- Не забудь бутерброды, - зевая, напомнила жена.
     Город еще спал, и сам охотник не вполне расстался с дремотой, отчего, должно быть, его дом - стандартная пятиэтажка - показалась вдруг уютной и родной (несмотря на обитающего в соседнем подъезде субъекта, который сейчас, должно быть, завтракает, подражая нормальным людям. Ну что ж, рано или поздно он свое получит. Охотник не преувеличивает свой талант, но цену себе знает).
     Охотник пользуется в городе известным уважением. Его прибавилось, когда он остался единственным специалистом в городке: немногочисленные коллеги отказались от этого занятия. Один неудачно (или удачно – как посмотреть) женился и охотится теперь исключительно на грибы и ягоды. Другой, видимо, просто устал, хотя и объяснял свое отстранение от дела дороговизной припасов, необходимых для обслуживания хозяйства. И так далее. Их всего-то было пятеро – но, пожалуй, и этого многовато для заштатного городка. В иных, известных многовековой культурой столицах, не наберется и трех специалистов. Однако старинная профессия не умирает – всегда остается кто-то, отклонивший все соблазны, пожертвовавший многими благами ради своего дела и своего призвания (а может быть, и жертв никаких не потребовалось – кто знает? Возможно, откажись он в молодости от этого дела, он испытал бы еще большие потери?) На первый взгляд кажется, что у него нет никаких особенных достоинств, ничего, что выгодно отличало его от отпавших, от изменивших делу. Александр (тот, что неудачно женился) имел более подходящий делу характер. Тут ведь нужна некая флегма, едва не благодушие, во всяком случае, готовность смириться с поражением и не слишком торжествовать победу. Кроме того, Саня владел старым мотоциклом с коляской. Если ему и не хватало фантазии, то уж добросовестен он был сверх меры, все делал тщательно, неторопливо, и при этом отнюдь не являлся занудой, напротив, постоянно веселил других и сам был готов повеселиться; а теперь вот он ездит на мотоцикле за грибами. Саня, со своей широкой и улыбчивой физиономией, в тирольской шляпе с пером, безусловно, лучше справлялся с делом, чем он, всегда, а особенно в последнее время, хмурый и недовольный неизвестно чем. Сашино обаяние действовало безотказно даже на крупную дичь, а его постная физиономия годится разве что для пугала. И все-таки он продержался дольше других. Наверное, сыграла свою роль привычка к одиночеству, приобретенная за долгие холостые годы, и возникшая недавно жена не сумела или не захотела менять его угрюмый характер. Одиночество – вот удел охотника, и тот, для кого этот груз (или это счастье) не по плечам, должен бросить карабин в первую же придорожную канаву. Охотник понимал, что на самом деле даром одиночества из всех его товарищей в полной мере владел лишь он сам, и та растерянность, что появлялась в глазах Сани, когда наступало время расходиться в разные стороны, говорила о решающей Сашиной слабости.
     Имелось, пожалуй, еще одно качество, позволившее охотнику продержаться так долго: он ежеминутно отчаивался. Он всегда был готов к неудаче. Более того, он никогда и не представлял другой возможности, кроме провала, кроме напрасно потраченных усилий. Он никогда не ожидал выгоды, фортуны, и не потому, что мало старался. Трудился он упорно, сидел в засаде долгие часы, тщательно готовил снасти, был готов к большим переходам, к любой погоде и не сетовал на дождь или солнцепек – но он не замечал никакой связи между собственными усилиями и конечным результатом. Работа, особенно ее подготовительная часть (тот, решающий миг почти и не относился к работе, это было совсем другое) была отдельным, особенным удовольствием, отнюдь не предваряющим успех или неудачу. Удача иногда приходила вслед за неимоверными усилиями, а иной раз – добыча сама шла к нему. Это выглядело странно – старания прилагались в одном направлении, а дичь являлась с противоположной стороны. (Еще один ренегат, Иванов, тот действительно «прилагал усилия» - он делался красным от напряжения, пыжился, запретил себе улыбаться – очевидно, из преувеличенного уважения к собственной миссии. Презирал Саню за легкомыслие, к оружию относился словно к святыне, а дичи при этом почти не добывал, и не потому, что ему не везло, а по причине своего рода брезгливости – он словно бы делал дичи одолжение, отстреливая ее. И он никогда не подходил к пораженному его выстрелом, предоставляя другим или природе выполнить, что полагается.)
     Средние способности, умеренная меланхолия, вызванный ею аналитический, квазифилософский склад ума, сносное вооружение, за которым он следил недостаточно регулярно, и любовь к раннему, до света, подъему – таковы качества охотника, ими он едва ли не исчерпывается в своей основе. Конечно, случаются у него разные неожиданные порывы и выходки, как у любого другого, и это не делает его необычным или редким человеком. Он скорее – средний и слабый человек, и лишь профессия охотника отличает его от других.
     Не стоит забывать, что слово «охотник», кроме заключенных в нем кровавых образов, несет в себе еще и другой, не менее важный смысл: «охотник» - это человек, по собственной охоте занимающийся чем-либо. Часто (правда, не в этом случае) содержание «охоты», то есть добровольного творческого труда, можно опустить. Впрочем, будь даже на то желание охотника, род его занятий и цели его охоты были слишком известны окружающим.
     Пожилая медсестра на пенсии, выгуливающая болонку, приветливо с ним поздоровалась. Она прекрасно знала, куда он отправляется этим серым, темным и тихим утром, самым подходящим для охоты.
     - Надолго уходите? – спросила она, и, когда он равнодушно ответил, что не знает этого, согласилась:
     - Конечно, ведь никогда не известно, как пойдет дело.
     Думала она при этом о том, какая терпеливая у охотника жена. В общем-то, ее жаль, хотя охотник вполне может вызвать любовь. Но в семейной жизни удобнее человек попроще. А у этого столько амбиций, апломба, притом что зарплата – меньше, чем у дворника. Это сама по себе достаточная причина, чтобы остерегаться такого союза. Всеобщее уважение, за которым стоит зависть мужиков и опасливый интерес женщин – недостаточный вклад в семейный бюджет. И само это уважение отнюдь не гарантирует от того, что однажды кто-то, изойдясь в ненависти и страхе, презреет все общественные установления, забудет о неизбежной каре, и жена лишится своего гордого кумира.
     - Ну, иди, иди! – нетерпеливо отмахивался охотник от болонки, загородившей ему путь поводком и налетающей на него с радостным лаем.
     - Хватит, - дернула хозяйка поводок, - испачкаешь человека.
     ……………………………………………………………………………………………
     Город как нельзя лучше подходил охотнику для его ремесла. Растянувшийся вдоль реки, как ленивый удав, он был разбит на отдельные участки островками зелени – парком, старым кладбищем, защитной полосой трикотажной фабрики, аллейками и скверами. Даже современный район, где жил охотник, успел покрыться хаотичной, но достаточно густой растительностью. Однако сегодня охотник решил пойти на противоположный конец. Он любил смотреть, как течет слободская, совершенно деревенская жизнь, где брешут попусту собаки, голосят петухи, дети и старухи ходят на колонку за водой и где, казалось бы, царствует мир и взаимное терпение (чего еще можно требовать от соседей?). Такие делянки не любили прежние его товарищи, они не надеялись ничего здесь найти, а вот его тянуло сюда часто. Отчетность, которую с него время от времени требовали, была настолько формальной, что он не удосуживался даже разнообразить отчеты названиями других улиц, наоборот, с каким-то абсурдным постоянством вписывал в бланки только эту и близлежащие переулки, хотя на самом деле часто охотился и в других местах. Пожалуй, в обращении с документами он выражал иронию всевластного монарха, подписывающего какой-нибудь конституционный акт; он даже мог позволить себе больше, чем монарх. В сущности, если бы охотник ставил лишь крестик в ведомости, и тогда на лице чиновника и секретарши плавали бы заискивающие улыбки, несмотря на его всегда корректное и вежливое (без нарочитости, просто ему так удобнее) поведение. Он никогда не появлялся в муниципалитете в походной одежде, с какими-нибудь атрибутами своей профессии, он всегда перед визитом умывался, чистил зубы и мазал кремом обувь – и, тем не менее, от него шарахались. Секретарша как-то сказала ему про глаза – мол, в них все дело. А дело было, скорее всего, в глубоко затаенной и все же лежащей на поверхности его вольной одинокой сущности, чуждой всяким формальностям, конторам и ведомостям. Невозможно было соединить его натуру, вольную и дикую, с канцелярскими порядками. Будь он действительно независим, он продолжал бы свое дело помимо муниципалитета, но, в конце концов, зарплату он получает там.
     Выбранная охотником улица не отличалась зеленью, что прибавляло сложностей, но рядом с пустующим домом нашелся густо заросший участок, а ранний час охранял его от вторжения освобожденных на каникулы детей.
     Едва устроившись, охотник принюхался. Беспокойство охватило его с такой силой, что кровь прилила к лицу, и он испугался, как бы она не пошла носом. Так уже случилось однажды, и, хотя это не помешало ему справиться с делом, но доставило неудобства, и жена ворчала, отстирывая куртку. Он и не предполагал, что дичь так близко, он надеялся использовать это утро для праздных, но приятных раздумий, посмотреть, как просыпается улица, какими славными выглядят с утра большинство людей, хотел освежить в памяти запахи осоки, лебеды, полыни, разных мелких цветков, и коли судьба не пошлет ему жертву, он не собирался расстраиваться. Но стоило нахлынуть на него удушливой волне – и вся пастораль была выметена, как сор, из сознания.
     Тот, кто, ни о чем не подозревая, приближался сейчас к охотнику, не был человеком. Человеком была жена охотника, соседка с болонкой, и вон тот, отливающий у своего дома мужик тоже был человеком – а от этого несло совсем иным. И если кому-то он еще мог показаться щедрым любовником или заботливым опекуном, или просто дельным парнем, то охотника нельзя обмануть, его чутье безошибочно, он сам в эту минуту переставал быть человеком и обращался в нюх, он только обонял летящую к нему под прицел жертву, которая на профессиональном языке охотников называется коротко – дичь.