Звонок из больницы "Ихилов" поступил в семнадцать десять, когда старший инспектор Беркович собирался домой. За день он провел три тяжелых допроса, устал и хотел лишь одного – растянуться на диване перед выключенным телевизором, чтобы не видеть ни политиков, готовых ни за что ни про что отступить из Газы, ни бастующих работников тель-авивского муниципалитета, готовых утопить город в мусоре, ни даже прогноза погоды, потому что погоду он и сам мог бы предсказать на неделю вперед.
     Ехать в больницу по пустяковому поводу (из диспетчерской сообщили, что в "Ихилове" внезапно умер больной, и врачи подозревают, что "дело нечисто") Беркович не собирался – люди в больницах умирают каждый день, и даже если произошло это в результате врачебной ошибки, не полиция должна разбираться, а эксперты-медики.
     – Моше, – сказал Беркович, – передай вызов сержанту Соломону, дело это, скорее всего, формальное, он и сам справится.
     – Передам, – сказал Моше, умевший по интонации голоса звонившего представлять, о каком случае идет речь и стоит ли беспокоить вышестоящее начальство. – Но сдается мне, что там дело серьезное.
     – Да? – вяло переспросил Беркович. – Почему ты так думаешь?
     – Звонивший врач утверждает, что на шее умершего отчетливо видны синяки.
     – Не хочет ли он сказать, что кто-то задушил больного в палате?
     – Не в палате, а в комнате для процедур. Уколы там делают, кровь берут для анализов, к операциям готовят...
     – Послушай, Моше, – сказал Беркович. – Пусть все-таки поедет Соломон, и если там действительно задушили больного, я приеду. А мотаться в больницу просто так...
     – Я понимаю, – согласился Моше. – Хорошо, старший инспектор, будьте на связи...
     – Сегодня, наконец, мы сможем поужинать вместе? – спросила Наташа, когда Беркович переступил порог квартиры. – Я имею в виду – с Арончиком, он каждый вечер спрашивает, поцелует ли его папа перед сном.
     – Конечно! – заявил Беркович. – Не только поцелую, но и поиграю в замок драконов. Где он?
     – Смотрит мультик у себя в комнате, – сказала Наташа, и в это время зазвонил мобильник.
     – Если это Соломон... – угрожающим тоном начал Беркович, но замолчал и доклад сержанта выслушал с каменным выражением лица. Наташа вздохнула и пошла в комнату сына, громко хлопнув дверью.
     – Хорошо, – раздраженно сказал Беркович. – Сейчас приеду.
     С Арончиком он все-таки успел и поздороваться, и попрощаться. Наташа в его сторону не смотрела, и Беркович быстро поцеловал жену в щеку.
     В холле больницы старшего инспектора ждали сержант Соломон и женщина-врач: на вид ей было лет шестьдесят, но, скорее всего, она была все-таки моложе, если судить не по морщинистому лицу, а по выражению глаз и быстрому, энергичному разговору.
     – Шуламит Лифнер, главный врач отделения интенсивной терапии, – представилась она.
     – Что произошло? – спросил Беркович и получил исчерпывающую информацию еще до того, как, войдя на шестом этаже в комнату для процедур, собственными глазами увидел лежавшее на кушетке тело.
     В шестнадцать двадцать больной Авигдор Шай, 46 лет, явился на очередную процедуру. Больной лечился по поводу ишемической болезни, основные исследования уже провели, и, если бы не трагедия, назавтра Шая выписали бы из больницы на амбулаторное долечивание. Процедурная – это, собственно, не одна комната, а три, соединенные друг с другом дверьми. Шай находился в последней, третьей, комнате, и попасть туда можно было лишь пройдя две предыдущих.
     Больному сказано было, как обычно, лечь на кушетку, сняв одежду выше пояса, и ждать, когда придет медсестра, занятая с другим больным в комнате, предшествовавшей той, где находился Шай. Сестра освободилась минут через пять-шесть, перешла в комнату к Шаю и обнаружила того мертвым. Смерть наступила совсем недавно, и сестра немедленно приступила к реанимационным процедурам, благо аппаратура находилась под рукой. Но ничего не помогло – больной был безнадежно мертв. И лишь отключив аппаратуру, медсестра и несколько врачей, пришедших ей на помощь, обратили внимание на странные синяки на шее у погибшего. Тогда и позвонили в полицию.
     В том, что больной был задушен, а не умер от внезапного сердечного приступа, Беркович убедился минуту спустя, взглянув на тело. Эксперту Рону Хану он позвонил сам.
     – Я понимаю, – сказал он, – что отрываю тебя от вечерней трапезы...
     – Буду через четверть часа, – прервал его Хан. – Быстрее не успею.
     Впрочем, и без экспертизы все было ясно. То есть, все, кроме того, кто и зачем убил больного Шая, хозяина фалафельной на углу улиц Зальцберга и Копельмана.
     Собрав в кабинете старшей медсестры всех медицинских работников, находившихся в момент преступления в комнатах для процедур, Беркович задал общий вопрос:
     – Кто из вас находился в первой комнате, кто во второй, и кто привел в третью Авигдора Шая?
     Разобраться в этом сложности не представляло, и через несколько минут Беркович прекрасно представлял себе, как развивались события. В комнате номер 1 – первой от больничного коридора – сестра Эмма Гутман снимала кардиограмму у больной Эн (фамилию она назвать отказалась, заявив, что об этом нужно спрашивать у главного врача отделения). В комнате номер 2 сестра Анна Храпович производила такую же процедуру с больным Амосом Лейбзоном, 75 лет. Она видела, как сестра Гита Альмагор провела в третью комнату больного Шая и минуту спустя вышла, закрыв за собой дверь.
     – Кроме вас, – обратился Беркович к сестре Альмагор, на протяжении всего допроса тихо плакавшей и то и дело протиравшей глаза платочком, – в третьей комнате никого не было?
     Сестра лишь покачала головой.
     – Ваши действия, когда вы привели больного?
     – Я... сказала... чтобы он снял халат и майку... Положила его на кушетку... И ушла, потому что работать с больным должна была Эмма.
     – Иными словами, никто не мог заранее знать, что больной останется на некоторое время один в закрытой комнате? – уточнил Беркович.
     Сестра Альмагор покачала головой.
     – Госпожа Альмагор вышла в коридор, – обратился Беркович к сестрам Гутман и Храпович. – Вы продолжали работать. Кто-нибудь входил в это время? Проходил в третью комнату?
     – Да! – дуэтом ответили обе женщины.
     – Кто? – спросил старший сержант, надеясь, что ответ на этот вопрос решит все проблемы, и можно будет опознать убийцу.
     – Медсестра, – сказала Анна Храпович.
     – Медсестра, – подтвердила Эмма Гутман.
     – Кто именно? Вы же здесь всех знаете!
     Женщины переглянулись и обе покачали головами.
     – Мы... Я не обратила внимания... – удрученно сказала Эмма Гутман.
     – Я была слишком занята... – пробормотала Анна Храпович.
     – Но хоть что-нибудь, – Беркович понимал, что многого от женщин не добьется. – Высокая, худая, полная...
     – Очень высокая, – сказала Эмма. – Да, это точно. Она головой задела за висевший провод.
     – Высокая, – подтвердила Анна. – Мне показалось, что она заслонила бра...
     – А фигура? Лицо?
     Обе женщины переглянулись.
     – На ней были маска и шапочка, ничего не видно, – извиняющимся тоном сказала Эмма. – А фигура... Плотная, широкая... Не толстая, а именно широкая... По-моему.
     – Да, наверно, – согласилась Анна. – А может, и нет, я не обратила внимание.
     Ничего большего от женщин добиться не удалось, и Беркович отправился к старшей сестре за информацией. Ему нужен был список высоких и плотных медсестер, дежуривших в последнюю смену.
     – Нет таких, – уверенно сказала Эйнат Мазор, которая сама была небольшого росточка, худенькая, как тростник, и Беркович подумал даже, что ей, вероятно, трудно управлять наверняка шумной и настырной ватагой медицинских работниц. – В этой смене все сестры небольшого роста, так уж получилось, это не специально, вы же понимаете...
     Она будто извинялась за то, что не могла представить полиции высокую и плотную женщину.
     – Разве что Эмма и Анна, – добавила Эйнат. – Они действительно...
     Старшая была права – Эмма Гутман и Анна Храпович вовсе не были низкорослыми. Правда, Эмма скорее худощава, но если в широком халате (именно такой был на ней, когда она говорила с Берковичем) и если не особенно приглядываться (а приглядываться у Анны Храпович просто не было времени)... С другой стороны, сама Анна тоже высокого роста и довольно крепкого телосложения. Она вполне могла подойти под собственное описание. И пальцы у нее крепкие – задушить человека она вполне могла бы. Только – зачем? Пациента она обслуживала в средней комнате – значит, могла войти к Шаю и выйти так, чтобы Эмма Гутман, работавшая в первой комнате, ничего не увидела бы. Да, это так, но Эмма-то видела, как таинственная медсестра вошла и вышла! Это не могла быть Анна, и, значит, предположение не имело смысла.
     – А с больными, которые в это время находились в процедурных, я могу поговорить? – спросил Беркович.
     – Это не я решаю, – насупилась Эйнат. – Спросите у палатных врачей.
     Беркович так и сделал, однако, и через полчаса знал не больше, чем раньше: оба больных утверждали, что Анна Храпович и Эмма Гутман ни на секунду не покидали помещений и вообще работали на совесть, это хорошие сестры, лучшие в больнице, и нечего полиции относиться к ним с подозрением.
     После того, как тело Шая увезли, Беркович с Ханом сидели за столиком в больничном кафе и пытались подвести итог проделанной работе. Итог не утешал.
     – След на шее, – сказал эксперт, – очень характерный. Душитель прекрасно знал, куда нажимать, чтобы жертва сразу потеряла сознание. А дожать потом – дело времени. Минута-две, и все. И большая сила не нужна, могла и женщина...
     – Меня смущает рост, – сказал Беркович. – Либо это все-таки был кто-то из них двоих – Анна или Эмма, – либо...
     Он замолчал и принялся вертеть в руке чайную ложечку.
     – Либо, – за Беркович закончил Хан, – обе сразу.
     – Обе? – удивился Беркович.
     – Ну, душила одна, но они были в сговоре и теперь создают друг другу алиби.
     – Да? И больные тоже были в сговоре? Они ведь утверждают, что Анна и Эмма не выходили из комнат!
     – Гм... Да, я не подумал. Но тогда задача попросту не имеет решения.
     – Имеет, – вяло сказал Беркович. – И очень простое. Настолько простое, что я боюсь – оно окажется неверным.
     – Какое? – нахмурился Хан.
     – Мне нужно идти, – сказал Беркович. – Потом поговорим, хорошо?
     Пошел он на этот раз к главному врачу отделения. Шуламит Лифнер мрачно вышагивала по своему кабинету из угла в угол и курила сигарету за сигаретой. Сержант Соломон только что закончил снимать показания и задавал, видимо, совершенно не относившиеся к делу вопросы. Во всяком случае, когда вошел Беркович, Шуламит немедленно напустилась на старшего инспектора:
     – Что вы себе позволяете? Почему я должна чувствовать себя так, будто сама задушила этого несчастного? Это мог сделать любой посетитель!
     – Так-таки любой? – удивился Беркович. – Разве кто-нибудь мог запросто войти в процедурную?
     – Нет, – немного остыв и подумав, согласилась Шуламит. – Посетитель может войти в палату к больному, но не в процедурную, в эту часть коридора вообще никто, кроме персонала, войти не может, здесь кодовый замок и...
     – Скажите, – прервал главврача Беркович, – халаты медсестер отличаются от врачебных, верно?
     – Конечно, вы сами видели...
     – Да, видел. И если какой-нибудь врач поверх своего халата наденет халат медсестры, это ведь не будет заметно?
     – Если подобрать размер...
     – И любой врач может войти в комнату, где хранятся халаты... – гнул свою линию Беркович.
     – Вряд ли, – заявила доктор. – Хая всегда на месте.
     – Хорошо, – согласился Беркович. – Но попросить у Хаи халат медсестры может любой врач?
     – Почему нет? Только зачем?
     – Пожалуй, я поговорю сначала с Хаей, а потом, возможно, отвечу на ваш вопрос, – сказал Беркович.
     Разговор с Хаей отнял у Берковича больше времени, чем он рассчитывал. Женщина (невысокого роста, худощавая – специально они отбирали персонал, что ли?) говорила без умолку, у старшего инспектора уже через минуту заболела голова от ее пронзительного голоса, но все-таки он добился в конце концов ответа на единственный интересовавший его вопрос.
     Получив наконец ответ, какого ожидал, Беркович вернулся в коридор, где располагались палаты, и спросил у сидевшей за столиком дежурной:
     – Где сейчас доктор Верник?
     – Только что ушел, – сказала дежурная. – У него закончилась смена.
     – Ч-черт! – выругался Беркович и бросился к лифтам.
     – Сестра, – позвал он на бегу, не оборачиваясь. – Идите со мной. Я ведь не знаю Верника в лицо!
     – Но я не могу...
     – Без разговоров! – крикнул Беркович и вошел в подошедший лифт. Он придерживал дверь, пока дежурная не оказалась рядом.
     – Я не понимаю... – начала она.
     – Потом, – отмахнулся Беркович.
     В холле первого этажа толпилось много людей, и, оглядевшись, дежурная показала на выходившего из здания высокого мужчину:
     – Вот доктор Верник.
     Через несколько секунд Беркович взял врача под руку:
     – Отойдем в сторону, пожалуйста.
     – В чем дело? – удивился Верник. – Кто вы такой?
     – Полиция, – сказал Беркович, и, когда врач непроизвольно рванулся в сторону, старший инспектор спросил удивленно: – Вы чего-то боитесь, доктор? Если в вашем чемоданчике я не найду того, что мне нужно, у меня к вам не окажется никаких претензий.
     – В моем чемоданчике...
     – Вы сами откроете или мне позвать сержанта Соломона?
     – Именно это я и ожидал увидеть, – сказал Беркович минуту спустя.
     А еще через полчаса старший инспектор, как и обещал, рассказывал об окончании расследования эксперту Хану, дожидавшемуся приятеля в кафе около управления полиции.
     – Доктор занимался игрой – не на бирже, а в подпольном казино, каких еще, к сожалению, достаточно в Тель-Авиве. Проиграл крупную сумму и, не зная, что предпринять, попросил в долг у Авигдора Шая, которого давно знал – квартира Верника находится в том доме, где держал свою фалафельную Шай. Деньги он получил, с долгами расплатился, но теперь должен был расплатиться и с Шаем. А денег не было, и на волоске висело все – репутация, работа, даже семья... И тут Вернику "повезло": Шай попал в его больницу с обострением ишемической болезни. Дальше все было делом техники – Верник взял халат медсестры, надел его поверх своего, дождался, когда Шай явится на процедуру...
     – Это понятно, – перебил Берковича эксперт. – Но почему он думал, что все сойдет ему с рук?
     – А почему нет? Какие доказательства? Ни отпечатков пальцев, ни явных мотивов, о долге знали двое – Верник и Шай. Халат он положил в бак для стирки, там таких десятки. И если бы я не перехватил его с чемоданчиком, мне решительно нечего было бы этому доктору предъявить!
     – Так что же было в чемоданчике? – заинтересованно спросил Хан.
     – Накладные груди, вот что! Он ведь изображал женщину, да еще высокую и плотную. Сходство должно было быть абсолютным.
     – Но ни Анна, ни Эмма не сказали тебе, что у медсестры... – начал Хан и замолчал.
     – Вот именно, – заключил Беркович. – Какая женщина станет говорить о том, что у медсестры высокая грудь? Это ведь для женщины вполне естественно, так что и упоминать не стоит! Вот если бы у медсестры груди вовсе не было, на это и Анна, и Эмма непременно обратили бы не только свое, но и мое внимание.
     – На чем только не прокалываются преступники, – пробормотал эксперт.
     – На мелочах, – согласился Беркович.
    
     Следующая глава