Земля размокла, как горбушка чёрного хлеба, и чавкала в такт шагам. Она жадно цеплялась за сапоги, и мне изредка приходилось подрыгивать то одной, то другой ногой, чтобы освободиться от навязчивого попутчика.
     С небес аспидного цвета сеяло мелким дождём. Иногда казалось, что вселенский сантехник был постоянно пьян и никак не мог до конца устранить неисправность. Ведь изредка дождь прекращался, но тучи, что сплошным серым покрывалом затянули небеса, быстро начинали протекать.
     И так было последние двадцать лет. Мы ждали ядерную зиму, а получили бесконечную осень.
     Я оглянулся – останки города уже затянуло сероватым туманом, который стелился над землей. Кое-где сквозь него проступали очертания бетонных столбов и обвалившихся построек. Раньше здесь была оживленная трасса, но размокшая земля, подобно забродившему тесту, сначала наползла на обочины, а потом и вовсе поглотила асфальтовую ленту.
     И всё же здесь идти легче, чем по окружным полям. Там сразу проваливаешься по колено в вязкую чёрную жижу. Ещё не трясина, но и не земля, по которой можно ступать без опаски.
     Впереди проглядывали стволы деревьев – память о некогда большом яблоневом саде. Их останки догрызали гниль и плесень, что пришли в наши засушливые земли вместе с великой водой. Они да ржавчина жадно уничтожали солнечное позавчера. Из-за этого надо забираться в город всё глубже, только там теперь можно обнаружить что-нибудь стоящее.
     Защитных костюмов у нас давно не было, зато вполне хватало новейшей антирад-сыворотки. Её мы сыскали даже больше, чем еды. Наша колония состояла всего из сотни человек, поэтому с запасами, которые мы обнаружили на военной базе в 30 километрах от города, мы могли прожить ещё лет десять.
     Сначала я ненавидел дождь, но постепенно он вымыл из меня это чувство, как и отмыл мир от красок. Двухцветное бытиё, в котором я научился различать все оттенки серого. Это только кажется, что их мало.
     Когда прошла ненависть, появилась привычка. Это одна из причин, почему человек столь живучее существо. Он, как вирус, всё время адаптируется, и следует постараться, чтобы сжить его со свету. Отнять солнце и залить водой – маловато. Если так пойдет и дальше, то мы отрастим жабры и продолжим борьбу.
     Хотя природа здесь и ни при чём. Если долго размахиваешь ядерной дубинкой над головой, следует быть готовым к тому, что она может выскользнуть из вспотевших ладоней. Так и произошло. А дальше сработал эффект домино, когда не осталось чёрных и белых костяшек, правых и виноватых. Наш город оказался в их числе.
     На руке пиликнули часы – пора принимать сыворотку. Я вытащил из кармана армейского комбинезона целлофановый пакет и вытряхнул на ладонь две серые капсулы с мелкой чёрной надписью «АРС». Быстро проглотил и запил водой из пластмассовой бутылки.
     - Настанет день, когда мы воздвигнем памятники тем, кто придумал водонепроницаемые часы и полиэтилен, - сказал я вслух. Ещё одна привычка, которая приглушала чувство полного одиночества во время длительных вылазок в город.
     Ветер бросил в лицо пригоршню воды, словно плюнул. Я утёрся ладонью и пошёл дальше, устало переставляя ноги. Пройдено много, да и борьба с грязью вытягивает силы.
     Странно, что дождь очистился от радиации очень быстро. Лет через десять. И это позволило выходить на улицу без защитных комбинезонов, которые продержались не долго.
     Мне иногда представлялось, что я – черепаха, которая залезла под панцирь и заблудилась. Сверху, справа, слева и вокруг – всё цвета солдатской шинели, а под ногами – цвета офицерских сапог. Нигде нет проблеска - лабиринт замкнулся, будто долго извивавшаяся змея, наконец, напала на свой хвост и проглотила его.
     До бункера ещё около пяти километров, когда усталость, затаившаяся в ногах, вскарабкалась по телу и навалилась на плечи. Тошнота накатывалась волнами – организм боролся с радиацией. Появился голод, но останавливаться на привал в такой близости от дома не хотелось. И уж совсем не было желания потрошить рюкзак, на дне которого прятались остатки еды – ржаной хлеб и банка рыбных консервов.
     Заплечный мешок тяжелел с каждым шагом, словно водоотталкивающей ткани, из которой он был сделан, надоело бороться с влагой и она стала губкой впитывать её. Я вспомнил о скудной добыче – с десяток литровых пластиковых бутылок, множество полиэтиленовых пакетов и несколько алюминиевых банок. Джентльменский набор бродяг, что ещё двадцать лет назад совершали утренние вылазки к мусорным контейнерам в городских микрорайонах.
     Плесень и ржа не смогли причинить моей добыче вреда даже за два десятка лет. Но тщательно, как доктор перед операцией, смыла с пакетов и банок все краски. От любых цветов, кроме черного и серого, бесконечный дождь избавлялся безжалостно.
     Я погрузился в раздумья, как буёк в озеро, поэтому не сразу заметил изменения в окружающем мире. Ровный мышиный цвет неба разбавился чёрными подпалинами, что кляксам начали расползаться в стороны и сливаться с соседними пятнами.
     Я встрепенулся, когда резкие порывы ветра стали необычайно холодными. Споткнулся и с удивлением оглянулся вокруг. Ровная серость неба уже вспенилась чёрными бурунами, а мелкий дождь превратился в крупинки льда. Они засыпали размякшее тело земли, словно соль большой ломоть хлеба. Сначала тёмной, морской, а потом всё светлее. И вот уже белой.
     Глаза слезились. Но я и сквозь пелену видел, как крупа превратилась в молочно-белые хлопья. Я поднял лицо и на него упали снежинки. Они кололи нос, губы, лоб, таяли и, смешиваясь с моими слезами, стекали холодными ручейками за шиворот.
     В привычный мир, где властвовали все оттенки серого, вторгался новый цвет. Ослепительный, как платье невесты. И желанный, как она сама.
     В новом мире шёл первый снег. Бесконечная осень изгонялась зимой. А за ней обязательно будет весна. И ради этого я готов жить.