Был у Миши Максакова сосед, звали его Владимир Петрович. Осилив за более чем восемь десятков лет войну, разруху и перестройку, доживал он теперь тихо-мирно с сыном Виктором, врачом «скорой помощи», и снохой Дашей, бухгалтершей какой-то задрипанной фирмы, их дети, а его, стало быть, внуки, тоже давно уже выросли, выучились всяким премудростям и разъехались по городам и весям нашего бывшего великого Отечества.
     Зимой Владимир Петрович почти что и не выходил на улицу. Только поздней весной, когда солнце успевало уже изрядно прогреть иззябшую землю, а деревья пышно зеленели листвой, он аккуратно сползал со второго этажа по узенькой заплеванной лестнице в старых валенках с обрезанными халявами, просторном солдатском бушлате, в котором еще Виктор когда-то вернулся домой горластым «дембелем», и натянутой на уши лыжной шапочке, щеголевато изукрашенной всевозможными иноземными надписями. Отворял расхлябанную дверь подъезда, выбирался наружу, неторопливо озирался, удовлетворенно кивал головой – мол, все в порядке, ребята! – и осторожно усаживался на потемневшую от времени, отполированную многими поколениями старушек и влюбленных парочек скамейку, где и дремал под разноголосицу озорующей детворы и монотонное жужжание бабьих сплетен.
     К Мише старик был определенно неравнодушен. Завидя его, он непременно махал рукой и приглашал:
     – Борисыч! Садись посиди со старым пнем, не побрезгуй…
     Делать нечего, Миша деликатно пристраивался на краешек скамьи и в тысячный раз выслушивал, как распрекрасно жилось в стародавние времена и какими новыми хворями и напастями наградила судьба Владимира Петровича за прошедшую зиму. При этом морщинистые, покрытые старческими светло-коричневыми пятнами щеки соседа заметно розовели, а в блекло-синих прищуренных его глазах под седыми, похожими на истертые зубные щетки бровями загорались то ли слезы, то ли искры былого огня.
     И вот однажды майским вечером, когда измочаленный за день Миша добирался домой, мечтая поскорее поужинать и залечь на диван, Владимир Петрович как-то особенно живо окликнул его со скамейки.
     – Борисыч! Глянь, какую книгу мне подарили!
     Миша, тяжело вздохнув, взял в руки толстенький томик в ярко-зеленой бумажной обложке и вслух прочел:
     – «Помоги себе сам. Целительные настрои».
     – Слышь, Борисыч! – продолжал между тем восторгаться старик. – Этот мужик, что книгу-то написал, – почитай мой ровесник. Тоже воевал, имеет ранения и контузию. А потом, значится, на врача выучился, уже после армии. Как мой Витька. И стал лечить от всех болячек добрым словом… А первым делом он эту свою методу проверил на себе. И теперь организм у него фун… функци-они-рует, как у тридцатилетнего! Ей-богу! Его даже академики проверяли и официально это удостоверили!
     – Так чем он лечит-то? – устало поинтересовался Миша.
     – Так я ж тебе говорю – добрым словом! Он составил такие настрои… Это – ну как тебе сказать – что-то вроде молитвы… Или заклинания. Надо их каждый день по многу раз читать вслух. И организм под их воздействием начинает выправляться и молодеть!
     – Ну, что ж, дядя Володя, лечись, – отдавая книгу, сказал Миша. Бог тебе в помощь! Только когда помолодеешь, гляди – на девок-то сразу не кидайся, пообвыкни сперва.
     Владимир Петрович игриво хохотнул и подмигнул левым глазом.
     – Мне бы годков хоть десять сбросить! Тогда бы я еще ого-го!
     И энергично потер сухие, сморщенные ладошки…
     Прошел май, накатила середина июня. Лето радовало жаркими днями, светлыми вечерами, молодым лучком да картошечкой. Владимир Петрович все так же сидел у подъезда на лавочке в тех же валенках и лыжной шапочке, но вместо бушлата надевал теперь толстый-претолстый свитер домашней вязки.
     – Ну, что, дядя Володя, все молодеешь? – вместо приветствия кидал ему на ходу Миша.
     – Стараюсь! – откликался старик, ощеривая в улыбке беззубый рот.
     И вдруг он пропал…
     Сперва Миша не обратил на это внимания. Ну, нет и нет, может, приболел или еще чего. А когда начался июль, слегка обеспокоился: не помирает ли дед? Столкнувшись с вечно спешащим на подработки Виктором, полюбопытствовал насчет его отца, но тот лишь отмахнулся и пробурчал что-то невнятное, но успокоительное.
     А как-то субботним вечером Мишу окликнул на улице у пивной будки крепкий мужик лет шестидесяти с пышной шевелюрой, кустистыми бровями, белозубой улыбкой и веселым взглядом светло-серых глаз. Ростом он вымахал на полголовы выше Михаила. Обтерханные джинсы индийского пошива едва прикрывали ему щиколотки, полосатая «бобочка» с застежкой «молния», какую Миша и сам носил в молодости, лет двадцать назад, туго обтягивала плечи и бицепсы.
     – Борисыч! – звонким баритоном крикнул мужик. – Не торопишься? Гуляй сюда, пивка попьем!
     Миша приостановился, недоуменно вгляделся.
     – Дядя Володя… Никак ты?
     – А кто же еще! – Владимир Петрович раскатился заливистым смехом. – Что? Здорово я подлечился?
     – Невероятно! – растерянно пробормотал Миша. Если бы я не видел твои старые фотографии, ей-богу, не узнал бы! Это что же, все те твои настрои? Из книги?
     – А что же еще?.. Да ты бери, пей на здоровье! – он всучил Мише крышку от бидона, щедро налил туда пива. Они присели тут же, у будки, на брошенных бетонных балках. – Сперва-то, знаешь ли, никакого эффекта. Читаю , читаю целыми днями – и хоть бы хны. Но я особо и не расстраивался: делать-то мне все равно нечего было, а так все занятие… А потом вдруг как прорвало!
     – Прямо как в сказке! – сдувая пену, пробормотал Миша. – И как ты себя теперь чувствуешь?
     – Не поверишь – лучше, чем в молодые годы! – Владимир Петрович провел ладонью по шее и груди. – Вот знаешь, как будто тащил на горбу пудов пять-шесть груза – и вдруг разом сбросил. Легко так, весело! Сердце тикает, как часы, сплю как убитый. Только вот под утро… – он огляделся по сторонам, понизил голос. – Под утро сны срамные стали сниться… Ну, с бабами… В общем, думаю присмотреть себе какую-нибудь вдовушку.
     Распрощавшись с соседом, Миша еще долго хмыкал на ходу, пожимал недоуменно плечами и кривил губы: бывает же!
     В конце июля Миша на пару недель съездил к матери в деревню, потрудился там по хозяйству, а в начале августа, загоревший и посвежевший, вернулся в город. В первый же день встретил Виктора.
     – Привет! Как отец? – окликнул он соседа.
     Против обыкновения Виктор не промчался метеором, а остановился, взял Мишу за локоток и отвел в сторонку.
     – Слушай, с дедом черт-те что происходит! – громким шепотом сообщил он.
     – Что? – засмеялся Миша. – Все молодеет?
     - Увидишь – не узнаешь! – развел руками Виктор. – Я его таким и не помню. На вид – моложе нас с тобой. Ну, просто парень лет тридцати, не больше!
     – Гуляет?
     – Не то слово! Ну, ты же знаешь мужскую эволюцию: сперва бабы, потом бабы и водка, потом водка и бабы и наконец одна только водка. А у него все в обратном порядке. Сейчас он уже почти не пьет, зато ни одной юбки не пропустит!
     – Так это же хорошо, – заметил Миша. – Разве плохо, что он здоров и полон сил?
     – Да ты не понимаешь! – Виктор сморщился, обреченно махнул рукой. – Он же продолжает молодеть! И чем дальше – тем быстрее! Так чем это кончится?..
     – Да, это философский вопрос, – рассудительно отозвался Миша. – Камо грядеши? В смысле – куда идешь. Мы все к старости, а он, выходит, в обратную сторону? К молодости?
     – Да уже и не к молодости, а к детству!
     – Откуда вышел – туда и возвращается? – посерьезнел Миша. – Да-а, проблема… Кто-то, кажется, Вольтер, говорил: мол, если хотите узнать, что вас ждет после смерти, вспомните, что с вами было до рождения. И там, и там – одно и то же: тьма кромешная…
     – Я просил его сходить к геронтологу, – уныло заговорил Виктор. – Есть у меня знакомый парень, вместе учились. Он здорово во всех этих вопросах разбирается, кандидатскую пишет. Может, что-то посоветовал бы. Ни в какую! Даже слушать не хочет!.. Кстати, тебя он вроде уважает. Поговори с ним, а? Убеди врачу показаться.
     – Ладно, при случае попробую…
     Но Владимир Петрович на глаза Мише больше не попадался. Только уже в начале октября, тоскливым вечером, когда по роняющим листья деревьям мерно долбил беспросветный дождь, Миша, зайдя в мрачный, пропахший всяческой мерзостью подъезд, вдруг услышал поскуливающий детский плач. Какой-то пацан тулился в закутке рядом с лестницей, у двери, ведущей в подвал, и, уткнувшись лицом в ладони, тихо и безутешно всхлипывал.
     – Эй, парень! – нарочито бодрым голосом окликнул его Миша. – Ты чей? Чего ревешь?
     Пацан поднял голову.
     – Борисыч, ты, что ли? – тоненьким дискантом отозвался он.
     Миша ощутил, как желудок стремительно ринулся к горлу, а сердце, наоборот, камнем ухнуло вниз. Он схватился дрожащей рукой за перила и сипло спросил:
     – Эй, ты кто?
     – Дед Пихто! – угрюмо ответил пацан. – Не узнаешь? Сосед я твой, Владимир Петрович… Дядя Володя… Хотя теперь впору уже Вовиком звать.
     Все еще не веря глазам и ушам, Миша с трудом зашевелил губами:
     – А чего ты здесь-то? Чего домой не идешь?
     – А-а, - махнул рукой пацан. Его неустоявшийся голос то и дело срывался на фальцет. – Чего мне там делать? Тоска! – он снова спрятал лицо в ладони. И ругаются…
     – Да ладно, дядя… – Миша запнулся. – Да брось ты, Петрович. Пошли! – он взял пацана за хлипкое плечико. Что ж ты будешь тут шастать, как беспризорник?
     Владимир Петрович тяжело вздохнул и выпрямился. Ростом он оказался Мише едва по грудь.
     – Ладно, пошли, – еле слышно выговорил он. – И в самом деле – куда же мне деваться-то? От себя, Борисыч, не убежишь!..
     Больше Миша Владимира Петровича не встречал. Только из-за стенки от соседей все чаще доносился заливистый детский плач. А однажды навстречу Мише попалась Даша, жена Виктора, с позвякивающей сумкой в руке.
     – Вот, – сказала она, поздоровавшись, – видишь, чего теперь покупаем отцу?
     Она раскрыла сумку: там громоздились бутылочки с детским питанием.
     А в середине ноября зябким и хмурым полднем к Мише постучался Виктор.
     – Давай к нам, – пригласил он. И уточнил: – Отца помянем.
     – Помер?! – ахнул Миша.
     – Да нет, хуже, – сморщился Виктор.
     – Что уж может быть хуже?
     – А вот то! Продал я его…
     – Да ты что говоришь!
     – Да! Да! Да! – Виктор закрыл глаза и, схватив Мишу за грудки, затряс его изо всей силы. – Ты понял? Продал! Родного отца!..
     – Тихо…Тихо… – умиротворяюще проговорил Миша, прикусив себе от тряски язык. – Остынь!
     Виктор бессильно уронил руки, скрежетнул зубами.
     – Извини, тошно мне… Я ведь не вру. Я и в самом деле его продал… Американцам… Сперва-то хотел его пристроить в нашем мединституте. Куда там! Денег нет, условий нет, то-се, пятое-десятое. А ведь жалко отца-то! Он уже стал совсем, как младенец. Месяцев пяти-шести. Целыми днями, если не спит, то гугукает и пузыри пускает… А что дальше? До чего он докатится? До яйцеклетки?.. Ну, и позвонил одному знакомому мужику в Штаты. Мы вместе учились, а он теперь там устроился очень даже прилично. Так американцы мигом ухватились! И знаешь, сколько мне отвалили? Сто тысяч! Баксов, естественно. Так что я теперь богатей! Вот, брат, какие пироги… – Виктор отвернулся, вытер глаза ладонью. – Пойдем, Миша, помянем отца моего родного, которого я, поганец, заживо продал за сто тысяч сребреников!
     – Ладно, Витя, – растерянно отозвался Миша. – Я только рубашку другую надену…