Было больно.
    
     Казалось, боли тесно в распростертом неподвижном теле, она вырвалась за его пределы и создала вокруг него ауру - часто пульсирующую красными и желтыми искрами горячую темноту.
    
     В мозгу колыхалось тяжелое марево, искрило и скворчало, пролетали багровые молнии, испепеляя все на своем пути, шипя и вихляя раскаленными хвостами.
     Время года и время суток были невнятны - сумрак, боль и жар не давали сосредоточиться, вглядеться в окружающее пространство. Даже местоположение свое он не мог определить и не знал, то ли он в больнице, то ли сидит в машине, придавленный рулем, то ли, вообще, валяется на земле рядом с нею, выброшенный через лобовое стекло, разбитое при столкновении.
    
     Внятным, четким и выпуклым было одно - боль.
    
     Несколько раз он пытался собраться с силами и все-таки разобраться в обстановке, но каждое такое усилие заканчивалось провалом в беспамятство, поэтому пришлось в конце концов, прекратить эти попытки, отнимавшие слишком много энергии. Он боялся не всплыть после очередного обморока, он еще не совсем обессилел, чтобы быть равнодушным к этой возможности, а потому смирился с непониманием обстановки и лежал, распластанный, не имея возможности двинуть ни рукой, ни ногой, ни даже глазами повести вокруг себя.
    
     Времени он не ощущал, но оно шло, бежало, омывало своим потоком его неподвижное тело, уносило последние силы из этого тела.
    
     Сил оставалось все меньше, а боль становилась все злее - была уже такой, что он ее и чувствовать перестал, он сам стал ею.
     И вот, когда стало понятно, что последние крохи сил сию минуту утекут в пространство, в небытие, и тело, наконец, перестанет болеть, и он перестанет быть болью, а станет самим собой - человеком погибшим в автомобильной аварии, в правом верхнем углу его, еще теплящегося сознания, возникла некая тень.
     Тень эта сгущалась, увеличивалась, приобретала объем и форму и, наконец, превратилась в странное существо, висящее в воздухе, но потихоньку спускающееся к его телу...
    
     ... и деловито оглядывающее его.
    
     Существо это было выполнено в двух красках - белой и черной. Это было некое подобие человека, но с атрибутами, каких у людей не было никогда и никогда не будет. Так, из-под черного одеяния, напоминающего длинную ночную рубашку, у существа выглядывал хвост, заканчивающийся наконечником пики, а на высоком лбу, белом, хорошей лепки, четко были видны небольшие черные рожки.
    
     Кожа у существа была белая, гладкая, словно фарфоровая, вороные волосы лежали локонами на плечах, крупными завитками обрамляли лицо, на котором лучились огромные глаза - в них, казалось, жила вся душа мира, - но впечатление сильно портили крючковатый нос и грубый подбородок с бородавкой и торчащими из нее жесткими черными волосками.
    
     Над головой существа висело светящееся кольцо, оно мерцало и переливалось золотистым и голубым светом, испускало лучи, но пространства вокруг не освещало, как ни странно. Вообще-то, это световое кольцо было похоже на нимб, как его изображают художники, но смущали ноги существа и мешали поверить в его святость: что нимб является принадлежностью святого, он знал точно.
    
     Ноги, вернее, ступни пришельца, торчали из-под рубашки и были ногами козлиными - с черной шерстью и блестящими, словно наманикюренными, черными копытами.
     В довершение странного облика, за спиной у гостя бились, трепетали и светились два огромных белых крыла, похожих на крылья гигантского голубя.
     Увязать вместе все эти не сочетающиеся элементы было невозможно, и умирающий почти умер - так его ослабила попытка узнать в посетителе хоть какой-нибудь знакомый образ.
    
     Гость живенько вернул умирающего назад и, нервно постукивая копытом - непонятно было по чему он стучит: звук был тихий, а потому невозможно было определить, что под копытом - деревянный больничный пол, кафель морга или трава шоссейной обочины - сказал:
    
     - Так, не вздумай снова лишиться сил, мы еще не совершили формальности.
     - Какие формальности, - удивился он, - я умираю, уже почти умер... Кроме того, представления не имею, кто ты такой - почему я должен совершать с тобой какие-то формальности? Уйди, дай покой.
     - Так без формальностей не могу. Не будет покоя без них, не положено!
     - Господи, ну откуда ты взялся на мою голову?! Я даже разговаривать не могу...
     Тут он остановился, сраженный тем неоспоримым фактом, что, несмотря на боль и бессилие, с пришельцем он, тем не менее, разговаривает. Как это происходило технически, понять он не мог, а попытка понять унесла его, но гость поймал его за ногу и сказал скучным голосом:
     - Да стой ты! Все равно ведь не отпущу, пока все не выясню.
     - Что ты собираешься выяснять, мучитель?
     - Вот уж сразу и мучитель! - обиделся гость. - Оно мне надо? По мне, так будь с тобой, что будет, да вот только не я правила устанавливаю.
     - Какие правила? - с тоской протянул он. - Кто и что устанавливает? Дай сдохнуть, не мешай, а? Знаешь, как все болит?
     - Знаю, - скорбно склонило голову существо, - очень хочу тебя избавить, послан сюда за этим, но ты мне мешаешь все время. Мы из-за твоей болтовни уйму времени потеряли, ты уже мог бы отдыхать, да и я уже отчитался бы...
     Умирающий молчал. Ему стало, наконец, все равно, умрет он или будет жить, он уже не ждал ничего, а это означало, что его время настало.
     Существо откашлялось и, склонившись к лежащему телу, спросило:
     - Куда ты хочешь попасть: в Рай или в Ад?
     Этот невероятный вопрос мгновенно вывел человека из предсмертной апатии, и он даже взвизгнул:
     - Ты издеваешься надо мной, что ли? Какой рай, какой ад - это все выдумки, а ты- моя галлюцинация! Сгинь!
     - Я не галлюцинация, Рай и Ад не выдумки, а ты не умрешь до тех пор, пока не выберешь.
     - Все, - твердо сказал человек, - пока не объяснишь, в чем дело, слова не скажу!
     - Ох-хо-хо! - вздохнуло существо. - Какой ты упрямый! Вижу, что иначе дело не сдвинуть с мертвой точки, извини за каламбур, придется объяснить.
     Ловко откинув в сторону хвост, оно уселось на что-то невидимое в темноте, поковыряло в зубах, неожиданно белых и чистых, черным ногтем устрашающего вида на конце белоснежного пальца изумительной формы, закинуло копыто на копыто и начало:
     - Каждый умирающий перед смертью встречается с Посланником, чтобы сказать ему, что он выбирает, и в зависимости от этого попадает в Рай или Ад.
     - А как же грехи? Разве в ад попадают не грешники? Разве праведники не идут в рай? И еще чистилище есть...
     - Нет, все обстоит совсем не так, как ты себе это представляешь! Вижу, что тебе ничего не понятно... Хорошо, попробую начать с другого конца, хотя не понимаю, почему я вообще, с тобой разговариваю! Ты уже должен был назвать мне свой выбор... Значит так. Есть люди верующие, есть не очень, а есть те, что совсем ни во что не верят.
     Если ты веришь, что Ад и Рай существуют, ты выбираешь что-то и оказываешься там.
     - Какой же идиот выберет ад? Ясно, что все выбирают рай!
     - Вовсе нет! Рай выбирают лишь те, кто считает себя безгрешным.
     - Ну, я же и говорю... Все считают себя безгрешными.
     - Далеко не все. Огромная масса людей в глубине души считает себя ужасными грешниками. Другой вопрос, что они демонстрируют окружающим, но наедине с собой каждый знает себе цену.
     - Я знаю себе цену. Что дальше?
     - Выберешь - попадешь, куда хочешь.
     - Хорошо, а если я не верю в эту галиматью?
     - О, ты сильно облегчишь нашу задачу. В этом случае, ты никуда не попадешь. Ты умрешь.
     - Постой, постой! А разве я не должен умереть, чтобы попасть в рай или ад?
     - Должен. Но это другая смерть. В этом случае умрет лишь твое тело, но душа останется жить и будет прохлаждаться в Раю или мыкаться в Аду. Если же признаешься в неверии, то и она умрет и больше никогда не возродится.
     - Хмм, однако, выбор не так уж и велик! Нужно быть очень осторожным. Слушай, расскажи мне об условиях в раю и аду.
     - Нет, сегодня это что-то особенное! Почему обязательно я должен был на тебя нарваться?! Сколько уж времени работаю Посланником, но такого, как ты, еще не встречал. Зануда!
     - А ты что же хочешь, чтобы я свою единственную и неповторимую душу закатал незнамо куда?! Я не такой наивный, каким кажусь на первый взгляд...
     - Наивный! Кто тебя считает наивным?! Выжига ты, вот кто. Ты и в аварию, наверное, попал из-за дурного характера своего.
     - Почему - дурного? Меня он вполне устраивает. Зато никто не обманет. Это лучше, чем в дураках ходить.
     - В дураках ходить не для тебя! Вот ты и попал в самые дурацкие дураки - что может быть глупее, чем преждевременная смерть в аварии?!
     - Зато я этому наглецу показал!
     - Что? Что ты ему показал? Ты вот со мной уже беседуешь - нервы мои и терпение испытываешь - а он целехонек, показания полиции дает. И ты знаешь, ему ничего не будет: есть толпа свидетелей, что ты шел с превышением скорости и подрезал ему дорогу. Зачем ты это сделал? Она того не стоила...
     - Молчи! Что ты понимаешь?!Разве в ней дело?
     - Не в ней? А в чем же тогда?
     - Я не знаю, что тебе известно... А, понимаю, известно все, но нужна моя версия...
     Ладно, я не такой вредный, как ты - не хочешь рассказать мне о ваших порядках - я тебе расскажу все. Но обещай мне, что за это ты мне опишешь жизнь в раю и аду, обещаешь?
     - Ну... Тебе ведь больно... Может быть, не стоит мучиться?
     - Ты ведь умеешь снимать боль - сделай это!
     - Однако, какая осведомленность! Как ты это узнал?
     - Не знаю, просто понял и все. Делай же, чего ждешь?!
    
     Существо склонилось над умирающим и посмотрело ему в глаза. Человек пару секунд был напряжен, а потом израненное тело расслабилось, и гримаса страдания исчезла с его лица. Посланец выпрямился и снова уселся на невидимый стул.
    
     Умирающий закрыл глаза и заговорил.
     - Я знаю ее с тех пор, как она была девочкой. Мы с ее отцом росли вместе, потом вместе влюбились в ее мать, та выбрала моего друга, а я остался другом семьи. Родилась у них вот эта девочка...
    
     Сказать, что я ревновал - это ничего не сказать. Я их обоих - друга моего и мою любовь навсегда - возненавидел так, что готов был убить их в любой момент. Но и любил их в то же самое время, да и не было у меня никого, кроме них. Это меня останавливало, да еще привязанность к малышке. Она меня тоже очень любила, а родители ее не догадывались о моих истинных чувствах.
    
     Однажды мы с ними поехали на пляж. Черт его знает, как это произошло - и волны были невысокие, но только он начал тонуть, а я поплыл, чтобы ему помочь. Мы были на диком пляже, спасателей не было... Она в отчаянии металась на берегу, но с нею была дочь, поэтому сама она не кинулась на помощь мужу. Когда я подплыл к нему, он уже почти потерял сознание и медленно погружался в воду.
     Вдруг меня словно озарило! Я понял, что никто ничего не видит, и если он сейчас утонет, никто меня ни в чем не заподозрит. Вокруг никого не было, и я взял его за руку, чтобы он не ушел в глубину, но не позволил ему всплыть и смотрел, как перестают идти пузыри из его разинутого рта.
    
     Потом я вытащил его на поверхность, сделал захват, каким рекомендуют транспортировать утопающих и поплыл к берегу. Волны долго мешали мне выбраться из воды, но я преодолел их и вытащил его на песок, а затем разыграл перед нею комедию оживления утопленника, предварительно крикнув, чтобы она вызвала "Скорую помощь".
    
     Врачи приехали быстро и застали меня за попытками сделать ему искусственное дыхание. Они констатировали смерть, сказали, что он, видимо, захлебнулся еще до того, как я подплыл к нему, забрали тело в морг, а я повез ее и девочку домой.
    
     Горевала ли она? Можно и так сказать, только слово это ничего не объяснит. Она окаменела, ни на что не была способна, лишь сидела целыми днями в кресле и смотрела перед собой. На меня свалилась нетривиальная задача: нужно было организовать похороны, заниматься ребенком и ею, что-то делать по дому, чтобы их кормить и вообще, устроить им более или менее приличную жизнь.
    
     Я чуть с ног не сбился со всеми этими хлопотами, но потихоньку все утряслось, за исключением одного: она отказывалась признать смерть мужа, не ходила на кладбище, но и упоминать его имя тоже перестала, словно и не было его никогда в ее жизни.
     Я, практически, все свое время проводил у них: занимался с девочкой, водил ее гулять и развлекаться. К врачам, в случае необходимости, водил ее тоже я, я же ходил на родительские собрания, когда она пошла в школу и проверял ее тетради и дневник...
     Я заменил ей и погибшего отца, и, вполне живую, но все равно, что погибшую, мать.
     Девочка очень ко мне привязалась, а я просто без нее жить не мог, и каждый раз начинал умирать от страха, стоило ей простудиться или еще как-то заболеть.
     Так мы жили долгие годы - она, моя бывшая любовь, окаменевшая и молчащая, как мраморный памятник на надгробье, растущая дочь ее и того, кто лежал под этим надгробьем, и я - его убийца, безумно любящий их всех, человек.
     Девочка росла и выросла красавицей, не хуже той, какой была ее мать, в свое время, а может быть, и еще красивее.
    
     Я постарался дать ей хорошее образование и воспитание: она училась музыке и рисованию, знала языки, имела изысканный вкус и хорошие манеры, а потому кавалеры так и вились вокруг нее, вызывая мой гнев и злобу - я не мог смириться с мыслью, что когда-то потерял ее мать, а теперь должен буду потерять ее.
    
     Я их всех ненавидел, этих наглых и самонадеянных юнцов, смеющих вести себя с нею попросту, смеющих надеяться на что-то и ждать чего-то, смеющих вожделеть ее, мою чистую девочку, которая до сих пор принадлежала лишь мне, заслонив собою весь остальной мир, всю Вселенную.
    
     Она была спокойна и холодна, обращалась с ними по-дружески, но слегка равнодушно, что лишь подогревало их азарт, усиливало соперничество и желание победить любой ценой - ее и соперников.
    
     Ни о какой любви тут речи быть не могло: она была богатой добычей, не более того, о ней никто из них не думал, а лишь об удовлетворении своего желания и своего азарта.
     Мне все это было очень хорошо видно, и усиливало мое негодование по отношению к этим павианам, этим шакалам и козлам в едином теле.
    
     Но ее холодность делала свое дело, и кое-кто стал отваливать в сторону, видимо вполне резонно считая, к вящей радости оставшихся, что не стоит терять зря время. Их уход вызвал ликование в рядах оставшихся, но и эти ряды стали потихоньку таять, и, наконец, выкристаллизовались трое серьезных кандидатов на ее сердце - а я думаю, что скорее, на ее тело - и руку.
    
     Все время, остававшееся от учебы и общения со мной, она проводила с этой троицей, пока парней не осталось двое, два друга оказались самыми стойкими, а третий увлекся какой-то ее подругой и оставил плацдарм ради более легкой и перспективной осады.
     Парни, оказавшиеся самыми стойкими, были друзьями с детства, мало того, с детства дружили их родители, так что они были почти братьями.
     И угораздило же их влюбиться в одну и ту же девушку, хотя это можно понять: при столь длительном общении вполне могли выработаться одинаковые вкусы.
    
     Долгое время все выглядело так, словно она одинаково равнодушна к обоим и считает их не более чем друзьями, но постепенно становилось ясно, что один из них приобрел явное преимущество перед другим, и у того, другого, уже отвергнутого, но не ушедшего, взгляд становился все сосредоточенней и напряженней, и было видно, что он думает одну и ту же думу, что некая навязчивая мысль не оставляет его, и, в конце концов, эта его напряженность стала очень занимать и беспокоить меня - а кого же еще она могла беспокоить? Ведь не влюбленную парочку, которая никого и ничего вокруг себя не видела, и даже, пожалуй, не заметила бы исчезновения этого друга, что он, думаю, прекрасно понимал и что еще усиливало его напряженность и придавало владеющей им мысли еще большую горечь и тяжесть, так что он даже иногда стонал и сгибался под этой тяжестью, когда его никто не видел или он думал, что его никто не видит, но я-то видел его всегда, я внимательно следил за ним и видел его, как облупленного, я знал, я хорошо знал, о чем он думал: ведь я и сам когда-то так же неотвязно думал о том же самом, вот в чем беда, а потому все его потаенные мысли не были тайной для меня, и я ясно видел, что он опасен, как бомба замедленного действия, которая рванет когда-нибудь, но когда это случится и что вызовет взрыв не известно даже богу.
    
     Я решил глаз с него не спускать, а он, в свою очередь что-то поняв обо мне, возненавидел меня люто, но скрывал свою ненависть и улыбался мне, отчего лицо его становилось совершенно волчьей мордой - оскал улыбки и острый злой взгляд.
     Плевать я хотел на его чувства ко мне, мне важно было, чтобы он не навредил ей, моей красавице, а как он мог ей навредить, лучше меня не знал никто, и только я мог поэтому этого не допустить.
    
     Дело, между тем катилось к свадьбе, жених и невеста ходили ошалелые от любви и счастья, я крутился белкой, чтобы все организовать как следует - все в этой семье теперь валилось на мои плечи, похороны и свадьбы, болезни и излечения, и все я умел организовать, даже повод для похорон. Одного я сделать, организовать не сумел: моя любовь моей так и не стала, предпочтя стать надгробьем для своего мужа, моего друга, убитого мною, и пусть кто-нибудь теперь объяснит мне, стоило ли мне брать на себя такую тяжесть, убийство его, если толку мне от этого не было никакого, кроме всяческих забот и хлопот, да безумного страха за жизнь и судьбу его дочери, которую я не мог ни дочерью назвать, ни возлюбленной своей сделать?
     Эта мысль стала все чаще посещать меня, можешь назвать это муками совести, но я-то знаю, что не совесть моя внушала мне эту мысль, а отсутствие практического результата, который я имел в виду, держа моего друга за руку и мешая ему всплыть на поверхность. Если бы наша с ним общая любовь не окаменела, а, со временем, отплатила бы мне адекватно за мои заботы и хлопоты для нее и ее девочки, ни о чем подобном я бы и думать не стал, вот еще!
    
     Но понимание мыслей и тайных чаяний отвергнутого ухажера поневоле заставило меня вспомнить свои мысли и тайные чаяния, владевшие мной до той поездки на пляж, оценить их и понять, их тщету и несбыточность.
     Парня нужно было остановить, но я плохо представлял себе, как это сделать. Рассказать ей и ее жениху? Но что? Какие у меня были доказательства его ревности, ненависти и вынашиваемых им черных планов? Я даже не смог бы доказать, что он по-прежнему ее любит и завидует ее избраннику, а ее - одновременно с любовью - ненавидит за причиняемые душевные муки и унижение.
    
     Поверь, такого тяжелого периода в моей жизни еще не случалось. Даже когда я сам страдал и метался от подобных чувств, мне было легче, потому что я жил в поиске разрешения проблемы и верил, что найду это разрешение. Сейчас же, вооруженный своим опытом, я не верил в мирный финал, не знал, что делать и не ведал покоя.
     Все разрешилось внезапно и очень просто. Девочка моя пришла ко мне и сказала, что они едут на пляж и чтобы я не беспокоился.
    
     У меня екнуло сердце, но я собрал всю свою выдержку и спросил ее, чья это идея, день не слишком жаркий, дует ветер, и, скорее всего, на море волнение, может быть, даже вывешены черные флаги, какой смысл ехать в такую погоду к морю - ведь и дождь может пойти.
    
     Она, смеясь, возразила мне, что если есть запрет на купание, то они, конечно же, купаться не будут, просто подышат морским воздухом, и все. А дождя бояться и вовсе глупо: они ведь едут на машинах, есть куда спрятаться.
     Могучий холодный ветер, просто ураган, из прошлого ворвался в комнату и опалил мне лицо.
    
     Точно такой же разговор состоялся у моей любви с ее отцом тогда, много лет назад, когда мы, еще молодые, собирались ехать к морю, и мой друг, а ее муж, и она, и даже я сам, еще не знали, что это последняя наша совместная поездка.
     Я испытал мощный приступ дежа-вю, у меня даже голова закружилась, а она, смеясь, поцеловала меня в щеку и убежала с криком, чтобы я не боялся за нее и ждал бы их к обеду.
    
     Я стоял оглушенный и думал, что же делать. История угрожала повтором, и неужели она, как и ее мать, должна будет превратиться в надгробного ангела и прожить свою жизнь в кресле, а что она видела, сидя в этом кресле, не ведал никто - и моя девочка точно так же будет видеть нечто, не доступное мне, а ведь я не вечен, и кто же будет жить для нее, как я живу сейчас? Не этот же злодей, которым движет лишь желание отплатить, отомстить, и который тут же бросит ее и забудет дорогу в ее дом, где она не сможет одна сидеть в кресле, без ухода, а значит, ждут ее ужасы лечебницы и чужие равнодушные люди вокруг - до скончания дней.
    
     Решение озарило мозг подобно тем молниям боли, что сейчас прожигают его - и было почти так же больно.
    
     Я дождался, когда смолк шум автомобильных двигателей, и вывел из гаража свою машину. Я знал, куда они поехали - это был ее любимый пляж, он и в хорошую погоду был не слишком людным, потому что к нему не ходили автобусы, а ведь не у всех есть машина, чтобы ездить, куда заблагорассудится. Сегодня он должен был быть пустым - как тогда, точно так же, как и тогда.
    
     В городской черте я ехал, не нарушая правил, хотя внутри меня все тряслось и дрожало, но я не мог позволить, чтобы меня остановили за нарушение, не мог терять время понапрасну, приходилось сдерживать свою дрожь, свое нетерпение.
     Я надеялся нагнать их после заправки в пяти километрах от города - она крикнула мне, выбегая из комнаты, что они там купят что-нибудь пожевать, в ответ на мое предложение собрать корзинку для пикника. День становился близнецом того давнего дня: в тот раз мы тоже поленились собирать корзинку и на этой же заправке купили сэндвичи и оранжад, и фрукты для нее, тогда еще совсем маленькой девочки.
     Одно отличало тот день от сегодняшнего: никто не мчался за нами, чтобы любой ценой остановить меня, да никто и не подозревал, что меня нужно останавливать, тем более, что я и сам не подозревал об этом до той минуты, пока не увидел своего друга тонущим.
    
     Это единственное отличие могло сделать оба дня совершенно различными, потому что, останови кто-нибудь тогда меня, мы все прожили бы совсем другую жизнь, и может быть, сейчас мне не было бы нужды мчаться за нею, чтобы помешать ее превращению в надгробный памятник.
    
     Я увидел их, когда они выруливали от заправки - она с женихом в передней машине, заклятый друг - следом.
    
     Его машина была послабее, да еще ему преградил дорогу огромный рефрижератор, так что они успели оторваться и маячили далеко впереди на шоссе, когда, наконец, он смог выехать на трассу, а я пристроился ему в хвост.
    
     Шоссе было пустынно: оно вело к пляжу, а плохая погода распугала всех, и я решил воспользоваться подвернувшимся шансом.
     Решительно я прибавил скорость, легко обогнал его и стал сталкивать с дороги. Он увидел и узнал меня и страшно удивился - вот это его побледневшее удивленное лицо было последним, что видел я перед тем, как ощутил чудовищный удар и услыхал мерзкий скрежет, треск и звон разбивающегося стекла.
    
     Дальше были только боль и темнота, да вот теперь еще ты появился, чтобы мучить меня не нужной мне возможностью выбора - я не хочу выбирать, забери меня, куда хочешь, мне все равно.
    
     - Э! Э! Э! - забеспокоился Посланник, - ты это брось, я не могу за тебя выбрать! Если ты сам не выберешь, знаешь, что тебя ждет? Кома! И продолжаться она будет столько времени, сколько ты будешь выбирать. Ты этого хочешь? Будешь валяться - ни живой, ни мертвый, больно будет все равно, и зачем так мучиться и мучить близких? Ну, хочешь, я тебе отвечу на все вопросы, которые ты мне задавал? Напомни мне их.
     - Хитер ты, Посланник, ничего не скажешь... Неужели и в коме нет покоя?
     - Нет, покой только в смерти, даже в Аду его больше, чем в любом проблеске жизни, поэтому если хочешь покоя, выбери, наконец.
     - Я вот чего не понимаю, объясни мне. Значит, если я, злодей, убивший своего лучшего друга, уничтоживший личность его жены, вроде бы любимой мною женщины, а сегодня покушавшийся на жизнь еще одного человека, руководствуясь при этом лишь моими подозрениями, если я скажу, что хочу в рай, я туда попаду?
     - Да.
     - Но почему?
     - Потому что ты его выберешь.
     - Но ведь это неправильно, несправедливо! Почему бог сам не решает, кто достоин мук, а кто - блаженства?
     - Скажи, ты знаешь существование догмы о вездесущности Бога?
     - Да, конечно.
     - Это означает, что любое явление, процесс, любое самое мельчайшее движение во Вселенной происходит при его участии и присутствии. Причем, большая часть этих движений происходит в сфере, не обладающей разумом - в природе. Человек тоже часть природы, но часть, разумом наделенная, способная к самостоятельному осмыслению своих поступков и совершаемых движений. Поэтому Бог позволяет себе верить человечеству и полагается на те обещания и уверения, которые люди дают ему. Понимаешь?
     - Но ведь таким образом он подставляет себя и становится удобной мишенью для обмана!
     - Да, случаются и обманы, но гораздо реже, чем тебе кажется, люди чаще делают правильный выбор, вот что удивительно. Процент обманов так невелик, что укладывается в допустимую ошибку, так что, Он прав, не обременяя себя лишними проверками.
     - Но как же последний суд?! Ведь считается, что после смерти каждого ждет суд, который взвешивает грехи и выносит приговор! И чистилище - как быть с этим понятием?
     - Что тебя ставит в тупик, мне не понятно. Суд свершается, как ты не можешь понять! Ведь каждый из умирающих, делая выбор, тем самым взвешивает свою жизнь и выносит себе приговор в виде выбора. Да ты ведь сам только что провел суд над собой, когда рассказывал мне о своей жизни!
     - Господи, значит, россказни о том, что перед смертью человек вспоминает всю свою жизнь - это правда?! И это и есть суд.... А чистилище? Когда человек попадает в чистилище?
     - Скажи, тебе очень больно?
     - Ужасно, передать невозможно, как больно.
     - Так что тебе в Чистилище? Тебе недостает твоей боли?
     - Мама дорогая, значит, чистилище - это болезнь, страдание и боль, ее сопровождающие? Как все перевернулось с ног на голову, все мои представления, но какими логичными они выглядят теперь и какими нелепыми казались раньше...
     - Ну, что, будешь выбирать?
     - Постой, еще один вопрос... Почему ты, Посланник, выглядишь так странно? Кто ты - ангел или бес?
     - Я ни то, ни другое, потому что не существует ни тех, ни этих. Вы, люди, сами придумали внешность существам, выражающим в вашем сознании силы Зла и Добра, хотя эти силы в чистом виде не существуют, а всегда есть некий конгломерат их, смесь, понимаешь? Мы являемся к умирающим еще до выбора, до того, как они решат для себя, в чьи руки отдают они свои души - вот поэтому мы и выглядим так неопределенно. Но как только человек делает свой выбор, лишние атрибуты исчезают, и Посланник предстает перед умершим или в обличье Ангела, или в обличье Беса, в том, которое люди сами придумали и которое привычно ими и ожидаемо.
     - А на самом деле...
     - А на самом деле, обличья у нас нет. Может быть, и нас самих нет - кто знает, может быть, мы тоже лишь порождение вашего желания объяснить все, даже необъяснимое. Выбирай! Выбирай, куда ты отправляешься, выбирай, во что ты больше веришь, в Рай или в Ад.
     - А если я не верю, но не знаю, прав я или нет, если я думаю, что заблуждаюсь, не веря, что будет со мной тогда?
     - Этого я не знаю. Такие люди встречаются, я знаю, но ими не Посланники занимаются.
     - А кто?
     - Не знаю, они вне моей компетенции - вот и все, что мне известно.
     - Значит, неясно, что произойдет, если я заявлю о своих колебаниях. Вера дает рай или ад, безверие - истинную смерть, небытие. Что же дают колебания, неумение и нежелание быть категоричным? Что дают человеку сомнения? При жизни они понуждают его искать ответы на вопросы, они являются силой, побуждающей его мыслить, экспериментировать, дерзать. Собственно, благодаря своим сомнением человек стал тем, чем он является, в отличие от животных, ведомых инстинктами, не знающими сомнений и колебаний...
     Знаешь, я выбираю сомнение. Я до сих пор не знаю, правильно я поступил или нет: мне кажется, что правильно, ведь сегодня он уже не убил своего друга, а на вторую попытку он может и не решиться. Я до сих пор не могу оценить свою жизнь, но может быть, мой сегодняшний поступок, хоть в малейшей мере, затушует тот, давний, я не знаю этого, так буду последователен - буду сомневаться до конца, и будь, что будет!
    
     Ослепительный свет заставил его зажмуриться, почти выжег ему глаза, а проснувшийся слух уловил сразу множество разнообразных звуков: негромкие голоса, звяканье, шипение и шуршание. Он снова открыл глаза и увидел над собой мощные лампы, какие бывают в больничных операционных. У него достало сил скосить глаза и увидеть вокруг себя людей в зеленых одеждах, лица людей скрывались за масками, они что-то делали с ним, но он ничего не ощущал - боль ушла, но легче телу не стало, его все равно сковывала какая-то неловкость, тяжесть, невозможность шевельнуться - лишь глазами можно было повести вправо и влево.
     - Он очнулся, - послышался взволнованный женский голос, и в поле его зрения появилось спрятанное за маской лицо с внимательными глазами.
     - Вот и молодец, - произнесло лицо, - вернулся, и правильно сделал.
     Он понял, что теперь можно будет отдохнуть, и снова закрыл глаза.
     И закрывая их, он увидел, как некое странное существо взмывает искоса вверх и вправо, и услышал раздавшийся откуда-то издалека голос:
     - Сделать выбор, важно правильно сделать выбор.