– Я давно им говорил, а они отшучивались, – мрачно сказал Миха Азулай, главный хормейстер, сидевший перед инспектором Берковичем с видом непонятого пророка. – Я давно говорил: нужно сообщить в полицию. И вот чем кончилось.
     – О чем вы хотели сообщить? – Беркович уже слышал об этой истории, но хотел, чтобы Азулай подтвердил ее своим рассказом.
     – О призраке, конечно! – воскликнул Азулай, едва не подпрыгнув на стуле. – Он появился еще в январе, когда ставили "Итальянку".
     Действительно, первые свои шуточки призрак оперы устроил в январе, когда готовилась постановка "Итальянки в Алжире". В подвалах, где хранились декорации, появились на стенах странные светящиеся следы. В коридорах раздавались голоса, но никто не видел, откуда исходил звук. Как-то артистку хора Инну Клевскую кто-то схватил за руку в пустой комнате – женщина клялась, что никого рядом не было.
     Однажды – это было уже в марте, вскоре после премьеры – призрак показал себя: трое рабочих сцены, перетаскивавших декорации, увидели в глубине коридора высокую светящуюся фигуру, помахавшую им рукой и скрывшуюся в стене. Рабочие были не трусливого десятка, они тут же бросились к тому месту, где находился призрак, но не обнаружили ничего – даже предполагаемого запаха серы не оказалось в помине.
     Призрак терроризировал рабочих сцены, певцов и оркестрантов, появляясь неизвестно откуда и неизвестно куда исчезая. Девочки из кордебалета жаловались, что во время переодевания призрак наблюдает за ними из зеркала – они видели его призрачные глаза. Амос Фрай, отвечавший в театре за безопасность, провел облаву – его люди осмотрели все, что могли, начиная с подвалов и кончая верхним ярусом и чердаками. Обнаружили много хлама, в том числе и неизвестно как попавшего в театр, но никакого призрака, естественно, в помещении не оказалось. Да и откуда?
     Закончилась эта история очень печально – и только тогда весь персонал театра пришел к однозначному выводу: нужно было сразу, как только призрак начал свои шалости, бежать в полицию и искать помощи. Возможно, тогда Узи Кадмон остался бы жив.
     А теперь он был мертв, и эксперт Рон Хан, осмотрев тело, лежавшее поперек коридора на минус втором этаже, заявил инспектору Берковичу:
     – Задушен. Похоже, что убийца использовал шарф или другую плотную ткань. Обмотал вокруг шеи и затянул.
     – Нужна была большая сила? – спросил инспектор.
     – Не обязательно. Главное, чтобы жертва не сопротивлялась. А Кадмон действительно не сопротивлялся, будто был парализован.
     Вот тогда-то присутствовавший при разговоре Дани Брон, начальник театральных мастерских, заявил полицейским, что в убийстве, скорее всего, виноват призрак оперы. Идея эта быстро овладела массами, и на всех последовавших допросах Беркович выслушивал одни и те же истории, разобраться в истинности которых не было ни малейшей возможности.
     Убитый, Узи Кадмон, работал в театре третий год, числился костюмером, но выполнял много других поручений, поскольку прекрасно знал и любил оперу. Никто не смог припомнить стычек Кадмона с кем бы то ни было – это был тихий человек, и если кто мог убить его, так только призрак оперы.
     – Почему же никто не сообщил в полицию о том, что в театре появился призрак? – спросил Беркович второго хормейстера Азулая и получил стандартный ответ:
     – А вы бы поверили?
     – Нет, – сказал инспектор. – Но поскольку призраков в природе не существует, мы стали бы искать шутника, который столько времени морочил всем голову.
     – Вы считаете, что он специально это делал, чтобы однажды напасть на Узи?
     – По-моему, это очевидно, – сухо сказал Беркович. – Этот ваш призрак настолько все запутал, что сейчас ни от кого невозможно добиться правдивых показаний – сплошная мистика.
     – Я сам встречался с призраком! – воскликнул Азулай. – Однажды это был крик петуха, раздавшийся прямо над моим ухом. Это случилось во время репетиции, хор находился на сцене, а рядом со мной не было никого, могу поклясться. И кроме меня, крика не слышал никто, вы понимаете?
     – Вам могло просто показаться, – пожал плечами Беркович.
     – И белая фигура в коридоре минус первого этажа?
     – Там же всегда полумрак, что вы могли увидеть?
     – То, что видел, – насупился Азулай.
     – Ну хорошо, – сказал инспектор. – Кадмона убил призрак, потому что других подозреваемых нет. Значит, будем ловить призрака. Опишите, где он появляется чаще всего.
     Показаний такого рода у Берковича было уже не меньше полусотни. Если бы кому-то пришло в голову проделать эту работу раньше, то было бы уже известно, что больше всего призрак оперы обожает звуковые эффекты: вопли над ухом, крики из-за угла, бормотание в пустом коридоре. Все это можно было объяснить и без привлечнения потусторонних сил – Беркович и сам мог крикнуть таким образом, чтобы присутствующие решили, что звук идет из стены или с потолка. Нехитрая штука. Труднее изобразить светящуюся фигуру, входящую в стену, но и для подобного трюка наверняка можно найти подходящего фокусника – Давид Копперфильд и не такие штуки проделывает.
     Закончив допрос хормейстера, Беркович сложил бумаги, запер кабинет и спустился в лабораторию к эксперту Хану.
     – Этот призрак, – пожаловался инспектор, – путает все карты. Ну скажи, разве бесплотный дух мог задушить человека?
     – Нет, – усмехнулся Хан, – но ты ведь на самом деле и не думаешь, что Кадмона задушил дух?
     – Конечно. Более того – после убийства призрак больше не появлялся. Значит, Кадмон был его изначальной целью, все остальное – для отвода глаз.
     – Кто-нибудь уволился из театра за эти дни? – поинтересовался Хан.
     – Четверо. Конечно, я тщательно проверил каждого и думаю, что они ни при чем. Тот, кто изображал духа, все еще в театре. Уволиться сейчас – значит привлечь к себе внимание. Легче скрыться среди тысячи работников.
     – Но ведь ночью, когда произошло убийство, не все они находились в театре!
     – Алиби есть более чем у половины, но и триста человек – многовато. Правда, я исключил женщин, а также солистов – первые не могли бы издавать звуки, приписываемые призраку, вторым нечего делать в подвалах. Осталось сто сорок человек. Тогда я подумал, что призрак мог специально действовать так, чтобы полиция пошла по неправильному пути. И занялся людьми, на которых подозрение могло пасть в последнюю очередь. Я имею в виду солистов. Не приглашенных, конечно, а тех, кто работает в опере хотя бы год.
     – Гм... – с сомнением произнес эксперт.
     – А что? – напористо сказал Беркович. – Хороший бас мог исполнить все партии призрака. Чтобы задушить человека, у певца тоже сил достаточно – это ведь крепкие люди.
     – Ты хочешь сказать, что вычислил призрака? – удивился Хан.
     – Мне так показалось, – вздохнул Беркович. – Бас-баритон Дик Штейн. У него контракт на два года. Сам из Нью-Йорка, почти все время проводит в театре, знает все закоулки...
     – Но других улик против него у тебя нет?
     – Более того: ночь, когда произошло убийство, он провел у своих знакомых, приехавших из Штатов на неделю. Это подтверждают и сами знакомые, и портье отеля "Ренессанс", и двое коридорных.
     – Значит, нужно искать другую кандидатуру. Тысяча человек – есть из кого выбирать.
     – Действительно, – пробормотал Беркович. О Дике Штейне он думал уже второй день – если бы не алиби в ночь убийства, лучшего подозреваемого трудно было найти. Судя по описаниям свидетелей, даже фигурой Штейн был похож на пресловутого призрака – в отличие от других певцов, он был высок и худощав. Но алиби... Да и зачем было Штейну убивать Кадмона, которого он, скорее всего, и не знал вовсе?
     Оставаясь на ночь в театре, Штейн обычно спал на диванчике в своей гримерной. На следующий после разговора с экспертом день Беркович выбрал момент, когда певец вышел из театра, и потребовал у Фрая ключ от гримерной американского баса. Шеф службы безопасности вошел в комнату вместе с инспектором и внимательно следил за тем, как Беркович раскрывал шкафчики и переворачивал подушки.
     – Вот поглядите, – сказал наконец инспектор. На дне одного из платяных ящиков лежала серебристая накидка с напылением из фосфоресцирующего материала. Фрай даже присвистнул от удивления.
     – Никогда бы не подумал, – пробормотал он. – Такой спокойный человек... Но ведь его не было в театре, когда убили Кадмона! Видимо, кто-то хочет свалить вину на Штейна, вот и подкинул ему эту накидку.
     – Возможно, – не стал спорить Беркович. Когда из проходной сообщили, что Штейн вошел в здание оперы, инспектор встретил его в холле и, твердо взяв под локоть, повел в кабинет Фрая. Серебристая накидка лежала на столе, и Штейн, увидев ее, расплылся в улыбке.
     – А! – воскликнул он. – Вы меня разоблачили! А я думал, что никто так и не догадается. Меня даже досада брала иногда – столько людей действительно воображали, что в опере появился призрак!
     – Зачем вы это делали? – спросил Беркович.
     – Да чтобы посмеяться! Сначала было смешно самому, а потом... Я думал, что меня поймают, и мы посмеемся вместе.
     – Своеобразное чувство юмора, – буркнул Фрай, присутствовавший при разговоре.
     – А что? – нахмурился Штейн. – Я ведь не нарушил никаких законов.
     – Если не считать убийства! – продолжал негодовать Фрай, и на лице Штейна появилось выражение крайнего удивления.
     – Погодите, какое убийство? Вы что, думаете, что Кадмона убил я?!
     – Этого мы не думаем, – поспешил заявить Беркович. – Ваше алиби проверено. Но тот, кто совершил убийство, намеревался свалить его именно на вас. Он думал, что у вас не окажется алиби, понимаете? Кто-то должен был быть твердо уверен в том, что вы проведете ночь в театре. Подумайте – кому вы это говорили?
     – Ну... Я часто остаюсь здесь ночевать, – пробормотал Штейн. – Погодите... Неужели?.. Эли?
     – Кто такой Эли? – резко сказал Фрай, но Беркович сделал ему знак помолчать и мягко произнес:
     – Вы имеете в виду Эли Розенталя, электрика?
     – Откуда... – опешил Штейн. – Откуда вы знаете?
     – Я слышал, что вы часто проводили время вместе. Кстати, Розенталь отлично знает все театральное хозяйство. В отличие от вас. И мне кажется...
     Беркович замолчал, предоставив Штейну возможность самому закончить фразу.
     – Вам правильно кажется, – сказал певец, помолчав. – Это была его идея: чтобы я исполнил роль призрака. В декабре мы об этом говорили... Сам бы Эли не смог – у него и голоса такого нет, и играть роль он не сумел бы.
     – Понятно, – кивнул Беркович. – А в вечер перед убийством...
     – Ну, он спросил, где я буду после спектакля. Сказал, что зайдет ко мне в гримерную поиграть в карты. Мы договорились...
     – И он не пришел?
     – Не знаю, после спектакля в гримерную зашел Джонни, он приехал из Штатов на неделю, мы так обрадовались встрече... И Джонни уволок меня к себе в отель. Если Эли приходил, то меня не застал.
     – Если бы он приходил, то и убийства не было бы, – сказал Беркович. – Он бы понял, что на вас не свалить. Нет, он поверил вам и отправился играть вашу роль в уверенности, что вы у себя и останетесь у себя до утра. Не знаю, принял ли его Кадмон за призрака, но закончилось все убийством.
     – Господи, – похоже было, что от страха Штейн потерял голос, из его горла вырывались какие-то шипящие звуки. – Кошмар какой...
     – Нужен мотив, – сказал Фраю Беркович несколько минут спустя, когда они покинули гримерную Штейна. – Прямых улик против Розенталя нет, и если бы был хотя бы мотив...
     – Ах, – махнул рукой Фрай, – чего-чего, а мотива... Вы не знали, что Кадмон увел у Розенталя жену, которую тот обожал? Эти двое терпеть друг друга не могли, об этом все знают.
     – Что ж, – сказал инспектор. – Мотив есть, и косвенных улик достаточно. Надеюсь, что Розенталь не прошел сквозь стены – на проходной стоит мой сержант. В отличие от Штейна, Розенталь не может ведь играть роль призрака...
    
     Следующая глава