– Я давно обратила внимание, – сказала Наташа. – Как только мы куда-нибудь собираемся – гулять, например, или в гости, – сразу звонит телефон, и тебя вызывают на какое-нибудь происшествие.
     – Я тоже обратил внимание, – сказал Беркович, надевая туфли. – Как только меня вызывают на происшествие, у тебя сразу портится настроение, и ты начинаешь сомневаться.
     – В чем? – насторожилась Наташа.
     – В том, что ты вышла замуж за полицейского, – объяснил Беркович.
     – Нет, – задумчиво сказала Наташа, – такие сомнения меня не одолевают. Но иногда все-таки хочется запустить в тебя сковородкой.
     – Это будет квалифицировано, как покушение на убийство, – заявил Беркович, – и если ты не промахнешься, то пятнадцать лет тюрьмы тебе обеспечены.
     Он поцеловал жену и поспешил к ожидавшей у подъезда полицейской машине с мигалкой. Взвыв сиреной, машина помчалась в сторону Рамат-Авива, где четверть часа назад было обнаружено тело молодого художника Эяля Барнеа, успевшего завоевать известность среди любителей современной авангардистской живописи. Барнеа, судя по донесению сержанта Маркиша, сломал шею, упав с лестницы.
     Так оно и оказалось. Эксперт Рон Хан, прибывший на место чуть раньше Берковича, заявил определенно:
     – Он скатился по всем тринадцати ступенькам, а они здесь очень крутые, как ты видишь. Перелом шейных позвонков.
     – Поскользнулся? – спросил Беркович, оглядываясь вокруг.
     Трагедия произошла в двухэтажном коттедже, одна часть которого принадлежала самому Эялю, а другая – его дяде Шмуэлю, человеку немолодому, в прошлом – известному автору исторических романов. Тело Эяля было обнаружено на половине дяди: похоже, что молодой человек собирался спуститься по лестнице со второго этажа, чтобы перейти на свою половину через дверь в салоне, не удержал равновесия, покатился по ступенькам и...
     – Ты полагаешь, что его могли столкнуть? – спросил Беркович эксперта. – Я же вижу, как ты смотришь на тело...
     – Не исключено, – кивнул Хан. – Вопрос в том, кто был в коттедже, кроме Эяля и его дяди Шмуэля. Пальцевых отпечатков много, трудно будет в этом разобраться.
     – Возможно, дядя сообщит то, что нам нужно, – сказал Беркович, и Хан с сомнением покачал головой.
     Действительно, на показания Шмуэля Барнеа надежды было немного. Шесть лет назад этот человек перенес тяжелую болезнь, следствием которой стал частичный паралич – в пятьдесят шесть он оказался прикован к постели и лишь год спустя оправился настолько, что смог перемещаться в инвалидной коляске.
     Эту информацию сообщил Берковичу сержант Маркиш, хорошо знавший как племянника, так и дядю.
     – Комнаты Шмуэля находятся на втором этаже? – удивился Беркович. – Это же неудобно, нужно спускать тяжелую коляску, потом опять тащить ее по ступенькам наверх...
     – Нет-нет, – сказал Маркиш. – Шмуэль практически никогда не спускается вниз, все время он проводит в своей спальне – читает, слушает музыку, размышляет. Денег у него более чем достаточно, и ему хватит, и потомкам. Правда...
     – Что? – насторожился Беркович.
     – Теперь возникнет проблема, – с беспокойством сказал Маркиш. – Единственным безусловным наследником был бедняга Эяль. Теперь, с его гибелью, появятся сразу несколько претендентов – дальние родственники, которые здесь и не были ни разу.
     – Понятно, – протянул инспектор. Он поднялся на второй этаж, прошел по длинному коридору к большой спальне, где в постели на высоко поднятых подушках возлежал (иного слова и подобрать было трудно) седой мужчина лет шестидесяти пяти. Лицо Шмуэля было бледно, губы плотно сжаты.
     – Может быть, вызвать врача? – осведомился Беркович. – Представляю, какой это для вас стресс.
     – Не нужно, – хриплым голосом отозвался Шмуэль. – Я уже... вполне...
     – Что вы слышали? – спросил инспектор. – Как это произошло?
     – Эяль пришел ко мне в восемь, – заговорил Шмуэль, собравшись с мыслями. – Мы поговорили, он принес мне чаю и ушел. Через минуту я услышал грохот... Вы себе не представляете, что со мной было. Я... Впрочем, это неважно. Я кричал, звал Эяля, он не отвечал. Тогда я вызвал полицию – что еще оставалось?
     – Кроме вас и племянника, в доме никого не было?
     – Нет. Эяль сейчас один, его жена Маргалит гостит с детьми – их у Эяля двое – в Эйлате, у родителей. Ко мне по утрам приходит сиделка, она и сегодня была, приготовила завтрак, а потом ушла, теперь придет в полдень, чтобы накормить меня обедом. Яна ушла без пяти восемь, а в восемь пришел Эяль... Что было дальше, вы знаете, – упавшим голосом закончил Шмуэль.
     – И вы весь день один? – спросил Беркович. – А если...
     – Я понимаю, что вы хотите спросить, – вздохнул Шмуэль. – Я люблю быть один, особенно после смерти моей Леи. Если же мне нужно в туалет – вы ведь это хотите знать? – то звоню, и через минуту приходит Яна, она убирает в соседних коттеджах, но готова всегда, если я ее зову...
     – Почему же вы не позвали Яну, когда услышали грохот, а вызвали полицию? – спросил Беркович.
     – Не могу сказать точно, – подумав, ответил Шмуэль. – Я перепугался. Подумал, что в дом забрались грабители. Не знаю – стало страшно, я и не вспомнил про Яну, полиция как-то надежнее.
     – Понятно, – кивнул Беркович. – Извините, что побеспокоил.
     – Господи, – с тоской произнес Шмуэль. – Теперь мне и словом не с кем будет...
     Беркович спустился в холл, где тело Эяля, завернутое в черный полиэтилен, уже поднимали на носилки.
     – Поедешь со мной в управление или останешься? – спросил инспектора эксперт Хан.
     – Поговорю с соседями и с сиделкой, – сказал Беркович. – Возможно, кто-то что-то видел или слышал.
     Инспектор вернулся в управление через три часа, так и не узнав почти ничего нового. По словам соседей, никто утром в коттедж Барнеа не входил, кроме, конечно, Яны Двоскиной. Сама Яна – крепкая женщина лет тридцати, приехавшая в Израиль с Украины всего год назад, – показала, что, как обычно, пришла в семь часов, приготовила Шмуэлю завтрак, свозила на коляске в туалет, уложила назад в постель и ушла. Эяля не видела – видимо, он пришел на дядину половину позднее.
     Беркович спустился в подвал управления, где располагались лаборатории судебной экспертизы и нашел Рона Хана за составлением экспертного заключения.
     – Пальцевые следы на лестничных перилах, на ручке двери в холле и на других предметах принадлежат двоим – Яне Двоскиной и Эялю Барнеа, – сообщил эксперт. – Есть следы самого Шмуэля, но не в холле, а в коридоре второго этажа: на журнальном столике, например, и на ручке двери в туалете.
     – Иными словами, – сделал вывод Беркович, – посторонних на вилле не было, так что речь может идти только о несчастном случае, хотя, конечно, трудно поверить, что молодой здоровый человек мог свалиться с обычной лестницы.
     – Всякое бывает в жизни, – философски заметил Хан. – Нужно внимательно смотреть под ноги.
     – Знаешь, – сказал Беркович, – Яна, сиделка, утверждает, что это было Божье наказание.
     – Не понял, – поднял брови Хан.
     – По ее словам, Эяль дядю просто ненавидел. Сам он был постоянно в долгах, жена собиралась от него уйти, а может, и ушла – уехала к родителям. Он все ждал, когда же дядя отдаст концы и оставит ему наследство. Двоскина даже сказала такую вещь: "Я бы не удивилась, если бы однажды, придя к Шмуэлю, нашла бы его в постели мертвым. Я все время этого боялась. Племянник вполне мог его отравить, он страшный человек". Вот почему сиделка считает, что случившееся – Божье наказание, – закончил Беркович.
     – Шмуэль говорил тебе о своих отношениях с Эялем? – спросил Хан.
     – Нет, но я и не спрашивал. Впрочем, какое это имеет значение? Эяль дядю не убил – может, просто не успел. Шмуэль, слава Богу, жив и...
     Беркович оборвал себя на половине фразы.
     – Ты хотел сказать "и здоров", – усмехнулся Хан. – Люди, разбитые параличом, иногда действительно производят впечатление здоровых. Но это только внешнее впечатление. Ты говорил с лечащим врачом Шмуэля? – неожиданно спросил эксперт.
     – Не успел, – сказал Беркович. – Да и какое это имеет значение? Что пришло тебе в голову?
     – Меня смущает, – медленно проговорил эксперт, – что пальцевые следы Шмуэля обнаружены на поверхности журнального столика, стоящего в коридоре второго этажа.
     – Что тут странного? Он мог ездить в коляске по всему этажу.
     – Да, – кивнул Хан. – Его следы есть и на ручке двери в туалет, и на крышке мусорного бачка в ванной. Туалет и ванная расположены в стороне, противоположной лестнице, а журнальный столик в коридоре – дальше лестницы.
     – Ну и что?
     – Спроси у сиделки, кто и когда последний раз убирал в квартире.
     – Спрашивал, – сказал Беркович. – Я хотел знать, кто еще бывал в коттедже. Оказывается, убирала сама Яна, последний раз – вчера во второй половине дня.
     – То есть, пальцы Шмуэля остались на ручке двери и на мусорном бачке сегодня утром. Это естественно, верно? Но тогда и следы на журнальном столике должны были появиться сегодня. Что делал Шмуэль в той части коридора?
     – Ничего он там делать не мог, – с досадой сказал Беркович. – Утром Яна возила Шмуэля только в туалет и умываться. Потом ушла. Видимо, это старые следы.
     – Новые, – уверенно заявил Хан. – На столике совершенно нет пыли. Следы оставлены сегодня.
     – Вряд ли это возможно, – покачал головой Беркович. – Показания Яны Двоскиной... Или ты думаешь, что она обманывает?
     – Вовсе нет, я думаю, что она говорит правду. Для чего ей нас обманывать?
     – Но тогда... – задумчиво проговорил Беркович. – Если все версии не годятся, а осталась только невероятная... Ты хочешь сказать, что Шмуэль – вовсе не такой немощный человек, каким хочет казаться?
     – Ты ведь не говорил с его врачом, – напомнил Хан.
     – Немедленно поговорю, – сказал инспектор и отправился к себе. Семейный врач из больничной кассы "Меухедет" долго не мог понять, почему полиция мешает ему принимать посетителей. Объяснять по телефону истинную причину своего звонка Беркович не хотел, а намеков Одед Хазан решительно не понимал.
     – Да бросьте, – сказал он наконец. – У Шмуэля частичный паралич конечностей. Кое-как двигать руками и ногами он может, но пересесть с кровати в коляску без посторонней помощи – нет, это исключено.
     – А из коляски в кровать?
     – Это легче, коляска у Шмуэля высокая, нужно только перекатиться. А в чем, собственно, дело?
     – Я вам пришлю официальный запрос, – сказал Беркович, – там все будет сказано.
     Закончив разговор с врачом, инспектор позвонил в лабораторию.
     – Перелезть из кровати в коляску Шмуэль не мог, – сказал он эксперту, – а вот из коляски в кровать – да.
     – Значит, – уверенно заявил Хан, – он попросил племянника пересадить его в коляску. Может, сказал, что хочет его проводить. Когда подъехал к лестнице, столкнул Эяля вниз. Достаточно ведь было удара колесом...
     – Не исключено, – пробормотал Беркович.
     – А потом – возможно, по инерции – коляска проехала метр-другой дальше по коридору, и Шмуэль остановил ее, схватившись за журнальный столик. Вернулся в спальню, перекатился на постель и вызвал полицию. Он ведь прекрасно знал, что племянник ждет его смерти. Возможно, боялся за свою жизнь и решил принять превентивные меры.
     – Необходимая самооборона?
     – Вроде того.
     – А по сути преднамеренное убийство, – сказал инспектор. – Если ты прав, то Шмуэль все детально обдумал.
     – Конечно. Дождался, когда жена и дети Эяля уедут. Дождался, чтобы в доме не было Яны.
     – И если бы не след на журнальном столике, даже и сомнений не было бы в том, что произошел несчастный случай, – сказал Беркович.
     – Следы остаются всегда, – усмехнулся Хан. – И всегда – не там, где хочет преступник.
    
     Следующая глава