу разрушал какой-то старинный замок. Сержант Бродецки закончил составлять протокол и протянул Берковичу плод своих трудов – несколько листов бумаги, исписанных кривым и неровным почерком.
     Беркович пробежал текст. Если никто из домочадцев не лгал (а рассчитывать на честность каждого, конечно, не приходилось, поскольку один из них наверняка был убийцей), то утром сегодня все встали примерно в одно и то же время – а именно, когда Амос начал шуметь в ванной, распевая свою любимую песню. Он всегда пел, принимая душ, и ему было плевать, что при этом весь дом просыпался, и все вынуждены были слушать страусиные вопли. Так охарактеризовал поведение сына отец Амоса Мордехай, так сержант и записал в протоколе. Не похоже было, что отец очень любил собственное чадо, но из этого, конечно, еще ровно ничего не следовало. Не следовало ничего и из того факта, что в случае смерти Амоса, как с женской непосредственностью сообщила сержанту Ирит, именно сестра получала все состояние и фирму, то есть около двух миллионов шекелей, да еще и дом впридачу, что тоже составляло по нынешним временам очень немалую сумму. Кухарку Мирру, судя по словам Ирит, брат собирался в ближайшее время уволить, о чем ей уже было сообщено. Мирра сидела с мрачным выражением лица, у нее вполне хватило бы сил, чтобы сбросить на голову хозяина кирпич – если он так обошелся с ней в награду за долгие годы верной службы, то почему бы и ей не отплатить соответственно?
     Правда, обида и месть были явно неравноценны, но в принципе у Мирры хватило бы и ума, и силы, а может, и желания подняться в субботу на крышу, сдвинуть кирпич, а утром в воскресенье сбросить его на голову хозяина.
     Это мог сделать любой из присутствующих, даже туповатый Шай, у которого, вообще говоря, не было никаких претензий к хозяину – работал он здесь очень давно, платили ему исправно, хотя и немного, но в деньгах Шай не нуждался, поскольку потребности имел самые минимальные. Мозгов он имел ровно столько, чтобы выполнять прямые указания хозяина, вряд ли Шай додумался бы до того, чтобы сначала подготовить все для преступления, а потом осуществить его почти на глазах остальных домочадцев. Да и зачем ему это?
     Четырехлетнего сына Ирит подозревать, естественно, можно было лишь в том, что он, возможно, видел, как убийца поднимался на крышу по винтовой лестнице в угловой комнате, но ничего не сказал, да и потом на вопрос сержанта – в присутствии и с разрешения матери – ответил, что ничего не знает, не видел, потому что прятался за дверью салона, не желая идти умываться.
     Что мы имеем в результате? – раздумывал Беркович, перечитывая протокол и бросая косые взгляды на сидевших тихо домочадцев погибшего Амоса. Самый сильный мотив у Ирит, но способ убийства совсем не женский, да и по характеру она, похоже, вовсе не из тех, кто способен убить собственного брата ради денег. Да, с финансами у нее трудности, по сути она – нищая и живет у брата как бы на содержании, а это не очень-то приятно. Но – убивать...
     У отца Амоса – бывшего майора – тоже был довольно слабый мотив: с сыном они давно враждовали, что Мордехай от сержанта Бродецки и скрывать не стал, раз уж его слова попали в протокол. К сыну Мордехай приехал на субботу, чтобы выяснить отношения, но вместо примирения они лишь еще сильнее поругались и сегодня отец намерен был уехать к себе в Нагарию, чтобы больше не переступать порог этого дома.
     И перед отъездом решил завершить свои споры с сыном раз и навсегда? Чепуха, хотя... У Мордехая было достаточно ума и сил, чтобы в субботу подняться на крышу и подготовить все для совершения преступления, а утром в воскресенье подняться на крышу еще раз и...
     Итак, подозрительнее всех – Ирит, затем – Мордехай, потом – кухарка Мирра и в конце списка Шай. Беркович вздохнул и сказал, переводя взгляд с одного подозреваемого на другого:
     – Я бы хотел поговорить с каждым из вас в отдельности. Начну с вас, Ирит, а потом с вами, Мордехай. Далее – вы, Мирра, и вы, Шай.
     Все кивнули, а Шай посмотрел на Берковича, не очень, похоже, понимая, чего от него, собственно, хотят.
     Для разговора Беркович обосновался в кабинете убитого – здесь был удобный письменный стол и два кресла, расположенных друг против друга, так что беседовать можно было, глядя глаза в глаза. Первой вошла Ирит, за руку она держала сына, тот хныкал и хотел играть, Беркович хотел было выставить мальчишку за дверь, но Ирит сказала твердое "нет", и пришлось уступить. Впрочем, толка от разговора все равно не получилось никакого, да Беркович особенно и не надеялся, он больше полагался на умение сержанта находить улики – пока шла беседа, Бродецки вместе с экспертом Ханом осматривали крышу, и кирпичную кладку, и комнаты, и даже подсобные помещения в поисках хоть какого-нибудь конкретного следа. Отпечатков пальцев на кирпичах, конечно, не было никаких – что могло там сохраниться, если вчера вечером дул сильный ветер и накрапывал дождь?
     Ничем не помог и разговор с отцом Амоса, разве только яснее стала причина давней вражды – оказывается, сын в свое время, лет десять назад, когда умерла мать Амоса, жена Мордехая, всеми силами своего тогда еще юношеского темперамента воспрепятствовал женитьбе отца на женщине, которую тот выбрал себе в новые спутницы жизни. Возможно, Мордехай действительно поторопился – не прошло и полугода после похорон, – но, как бы то ни было, женитьба расстроилась, женщина, которую Мордехай, видимо, любил, уехала из Израиля, связь с ней была потеряна... Отец не простил сына, не мог пережить вторую утрату сразу после первой.
     Но убивать собственного ребенка бывший офицер, конечно, не стал бы. Хотя и мог – никто на него не обращал внимания ни в субботу, после нервного и бессмысленного выяснения отношений, ни утром в воскресенье.
     С кухаркой Миррой Беркович беседовал, ощущая какое-то внутреннее тепло, исходившее от этой женщины. Она ничего не скрывала – ни обиды, ни своих несбывшихся надежд дожить остаток дней в этом доме. Теоретически она могла, конечно, убить хозяина – ума у нее для этого вполне хватило бы, но такая возможность казалась Берковичу после разговора настолько близкой к нулю, что обсуждать ее даже с самим собой комиссару было неприятно.
     Последним явился Шай, сидел он в кресле, будто аршин проглотил, отвечал на вопросы только "да" и "нет" и в большинстве случаев, похоже, вообще не понимал, чего хочет от него настырный полицейский. Этот человек мог бы выполнить любую команду своего хозяина, но вряд ли был способен что-то самостоятельно придумать и осуществить – тем более убийство Амоса, которого он, судя по всему, просто боготворил.
     Никаких зацепок.
     – Пока хватит, – устало сказал Беркович сержанту Бродецки. – Понятно, что убил кто-то из этих четверых, но улик, похоже, никаких. С мотивом тоже не все ясно. Задержать всех невозможно – судья ни за что не подпишет такое постановление. Сделаем так – попросим всех оставаться в доме, и проследите, если кто-нибудь рискнет выйти. А я попробую навести справки.
     Навести справки в представлении Берковича означало – выяснить по каналам полиции и других государственных служб все, что удастся найти, о прошлом этих людей, об их связях, привычках, пристрастиях. Рутинная работа, которую Беркович не очень любил, но в данном случае ничего другого не оставалось.
     Беркович уже собирался покинуть виллу Битонов, когда эксперт Хан подошел к комиссару и протянул листок бумаги.
     – Что это? – спросил Беркович. – Где ты это взял?
     – Прочитай, – с загадочным видом произнес эксперт. – Бумага лежала под газетой, газета – в обувном ящике, а ящик стоит в комнате Шая.
     Текст, прочитанный Берковичем, поверг комиссара в изумление:
     "Ты знаешь, что обязан мне повиноваться. Ты знаешь, кто я. Ты веришь мне. Сделай так. Поднимись в пятницу днем на крышу, когда уйдут строители, и отдели от других кирпич, лежащий в кладке точно над входной дверью. Сделай так, чтобы кирпич было легко столкнуть. Спустись с крыши и займись своими делами.
     В воскресенье, в восемь двадцать утра, поднимись на крышу, чтобы тебя никто не видел. Когда Амос выйдет из дома, столкни кирпич, который ты отделил в пятницу.
     Сделай так, и ты исполнишь мою волю.
     Письмо это немедленно уничтожь – сожги или разорви".
     – Ничего себе... – протянул Беркович. – Получается, что убил таки Шай. Но это же надо быть настолько тупым, чтобы слепо, не думая, делать то, что кто-то приказывает!
     – Кто мог ему приказать таким тоном? – пожал плечами эксперт. – Шай и не был знаком почти ни с кем, занимался только домашними делами. И почему он не уничтожил письмо, несмотря на прямое указание?
     – Шая заберем, – решил Беркович, – поговорим с ним в управлении, может, он станет разговорчивее.
     Разговорчивее старик не стал – на все вопросы продолжал отвечать "да" или "нет", но и не думал ничего скрывать: да, сдвинул кирпич, да, сбросил на хозяина, нет, письмо не уничтожил. На вопросы "От кого письмо? Кто этот человек? Почему ты ему подчиняешься?" Шай не отвечал, поскольку не мог ограничиться простыми "да" или "нет" и лишь качал головой, будто не понимая.
     – Почему вы мне сразу не сказали о том, что сделали? – спросил Беркович.
     Шай посмотрел на комиссара удивленным взглядом – то ли не понял вопроса, то ли хотел сказать: "Но вы же не спрашивали".
     Отправив Шая в камеру, Беркович начал разбираться в его документах и лишь тогда обнаружил несколько бумаг, которые если и не проливали света на то, кем был таинственный неизвестный, отдавший Шаю приказ убить Амоса, то, во всяком случае, показывали, почему несчастный был так немногословен и по видимости просто туп. Среди прочих была бумага из больницы "Ихилов" – диагностический лист, из которого следовало, что Шай уже лет десять болел шизофренией. Болезнь практически не проявляла себя в открытой форме, но, конечно, повлияла на умственные способности. Список лекарств... Лечащий врач...
     Беркович потянулся к телефонной трубке.
     Час спустя комиссар спустился в лабораторию судебно-медицинской экспертизы, где Рон Хан пил кофе вдвоем со своей новой помощницей Идой Карми. Эксперт рассказывал какой-то смешной анекдот, а Ида хохотала от души.
     – Тебе весело, – сказал Беркович, – а Шай, похоже, не виноват в убийстве.
     – Первое твое высказывание не связано со вторым, – усмехнулся Хан, – что свидетельствует о том, что ты находишься в крайнем недоумении. Выкладывай.
     – Шай – шизофреник, – сообщил Беркович.
     – Ага, – Хан многозначительно поднял вверх палец. – Это избавит его судебного разбирательства, но не отвечает на вопрос: кто истинный убийца. Ведь по сути убил Амоса тот, кто приказывал Шаю...
     – Сам он себе и приказывал, – резко сказал Беркович.
     – Не мог он сам себе приказывать, – возразил эксперт, – ты же видел, как он глуп.
     – Да, в одном из своих состояний, в каком он обычно и пребывал. Но я говорил с его лечащим врачом, пришлось съездить в больницу, предъявить постановление судьи...
     – А предварительно еще и получить его... – пробормотал Хан.
     – Естественно. Так вот, шизофрения, если ты еще не забыл...
     – Это раздвоение сознания, не нужно меня подначивать, Борис. Ты хочешь сказать, что второе "я" этого Шая было умнее первого?
     – Бесконечно умнее!
     – Что значит – бесконечно? – удивился Хан.
     – То и значит. Ты знаешь, кем ощущал себя Шай в своей второй ипостаси?
     – Узнаю, если скажешь.
     – Богом он себя ощущал, представляешь? Самим Творцом Вселенной!
     – Ну и ну... – пораженно протянул Хан. – Черт, тогда понятны эти выражения из письма: "Ты знаешь, что обязан мне повиноваться. Ты знаешь, кто я. Ты веришь мне"...
     – Вот именно. Письмо он писал себе сам.
     – Но почерк... Я же сравнивал почерки и никакого сходства...
     – У второго "я" Шая был, естественно, другой почерк. Это свойственно шизофреникам.
     – Верно, – вставила Ида, внимательно слушавшая разговор. – Мы это совсем недавно проходили на курсах.
     – Шай религиозен, – пробормотал Хан. – Он носит кипу и ходит в синагогу. Я должен был обратить на это внимание.
     – И что бы тебе это дало, если бы ты не знал о его болезни?
     – Но... Ничего себе мания! Один воображает себя Моше Даяном, а другой – Богом... Но зачем?..
     – Зачем Богу убивать Амоса Гилада? Хороший вопрос. Убивать незачем, а вот покарать...
     – А карать за что?
     – За то, что бросил жену, за то, что неправедно обошелся с отцом, за то, что нарушал субботу, а он ее постоянно нарушал... Перечислять еще?
     – И как часто этот Шай пребывал в своем... э-э... втором состоянии?
     – Довольно редко, по словам врача, и обычно без каких бы то ни было последствий. А тут...
     Хан покачал головой.
     – Естественно, – сказал он, – что религиозный еврей обязан выполнять все, что требует от него Господь. Но почему Шай не уничтожил письмо, как того сам же от себя требовал? Ведь тогда он уж точно вышел бы сухим из воды!
     – Ты не понял? В обычном своем состоянии Шай не способен принимать никаких решений.
     – Ну так ведь сказано было – уничтожить письмо!
     – Верно, но сказано было "сожги или разорви". И этот выбор оказался для Шая невозможным. Господь, конечно, не ошибается, но, когда роль Творца пытается исполнить человек, без ошибок не обойтись. Если бы он просто написал: "сожги"...
     – Ребята, – сказала Ида. – А если этот ваш Шай прикажет самому себе убить самого себя, чтобы уйти от наказания?..
     – Черт! – воскликнул Беркович. – Ты права! Мне это совершенно не пришло в голову!
     – Значит, – завершил разговор эксперт, – тебе далеко не только до Творца, но даже до его лучшего творения!
     – Спасибо за комплимент, – улыбнулась Ида.