Млечный Путь
Сверхновый литературный журнал, том 2


    Главная

    Архив

    Авторы

    Редакция

    Кабинет

    Детективы

    Правила

    Конкурсы

    FAQ

    ЖЖ

    Рассылка

    Приятели

    Контакты

Рейтинг@Mail.ru




Эдвард Пейдж   Митчелл

Человек без тела

    На стеллажах Музея естественной истории, расположенного в Центральном парке, в старинном здании Арсенала, среди чучел колибри, разноцветных попугайчиков, горностаев и чернобурок можно увидеть и жуткий ряд человеческих голов. Среди них, рядом с мумифицированными перуанцем, маорийским вождем и плоскоголовым индейцем, нашлось место и голове обычного европейца, которая вызвала у меня захватывающий интерес около года назад, когда ее включили в эту мрачную коллекцию. О ней-то я и собираюсь рассказать.
     Голова поразила меня с первого взгляда. Сразу же покорили ее умный вид и грустное выражение лица. Оно, это лицо, выглядит незаурядным, хотя нос отсутствует, и носовая впадина вызывает некоторую оторопь. Глаз тоже очень не хватает, но даже пустые глазницы отличаются своей, только им присущей выразительностью. Пергаментная кожа так ссохлась, что корни зубов полностью обнажились. Рот очень сильно пострадал от тления, однако его остаткам присуща подлинная индивидуальность. Так и кажется, что они говорят: «Несмотря на пробелы в анатомии, перед вами настоящий человек!» Строение у Головы несомненно тевтонское, а череп – это череп философа. Однако особенно привлекло мое внимание то, что этот полуразрушенный лик напомнил мне чье-то лицо, когда-то мне хорошо известное. Это лицо вертелось у меня в памяти, но окончательно определить его я не мог.
     В конце концов, меня даже не очень удивило, когда через год после нашей первой встречи я заметил, что Голова узнает меня и, если я останавливаюсь перед ее стеклянным вместилищем, как бы подмигивает, выражая тем самым дружелюбный интерес.
     Однажды в День попечителя я оказался в этом зале совершенно один. Неусыпный смотритель отправился попить пивка со своим другом, руководителем отдела обезьян.
     На этот раз Голова снова мне подмигнула, и даже еще более сердечно. Я смотрел на ее усилия с опаской и восторгом опытного анатома. Жевательные мышцы под омертвевшей кожей заметно шевелились. Я видел, как напрягаются связки на шее, и мускулы там начинают двигаться. Мне стало понятно, что Голова пытается со мной заговорить. Я различил конвульсивные сокращения «мышцы смеха» risorius и сдвиг скуловой кости и понял, что она старается улыбнуться.
     «Это, – подумал я, – должно быть, проявление длительной живучести после отсечения головы или пример рефлективных действий при отсутствии проводящей системы. В любом случае данный феномен не знает прецедента и требует тщательного наблюдения. Кроме того, Голова явно хорошо ко мне относится». Отыскав в своем комплекте нужный ключ, я открыл стеклянную дверцу.
     – Спасибо, – произнесла Голова. – Глоток свежего воздуха для меня настоящее наслаждение.
     – Как вы себя чувствуете? – вежливо спросил я. – Каково это – обходиться без тела?
     Голова печально покачала собой и вздохнула.
     – Я бы отдал… – проговорила она сквозь дырку на месте носа, по понятным причинам экономя воздух. – Я бы отдал оба уха за одну ногу. Больше всего мне не хватает движения, а ходить я не могу. Я бы с радостью путешествовал, бродил, прогуливался, толкался на запруженных народом улицах, а между тем я прикован к этому проклятому стеллажу. Причем вместе с этими варварскими головами. И это я – человек науки! Я вынужден сидеть здесь на собственной шее в окружении куликов и аистов с ногами, которые им совершенно не нужны. Поглядите хотя бы на тех дьявольски длинноногих бекасов. Поглядите на ту ничтожную ржанку. У них нет ни мозгов, ни амбиций, им неведомы тоска и мечтания. Но зато у них в изобилии есть ноги, ноги, ноги… – он окинул завистливым взглядом Тантала собрание разнообразных пернатых и мрачно добавил: – Меня не хватит даже на то, чтобы стать героем одного из романов Уилки Коллинза.
     Я не знал, чем его утешить в таком деликатном положении, и только рискнул намекнуть, что зато он застрахован от мозолей и радикулита.
     – А руки! – между тем продолжал он. – Без них – как без рук! Я даже не могу отмахнуться от мух, которые, Бог знает как, сумели забраться сюда летом. Я не могу щелкнуть по носу ту индейскую мумию, которая скалится вон там, как чертик из табакерки. Я не способен почесать голову и даже благопристойно прочистить себе нос, когда меня из-за этих постоянных сквозняков мучает насморк. Насчет еды и питья мне нечего беспокоиться. Моя душа занята наукой. Наука – вот моя любовь, вот мое божество. Я преклоняюсь перед ее достижениями в прошлом и пророчу ее прогресс в будущем. Я…
     Ну, конечно же, я слышал подобные речи и раньше. В моей памяти тут же всплыл знакомый облик, который ускользал от меня так долго.
     – Простите, – проговорил я, – вы, случайно, не прославленный профессор Думкопф?
     – Он самый! Точнее – был им, – с достоинством ответил он.
     – И раньше вы жили в Бостоне, где проводили научные эксперименты поразительной оригинальности. Это именно вы первый сумели сфотографировать запах, закупорить в бутылку музыку и заморозить полярное сияние. Это вы первым начали делать спектральный анализ Разума.
     – Да, это мои сравнительно небольшие достижения, – произнесла Голова, печально кивнув собой. – Небольшие в сравнении с моим заключительным изобретением. С тем грандиозным открытием, которое одновременно стало для меня и величайшим триумфом, и величайшим поражением. В этом эксперименте я потерял свое тело.
     – Как это случилось? – спросил я. – Я ничего не слышал.
     – Увы, – произнесла Голова. – Я был совершенно один, без друзей, и мое исчезновение прошло незамеченным. Я расскажу вам об этом.
     На лестнице послышался какой-то шум.
     – Осторожно! – воскликнула Голова. – Кто-то идет. Никто не должен ничего узнать. Скорее закройте меня!
     Я торопливо запер стеклянный ящик, едва успев управиться до прихода бдительного смотрителя, и сделал вид, что с огромным интересом осматриваю расположенные рядом экспонаты.
     В следующий День попечителя я снова зашел в музей и дал хранителю Головы доллар, объяснив, что хотел бы удовлетворить свою любознательность, получив информацию из его уст. Он обошел со мною весь зал, беспрерывно обо всем рассказывая.
     – А вот это, сэр, – произнес он, когда мы подошли к Голове, – свидетельство былых нравов, подаренное музею пятнадцать месяцев назад. Голова знаменитого убийцы, которого гильотинировали в Париже в прошлом веке.
     Мне показалось, что у профессора Думкопфа чуть дрогнуло левое веко и дернулся уголок рта, но в целом он держался великолепно. Я искренне поблагодарил своего гида за полученные сведения, и он тотчас же удалился, горя желанием потратить так легко заработанный доллар на свой любимый пенный напиток. Мы же с профессором продолжили наш разговор.
     – Подумать только! – возмущенно произнесла Голова, после того как я открыл дверцу его стеклянной тюрьмы. – Какого-то дубоголового идиота назначили хранителем части, пусть и небольшой, человека науки, изобретателя Телепомпы!.. Париж! Убийца! Прошлое столетие! Какая чепуха! – и профессор так расхохотался, что я испугался, как бы он не свалился с полки.
     – Вы заговорили о своем открытии, о Телепомпе, – подсказал я.
     – Да, конечно, – сказала Голова, одновременно обретя серьезность и равновесие. – Я обещал рассказать, как стал человеком без тела. Видите ли, года три или четыре назад я открыл принцип передачи звука с помощью электричества. Мой телефон, как я его назвал, мог бы найти самое широкое применение на практике, если бы мне удалось представить его публично. Увы…
     – Извините, что прерываю, – сказал я, – но должен сообщить вам, что кто-то другой недавно создал такую вещь. Телефон – это реальный факт.
     – А сумели они пойти дальше? – заинтересованно спросил профессор. – Удалось ли им открыть великую тайну передачи атомов? Другими словами, удалось ли им создать Телепомпу?
     – Я ни о чем подобном не слышал, – поспешил я его заверить. – А что вы имеете в виду?
     – Послушайте, – произнес он. – В ходе экспериментов с телефоном я убедился, что тот же принцип годится для передачи самых разных вещей. Материя состоит из молекул, а молекулы, в свою очередь, из атомов. Атом, как вам известно, это единица всего сущего. Молекулы различаются между собой в зависимости от количества и расположения атомов, их составляющих. С помощью химической реакции мы можем разъединить атомы и перегруппировать их, создав молекулу другого вида. Такое расщепление молекулы можно произвести не только с помощью химических реактивов, но и путем воздействия на молекулы достаточно сильным электрическим током. Вы успеваете следить за моей мыслью?
     – Вполне.
     – Тогда я продолжаю. Когда я размышлял над этим феноменом, меня осенила великая идея. Нет причин, почему материю нельзя телеграфировать, или, если выражаться этимологически точно, перекачивать по телеграфу. То есть фактически телепомпировать. Для этого необходимо всего лишь на одном конце линии расщепить молекулы на атомы и с помощью электричества передать колебания, возникшие при разложении, к другому полюсу, где производится соответствующее воссоздание переданной материи из совершенно других атомов. Поскольку атомы одних и и тех же элементов одинаковы, их можно соединить в молекулы в том же порядке, а затем восстановить такие же молекулы, как и у оригинальной материи. Таким путем мы практически получим репродукцию оригинала. По сути, это будет материализация… Но не в спиритическом смысле, а по законам строгой науки. Вы по-прежнему следите за моей мыслью?
     – Все это немного туманно, – признался я, – но полагаю, что основная идея мне ясна. Вы телеграфируете Идею материи… Слово Идея я употребляю в платоновском смысле.
     – Абсолютно верно. Пламя свечи всегда то же самое пламя свечи, хотя само горючее все время меняется. Волна на поверхности воды остается той же волной, хотя составляющая ее вода при перемещении становится другой. Человек остается тем же человеком, хотя в его теле не осталось ни одного атома из тех, которые составляли его пять лет назад. Важна только форма, порядок, Идея, в конце концов. Колебания, придающие материи индивидуальность, могут быть переданы по проводам так же успешно, как и те колебания, которые передают неповторимость звука. Вот я и сконструировал прибор, который позволяет, так сказать, разбирать материю на аноде, а затем собирать ее в прежнем порядке на катоде. Это и есть моя Телепомпа.
     – А практически… как эта Телепомпа работает?
     – Великолепно! В Бостоне, в помещении на Джой-стрит, у меня было около пяти миль проводов. И я безо всяких затруднений пересылал разные вещества вроде кварца, крахмала или воды из одной комнаты в другую с помощью этой пятимильной спирали. Никогда не забуду, как радовался, когда мне удалось разложить трехцентовую почтовую марку и тут же получить ее репродукцию в приемном устройстве. Такой успех с неорганической материей вдохновил меня попытаться перекачать живой организм. Я схватил своего кота, черного с желтыми полосками, и подверг его воздействию сильнейшего тока с помощью батареи из двухсот элементов. Не успел я и глазом моргнуть, как кот исчез. Я поспешил в другую комнату и к своему величайшему удивлению обнаружил там живого и мяукающего, хотя и слегка ошарашенного Томаса. Мой прибор работал не хуже волшебной палочки!
     – Это действительно большой успех.
     – Ведь правда же? После успешного эксперимента с котом, мной овладела грандиозная идея. Если я сумел переслать одно существо – кошку, почему нельзя переслать другое существо – человека? Если я сумел с помощью электричества мгновенно перекачать кота по проводам на пять миль, то почему бы с такой же скоростью не перекачать человека по трансатлантическому кабелю в Лондон? Я принял решение увеличить мощность своих и без того мощных батарей и провести такой эксперимент. И как ярый сторонник науки, – на себе…
     – Мне не доставляет удовольствия рассказывать об этой части эксперимента, – продолжала Голова, а я вынул из кармана носовой платок и аккуратно вытер слезы, которые катились у нее по щекам. – Скажу только, что я утроил количество элементов в батарее, протянул провод по крышам до своей квартиры на Филлипс-стрит, все тщательно подготовил и, твердо веря в свою теорию, бестрепетно устроился в передающем устройстве Телепомпы в офисе на Джой-стрит. Я был совершенно уверен, что, подключившись к батарее, тут же окажусь в квартире на Филлипс-стрит живой и невредимый. Потом я нажал на рубильник… Увы!
     Какое-то время мой приятель не мог говорить. Наконец, сделав над собой усилие, он продолжил свой рассказ.
     – Я начал распадаться, начиная с ног, и медленно исчезал у себя на глазах. Сначала растаяли ноги, потом туловище и руки. Что случилось неладное, я понял лишь тогда, когда увидел, что процесс расщепления замедляется. Но ничего сделать уже не мог. Потом у меня исчезла и голова, и я потерял сознание. Согласно моей теории, голова, исчезнув последней, должна была материализоваться на другом конце провода первой. Теория оказалась верной. Я вновь очнулся и открыл глаза в квартире на Филлипс-стрит. Вот материализовался подбородок, потом я с большим удовольствием увидел, как медленно обретает очертания моя шея. Внезапно, примерно на третьем шейном позвонке, процесс остановился. Причину я понял мгновенно. Я забыл добавить свежей серной кислоты в элементы батареи, так что на материализацию всего остального энергии не хватило. Так я стал Головой, чье тело пребывает Бог весть где.
     Я даже не пытался утешить профессора Думкопфа. Перед лицом такого горя любые слова выглядели бы насмешкой.
     – Дальше рассказывать нечего, – с глубокой тоской продолжал он. – В доме на Филлипс-стрит живет много студентов-медиков. Предполагаю, что кто-то из них нашел мою голову и, ничего не зная о Телепомпе, использовал для изучения анатомии. Думаю, они попытались законсервировать ее с помощью препаратов мышьяка. Результаты их учебы заметны сразу: у меня теперь нет носа. Наверно, я переходил от одного студента к другому, из одного анатомического театра в следующий, пока какой-то начинающий юморист не подарил меня музею под видом французского убийцы прошлого столетия. Несколько месяцев я провел в беспамятстве, а когда ко мне вернулось сознание, я был уже здесь… Такая вот ирония судьбы! – помолчав, добавила Голова с сухим, горьким смешком.
     После некоторого раздумья я спросил:
     – Могу я что-нибудь для вас сделать?
     – Спасибо, – ответила Голова. – Я достаточно бодр и смирился с судьбой. Условия здесь сносные. Я практически полностью потерял интерес к экспериментальной науке. Сижу вот и целыми днями наблюдаю за разного рода зоологическими, ихтиологическими, этнологическими и конхиологическими экспонатами, которые в изобилии находятся в этом великолепном музее. Не думаю, что вы чем-то можете мне помочь… Хотя… – добавил профессор, бросив взгляд на вызывающе длинные ноги стоящего неподалеку журавля. – Чего мне больше всего хочется, так это свежего воздуха. Вы не могли бы как-нибудь вынести меня на прогулку?
     Признаться, такая просьба меня озадачила, но я обещал сделать все, что в моих силах. После долгих раздумий, я разработал интересный план.
     Вернувшись в музей ближе к вечеру, перед самым закрытием, я спрятался за чучелом морской коровы Manatus Amtricanus. Смотритель прошелся по залу, бегло осмотрев экспонаты, запер дверь и ушел домой. Тогда я решительно вышел из укрытия и достал своего приятеля из ящика. С помощью прочной веревки я привязал его шейные позвонки к шейным позвонкам безголового скелета моа. У этой гигантской вымершей птицы из Новой Зеландии длинные ноги, широкая грудная клетка, ростом она с человека, а ступни у нее огромные и неуклюжие. Обретя таким образом конечности, мой приятель страшно обрадовался. Он прошелся туда-сюда, помахал крыльями и чуть не пустился в бурный пляс. Мне пришлось напомнить ему, что следует вести себя с достоинством, присущим птице, чей скелет он позаимствовал.
     Я лишил африканского льва его стеклянных глаз и вставил их в пустые глазницы Головы. Вместо тросточки я снабдил профессора Думкопфа боевым копьем с острова Фиджи и закутал в одеяло индейцев сиу. После этого мы, наконец-то, вышли из старинного Арсенала наружу, навстречу свежему ночному воздуху и лунному свету, и двинулись рука об руку сначала по берегу тихого озера, а затем по аллеям и тропкам в густых зарослях Центрального парка.
    Поставьте оценку: 
Комментарии: 
Ваше имя: 
Ваш e-mail: 

     Проголосовало: 5     Средняя оценка: 9




Error: