Вступление в Библиотеку
    
     Знаменитая Королевская библиотека насчитывала множество томов, и число их год от года росло. Никто не мог похвастаться, что прочитал даже названия всех фолиантов, хранившихся там, не то что самые книги.
     Дабы не чувствовать себя от этого ущербными, ученые однажды начали сокращать — сперва названия, а потом и содержание книг. Они выбрасывали лишние, по их мнению, слова, абзацы и даже главы, стремясь ужать объем, не утратив при этом смысла. В результате чем меньшим был фолиант, тем большим содержанием он обладал.
     Процесс сей длился веками. Многие из книг со временем превратились в нечто большее: одни стали мирами, и их пришлось в срочном порядке умерщвлять, добавляя в огромном количестве слова, строки и главы. Другие — сделались подобием живых существ: они росли, линяли, сбрасывая старые переплеты и отращивая новые, ласкали пальцы аккуратного читателя страницами и до кости рассекали руки тех, кто обращался с ними небрежно.
     А еще были книги-зеркала, книги-судьбы...
     Рассказывают, что однажды сам Король наткнулся на такую книгу.
     Это было на исходе густого летнего дня, когда даже время замедляет бег, ибо бежать становится невыносимо жарко. Король не баловал Библиотеку своими визитами, однако в тот раз снизошел: читальный зал был самым прохладным местом во дворце.
     Скучая, Его Величество снял с полки первый попавшийся том и сел за стол, рядом с которым возвышался причудливый подсвечник в виде двадцатиголовой крылатой гидры. Раскрыв книгу посередине, Король сперва принялся рассматривать буквицы и разные маргиналии, до которых был весьма охоч, как вдруг взгляд его зацепился за некую фразу («...был весьма охоч»), и Его Величество начал читать.
     Речь шла о немолодом венценосце, от скуки спустившемся в библиотеку и взявшем с полки первый попавшийся том. Он принимается за чтение (хотя сперва просто рассматривал маргиналии), и с удивлением обнаруживает, что в книге идет речь о нем же самом! Вся его жизнь описана там, начиная с самого рождения. Да-да, именно его! — таких совпадений не бывает: вот случай из детства, когда ко двору привезли на смотрины девочку-принцессу из далекого островного герцогства, а он, тогда еще сопливый дофин, забрался на яблоню и не желал слазить, потому что отчаянно трусил гостьи; вот то самое происшествие на охоте, когда секач-альбинос устроил настоящую бойню и Король спасся лишь чудом; вот описание двадцатимесячной войны с лилипутами — королевство победило, но разрушительные последствия давали о себе знать еще долго; наконец, это трижды проклятое лето, жаркое, душное, в сей год, согласно предсказанию Двузракого Циклопа, Королю суждено умереть, «когда скука твоя сменится ужасом узнаванья».
     Главный герой взволнован. Ведь если в книге, которую он читает, действительно изложена вся его жизнь, начиная с рождения, значит...
     Под треск двадцати ароматных свечей в подсвечнике-гидре он лихорадочно перелистывает страницы, пока не добирается до последней, где описано, как он читает некий увесистый том в собственной библиотеке. И, добравшись до этих строк, герой книги (которой из?! он уже и сам не помнит!!) попадает в лабиринт зеркальных реальностей, откуда невозможно...
     Но в этом месте Король с силой захлопнул фолиант — так, что огоньки свечей в пастях гидры затрепетали и часть их даже погасла.
     — Придумают же люди! — в сердцах сказал Король.
     Он поставил книгу обратно на полку, вышел из Библиотеки и, вопреки пророчеству Двузракого Циклопа, прожил еще не один десяток лет — в здравии и достатке.
    
     Библиотекарь
     (Фэнтези-тетралогия)
    
     1. Интуиция Библиотекаря
    
     Однажды Королю потребовался фолиант с рецептом верного избавления от тараканов. Случай с Рогом Изобилия, нелепый и досадный, привел к тому, что они заполонили весь дворец, и ни новомодные заклятья вроде «Гаммельнской дудочки», ни обычный ритуал изгнания инсектов не срабатывали. Тогда-то Король и вспомнил, что однажды видел в Библиотеке нужный сборник.
     Позвали книжников, те снарядили экспедицию, потом еще одну, и еще. Две вернулись ни с чем, третья бесследно сгинула в лабиринтах, и тогда кастелян развел руками: дескать, без настоящего библиотекаря не справиться. Прежний-то умер пять лет назад, и с тех пор привыкли обходиться своими силами. Каждый знал содержание двух-трех нужных ему стеллажей, большая же часть Библиотеки одичала: тома не давались в руки, прыгали с полки на полку, падая, раскрывались на местах с похабными картинками...
     Разумеется, охочих на должность библиотекаря не нашлось. Размышляя о том, как же быть, кастелян бродил по городу и однажды заглянул в свечную лавку. Выбор свечей он не доверял никому, однако на сей раз сплоховал и, задумавшись, указал подмастерью не на те связки.
     — Нижайше прошу меня простить, сударь, но вы, верно, хотели взять витые, толщиной с большой палец, а не с запястье.
     — Почему ты так решил? — удивился кастелян.
     Вместо подмастерья ответил свечник:
     — А он завсегда, сударь, знает, что кому надобно. Талант у него. Один заморский ученый к нам заходил, сказывал, что это... ин-ту-иция! Поразительная она, сказал, у парня, ни у кого такой нет. ...Однако ж вы, сударь, его не слушайте: вы, может, собирались те свечи купить, но ведь эти не только дороже, но и лучше. А я вам скидочку, как обычно...
     — Читать умеешь? — перебил его кастелян, обращаясь к подмастерью и уже заранее зная ответ. В конце концов, для чего-то же этот одаренный сверхчутьем мальчишка рискнул и обратился к клиенту в ущерб мастеру.
     Не потому ли, что предугадал, как станут развиваться события дальше?
     — Не умею, — ответил подмастерье. — Но очень хочу научиться!
    
     2. Книга Библиотекаря
    
     — ...Да хоть младенец! Лишь бы навел порядок! — отмахнулся Король.
     Вот так Библиотекарь стал Библиотекарем. Впервые оказавшись в пыльных коридорах, он без труда отыскал потерявшуюся экспедицию, а заодно и сборник древних чудодейственных заклятий противу инсектов. Дворец был спасен: тараканы позорно бежали, не в силах противостоять магии Белых Карандашей.
     А бывший подмастерье свечника поселился в Библиотеке и никогда больше не выходил оттуда. Горные ущелья из книжных стеллажей стали его феодом, книги — его подданными. Он защищал их от порчи и беспорядка, они верно служили новому господину.
     Кто бы ни спустился сюда, Библиотекарь заранее знал, какая книга нужна гостю. Он еще и грамоте-то не выучился, но уже с легкостью отыскивал любые фолианты: о природе звезд и нравах жителей отдаленных земель, об искусстве сложенья эпиграмм и эпитафий и о лечебных свойствах кристаллов, книги о прошлом и о будущем, научные и развлекательные, в которых странные металлические аппараты летели к звездам, опускались в морскую пучину, где люди жили по-другому и называли себя иначе, нежели известные когда-либо в Королевстве народы, — но вместе с тем точно так же, как обитатели Королевства, любили и ненавидели, искали смысл жизни и испытывали боль от предательства или смерти близких.
     До всякого чтенья находились охочие. Иные и сами-то не знали, что желают прочесть ту или иную книгу, но едва Библиотекарь приносил обтянутый блестящей пленкой или бархатистой кожей том, как с первой страницы гость оказывался зачарован повествованием.
     Они приходили и уходили, люди из дворца и из дальних стран, поверившие молве о дивном Библиотекаре и желавшие убедиться, правы ли те, кто так восхищался его талантом. А когда, опьянев от прочитанного, они возвращали книги, молчаливый повелитель Библиотеки вновь уносил фолианты в ее сокровенные глубины — чтобы вынести снова через день, или через пару лет... или не вынести никогда, если не найдется больше человека, чья душа способна оценить именно эти истории.
     Летели годы, Библиотекарь же не менялся, но и количество читателей не становилось меньшим. И каждому он давал именно то, чего жаждала душа пришедшего.
     Лишь для себя не мог он найти заветного фолианта. Тогда, раздобыв перо и чернила, тайно ото всех (впрочем, никто особо и не интересовался его жизнью), Библиотекарь принялся писать свою книгу. Ту, которую он хотел бы прочесть сам. Он давно выучился грамоте, но сочинять оказалось занятьем нелегким и дело двигалось медленно.
     Наверху же, вне книжных лабиринтов, кипела другая жизнь. Изредка в Библиотеку приносили новые свитки, в которых значилось, сколько людей народилось и померло там-то и там-то; когда началась война с соседями и чем закончилась; каковы соображенья ученых из Королевского Университета по поводу движения солнца и светил...
     Слова, слова, слова — много слов, и не более того. Жизнь на страницах его собственной книги захватывала Библиотекаря не в пример сильнее.
    
     3. Гость Библиотекаря
    
     И вот наступила заветная ночь, когда в манускрипте Библиотекаря поставлена была последняя точка. Сей же час на ступенях прошелестели шаги и у входа появился посетитель: высокий, худой, в просторном плаще с наброшенным на голову капюшоном.
     — Говорят, ты способен любому найти чтение по сердцу. Правда ли это? — вопросил незнакомец тихо, но внятно.
     И впервые Библиотекарь растерялся: он не знал, не чувствовал, какую книгу принести гостю!
     — Жаль, — произнес незнакомец. — А я уж было поверил...
     Библиотекарь честно признался, что безошибочное чутье на сей раз подвело его. Может, нужно просто хорошенько поискать: наверняка какая-то книга да понравится гостю.
     — У меня нет времени перебирать все эти кодексы и свитки, — отрезал тот. — Да и у тебя тоже нет. Есть три попытки; и если не найдешь подходящую книгу, отправишься вместе со мной.
     На сей раз интуиция без промедления подсказала Библиотекарю, что за гость заглянул к нему на огонек и куда собирается увести его.
     Сперва Библиотекарь принес книгу, лежавшую ближе всех. Ее спрашивали очень часто и читали по многу раз.
     — Еще две попытки, — сказал, пролистав несколько страниц, гость. — Поспеши.
     Тогда Библиотекарь приволок из самого дальнего закутка антологию, которую никто и никогда на его памяти не спрашивал.
     — Еще одна, последняя попытка, — подытожил гость, отодвигая том в сторону.
     — Любезный господин, — молвил в отчаянии Библиотекарь, — каждый из нас рано или поздно умрет, и нет смысла бежать от того, что предначертано. Видно, мне на роду написано погибнуть сегодня, а вам — так и остаться без увлекательного чтения. Но прошу: взамен третьей попытки выполните одну мою просьбу! Давным-давно я начал писать собственную книгу, ибо, как и вы, не отыскал в Библиотеке той, что увлекла бы меня. Сперва я думал, что мне нет дела до читателей и ничье мнение не нужно мне, но сегодня, когда книга закончена, я понял: более всего на свете я хочу, чтобы хотя бы одна живая душа... — он взглянул на гостя и поправил себя, — хоть кто-нибудь прочел бы книгу и ответил, есть ли в ней малая толика живого слова.
     — А если окажется, что нет? Да и могу ли я судить...
     — Умоляю, господин мой, просто прочтите и выскажите свое мнение. А потом мы пойдем с вами... куда пожелаете.
     И Библиотекарь отвел его в каморку, где жил и писал, и усадил за стол, и положил перед гостем мелко исписанные листы — и отошел в сторонку, чтобы не мешать.
    
     4. Незапертая дверь
    
     Наутро кастелян спустился в Библиотеку, чтобы еще раз взять ту самую, наиболее популярную книгу. Библиотекарь встретил его, как обычно, — и, как обычно, через день принял фолиант обратно.
     А еще через день сообщил, что намерен кое-что изменить в своей жизни: он готов и дальше исполнять обязанности Библиотекаря, но хотел бы почаще выходить из дворца. Также попросил он, чтобы приносили ему по первому требованию перья и чернила, да побольше бумаги.
     Вот так однажды ночью Королевский Библиотекарь стал сочинителем. Говорят, он по-прежнему каждый день выдает и забирает книги, а по вечерам пишет — и относит новые листы в каморку, где сидит за столом его гость и жадно читает, страницу за страницей. Дверь в каморку не заперта: как только гостю надоест, он выйдет и уведет Библиотекаря с собой.
     Но еще не сегодня, нет, еще не сегодня. Еще не сейчас.
    
     Нечаянное убийство
     (Детектив)
    
     — Ну-с, начнем, — говорит следователь и надкусывает очередной пончик. Кусает он аккуратно, так что — никаких пятен на рубахе, никаких этаких, знаете, неопрятных символов и аллегорий. Просто проголодался человек.
     Вводят преступника. Волчий взгляд исподлобья, татуировка на обнаженном плече, черные полукружья под ногтями. У дыбы скучно позвякивает инструментом палач. Преступника приковывают — крепко, надежно.
     — Покажи нашему гостю весь набор, — любезно просит следователь. Палач кивает и идет в дальний угол камеры. Там — копошенье теней, в которых мелькают отдельные фрагменты: то лезвие, то шип, то железный сапог.
     В камере всего один яркий источник света — лампа у пюпитра, за которым сидит четвертый персонаж: махонький, скрюченный, будто сошедший с полотна безумного художника. Он и сам похож на живописца — всё время озирает камеру поверх пюпитра, а потом — шурх-шурх-шурх, шурх-шурх-шурх...
     И страницу переворачивает.
     Не рисует — записывает.
     Хотя казалось бы — что писать? Допрос еще не начался.
     — Допроса сегодня не будет, — говорит следователь, надкусывая еще один пончик. Можно бы и раньше догадаться: какой же идиот станет перед допросом брюхо набивать! — Просто посмотришь на инструмент, поглядишь, подумаешь. Настоящим делом займемся завтра. Хотя... — щелкает он пальцами, — хотя, пожалуй, кое-что применим прямо сегодня. Чтобы легче думалось.
     Он кивает палачу и выходит. Уже на лестнице кривится, услышав из подвала пронзительный, полный нечеловеческой боли крик.
     А утром — скандал, утром — катастрофа!
     — Я ведь говорил: только слегка, чтобы сговорчивей стал. Сам на плаху пойдешь, болван!
     Палач краснеет, это видно даже под кумачовым колпаком.
     — Поверьте, я свое дело крепко знаю! — обижается. — Только пятки чуток пощекотал да одну иголочку под ноготь... это даже дети переносят, даже бабы на сносях... Если хотите знать мое мнение, кто-то его убил. Нарочно.
     — Проклятие! А стража что?
     — Да проверял уже. Безотлучно стояли, не врут.
     — Так кто же тогда его... как?!.. — И тут взгляд следователя упирается в пюпитр, за которым вчера шуршал писарь. Там пусто. — А где «Fixator»?! — орет, топорща усы, следователь. — Где, спрашиваю тебя, «Fixator»?!!!
     А тут уж и писарь в двери бочком протиснулся, вздыхает:
     — Беда! — Увидел покойника, спал с лица, лапки свои стиснул до хруста: — Вчера оставил я «Fixator» незапертым. Увели его. Сами знаете, нынче народ грамотный пошел, до чтива жадный.
     — Пойдешь под суд, сволочь! — шипит следователь. — Или забыл, что в нашем Королевстве слово написанное становится делом? Тем более — прочитанное!
     Палач с писарем только глазами хлопают, не понимают. И тогда следователь им объясняет: магический фолиант «Fixator» прочитан был не единожды и не дважды. «Щекотанье пяток» и «иголочка под ногти» повторялись для пленника всякий раз, когда кто-то читал описание пытки. И наконец бедняга не выдержал.
     Кто именно убил его? Как знать, может быть, ты, читающий эти строки.
    
     Одеколон
     (Производственный роман)
    
     Один писатель — не сказать чтобы гениальный, но и не бездарный — попал в беду. То есть сперва-то он ни о чем таком не подозревал, и более того, уверен был, что, наоборот, от случившегося проистекут разновсякие блага и для него, и для окружающих. Однако ж ошибся.
     Дело было так. Писатель (назовем его Ивановым, ибо надо же как-нибудь назвать, без фамилии человек не человек, а возьмешь какую пооригинальней, Гаррисон, например, или Шекли, — непременно найдутся читатели, которые решат, будто ты намекаешь на что-нибудь эдакое; а реальные Ивановы и так уж пострадали сверх меры от пользования их фамилией, воспользуемся же и мы, заранее пред ними извинившись) — так вот, писатель Иванов (...а имя все-таки дадим ему оригинальное: Бонифаций), писатель Бонифаций Иванов — настали времена! — сделался знаменит. Не то чтобы абсолютно, в какой-нибудь Руанде о нем, конечно, и слыхом не слыхивали, но в пределах своей отдельно взятой страны — знаменит, и сильно. То есть, опять же, поклонницы на лестничной площадке с букетами гладиолусов еще не ночевали, но выйди он, допустим, на площадь и скажи: «Я — Бонифаций Иванов!» — непременно отыщутся те, кто спросит с придыханием: «Что, тот самый?!» А у иных даже совершенно случайно и книги с собою будут ивановские, так что придется автографы ставить. Слава, блин!
     Его, конечно, это всё радовало. Самолюбию льстило. Тиражи тоже «всё выше, и выше, и выше» — а вслед за ними гонорары. Ну и, знаете, пишется-то легче, когда востребован.
     Как вдруг на одной творческой встрече подходит к Бонифацию нашему Иванову такой себе неприметный человечек. Симпатичный, глаза улыбающиеся, руку жмет, книжку дает подписать. И между делом сообщает, что работает он в фирме по производству одеколонов. Как-то они там нынче по-особому называются, Иванов и не запомнил (а нам лень уточнять). В общем, все на фирме просто с удовольствием читают книги Бонифация, да-да, с у-до-воль-стви-ем! И хотели бы попросить вот о чем... Не мог бы многоуважаемый Бонифаций вставить марку их одеколона в свой следующий роман? Буквально в одном месте, буквально двумя словами упомянуть (марка именно из двух слов состоит). А? В качестве же благодарности фирма... (но здесь история на некоторое время прерывается, ибо коммерческая тайна есть коммерческая тайна; да и не существенно это).
     Одеколонами данной фирмы, так уж получилось, Бонифаций сам пользовался. С удовольствием. Да и то, что скрыто от нас по причине коммерческой тайны, очень привлекало его. Делов-то — один раз упомянуть! Для хороших людей — и два раза не жалко!
     Литредактор вставки не заметил, или заметил, но придираться не стал. И понеслось! Читатели сперва недоумевали, потом посмеивались, потом самые сообразительные и завистливые начали злословить: дескать, продал первородное право за чечевичную похлебку и т. д. Потом уж выискивали нарочно, где и как Бонифаций упомянул марку любимой фирмы в новом своем произведении. Это стало своеобычной игрой: он ухитрялся придумывать неожиданные способы прорекламировать одеколон, читатели рано или поздно их вычисляли. Самому сообразительному фирма давала приз. Информация распространялась, как круги от брошенного в воду камня; Иванов стал еще более знаменит, давал интервью, выступал по телевизору... только обнаружил вдруг, что интересуются уже не его книгами, а тем, насколько ловко удается ему вставить в них упоминание об одеколоне. Доходило до смешного: он в одном рассказе забыл про чёртов одеколон, так читатели сами нашли «намеки», числом семь. Иванов встревожился, долго разговаривал с руководителем фирмы; расстались друзьями, но обиду директор, кажется, затаил — отныне Иванов решил: никогда больше! ни слова про одеколоны!! лучше сдохну!!! — да только зря всё это оказалось. Что ни скажет Бонифаций, что ни сделает — все улыбаются понимающе, в ладоши хлопают («Ай да Иванов!») и ему же рассказывают, как ловко он только что одеколон прорекламировал — акростихом, жестом; наконец, просто молчанием. Ай да Иванов!
     Он и умер уже. (А кто бессмертен?! Только слава...) Умер, душа крылатая вознеслась к вратам Рая, а небритый мужик со связкой ключей зыркнул на Бонифация хмурым оком, принюхался и сказал: «Ишь, надушился! Всё в игры играешь, думаешь, не поймем, что к чему. Да нет, Иванов, знаем, читали-с. Другого кого дури. А пока не смоешь запашок — не пущу, и точка!» — Вот такая она, сила, блин, искусства!
     Ну не обидно ли?!..