ЧЕГО НЕ ЗНАЛА ГЕРОИНЯ,
     или ВСТАВКА № 1.
    
     – Ну, и что – отдел безопасности?
     – А то ты не знаешь!
     – Простите, могу я сесть за ваш столик? – спросил Рэнди двоих парней, неуловимо похожих между собой и на него, кстати, тоже, с аппетитом уминавших обед и обсуждавших какое-то интересное дело. Они прервали на секунду разговор, глянули на Рэнди одинаковыми взглядами ( только глаза у одного были голубые, а у другого – серые) и благожелательно промычали нечто, означавшее согласие.
    
     Рэнди еще не успел познакомиться со всем отделом, но с этими двумя он уже здоровался при встрече, почему и решил подсесть именно к ним.
     Он жевал, глотал, запивал и слушал потрясающую историю о каком-то гениальном хакере, умудрившемся влезть в базы данных их конторы, и – возникло такое подозрение – скачавшему какие-то сверхсекретные сведения, что поставило на уши все руководство. Хакера ловят, но пока безуспешно, потому что он, судя по всему то и дело меняет компьютеры, видимо, работает из интернет-кафе. Собственно, засекли только один его визит, именно из кафе – это выявил отдел безопасности, отслеживая маршрут визитера. И сейчас вся компьютерная служба конторы работает над концепцией поиска и поимки наглеца.
     Парни доели, кивнули Рэнди и ушли, оставив его в страшном возбуждении.
     Уже два месяца прозябал он в этом гадюшнике, но к стоящим делам его близко не подступали, держали на всякой мелочевке, а ведь он не для этого пошел на смену личности и всей своей жизни! Он хотел сделать карьеру, вот чего он хотел.
     Уже два месяца за ним наблюдают и, видимо, сделали вывод, что толку от него не будет, но тягловые лошадки всегда нужны – вот и будут держать его в этой роли до скончания века.
     Рэнди не был согласен с такой жизненной перспективой, он искал возможности переломить ситуацию в свою пользу, отличиться, показать, что и он не лыком шит, и из него может получиться работник экстра-класса – и вот, кажется, такая возможность сама ему подвернулась, благодаря этим трепачам.
     Рэнди с пренебрежением подумал о не в меру разболтавшихся сослуживцах.
     Уж он-то никогда и нигде не станет распространяться на служебные темы, разве что на совещаниях и обсуждениях дел, а эти...
     Рэнди отнес грязную посуду и пошел в библиотеку: он мало что знал о хакерах и методах их поимки, нужно было поискать соответствующую литературу.
    
     Идея поймать хакера своими силами овладела Рэнди, подчинила его себе, он больше ни о чем не мог думать и даже был теперь рад, что ему поручают дела, не требующие абсолютного в них погружения.
     Он механически исполнял задание, стараясь отделаться от него как можно быстрее, а затем бежал в библиотеку изучать материалы, касающиеся компьютеров, Интернета, хакеров; изучал дела о поимке самых знаменитых из них и через недолгое время стал настоящим спецом-теоретиком в этом вопросе. Он самодовольно думал, что вполне мог бы читать лекции в Полицейской Академии, однако новоприобретенные знания не демонстрировал, помалкивал, да и вообще, старался не светиться – такую манеру поведения он взял на вооружение с первого дня работы на новом месте: нужно было сперва осмотреться, понять что к чему.
    
     Рэнди страшно бы удивился, если бы узнал, что о нем уже составили вполне благоприятное мнение и собираются привлечь к группе, которая должна была провернуть очень важную и серьезную операцию. Просто в этой конторе новичкам давали полгода на освоение, у него впереди было еще много времени. Тем более, что и операция еще не была спланирована полностью.
    
     Незадолго до того памятного дня, когда он услышал рассказ о неуловимом хакере, Рэнди познакомился с потрясающей девкой.
     Произошло это в приемном покое больницы. Рэнди привез туда своего дядю, одинокого холостяка, у которого прихватило спину, пришлось его на себе волочить.
     А девушка подвернула ногу на работе, сидела зареванная и несчастная, с тугой повязкой на ноге. Как понял Рэнди, она ждала подругу, которая должна была забрать ее домой.
     Дядюшку выпустили раньше, чем появилась подруга, Рэнди выпросил у девушки телефон и, мысленно чертыхаясь, увел дядю к машине.
     Буквально через неделю, когда они с Эвой – так звали его новую знакомую – ехали в его машине к друзьям Эвы, художникам, которых Эва считала гениями, она вдруг потребовала остановить машину и бросилась на шею какой-то серой мышке, которая шла упругим шагом по тротуару одним с ними курсом. «Грамотно идет!» – отметил про себя Рэнди и подумал, что никогда не видел у девушек такой походки. Даже парни-спортсмены не все умеют так ходить. Удивило его и то, что общались девушки, хоть и на равных, но Эва, явно, отчитывалась в чем-то перед мышкой, а та задумчиво смотрела на Рэнди, сидевшего в машине, и ему вдруг показалось, что она видит его насквозь. Ему стало неуютно.
     Эва подвела мышку к машине и сказала, что хочет их познакомить. Пришлось вылезать из-за руля, жать безучастную руку, бормотать какие-то дурацкие вежливые слова, а мышка все смотрела на него задумчиво и равнодушно одновременно, но Рэнди знал почему-то, что она все в нем поняла и разгадала.
     Он ощутил себя голым и поспешил укрыться за рулем, причем ему показалось, что мышка даже не заметила его бегства.
    
     Эва вернулась в машину, помахала мышке, та двинулась дальше, а Эва стала рассказывать Рэнди, что это та самая подруга, которая забрала ее из больницы, что она сирота, живет с Эвой в доме родителей Эвы, гениальный дизайнер, только-только устроилась в престижное бюро и уже подключена к дорогущему и секретнейшему проекту. Что компьютер знает лучше всех компьютерщиков, знакомых Эве, но что при всех своих потрясающих качествах, болезненно скромна и старается держаться в тени. Никак Эва не может ее ни с кем познакомить, просто безобразие – никакой личной жизни у человека!
    
     Рэнди было скучно слушать Эву, он только вежливо мычал в ответ, качал в нужных местах головой, а когда они приехали в мастерскую художников, и вовсе выбросил Мышку ( так он окрестил ее мысленно) из головы.
    
     Потом случился поход в столовую, памятный обед, часы в библиотеке, а еще через пару дней Рэнди, возвращаясь с работы, увидел Мышку, выходящей из интернет-кафе.
     В этом не было ничего необычного: мало ли людей посещают эти заведения!
     Но буквально накануне Эва рассказала ему, как Мышка на-раз починила ее комп, даже не садясь за него, потому что еще год назад она наладила у них домашнюю сеть, и теперь Эва может не бояться за свой компьютер и не тратить денег на техников со стороны.
     Таким образом, посещение Мышкой интернет-кафе было нелогичным и даже подозрительным. Рэнди нюхом чуял здесь какой-то подвох, рассказ о хакере гвоздем сидел в мозгу и жег воображение. Нужно было разобраться с этой подругой покороче, но как подобраться к ней, если, по словам Эвы, она ни с кем не хочет знакомиться, о себе ничего не рассказывает, и вообще, является вещью в себе.
     Рэнди понял, что его ждет напряженная серьезная работа: он должен был в одиночку разработать операцию, провести ее, не спугнув добычу – и вот тогда в конторе поймут, как несправедливы были к нему!
    
     КОНЕЦ ВСТАВКИ № 1.
    
     Как ни удивительно, но следующие несколько дней прошли совершенно спокойно. Ал не обращал на меня внимания, Эрик и вовсе исчез с горизонта.
     Прошли рождественские каникулы, встретили Новый год, работа над проектом набирала темп, хотя, казалось бы, еще интенсивнее работать было уже невозможно.
    
     Я съехала с виллы в свою квартирку, как всегда объяснив бегство нежеланием привыкать к излишне обустроенной жизни, тем более, что не я сама ее обустроила. Родители Эвы ворчали, говорили, что моя тяга к самостоятельности принимает параноидальный характер, я, как могла, отбивалась от обвинений в нелюбви и равнодушии к ним, а сама с ужасом чувствовала, что затишье в игре внушает мне еще большие страх и опасение за их жизни, и спешила убраться подальше как можно быстрее.
    
     Я продолжала вести поиск причин и целей охоты на меня, но пока ничего особенного не нарыла, кроме биографии Ала, вполне обычной биографии единственного сына состоятельных родителей.
     Еще мне стало известно, что его семья, главный дизайнер и приятель Эвы – Рэнди – входят в одну компанию, часто встречаются на различных приемах, ездят друг к другу в загородные дома...ну и что? Что мне это могло дать? Что главный дизайнер составил Алу протекцию при поступлении на работу?
    
     Оказалось, кроме того, что главный дизайнер был личным другом хозяина нашей фирмы. Они вместе учились в колледже, были там не разлей вода, несмотря на разное финансовое положение и на то, что наш главный был гораздо талантливее своего богатого друга.
     После окончания колледжа богатенький сынок получил от отца деньги на собственное дело, открыл бюро, а дальше проявил небывалую преданность студенческой дружбе: предложил приятелю стать тем, кем он сейчас и является. Да еще и компаньоном его сделал!
    
     Все эти сведения ничуть не приближали меня к решению задачи, нужно было копать дальше, но в каком направлении?!
     Ну, любили они карточную игру, были членами одного клуба...может быть, кто-то кому-то что-то проиграл? Какое отношение к этому проигрышу могу иметь я?
     Я читала одну русскую книгу, в ней было написано, что у русских преступников есть (или был ) обычай играть в карты на чью-нибудь жизнь: проигравший должен был убить первого встречного человека.
     Может быть, они меня проиграли? Если так, то я бы уже была на небесах, значит, моя жизнь им не нужна, несмотря на все угрозы Эрика.
     Что же им тогда нужно?
    
     В памяти моей сидела очередная заноза – нечто, в очередной раз не полностью забытое и не поддающееся вспоминанию, нечто, связанное с этой компанией или с кем-то одним из них.
     Я злилась на себя, мне казалось, что я деградирую и что уже никогда не буду мыслить так ясно, как мне удавалось до всей этой идиотской истории.
     Нужно было как-нибудь отвлечься, и я согласилась на предложение Триши пойти в кино.
    
     Господи! Я – в кино!
     Да я там с детства не бывала, уже даже и не помнила весь этот ритуал покупки билетов, поп-корна ( не понимаю, на фига он нужен, но Триша меня и спрашивать не стала – сунула ведро в руки и потащила меня в зал).
    
     Фильм был, наверное, интересный, если судить по тому, как Триша вся подалась вперед и окаменела, не спуская глаз с экрана, только поп-корн трещал в ее крепких зубах.
     Место рядом со мной пустовало, и я осторожно поставила на него свое ведро с поп-корном, села в кресле поудобнее и закрыла глаза.
    
     Итак, я выяснила, что в мою жизнь вторглись трое человек, связанные между собой давним знакомством, и нужно было определить, связаны ли они все с игрой в секретность проекта и с моим невольным участием в этой игре.
    
     Что Ал связан, я уже поняла. Теперь нужно было обдумать личность главного.
     Подозреваю я его или нет? Нельзя подозревать человека лишь потому, что он знаком с другим человеком, которого и подозревать не нужно – и так все ясно. Но все же лучше было бы подозревать, чтобы не оказаться простофилей, пропустившей мяч.
     Есть у меня что-то против главного?
     На первый взгляд – нет. Он отказался от взятки, когда ему предожили украсть проект, он сдал Смайлза полиции, не дал тому затянуть меня в историю с флешкой... Он не участвует в этой игре...не...участ-ву-ет...в иг-ре...
    
     А почему он пошел в тот день проверять столы? Он никогда этого не делал, полагался на Смайлза, да и не его это работа, тем более, что своей работы у него выше головы – некогда ему в Ната Пинкертона играть...
     Хм, да потому он пошел, что я ему после вечеринки письмо послала. Анонимное, конечно.
     Вы, наверное, помните, я рассказывала, что уехала с вечеринки одна, завернула в интернет-кафе и послала одно коротенькое письмо. Это я главному намекнула, что некто делает попытки украсть проект и что там-то и тогда-то можно будет найти постороннюю флешку с материалами. Вот он и отправился искать эту флешку. Как я понимаю, на всякий случай, но случай оказался не всякий, а именно тот самый.
    
     Но на вопрос, кто записал материалы на эту флешку, остался висеть надо мной во всей своей неразрешимости.
     Я вдруг почувствовала, что моя заноза произрастает именно отсюда: если я соображу, кто забрал флешку, записал на нее какие-то левые эскизы, похожие на наш проект, а потом подкинул ее в мой стол, я решу задачу.
    
     Тут я подумала, что ведь не обязательно один человек и забрал флешку, и записал на нее липу. Забрал кто-то, кто имеет возможность часто заходить в нашу комнату, а записал тот, у кого есть доступ к архиву.
    
     Я вскинулась и уставилась на Тришу. Она вся была во власти фильма и только мельком глянула на меня, отреагировав на мое внезапное резкое движение.
     Триша? Триша тоже в этом участвует?!
     У меня, точно, паранойя. Скоро мне будет казаться, что все бюро только тем и занято, что ищет способ извести меня и что его лишь с этой целью и открыли.
    
     Триша не могла записать флешку: у нее нет права записи файлов на внешние носители.
     Фууууу... я шумно перевела дух, и Триша согласно закивала головой: она решила, что это я так отреагировала на острый момент фильма.
    
     Хорошо, это не Триша.
     Это очень хорошо, что не Триша! Было бы грустно так ошибиться в человеке.
     Но я, видимо, не только в Трише ошиблась, я еще кого-то воспринимаю не таким, каков он ( она?) есть на самом деле. Кого?
    
     С экрана понеслась такая пальба, что, казалось, в зале все заволокло пороховым дымом, и под эту пальбу у меня, наконец, сложился пазл, и я от избытка чувств зааплодировала.
     Зал подхватил мои аплодисменты, Триша радостно толкала меня в плечо и вопила:
    
     – А я думала, ты заснула, не смотришь! Классный фильм, скажи!
     – Ага! – вполне искренне ответила ей я. Еще бы – не классный, когда я так здорово все поняла!
    
     Кроме одного: при чем же здесь Рэнди?
    
     Я еле дождалась конца сеанса, чмокнула Тришу в тугую гладкую щеку ( что вовсе не свойственно для меня), наспех что-то ей наврала о внезапно осенившей меня идее, которую необходимо зафиксировать, иначе я все забуду, и умчалась.
     Собственно, я ей даже не очень и врала: идея-то меня, в самом деле, осенила. А что идея эта не связана с моими прямыми обязанностями – какое Трише до этого дело!
    
     Я схватила такси и минут через пятнадцать уже сидела за компьютером в кафе, максимально удаленном от кинотеатра. Меня всю трясло от нетерпения, пока я лихорадочно рылась и шарила в Интернете в поисках доказательств своей догадки.
     Прямых доказательств я не нашла, только отзвуки некоего скандала, случившегося около года назад, но и эти скудные сведения убеждали, что я права.
     Собственно, я и не ждала, что найду открытую переписку скандального характера: все же это были не реднеки и даже не мужланы Смайлзы. В круге образованных и богатых людей не принято трясти грязным бельем очень уж явно. Сплетни, намеки, кивки, шепоток – это допустимо, но, конечно, не откровения с приятельницами в стиле беременной подружки Эрика.
    
     Итак, я обнаружила связь между главным дизайнером – вот в ком я, оказывается, ошибалась – и Алом Боровски, и связь эта заключалась не только в общей компании: между ними что-то произошло, что-то, что могло навредить кому-то из них и что делало другого хозяином положения.
     И это «что-то» каким-то образом связывало с ними Рэнди.
     Поиск следовало продолжить и заодно проверить, что творится на другом уровне – в стане Смайлзов.
     В общем, я застряла в этом кафе, хотя не следовало задерживаться на одном месте слишком долго, да и время было еще детское, мало ли кто мог меня увидеть. Но охотничий инстинкт не позволял оторваться от компьютера, и я пыталась успокоить себя мыслью, что не слишком часто я так надолго задерживаюсь на одном месте, что иногда можно себе позволить небольшую вольность. Вот сейчас еще тут посмотрю и уйду.
    
     Но мой азарт пропал втуне: Смайлзы безмолвствовали. Ни одной новой фотографии, ни одного письма. Они ни с кем не связывались ни по аське, ни по скайпу, мессенджер бездействовал. Вообще, никто из семьи не выходил в Интернет.
     Отчасти, их можно было понять: потеря работы, привод в полицию, грядущий суд – все это больно ушибло всю семью, не только жену и детей Смайлза-старшего. Но получалось, что все остальные разорвали с ним всяческие связи да и между собой тоже не общались – это меня встревожило.
     Что там у них происходит? Как я узнаю, если семейка эта перестала оставлять следы? Пузырьковая камера сломалась, электрон перестал быть виден, от эксперимента приходилось перейти к теоретическим рассуждениям, а это не обязательно делать в кафе.
     Я со вздохом выключила комп и вышла на улицу.
     Какой-то автомобиль, стоявший у кафе, в то же мгновение снялся с места и укатил в том же направлении, куда нужно было идти и мне. Меня почему-то царапнула эта деталь, и я, на всякий случай, повернула в другую сторону. Я привыкла доверять своей интуиции, не следовало и сегодня отказываться от этой привычки.
     Дойдя до ближайшего угла, я вошла в итальянский ресторанчик, где уже не раз ела и чьей кухне доверяла, и решила поужинать, раз уж так совпали время и место. Села так, чтобы мне была видна улица, но меня с улицы нельзя было заметить, и заказала равиоли с грибами.
     Ожидая заказа, я смотрела в окно на ярко освещенную улицу.
     И оказалось, что моей интуиции можно верить: автомобиль, так спешно удравший от кафе, вернулся и медленно двигался вдоль тротуара. Его тонированные окна мешали рассмотреть, кто сидит за рулем, но это было не важно: я знала, кто там внутри. Именно из этого «Форда» выскочила Эва в тот день, когда познакомила меня с Рэнди.
    
     ЧЕГО НЕ ЗНАЛА ГЕРОИНЯ,
     или ВСТАВКА № 2.
    
     Эрик раздраженно выключил сотовый и сдернул куртку с вешалки. Чего эта корова от него хочет?! «Срочно, чтобы через полчаса был на месте, не стоит меня раздражать...» Гадюка! Нужно же было связаться с такой стервой!
     Эрик закурил и, злобно сплюнув на тротуар, отправился на встречу с Уной.
    
     Он, конечно, свалял большого дурака. Секс без предохранения – это ведь не его стиль, как же он в тот раз-то обмишулился? Ну, пьян был, ясно, но эта-то коза куда смотрела?! Хотя и она тоже...Да все на той вечеринке перепились, никто ничего не соображал...может, это и не его ребенок вовсе – вокруг Уны всегда толпа мужиков толчется, а отдуваться будет он один.
     Он хотел пройти тест на отцовство, но она назвала его грязной скотиной и пригрозила заявить об изнасиловании. Ну, стерва!
     Женись или плати! Дрянь!
    
     Ни жениться, ни платить Эрику не хотелось, но жениться не хотелось сильнее, значит, придется платить, потому что сидеть за изнасилование ему тоже не хотелось. Даже если ей не удастся его оговорить, все равно придется таскаться в полицию, что-то объяснять, доказывать. Да и огласка ему тоже совершенно не нужна.
     Он попытался заикнуться только об аборте – получил по физиономии...Ну, что это такое, а?! В двадцать первом веке эта дурища вдруг вспомнила, что она – католичка! Ненормальная какая-то.
     А когда он сказал, что не верит, будто ребенок его, реветь стала. Она, видите ли, порядочная девушка, а он грязная свинья, горилла и скот.
     Эрик знал, что ребенок его. Он знал, что Уна – девчонка порядочная, не давалка, как другие девки из их компании. И знал, что она его любит.
     По чести говоря, он и сам от нее балдел, она классная девочка, но одно дело – балдеть от девчонки и совсем другое – жениться.
    
     Он не собирался жениться совсем, на фиг надо! Насмотрелся он на семейную жизнь – хоть его родителей, хоть старшего брата. Каторга, добровольная причем.
     Деньги отдай, время отдай, во всем дай отчет, душу выверни, мысли выложи – и укрыться от этого надзора некуда.
     Придешь к брату футбол вместе посмотреть – куда там!
     Пацан свою музыку включает на полную, девчонка – свою.
     Жена на кухне какой-то сериал мутный смотрит, тоже на полную, потому что музыкальная мешанина все заглушает, а на просьбы сделать тише деточки не реагируют. Да еще у каждого в комнате толпа дружков и подружек, все галдят – сумасшедший дом, честное слово! А стоит включить телевизор в гостиной, как жена начинает вопить, что их проклятый футбол мешает ей кино смотреть. А уж если банку пива откроешь...
     И ради чего все это?!
     Теперь не старое время, теперь баба в доме не обязательна, и без нее можно прожить в свое удовольствие.
     Это раньше мужику нужно было, чтобы кто-нибудь ему еду готовил и одежду стирал, а сейчас этих проблем нет.
     Понятно, после рабочего дня тащиться в супермаркет, волочь из него неразделанные мясо и овощи, потом дома чистить-резать, потом два часа ждать, когда приготовится, да стирка-глажка, уборка, грязная посуда...Никто такой жизни не выдержит – вот и женились, куда денешься!
    
     А сейчас зайдешь в магазин – там больше пятидесяти замороженных обедов!
     Почти два месяца каждый день можно что-то новое есть, никогда не приестся.
     Только и нужно, что забить морозилку – и все, ты ни от кого не зависишь.
     Салаты тоже готовые продаются, пироги любые, десерты...Даже кофе не обязательно самому варить: позвони в ближайшую забегаловку, и тебе на дом принесут, какой закажешь.
     То же и со стиркой: прачечные на что? Там и погладят, и пуговицу пришьют, и зашьют дыру, если нужно...химчистка, опять же...ну, за все платить нужно, конечно, но это все равно дешевле, чем содержать жену и детей.
     А что касается уборки, то мексиканки убить готовы за место уборщицы. Придет, когда хозяина дома нет, все вылижет, мелькать перед глазами не будет, скандалить, что она работает, а он на диване развалился, не будет; вернешься домой с работы – красота! Чисто, тихо, никто на психику не давит...
     И не нужно каждый день выслушивать, что Кэти нужно железки на зубы ставить, у Майка прохудились кроссовки, а самой мадам нужно новое пальто.
     Ага, как же! Он будет работать, горбатиться, а деньги у него заберут?! На фиг такое дело!
     Нееет, жениться Эрик не собирался.
     Значит, придется платить. Значит, нужно, чтобы дело с секретным проектом выгорело обязательно, потому что эта змея, Уна такую сумму заломила!
     Часть денег у него есть – на мотоцикл копил. Конечно, можно было бы в кредит купить, да не любил Эрик кредита, ловушка это все – кредиты, карточки, ссуды банковские. Берешь чужие и на время, а отдаешь-то свои и навсегда – жалко! Лучше потерпеть, накопить и не быть никому должным. Кстати, и дешевле получается: проценты-то не платишь!
    
     Эрик настолько отдался возмущенным мыслям, что не заметил, как пришел к месту встречи с Уной. Конечно же, ее еще не было, теперь придется ждать, невесть сколько, а время уже позднее, да и вечер мерзкий выдался, промозглый и какой-то гнилой. Сейчас бы завалиться в теплую постель, даже девчонки не нужно, очень уж спать хочется. А эта гадина нарочно опаздывает – хочет насладиться своей властью, так бы ей и врезал...черт, вот ведь непруха...убил бы ее, честное слово, если бы знал, что сумеет концы в воду...
    
     Тут его окликнули, он обернулся и увидел Уну.
    
     – Привет, любовничек! – ее насмешливый тон взбесил Эрика, но он взял себя в руки и спросил неприязненно:
     – Зачем звала?
     – Как это – «зачем»?! – картинно удивилась Уна. – Ты мне деньги должен, забыл?
     – Ни фига я тебе не должен. Просто я честный парень, вот ты и пользуешься.
     – Ты честный?! – удивление Уны не было наигранным. – Сделал мне ребенка, пытался слинять, проституткой назвал, заявил, что ребенок не твой – это все очень честно! Джентльмен с Юга, глаза болят – честность твоя слепит. Тварь ты, понял, кто ты есть?
     – Если ты будешь ругаться...
     – То что произойдет? Имей в виду – в общежитии все знают, куда и зачем я пошла, так что держи себя в руках. Если со мной что-нибудь случится – отвечать тебе.
    
     Эрик выругался вполголоса, достал сигарету и попытался закурить. Его трясло от злости, и он не сразу сумел добыть из зажигалки огонь – чиркал безрезультатно колесиком, распаляясь еще сильнее. Уна насмешливо смотрела на него.
    
     – Господи, ну, ты и поц! – воскликнула она. – Сигарету прикурить не можешь. Где были мои глаза?!
    
     Тут Эрик не выдержал и объяснил ей, максимально нецензурно, где именно были ее глаза.
    
     – Ага, ага, давай! Давай, ругайся,– почти невозмутимо ответила Уна, – ты ведь больше ничего не умеешь...
     – Уна, заткнись, наконец! – завопил Эрик. – Не доводи меня до крайности! Я-то, допустим, сяду, но ведь за то, что убью тебя, и поверь, что я не шучу!
    
     Кажется, Уна поверила ему, потому что вдруг побледнела, отшатнулась от Эрика и вскрикнула.
    
     – Говори, зачем звала, и вали к чертовой матери!
    
     Уна, все еще бледная, несколько раз глотнула воздух, отдышалась и уже совсем другим тоном сказала:
    
     – Деньги мне нужны.
     – Слыхал. Поновее ничего не скажешь?
     – Ты не понимаешь...Родителям кто-то написал, что я жду ребенка и не знаю, от кого. Отец приезжал... – она горестно поникла головой, – привез мне мои вещи, какие еще у них оставались, и сказал, чтобы больше на глаза им не показывалась и что денег больше присылать не будут. А работать я не могу: такой токсикоз, я почти целыми днями лежу – так мне плохо...
     – А где я тебе денег возьму?! Я их не печатаю. Сейчас одно дело пытаюсь провернуть, получится – будут деньги, а нет – извини.
     – Ты мне хоть сколько-нибудь дай, а то у меня только двадцать долларов осталось, а мне нужно лекарство, говорят, от тошноты помогает.
     – Да нет у меня денег! Брата уволили, а у него двое детей и жена без профессии, зато с воображением о себе. Я ему помогаю.
     – Что же мне делать?
     – А я откуда знаю?!
     – Эрик, но ведь это ты виноват!
     – Я один?
     – Конечно!
     – Почему же это?
     – Но ведь это ты не предохранялся.
     – А откуда я мог знать, что ты не пьешь таблетки, а? Все современные девушки на таблетках, как я мог догадаться, что ты – в стороне от общего движения?
    
     Уна подавленно молчала. Эрику даже немного жаль стало эту дурищу.
    
     – Оба мы с тобой виноваты, – сказал он примирительно, – но, клянусь, у меня сейчас с деньгами плохо, ничем не могу помочь. Тебе одолжить никто не может?
     – Кто?
     – Подруги...друзья, не знаю...
     – Ты знаешь моих подруг, а друг у меня был один – ты.
    
     Эти ее слова резанули Эрика по сердцу, но он просто не имел права раскисать, поэтому постарался задавить теплое чувство, чуть было не охватившее его душу, и повторил бесстрастно:
    
     – Денег у меня нет.
    
     Уна заплакала и пошла от него по пустой улице к станции метро. Эрик постоял, глядя ей вслед, докурил сигарету, бросил ее под ноги и пошел следом за ней, стараясь не спешить, чтобы она не подумала, что он ее догоняет.
    
     КОНЕЦ ВСТАВКИ № 2.
    
     Я сидела за столом в своей квартире и смотрела на лежащий передо мной листок с начерченной схемой. Кружки, стрелки, пояснительные надписи...Так мне легче было думать, я многие проблемы решила, благодаря схемам, а уж в в сыскном деле без схем трудно было бы найти ответ на многие вопросы, так что умение создавать схемы было мною доведено до совершенства – тут я сердито себя одернула: отвлекаться я не могла, время поджимало, а я все еще не поняла, как связаны между собой братья Смайлзы, Ал, главный дизайнер и Рэнди.
     И схема, начерченная мной, ничуть мне сегодня не помогла.
     Я чего-то не знала, мне не хватало данных, я строила умозаключения на дырявом фундаменте и не могла ожидать, что получится стройное здание.
     Но и узнать то, чего я не знала, я тоже не могла: этих сведений, явно, в Сети не было.
    
     Раздраженной я легла в постель, раздраженной пришла на следующий день на работу и даже не стала прятаться от Эрика – мне надоело, я решила дать ему отпор, если пристанет, но его, как ни странно, на посту не оказалось, не появился он и в обед, а вечером я опять отправилась в кафе: я не собиралась сдаваться, поиск нужно было продолжить, ведь никогда не знаешь, где найдешь ответ на мучающие вопросы.
     В этот раз за мной никто не следил, и я могла спокойно поработать. Решив сначала проверить, не появилось ли что-нибудь новое у Смайлзов, я обнаружила письмо девушки Эрика к подруге.
     В этом письме она сообщила, что накануне встречалась с Эриком. Девушка – ее звали Уной – очень подробно описала свое положение, причины, заставившие ее просить у Эрика встречи, саму встречу.
     Я читала и не могла поверить своим глазам: я жила в двадцать первом веке, родители Эвы и она сама – тоже, мои сослуживцы, по крайней мере, на работе тоже не производили впечатление людей, отставших от времени.
     Откуда же в наши дни могли взяться такие родители, как родители Уны?! Выгнать дочь из дома, оставить без куска хлеба и медицинской помощи...я не понимала, что ими движет.
     Было еще что-то в этом письме, встревожившее меня...Я перечла – вот оно: угрозы Эрика. Это могли быть просто слова, но если вдруг он решится на отчаянный шаг?
     Афера с кражей проекта провалилась, а больше ему денег взять неоткуда. Уна, я думаю, опять будет просить у него – и что же ему делать?
     Избавиться от нее будет не трудно: мало ли что может случиться с беременной женщиной! Из кампуса ее выселяют, дали трое суток, чтобы она нашла другое жилье, родители от нее отказались, значит, в случае исчезновения, искать ее никто не станет... Она была в опасности и не подозревала об этом, ее следовало предупредить, но сегодня уже поздно ехать куда бы то ни было, тем более, что сегодня она еще могла переночевать в кампусе, а там Эрик вряд ли стал светиться, так что я могла отложить до завтра спасение этой глупой девчонки. Завтра предложу Трише съездить со мной в кампус, а сегодня можно идти домой, все равно ничего нового нарыть не удалось.
    
    
     ЧЕГО НЕ ЗНАЛА ГЕРОИНЯ,
     или ВСТАВКА № 3.
    
     Ал никогда и никому не признался бы, что любит своих родителей.
     Он очень хорошо осознавал, насколько ему повезло расти единственным сыном в состоятельной, а в последние годы даже богатой, семье.
     Ему очень нравилось, что он один, он никогда не приставал к маме с просьбами «купить» ему брата или сестру и не понимал, почему этого хотят знакомые ему мальчики и девочки. Его удивляло, как это они не понимают, что другие дети в семье станут их конкурентами, отнимут часть родительской любви и заботы, вынудят родителей тратить на них деньги и время да и на их собственное время будут претендовать, потому что, хочешь-не хочешь, а придется возиться с младшими – и кому это нужно?!
     В детстве это желание оставаться единственным ребенком в семье мысленно выражалось в том, что он понимал: игрушек и лакомств станет меньше, развлечений тоже.
     Став постарше и поняв, что такое деньги и что отец его богатый человек, он осознал еще и прелесть положения единственного наследника родительского состояния, и это понимание возвышало его в его собственных глазах и, как он считал, в глазах окружающих.
     Он стал не только любить родителей, он проникся к ним глубочайшим уважением: они мудро и верно распорядились своей жизнью, заработали хорошие деньги, родили себе наследника этих денег и не поддались низменному животному инстинкту размножения, как это делают другие, кто не задумывается о том, что часть всегда меньше целого.
     Нет, его родители были молодцы. Они не только хорошо зарабатывали, они жили хорошо: никаких скандалов, никаких намеков на «левые» похождения, никакого алкоголя сверх предписанного нормами их круга.
     Свой досуг они посвящали Алу, серьезно занимались его развитием, интересно развлекали, дали прекрасное образование и хорошие манеры.
     Ал рос послушным мальчиком, но не потому, что был излишне инертным и ленивым. Он очень рано понял, как полезно вести себя хорошо, насколько полученное образование и хорошие манеры облегчают жизнь, а на примере знакомых парней убедился в гибельности распутства. Поэтому проблема борьбы с самим собой до поры до времени не затрагивала его, пока однажды ничтожный случай не изменил всю его жизнь.
    
     Раз в две недели отец ездил играть в гольф со своими друзьями, если можно считать друзьями мужчин, которые встречаются раз в две недели в гольф-клубе, после игры выпивают по порции скотча в баре клуба и разъезжаются по домам в своих дорогих машинах.
     Если шел дождь, они устраивали партию покера, но играли без фанатизма, состояний никто не проигрывал, просто скотч пили уже за картами, дымили сигарами ( отец Ала курил трубку, причем, только на этих сборищах) и обменивались короткими ничего не значащими фразами.
    
     Время от времени они устраивали приемы в своих загородных домах, куда бывали приглашены и их семьи и другие знакомые, не входящие в группку игроков.
     Эти приемы проходили по одному и тому же сценарию: буфет на лужайке и возле бассейна, клоуны и кукольный театр для детей, показ мод для дам, струнный ансамбль, играющий вальсы Штрауса или «Венгерские танцы» Брамса, или какую-нибудь другую «классическую попсу», как про себя называл эту музыку Ал ( он и музыкальное образование получил, играл на рояле, ходил на симфонические концерты).
     Получивших свою порцию развлечения детей няни и гувернантки развозили по домам, дамы уютно устраивались в креслах вокруг бассейна ( официанты проворно сновали между ними, разнося напитки), а мужчины уходили в дом и садились за карточную игру – вплоть до ужина, к которому все уже бывали в изрядном подпитии, но не настолько пьяными, чтобы нарушить установленный порядок поведения.
     После ужина за карты усаживались и дамы, и взрослые дети, если вдруг кто-нибудь из них приезжал из университета на побывку и попадал на такой прием.
    
     Два года назад за одним карточным столом с отцом оказался и Ал.
     Конечно, его ни за что бы не допустили именно к этому столу: компания отца была отфильтрована долгими годами совместной игры, но в тот день один из партнеров оказался в отъезде: у него умер отец – Ал был призван закрыть собой образовавшийся просвет в рядах.
     Он уже довольно прилично играл в покер, ему очень хорошо удавалось делать poker face, и отец, без восторга встретивший предложение остальных принять в игру Ала, расслабился и, перестав следить за сыном, отдался игре.
     В тот вечер Ал выиграл и преисполнился гордостью.
     Но главным его чувством оказалось понимание, что до сих пор он вел жизнь пресную, жизнь, лишенную остроты переживаний, тускло окрашенную эмоциями. Он понял, что он – игрок.
     Ему и в студенческом кампусе доводилось играть, но свободного времени у него было мало, потому что учился он очень серьезно, к деньгам до сих пор он относился уважительно, зря не транжирил, да и компания заядлых игроков колледжа его не привлекала: слишком уж беспорядочно они жили, такая жизнь была не для него.
     И вот, в один миг все переменилось.
     Правда, довольно долгое время он держал себя в руках и, если проигрывал, то из бюджета не выходил. Но однажды увлекся и проиграл все свое месячное содержание, причем, в самом начале месяца. Воленс-ноленс, пришлось обратиться к отцу и честно ему сказать, куда делись деньги.
     Отец был ошарашен – Ал понял это, как понял и то, что отец считает себя виновником нового увлечения сына: он, явно, вспомнил тот вечер, когда Ал обставил всю компанию опытных игроков.
     Пытаясь искупить свою вину перед сыном, отец дал денег безропотно, только попросил не ставить в известность мать.
    
     Этого он мог бы и не говорить. Ал обожал мать, хотя старался не афишировать свои чувства. Мало того, что она была красива и умна, он не встречал более тактичного и хорошо воспитанного человека. Казалось, ничто, никто и никогда не способен заставить ее высказать вульгарную мысль или использовать в речи вульгарные слова. Она всегда была ровна, спокойна, казалось, что вся ее жизнь – партия покера, вынуждающая ее держать poker face постоянно. И она его держала.
     Ала она любила требовательной ревнивой любовью, помогавшей ей не идти на поводу у его детской лени, подростковых перепадах настроения, молодого мужского эгоизма.
     Ал очень четко понимал, что на восемьдесят процентов он ее творение и, поскольку сам себе он очень нравился, был благодарен матери за ее труды и, главное, их результаты.
     Они с матерью, как бы, организовали внутри семьи клуб на двоих, а отец, несмотря на всю их взаимную любовь и дружбу, оставался вне границ этого клуба. Кажется, отец понимал это, но не обижался, не пытался вмешаться в их отношения, хотя иногда подшучивал над ними и их великой любовью.
     Никто не обижался, семья, и в самом деле, была очень хорошей и дружной, и это стало слегка мешать Алу, потому что он начал обманывать родителей ( пока, в основном, отца): когда проигрывал очередную крупную сумму, не признавался, что проиграл, а придумывал какие-то другие причины растраты.
     Он видел, что отец не верит ему, но не хочет не верить, надеется, что сын все же говорит правду, хотя и понимает всю необоснованность этих надеждю
     Простота в их общении исчезла, и, когда Ал приезжал домой на праздники и каникулы, отец старался меньше времени проводить с семьей, что удивляло мать, но было очень хорошо понятно самому Алу.
     Правда, за карточный стол на приемах Ал садился уже на вполне законных основаниях, стараясь не обращать внимания на каменное лицо отца.
    
     Катастрофа разразилась, когда Ал уже работал в отделе компьютерной поддержки престижного дизайнерского бюро.
     Ему не хотелось играть с этой компанией: они все выглядели совершенно ненадежно, но желание играть пересилило его страхи, в результате чего двухмесячная зарплата была проиграна, а выставленные сроки уплаты оказались чрезмерно жесткими для него. Денег у него не было, и он не представлял, где их достать.
     К отцу обращаться было нельзя: он совершенно определенно дал понять Алу, что денег больше не даст, раз сын работает и зарабатывает – пусть содержит себя сам, а задача отца, как он сам ее видит, заключается в сохранении капитала, который сам же Ал когда-нибудь наследует и будет очень недоволен, если окажется, что родители не слишком-то блюли его интересы и растратили деньги.
     Ал метался по городу в поисках займа. Он продал свою машину и несколько старых сборников комиксов из коллекции, получил небольшую ссуду в банке, но денег все равно не хватало.
     И тут случился очередной прием.
    
     Ал сам не понимал, как это произошло.
     Он знал, что хозяин дома коллекционирует ручки для письма: коллекция была его гордостью, он часто хвастался ею и новыми приобретениями и водил гостей в свой, как он сам называл эту комнату, «музей», где стояли стеклянные подсвеченные шкафы, на полках которых в специальных коробках с гнездами лежали ручки – от очень старинных, перьевых, до новейших Parkerов, Pelikanов и других эксклюзивных и очень дорогих инструментов для письма, которым никогда не было суждено послужить по своему прямому назначению.
     Шкафы, разумеется, были заперты, находились под сигнализацией, как и вся комната, доступа к ним не было даже у членов семьи хозяина, но именно в тот день случилась авария на электростанции, город и его окрестности погрузились в полумрак ( настоящий вечер еще не наступил, стояли летние сумерки, впрочем, быстро сгущавшиеся), и Ал вдруг подумал, что сигнализация, видимо, не работает да и электронные замки шкафов тоже.
    
     Все произошедшее в ближайшие десять минут он помнил смутно, сознание его словно бы отключилось, и он пришел в себя, только услыхав, как кто-то говорит: «Так-так-так, и что же это ты тут делаешь?»
    
     Ал обернулся. Перед ним стоял главный дизайнер бюро, в котором он работал. Этот высокий сухопарый мужик был одним из приятелей отца, именно он помог Алу с работой.
     Сейчас он стоял в двух шагах от Ала и смотрел на него острым взглядом. Ал перевел глаза на свои руки и увидел, что держит одну из коллекционных ручек.
     В полной растерянности, он посмотрел на свидетеля его позора и, жалко улыбнувшись, пожал плечами.
    
     – Зачем ты взял ручку? – сурово спросил тот.
     – Я не знаю, – запинаясь, ответил Ал, – это как-то само собой получилось, я даже не осознавал, что иду сюда...все как в тумане...– он провел рукой по глазам. Жест его, видимо, успокоил отцовского приятеля, тон его смягчился:
     – Ты здоров, сынок?
     – Не знаю, – Ал отвечал вяло, его охватило безразличие ко всему, голова слегка кружилась.
     – У тебя неприятности?
     – Да, – ровным голосом ответил Ал и вдруг рассказал этому, по сути дела, почти незнакомому человеку обо всех своих бедах. Тот слушал внимательно, причем казалось, что он думает о чем-то своем.
     – Так, я все понял, – сказал он, – я тебе помогу. Давай, мы эту вещь положим на место и уйдем от греха подальше. Денег я тебе дам, но попрошу тебя об одной услуге, так, о пустяке, ничем тебе не угрожающем. Согласен?
    
     Ал кивнул головой. Он ушам своим не верил! Ему дадут денег, он сможет выкупить свою жизнь! Он снова обретет свободу и независимость!
     Слова об услуге прошли мимо его сознания, не они были ключевыми в услышанном обещании.
     И вот в этом он сильно заблуждался, но пока не знал, что заблуждается.
    
     КОНЕЦ ВСТАВКИ № 3.
    
     Триша облегчила мне жизнь. Когда мы с ней обедали, она спросила меня, не хочу ли я и сегодня пойти в кино.
    
     – Не могу, – я постаралась сказать это максимально огорченно, – я занята.
     – Ааааа, – разочарованно протянула она, – у тебя такая напряженная жизнь, такая необычная, не как у всех.
     Я в очередной раз подивилась ее чутью и запротестовала смущенно:
    
     – Ну что ты выдумываешь, Триша, какая необычная жизнь?!
     – А ты считаешь обычным, когда поклонники грозят тебя застрелить и целыми днями дежурят возле твоей работы, чтобы объясниться?
     – Да не поклонник он! Сейчас я тебе все объясню. Он обидел свою девушку, а я случайно это узнала, он же боится огласки и ловит меня, угрожает, чтобы я молчала.
     – А что он ей сделал? – глаза у Триши загорелись.
     – Она ждет ребенка, а он не хочет его признавать и помогать ей.
     – Вот гад!
     – Да. А теперь я боюсь, как бы он чего с ней не сделал – он ей угрожал.
     – В полицию...
     – Она не хочет: ей стыдно. Родители ее из дома выгнали, перестали платить за колледж и вообще давать ей деньги. Ее исключили из колледжа и велели уезжать из кампуса. При этом у нее сильный токсикоз и ни копейки денег, а работать она не может.
     – Ничего себе! – выдохнула Триша. – Надо помочь девочке.
     – Я тоже так считаю, поэтому и не могу идти сегодня в кино.
     – Слушай, – Триша замялась, – а можно я с тобой? Надоели мне все эти свидания, киношки, дискотеки, рестораны...Как будто дома нельзя поесть, – вдруг с ожесточением произнесла она, словно бы заканчивая одной ей слышный спор с кем-то невидимым.
     – Да, конечно, – обрадовалась я, – ты мне очень поможешь. Только, Триша, придется тебе съездить домой и переодеться. Нам нужно, на всякий случай, быть как можно незаметнее в кампусе. У тебя джинсы есть? А свитер неяркий? Ну, и куртка с капюшоном, желательно не красная и не розовая. Да! И обувь! Если нет кроссовок, то сапоги или туфли на низких каблуках. Макияж сними, бижутерию тоже.
     – Есть, мэм! – дурашливо ответила мне Триша.
     – Ты после работы езжай домой, а часов в восемь мы с тобой встретимся и поедем в кампус.
     – На чем?
     – Что – «на чем»?
     – Поедем на чем?
     – На автобусе.
     – Может быть, на моей машине?
     – У тебя есть машина?
     – Ага. Фольксваген «жук».
     – Господи, где ты взяла этот антиквариат?!
     – Купила по дешевке у одного хмыря, а где он взял, не знаю.
     – Пожалуй, на машине будет лучше. Сможем прямо к корпусу, где она живет, подъехать.
     – Ты хочешь ее оттуда увезти?
     – Если она согласится. Сначала нужно ее убедить, что мы хотим помочь.
     – А вы не знакомы?
     – Говорю же, случайно все узнала. Она представления не имеет, что мне все известно.
     – Да, пожалуй, трудновато будет ее уговорить.
     – Пожалуй. Но мы должны. Давай, приезжай на своей машине к той киношке, где мы вчера были. В восемь часов – идет?
     – Идет, – ответила Триша и отправилась в свой архив.
    
     Тришиного «жука» мы поставили у двери из подвала. Я обошла все здание по периметру в поисках запасного выхода и обнаружила эту дверь. Не знаю, зачем я ее искала – видимо, сработали старая привычка и нелюбовь к фасадам и парадным входам, где ты видна всем, идешь, как голая и спрятаться негде.
     Уна, в пальто и сапогах, лежала в своей комнате на незастеленной кровати. Наше с Тришей появление ее, казалось, не удивило. Она находилась в ступоре, внешние раздражители до нее доходили плохо, тем более, что ее то и дело тошнило, она бледнела, лицо ее покрывалось потом, а глаза тускнели все сильнее.
     По дороге в кампус я сказала Трише, что нам будет трудно разместить вещи Уны в «жуке» – ведь наверняка у нее не один чемоданчик, но Триша успокоила меня, сказав, что взяла с собой веревку, и мы привяжем чемоданы к багажнику на крыше машины.
     Однако, никаких вещей я в комнате не обнаружила. В шкафах было пусто, но и чемоданов коробок тоже видно не было.
     – Где твои вещи? – спросила я Уну.
     – На вокзале в камере хранения, – тусклым голосом ответила она. – Я еще днем их на такси отвезла туда. Последние деньги заплатила, у меня только и осталось, что на автобус до кампуса. Назад в город придется пешком идти, – последние слова она произнесла со смешком, больше похожем на рыдание.
     – Не придется, – успокоила ее Триша, – мы тебя отвезем.
     – А зачем же ты сюда вернулась?
     – У нас встреча с Эриком назначена, – так же бесцветно ответила Уна.
    
     Мы с Тришей переглянулись.
    
     – На который час?
     – На девять.
    
     Следовало спешить: встреча с Эриком была, явно, лишней в нашем сценарии.
     Я сказала Уне, что мы отвезем ее в убежище при церкви – идея Триши: ее мать ходила в эту церковь, и Триша хорошо знала священника и женщин, работавших в убежище. Она даже успела договориться с ними об Уне, так что осталось только Уну туда привезти.
     Видимо, она настолько устала от своих неприятностей, что ей уже было все равно, что с ней будет.
     Когда я сказала, что ей грозит опасность, она только вяло махнула рукой: «Знаю».
     Но к сообщению об убежище отнеслась с легкой искрой интереса, согласно кивнула головой, и я уже, было, стала помогать ей встать, но тут у нее началась рвота, я кинулась искать хоть какую-то посудину, чтобы она не испачкала пальто, а Трише крикнула, чтобы та шла к машине и ждала нас там.
    
     Я обтирала Уне лицо влажным носовым платком, когда какое-то смутное чувство заставило меня выглянуть в окно – и вовремя: по дорожке ко входу в корпус шел Эрик. По всему его виду становилось ясно, что он ужасно пьян и взбешен, встреча с ним не предвещала ничего хорошего, поэтому ее нужно было избежать любым образом.
    
     Дальше я двигалась, как автомат, но очень быстро.
     Сначала я вскочила на стул, наступила ногой на подоконник, чтобы на нем остался след от моих грязных ботинок, затем распахнула окно, в метре от которого проходила пожарная лестница, помогла Уне подняться с кровати, втолкнула ее в пустой шкаф для одежды и сама влезла туда же, причем задвинула Уну в дальний угол, прижавшись к ней, а дверцу оставила открытой: во-первых, мне нужно было видеть происходящее в комнате, а во-вторых, распахнутая дверца шкафа позволит Эрику увидеть, что вещей в шкафу нет, и он не заподозрит, что кто-то в шкафу прячется, потому что какой же идиот, прячась, оставит открытым свое убежище!
    
     Раздался стук в дверь, а затем она распахнулась, и Эрик, шатаясь и поводя вокруг абсолютно бессмысленными глазами, ввалился в комнату.
     Он постоял немного, качаясь, и двинулся к окну. Выглянул из него, наклонился, рассматривая след моего ботинка на подоконнике, еще раз выглянул в окно – теперь он смотрел вверх. Затем влез на стул, оставленный мной у окна ( это у него получилось только с четвертого раза), кое-как, падая и ругаясь, взгромоздился на подоконник и потянулся к пожарной лестнице.
     У меня замерло сердце. Эрик стоял в окне, он сильно качался, рука его тянулась к лестничной перекладине и все не могла дотянуться. Вдруг одна его нога соскочила с подоконника наружу, он взмахнул руками и рухнул вниз.
     Я услыхала глухой удар, а затем – тишина.
    
     Выскочив из шкафа, я подбежала к окну. Эрик лежал неподвижно на сырой после дождя земле. От дорожки его прикрывал ряд кустов, его не скоро должны были найти, нам следовало не зевать и смыться пока не поздно.
     Я выволокла Уну из шкафа, схватила за руку и потащила за собой. Она двигалась, как во сне, но все же мне удалось довести ее до машины, усадить на заднее сидение, и мы поехали.
     Когда я рассказала Трише о случившемся с Эриком, она чуть не устроила аварию – так вильнул руль в ее руках. Но сентиментальничать было некогда, и я велела ей собраться. Она собралась, и мы покатили в город, стараясь убраться как можно быстрее и как можно дальше от страшного места.
    
     Сдав Уну с рук на руки священнику и заведующей убежищем, мы вернулись к машине, и тут Триша заявила мне, что с места не сдвинется, пока я ей не объясню честно все происходящее.
     Я хотела есть, она, как оказалось, тоже была голодна, и потому я пообещала, что расскажу все в ресторане.
    
     – Не нужно – в ресторане! – воскликнула Триша. – Поехали ко мне: мама такой ужин приготовила – пальчики оближешь, а я психовала перед поездкой и есть не могла.
    
     И мы поехали к Трише.
     Ее мама была страшна довольна, что дочь привела такую приличную девушку в гости ( ее слова) и что у обеих «девочек» такой прекрасный аппетит.
     Потом она отправилась спать, а мы с Тришей ушли в ее комнату, и я рассказала ей все: о своем бизнесе, о родителях, об Эве и ее семье, о Смайлзах и Але Боровски – все рассказала о себе. Впервые в жизни. Не слишком знакомому человеку.
    
     ЧЕГО НЕ ЗНАЛА ГЕРОИНЯ,
     или ВСТАВКА № 4.
    
    
     Чарлз Миллер терпеть не мог своего работодателя, друга и партнера Колина Трейси.
     Он был честен с собой и вполне отдавал себе отчет, в том, что его неприязнь питается завистью к Колину, этому везунчику, который не был лучше Чарлза, отнюдь, но несмотря на это почему-то был осыпан милостями фатума, хотя ничем этого не заслужил.
     Колин родился в богатой семье – со всеми вытекающими из этого факта последствиями, и то, что он был очень добр и предан Чарлзу, того только раздражало: Чарлз терпеть не мог оказываться объектом милостей богачей, они унижали его тем более, что обойтись без них он не мог.
    
     Познакомились они в колледже: оказались соседями по комнате, что было мучительно для Чарлза. Все вещи Колина, начиная с мыла для умывания и заканчивая автомобилем, – всё было отменного качества и свидетельствовало о материальном превосходстве их владельца не только над соседом по комнате, но и, пожалуй, над доброй половиной студентов колледжа.
     Родители Колина были милейшими людьми, приезжая навестить сына, обязательно привозили подарки и для Чарлза, требовали, чтобы он шел с ними и их сыном обедать или ужинать в какой-нибудь дорогой ресторан, приглашали на каникулы и праздники в свой огромный дом, полный дорогих вещей, картин, антиквариата и слуг ( которых Чарлз тоже терпеть не мог, потому что им нужно было давать чаевые), и даже один раз взяли его с собой в плавание на своей новой яхте, один вид которой ранил сердце Чарлза, и эта рана отравила чудесное путешествие.
    
     Деньги и безмерная любовь родителей не испортили Колина. Он был добрым, вежливым и порядочным парнем, напрочь лишенным высокомерия богатых деток. Его искреннее добросердечие раздражало Чарлза чрезвычайно: он не хотел верить в эту искренность, считал ее игрой ради популярности и душевного комфорта, долго ждал от друга какого-нибудь подвоха, а не дождавшись, раздражался еще больше.
     Но Колин, казалось, совершенно не замечал его раздражения, скучал без него на каникулах, радовался при встречах, пытался, стараясь сделать это незаметно, поддержать Чарлза финансово.
     Чарлз принимал эту помощь, злился на приятеля за нее, злился на себе за беспринципность, а Колин все не обращал внимание на это постоянное кипение недоброжелательности рядом с собой и вел себя с Чарлзом как с самым близким и дорогим человеком.
     Оба они учились прилежно и даже не прилежно, а яростно; оба числились лучшими студентами курса, и оба знали, что Чарлз пятьсот очков форы даст Колину: его талант мог не увидеть разве что слепой, тогда как Колин брал свое лишь прилежанием и методичностью.
     И только слепой мог не увидеть, как восхищается Колин талантом друга, ничуть ему не завидуя, искренне и открыто.
    
     Чарлзу прочили большое будущее, но он-то знал, что его будущее, каким бы великим оно ни было, не принесет ему такого положения, какое было у Колина по самому факту его рождения.
     Ему, Чарлзу, предстоит тяжелая работа, драка за место под солнцем, чтобы войти в тот круг, где Колин уже больше двадцати лет вращался, не приложив к этому никаких усилий.
     И если даже Чарлзу удастся осуществить все честолюбивые мечты, никогда он в этом круге не станет до конца своим, потому что в детстве не плясал с этими людьми под рождественской елкой, не учился с ними в закрытой школе, не ухаживал за одними и теми же девочками, не пил с ними свой первый виски.
     Чарлзу Миллеру не за что было любить своего друга, работодателя и компаньона Колина Трейси.
    
     Вот и компаньонство это...Такое же унизительное, как и все дары Колина.
     Чарлз окончил колледж первым, а Колин, несмотря на все его усердие, всего лишь вошел в первую десятку.
     Но Чарлзу пришлось как можно быстрее найти работу в небольшом рекламном агентстве, где все его идеи хозяин встречал в штыки, заставляя работать над своими неуклюжими и глупыми разработками, тогда как Колину отец дал денег на создание собственного бизнеса.
     Чарлз узнал об этом, из письма: Колин просил его приехать и возглавить дизайнерский отдел его новенького с иголочки рекламного бюро.
     Чарлз в бешенстве изорвал письмо и хотел ответить грубым отказом, но Лилли, как назло, именно в тот день сообщила ему о беременности, так что пришлось гордыню смирить и с благодарностью принять щедрое предложение Колина.
    
     Жизнь его изменилась волшебным образом. Теперь он генерировал идеи, а другие работали над их осуществлением и внедрением.
     Колин проявил недюжинный деловой талант, репутация бюро росла, все более серьезные фирмы заказывали у них рекламу, и однажды Колин пригласил Чарлза на ланч, за которым предложил ему долю в бизнесе.
     Чарлз оторопело слушал его и не знал, как реагировать.
    
     – Ты пойми, – говорил Колин, – мне нужен верный человек рядом, на кого мне положиться, как не на тебя?
     – Но я и так на тебя работаю.
     – Это совсем другое дело. Я не хочу, чтобы ты работал на меня. Ты мой друг, я хочу, чтобы ты был моим партнером, чтобы в один прекрасный день ты бы не пришел ко мне и не заявил, что уходишь к другим или что открываешь свое бюро.
     – Скажешь тоже! Свое бюро! Откуда у меня деньги на свое бюро?
     – Ну, уйдешь к кому-нибудь.
     – От добра добра не ищут. Ты, вообще, понимаешь, что собираешься сделать? Ты ведь у своих детей отнимаешь часть наследства в пользу чужого дяди!
     – Ты не чужой дядя, ты – мой лучший друг. Дети мои, судя по всему, дизайном и рекламой заниматься не будут. Ты же знаешь, Мики кроме скрипки ничего видеть и слышать не хочет, Кэти собирается всерьез заниматься математикой, ей на дизайн и рекламу наплевать, а Пол... – Колин замолчал – его горло перехватил спазм, Чарлзу тоже стало не по себе, и он отвел глаза.
     Младший сын Колина родился с ДЦП, будущее его виделось совершенно туманным, а пока семья тратила бешеные деньги на его лечение.
    
     – Ты пойми, – втолковывал Колин Чарлзу, – мы ведь все под богом ходим. А случится со мной что-нибудь – что с бизнесом будет? Джен совершенно ничего в нем не понимает да и когда ей разбираться, если она с Полом непрерывно возится?! Конечно, умри я, по миру они не пойдут, но этого мало, нужно, чтобы рядом был свой человек...
     – Ты что это себя раньше времени хоронишь, – прервал его Чарлз, – с ума сошел?!
     – Да нет, это я так, гипотетически, – смутился Колин, – хотел дать более выпуклое обоснование своему предложению.
     – Да уж, выпуклое, – пробормотал Чарлз, – ладно, я согласен, готовь документы. Только ведь денег для взноса у меня нет.
     – А я что-нибудь говорил о деньгах?! – возмутился Колин, и на этом ланч закончился.
    
     Чарлз и Колин были друзьями не только на работе, они очень тесно общались семьями. Лилли, жена Чарлза, любила и сочувствовала обоим – и Колину, и его жене Джен. Догадываясь об отношении Чарлза к Колину и его богатству, она не один раз обращала внимание мужа на болезнь их младшего мальчика, служившую доказательством, что деньги не всесильны и что богатые люди так же не застрахованы от неприятностей, как и бедняки.
     «Да, да! – раздраженно отвечал ей муж. – Богатые тоже плачут, знаю, сто раз слыхал. Но плакать, когда твой счет по швам трещит от денег как-то легче, чем когда не знаешь, чем платить врачам – ты станешь возражать?»
     Она не возражала. Она никогда ему не возражала. Еще в колледже она все поняла про него и его друга и решила для себя самой, что это не ее дело, что вмешиваться нельзя, нужно только сделать так, чтобы хоть дома он мог расслабиться, отвлечься и отдохнуть от этой извращенной дружбы.
    
     После заключения партнерского договора, финансовое положение Чарлза заметно улучшилось. Он купил дом в богатом пригороде, сменил машину, оставив свою старую жене. Детям стали покупать больше игрушек, они учились верховой езде, а на летние каникулы их возили в Европу...
     Казалось бы, осуществляются все мечты и достигнуты все цели, однако Чарлза его жизнь не радовала, она с каждым днем становилась все невыносимей.
    
     Ему было мерзко его благосостояние, полученное на халяву да еще и от человека, которому он так завидовал и так не любил. Благодеяние Колина лишили Чарлза очень важного ощущения, заставляющего человека жить в движении и не сидеть под деревом в ожидании падения спелого плода – это было уважение к себе и своей работе, горделивое удовлетворение самим собой, тем, что плоды труда служат родным и близким, делают их жизнь более комфортабельной и полной.
     Чарлзу нечем было гордиться: он не зарабатывал деньги, он получал подачки, ежесекундно опасаясь, что у Колина изменится настроение, и он эти подачки отнимет.
     Жить так было просто невозможно, он стал желчным и сварливым, жена часто плакала после его наскоков на нее, дети стали держаться подальше от отца – нужно было что-то предпринять, но что мог предпринять он, полностью зависящий от денег своего друга-врага?
     Ему так омерзительны были эти деньги, что он не делал никаких накоплений, семья тратила все до последнего цента, и, если бы вдруг кто-нибудь из них серьезно заболел, им нечем было бы платить за лечение.
    
     Единственное, что он позволил себе сделать – это накопительные программы для оплаты образования детей, но он то и дело без удовольствия вспоминал об этих деньгах и жалел, что сдался слезам жены, умолявшей ее хоть как-то обеспечить будущее детей. Он не знал, что она думает о произошедших с ним переменах, но видел, что они ее потрясли. Она замкнулась в своем потрясении, и один бог ведал, что там творится, в ее мозгу, под сенью молчания и недомолвок, которыми они отгородились друг от друга. Чарлз прекрасно понимал, что результаты ее молчания могут сказаться на их жизни в любой момент и страшился потенциальных катаклизмов, но говорить на эту тему с женой не спешил: не мог он внятно объяснить свою ненависть к человеку, который в глазах окружающих выглядит его благодетелем. Как объяснить, что именно благодеяние и невыносимо?! Сочтут свиньей неблагодарной – и все.
    
     Нужно было срочно выбираться из сложившейся ситуации, пока он окончательно не потерял жену и не стал чужим детям, и Чарлз лихорадочно изобретал то один, то другой способ избавления он Колина.
    
     Идея родилась в тот день, когда стало известно, что их бюро выиграло тендер на громадный проект, и Чарлз стал разрабатывать операцию своего освобождения от Колина и обрушения бизнеса, ставшего камнем на его шее.
     Свобода! Пусть без поездок в Италию и Швецию, пусть с подержанным автомобилем и в квартире вместо виллы – зато на свои деньги и в любви с женой и детьми.
     Он был готов на все ради этой свободы – даже на убийство.
    
     КОНЕЦ ВСТАВКИ №4.
    
     Тиша заглянула в дверь и поманила меня пальцем. Обеденный перерыв только что начался, народ потянулся из бюро, рассредотачиваясь по окрестным кафе и ланчонетам, мы с Тишей тоже вышли на улицу.
     Вчерашние события цепко сидели в памяти, от страха слегка зябла голова ( а может быть, просто на улице было холодно?), но мысль, что Эрик не набросится из-за угла, действовала успокаивающе, и я начала расслабляться.
     До меня не сразу дошло, что у Триши озабоченное лицо, а в руке она держит газету, хотя совсем недавно заявила, что она в жизни еще ни одной газеты не прочла и не собирается делать это впредь.
    
     – Что-нибудь случилось? – спросила я.
     – А то! У тебя амнезия, что ли?! Забыла вчерашнее?
     – Почему забыла? Ничего я не забыла, но к нам оно никакого отношения не имеет, так что в скором времени надеюсь забыть.
     – Не надейся! – и Триша протянула мне газету, свернутую так, чтобы сразу было видно сообщение отдела криминальных событий.
    
     «Убийство или несчастный случай? Преступление в кемпинге. Будушая элита развлекается, уничтожая друг друга» – и так далее, прочие глупости, которые обычно пишут газетчики.
     Я скептически хмыкнула, но, вчитавшись в текст заметки, примолкла.
     Газета сообщала своим читателям, что в университетском кемпинге был обнаружен труп молодого человека, явно вывалившегося ( или выброшенного) из окна женского общежития. Что человек этот был опознан одной из студенток как друг ее бывшей соседки по комнате, исключенной из университета и покинувшей кемпинг в день гибели потерпевшего. Что полиция разыскивает эту девушку, которая исчезла неизвестно куда. Что ее исчезновение может быть связано с еще одним преступлением. И что – самое главное в этой галиматье – что полиция разыскивает серый фольксваген-»жук», который был замечен возле черного хода женского общежития приблизительно в то же самое время, когда погиб или был убит потерпевший. Полиция пытается связать этот автомобиль с происшествием из-за свидетельских показаний: не менее десятка студентов заявили, что раньше никогда этот автомобиль в кемпинге не появлялся. Эти заявления позволяют заподозрить связь между таинственным «жуком», гибелью молодого человека и исчезновением его невесты. Полиция не исключает версии похищения с последующим требованием выкупа девушки.
     Далее были напечатаны фотографии Эрика и Уны.
    
     Я посмотрела на Тришу. Мы с ней сидели над тарелками, но кусок в горло не лез, и еда разочарованно стыла и теряла привлекательный вид.
    
     – Что делать будем? – спросила Триша.
     – Нужно перекрасить «жука». Они сосредоточатся на серых, если перекрасим, на твой и внимания никто не обратит. Только нужно как-нибудь позабористей расскрасить – фиолетовый в желтый горошек, например. В этом роде.
     – А ты умеешь красить машины?
     – Не умею, но это не важно. Нужно просто знать технологию, а технологию можно найти в Интернете. После работы идем в интернет-кафе.
     – Зачем? У меня дома есть компьютер!
     – На домашнем компьютере не должно быть ничего такого, что может навести на тебя подозрения в нарушении закона. Так что забудь о совем компьютере!
     – Ой, а мне и в голову не пришло.
     – Ты не одинока. Очень многим не приходит, а потом они удивляются, почему их в тюрьму засадили.
     – Не пугай ты меня!
     – Я не пугаю, я веду разъяснительную работу.
     – Ну хорошо, – покорно сказала Триша, – сама я на тебя напала – сама и обороняться буду.
     – От меня?!
     – От ситуации!
     – От ситуации вместе будем обороняться. Ты что думаешь, я тебя брошу, а сама в тишине отсижусь?
     – Ничего такого я не думала, я тебя впутывать не хочу.
     – Здрасьте-пожалуйста! Кто кого впутал-то?!
     – Сама я впуталась. Скучно, понимаешь? Работа-свидания-кино-ресторан-танцульки-мама ворчит-распродажи-дешевые шмотки...Всю жизнь так? Ну, замуж выйду или так рожу – вместо танцев и ресторанов будут дети, а что я могу детям дать? Ни жизни интересной, будут так же, как и я, по киношкам и дискотекам шлендрать, если чего похуже на свой зад не найдут, ни денег, ни идей – у меня самой их нет...Так ради чего жить-то? Ведь мне эти все свиданки до визга надоели! Ты думаешь, у меня хоть один стоящий парень был? Все придурки. Выпить, подраться, девку потискать, гамбургер сожрать, футбол посмотреть...Они даже разговаривать не умеют. «Детка, дай мне шанс, ну я ему вмазал, ты в таком порядке, я от тебя балдею, пятьдесят монет заплатил...» Уууу, – вдруг почти завыла она. Люди за соседними столиками начали оглядываться, и я поспешила успокоить Тришу.
     – Триша, я не знаю, что тебе сказать. Я вообще ни разу в жизни на дискотеке не была, а кино только с дисков смотрю.
     – Не была на дискотеке?! – слезы у Триши немедленно высохли, она с веселым недоумением смотрела на меня.
     – Не была. Времени не было – училась. Да знаешь, интереса тоже не было. Видела я этих молокососов, которые из себя самцов корчили – на занятиях, а особенно, на экзаменах, гонор с них слетал, потели, мямлили, чушь городили. А в промежутках – куда там! Коннаны-варвары! александры македонские, давиды без голиафов...Герои, одним словом. О чем бы я с ними разговаривала?! Была парочка более или менее, да и те не фонтан. Я вот не понимаю, из этих болванов получаются мужики, которые потом в семьях у себя цари и боги, жены на цырлах перед ними ходят и детей строят перед папашами. Откуда у них такая сила берется, у мужиков этих?!
     – Да ниоткуда. Нет у них сил. Просто девок так воспитывают, что без мужа она ничто, вот те и начинают прынцев ублажать, чтобы только женились. А потом так по сценарию и идет, все привыкают: и прынц, и его жена-подстилка.
     – Ох, не хочу я этого!
     – А секс?
     – Я тебя умоляю! В наши дни все купить можно.
     – И мужика?!
     – Спрашиваешь!
     – Опасно.
     – Если с умом, то ничего страшного.
     – А любовь?
     – Ты ее часто встречаешь? Или может быть, сама любишь?
     – Иногда думаю, что люблю.
     – Долго?
     – Чево – «долго»?
     – Думаешь так долго?
     – Ой, один раз было очень долго – года полтора. Потом он моей подруге под юбку полез, она его приложила, так он на меня разобиделся, что подруги у меня такие невежливые, и ушел.
     – Я торчу!
     – Ага. Я тоже тогда заторчала даже без травы. Через три дня вернулся, да только его на площадке чемодан ждал. Квартира-то моя была.
     – Да я смотрю, ты богачка! Машина, квартира...
     – Квартиры уже нет. Родственник попал в беду, нужны были деньги, так я ее продала.
     – Понятно. Ну, раз ты только при машине осталась, давай решать, что мы с ней сделаем.
     – Знаешь что, – сказала Триша медленно, – к черту эту машину. Не будем перекрашивать. Давай, мы ее разобьем где-нибудь в безлюдном месте и бросим. А сами из города смоемся. Что нам здесь? Тебе в бюро работать не дадут. Мне кажется, главный дизайнер что-то такое против тебя замыслил, что может плохо обернуться. Ты ему нужна и нужна для чего-то опасного. Он ведь тебя за кого держит? За тихоню, трусиху, дурочку, не знающую жизни. Ты ему в качестве жертвы нужна, думаю, он тебя специально выбрал, когда на работу принимал.
     – Но-но, – сказала я, – я хороший дизайнер.
     – А я спорю? Только ведь на конкурс приходили знаешь какие люди? Их в приемной не держали, в кабинет хозяина приглашали. Я знаю, потому что архивные папки им носила. И всем им отказали – вот специально для тебя!
     – Так может быть, им была нужна свежая голова? – но возражала я уже машинально. Я и сама уже пришла к тому же выводу, Триша озвучила мои мысли, от чего они стали пугающе достоверными и требовали скорых и решительных действий.
     – Ладно, Триша, ты права. Давай думать, где и как от машины избавимся.
    
     ЧЕГО НЕ ЗНАЛА ГЕРОИНЯ,
     или ВСТАВКА № 5.
    
     В баре рядом с бюро появился новый бармен. Ал не был любителем выпивки, но иногда приходилось изображать из себя выпивоху, так что в этом баре он бывал довольно часто. Иногда он приходил сюда после работы и сидел час-другой, лишь бы не ехать домой и не видеть ледяное лицо отца и растерянный взгляд матери, не понимавшей, почему у мужа и сына так испортились отношения.
     Новый бармен был, приблизительно, ровесником Ала. С посетителями он держался казенно-доброжелательно, но Ал ему, явно, нравился: если у стойки толпились жаждущие, он, не обращая на них внимания, принимал заказ у Ала, вгоняя того в смущение.
     Бар не всегда бывал переполнен, в этих случаях Эрик – нового бармена звали Эриком – скучливо перетирал стаканы и рюмки, время от времени бросая взгляд на подвешенный к потолку телевизор, показывавший всегда одно и то же: бокс, бейсбол, сумо или бои без правил.
     Ал в такие дни присаживался к стойке и они с Эриком болтали о всякой ерунде: кто какую марку пива любит, за какую команду болеет, какой фильм смотрел на прошлой неделе и понравился ли он, травили анекдоты – просто сыпали словами, без эмоций, без попыток сблизиться, заполняли возникшую паузу, не более того.
     Но все изменилось, когда однажды в такой же пустой вечер к стойке бара подошла девушка и молча уставилась на Эрика.
     Ал увидел, как мгновенно изменилось лицо бармена, до той минуты расслабленное и улыбчивое. Эрик весь подобрался и, словно бы, похудел. Глаза смотрели на девушку одновременно беспомощно и зло, нижнюю губу Эрик закусил, и Ал ожидал, что вот-вот из нее потечет кровь, но не дождался: Эрик вдруг вновь расслабился и спросил мягким голосом:
    
     – Чего ты приперлась, детка? – тон вопроса и его содержание так не вязались друг с другом, что Ал даже вздрогнул и решил отойти от стойки, но Эрик сказал ему с той же мягкой интонацией: – Не уходи, это ненадолго.
     Но Ал не остался. Ему совершенно не хотелось оказаться свидетелем сцены. А что сцена Эрику обеспечена, было видно невооруженным взглядом.
    
     Девушка даже и не взглянула на него. Она в упор смотрела на Эрика и выглядела не самым лучшим образом, хотя, видимо, в других ситуациях могла считаться красоткой. Небрежно причесанные волосы, мятый плащ, кроссовки, лицо без макияжа, бледное, даже болезненное – она плохо следила за собой и за своей речью тоже, потому что стала говорить Эрику невозможные вещи. Ал никогда не слыхал, чтобы девушки говорили такие слова да еще при посторонних.
     Он поспешил сесть за столик как можно дальше от ссорящейся парочки и стал лениво думать, зачем это люди женятся, если даже в пору разгара страсти они не в состоянии понять друг друга и договориться.
    
     Между девушкой и барменом шел напряженный злой диалог, оба, казалось, были готовы вцепиться в глотки друг другу и чудом держались на грани, отделявшей их от того, что в полицейских протоколах называют «нарушением общественного порядка».
     Судя по их лицам ( Ал исподтишка посматривал в их сторону), девушка брала верх, пока, наконец, Эрик не обмяк. Она с торжествующим видом сказала ему что-то короткое, он кивнул, и странная девица удалилась восвояси, не преминув удариться плечом о косяк входной двери.
     Ал посидел еще несколько минут за столиком, чтобы у Эрика было время прийти в себя, затем подошел к стойке, жестом показал, что хочет еще порцию выпивки ( лишнюю для него, но ситуация требовала изменить правилам, которые он сам для себя установил) и сел на высокий табурет.
     Он молчал, пока Эрик смешивал коктейль, молча принял бокал, молча сделал первые пару глотков и лишь потом спросил:
    
     – Что, проблемы? Могу помочь?
     – Да кто тут может помочь! – вызверился Эрик, но тут же спохватился и стал извиняться: дескать, нервы на пределе, итак жить нелегко, так еще эта сука плешь проедает.
     – А что, случилось, собственно? – Ал был сама доброжелательность и участие.
     – Залетела – что еще может случиться, – нехотя ответил Эрик. Он чувствовал себя униженным, пытался это скрыть, но у него это плохо получалось.
     – Так что за проблемы? В наше-то время! День в клинике – и опять целка!
     – Клиника башлей стоит, а у меня пока нет столько. Я ведь всего-то второй месяц работаю, живу с семьей брата, отдаю на хозяйство долю, остаются слезы. И потом, она не хочет в клинику, она хочет, чтобы женился, курва! А я даже не уверен, что это от меня – все были пьяными вдрабадан, я и не помню, было у нас чего или нет.
     – Жениииился, – протянул Ал. – Она думает, женитьба не стоит денег? Думает, клиника дороже?
     – Католичка она, вот и весь ответ. Они же на всю голову чокнутые, католики эти.
     – Ну, а если ей серьезные отступные предложить? Может быть, она тогда и от религии своей отступится?
     – Ты издеваешься, что ли?! – взъярился Эрик. – У меня на паршивую операцию башлей нет, а ты про какие-то отступные талдычишь! Где я их возьму?!
     – Есть возможность хорошо заработать. Очень хорошо, – Ал голосом подчеркнул это «хорошо». – Столько, что хватит и девке пасть заткнуть, и себе останется.
     Эрик стал внимательно смотреть на него. Видно было, что в его мозгу все закрутилось, заскрипело, вовлеклось в трудную работу для решения мучительного вопроса: издеваются над ним или же этот шикарно одетый парень не врет и в самом деле может помочь.
     – Я понимаю, ты не можешь сразу мне поверить, – негромко промолвил Ал, – но, клянусь, тебя мне небо послало: я уже сколько времени ищу подходящего человека, да разве ж теперь можно кому-то доверять?! Ты – дело другое. Видно сразу, что парень ты настоящий, крепкий, партнера не продашь, дело выполнишь четко. Ну, а те, кто платит, не оценить такое поведение не смогут.
     – Убить кого надо, что ли? – хрипло спросил Эрик. – Так я не по этим делам.
     – Убить – это будешь решать ты. Если клиент слишком достанет, сможешь не сдерживаться. Но задача не убить, а очень испугать. Так испугать, чтобы сам смылся куда-нибудь. Мы ему не дадим смыться, но нужно, чтобы он этого захотел, понимаешь?
     – Нет.
     – Ну и ладно, в процессе поймешь. Так что? Берешься?
     – Подумать нужно.
     – Подумай. Я завтра к тебе зайду – ответ должен быть готов. – с этими словами Ал допил коктейль, кивнул Эрику, остолбенело глядящему на него, и вышел из бара, с неудовольствием понимая, что перебрал и теперь остается только ехать домой – в постель.
    
     КОНЕЦ ВСТАВКИ №5
    
     Мне предстояло трудное дело: нужно было встретиться с Эвой и ее родителями и каким-то образом объянить им свой отъезд.
     Никакой логики в моем поведении, на посторонний взгляд, не было! Только-только устроилась на работу, куда хотела, получила серьезное задание, которое могло вывести меня в люди – и вдруг, привет! – уезжаю. Зачем? Почему? Куда?!
     Я ломала голову, придумывая ответы на все эти вопросы, но мои изворотливость и способность фантазировать на заданную тему сдохли в одночасье, а как их воскресить, я не знала.
    
     Так и не придумав, что буду врать, я позвонила Эве, предупредила, что приду вечером, и, с наступлением темноты, уже входила в их кухню, как всегда до смерти напугав Кончу.
     Все сидели за столом, но никто не ел – видимо, ждали меня.
     Извинившись за опоздание, я села перед приготовленным для меня прибором, и Конча подала еду.
     Разговор поначалу шел ни о чем. Меня распрашивали о новорожденном младенце, мать которого я «заменяла» его братьям и сестрам, о работе, Эва рассказывала что-то о своей диссертации, Юджин отпускал шуточки, а Маргарет донимала меня вопросами о здоровье, питании и режиме дня, но вдруг Эва вскрикнула, поперхнулась водой, которую как раз пила, и, поставив стакан на стол, начала вытирать блузку салфеткой, приговаривая при этом:
    
     – Господи, ну что за память! Как я могла забыть!
     – Эва! – прикрикнула Маргарет, – Ты не могла бы вести себя потише? Что ты забыла?
     – Рассказать забыла! О Рэнди – ты его помнишь? – вопрос был обращен ко мне.
     Еще бы я не помнила! Все мои неприятности, если не ошибаюсь, начались с появлением этого Рэнди, черт бы его побрал! Но я сделала вид, что не понимаю, о чем идет речь:
     – Рэнди?
     – Ну да! Мы ехали в машине, а ты шла по улице, и я тебя с ним познакомила. Ну, громила такой, неужели не помнишь? Он еще тобой почему-то сильно интересовался, спрашивал, зачем ты в интернет-кафе ходишь.
     – Слушай, – вмешался Юджин, – это у тебя традиция такая – обязательно говорить о Рэнди, когда мы ужинаем в полном составе?
     – Чего? – непонимающе уставилась на него Эва.
     – Того! В прошлый раз, когда мы приехали, ты уже донимала нас этим Рэнди, которого никто кроме тебя не помнит. Чуть ли не неделю не вспоминала о нем, наконец, мы опять сидим за приятным общим ужином – нате, пожалуйста, Рэнди тут как тут! В чем дело, бэби?
     – Так я о нем всегда вспоминаю в связи с ней!
     – Да? Почему?
     – Потому, что, я уже говорила, он на нее запал. Но он гад, поэтому в прошлый раз я ее уговаривала с ним познакомиться, а сегодня буду отговаривать.
     – Слушай, у меня голова закружилась. Он – гад, и поэтому ты уговаривала ее встречаться с ним? Ничего себе – подруга называется! И что изменилось за эту неделю? Почему ты раздумала сажать ей на шею гада?
     – Ой, папа, перестань издеваться! Неделю назад я не знала, что он гад, а теперь знаю и хочу ее предостеречь.
     – Вот как? Что-нибудь серьезное?
     – Очень серьезное. Два дня назад был день рождения Лив, Рэнди тоже там был: сестра Лив, Сьюзен, запала на него, вот Лив его и позвала. У меня чулок порвался, и пошла в спальню Лив, чтобы снять чулки и пояс, а на площадке двое парней остановились – один, такой, Ал Боровски, у него отец чуть ли не миллиардер, а другой какой-то новенький, я его впервые видела. Так этот новенький сказал Алу, что они коллеги, только он работает в какой-то жутко секретной конторе и что Рэнди его сослуживец, дурак ужасный, а «Стеклянная пирамида» – это его прикрытие, легенда. Ну, как у шпионов бывает, знаете.
     Некоторое время в кухне стояла тишина. Мы пытались переварить услышанное, но, кажется, это получалось неважно не только у меня.
    
     Первой заговорила Маргарет:
     – Я не поняла, почему сослуживец Рэнди так легко открыл этому...как ты его назвала?
     – Боровски?
     – Да, Боровски. Почему он так спокойно заговорил о месте своей работы? Если не ошибаюсь, он под страхом смерти не имеет права разговаривать о своей службе.
     – Мам, я и сама удивилась! Это было похоже на какую-то провокацию. Но зачем? Кому интересен Ал Боровски?! Богатенький сынок, игрок, проигрался так, что, говорят, начал подворовывать. Этого еще никто не доказал, но, знаешь, «то ли он украл, то ли у него украли, но осадочек остался» – это про него!
     – А ты его давно знаешь? – мне пришлось приложить усилие, чтобы голос звучал естественно, но Юджин все же быстро и остро глянул на меня.
     – Давно! С ним поочереди все девочки из нашей компании встречались, кроме меня – не люблю шибздиков.
     – А он шибздик? – заинтересовался Юджин.
     – А то! Сто семьдесят четыре – что это за рост?! Он мне по плечо. Когда мы стоим рядом – это клоунада, причем, бесплатная. Нет, в смысле внешности он ничего. Стройный, лицо приятное. Но мне всегда в нем чудилась гнильца, а я люблю людей цельных и прямых. Рэнди, явно, неплохой актер, раз я сама в нем ничего такого не заподозрила. Просто он дурачок, с ним и поговорить-то не о чем, вот я ему отставку и дала. Главное, он не обиделся, сказал, что я права, и опять нашей Мышкой поинтересовался. Он тебя Мышкой называет, – обратилась Эва ко мне, – нашел мышку! Загрызет – не отобьешься.
     – Эва! – вскричала Маргарет, – что ты говоришь?!
     – Я, мам, правду говорю. Наша тихоня за себя постоять может, она молодец, я ее за это очень уважаю. И правильно делает, что не позволяет себя обижать. Жаль, я не с таким характером родилась, выгляжу тупой фифой и ничего с этим сделать не могу. Ведь серьезные мужики на меня внимания не обращают: думают, я гламурная блондинка. Что хорошего?!
     – Это потому, что ты еще своего мужика не встретила, – подала голос я, – настоящий разберется, где ты, а где веяния моды, уверяю тебя.
     – Ты не обиделась? – покаянным голосом спросила Эва.
     – На что? Ты правильно сказала: я за себя постоять умею. Грызть не буду, но и в обиду не дамся, так что все в порядке. Юджин, мне нужно с вами поговорить.
     – Я так и думал, – ответил Юджин, – пойдем в кабинет.
     – Нет, лучше выйдем в сад, – Юджин опять остро взглянул на меня и молча пошел к задней двери.
    
     Больше часа ушло у меня на рассказ о той фанасмагории, внутри которой я оказалась. Юджин слушал меня молча и с каменным лицом. Наконец, я умолкла, и он сказал:
    
     – Я думаю, ты оказалась в центре какого-то расследования спецслужб, связанного с вашим бюро.
     – Чем рекламное бюро может заинтересовать спецслужбы?
     – Не знаю, но связь прослеживается очень четко. Думаю, сослуживец Рэнди зачем-то слил информацию Алу, чтобы предупредить того, но о чем – вот вопрос!
     – Ладно, я не собираюсь распутывать их заговор, у меня жизнь одна, я хочу ее для себя прожить. Я уеду из города, пришла сообщить об этом, но не представляю, что сказать Эве и Маргарет. Уже неделю придумываю, что соврать – я ведь и вам не собиралась правду говорить – ничего не могу придумать.
     – Спасибо за доверие. Уехать – это правильное решение. Куда?
     – Лучше я вам пока не скажу, хорошо? Потом найду способ сообщить.
     – Тоже верно. Деньги тебе нужны?
     – Нет, денег достаточно, я состоятельная дама.
     – Смотри, понадобится помощь, дай мне знать обязательно.
     – Спасибо.
     – А за Эву и Маргарет не беспокойся, я запудрю им мозги.
     – Это ведь в целях их безопасности необходимо, я бы не стала им врать.
     – Я понимаю и ценю твое доверие. Сделаю все, чтобы тебе не помешать, раз уж помочь не могу. Ты зайдешь проститься?
     – Да, конечно. Им показалось бы странным, если бы я внезапно сейчас исчезла.
     – Может быть, лучше тебе сегодня переночевать у нас? Это выглядело бы еще естественее.
    
     Он был прав, и я провела под крышей этого, почти родного мне дома, последнюю ночь, чтобы наутро уехать и больше никогда сюда не возвращаться.
    
     ЧЕГО НЕ ЗНАЛА ГЕРОИНЯ,
     или ВСТАВКА № 6.
    
     Чарлзу до смерти надоели родственники его жены. Он понять не мог, на каком основании ему приходится им помогать. Ну, женился он на этой женщине, ну и что? Он ведь на ней женился, а не на всей ее родне! Но родня эта вела себя таким образом, словно страшно его осчастливила, разрешив Лилли выйти за него замуж. Можно подумать, она их спрашивала. А если бы и спросила... Так бы она и послушалась, если бы все ее многочисленные тетушки, дядюшки, кузены и кузины были против!
     Он еще понимал, что нужно выказывать уважение тестю и теще – все же они родители Лилли, самые близкие её люди, давшие ей жизнь и достойное воспитание, принимать их во внимание было логично и целесообразно.
     Но почему он должен помнить об этой распустехе Дакоте, двоюродной сестре Лилли, жалеть её, входить в её положение – пониманию Чарлза это было не доступно.
     Чарлза вовсе не устраивало то тесное общение с родней жены, которое она ему навязывала.
    
     Ну, уволили её мужика из армии без выходного пособия и раньше времени – так разве ж Чарлз виноват, что тот руки распустил невовремя?! Чарлз – сама корректность, убьет кого – комар носа не подточит, а этот мордоворот на глазах у подчиненных араба завалил! Дурак, что ли, не понимает, что арабы теперь все поголовно персоны грата и лучше их не трогать.
     Чарлз сугубо штатский человек, далекий от политики обыватель, но и то понимает, какие политические и экономические ветры дуют над миром и как легко они сдуют с поверхности планеты каждого, кто повернется к этому ветру неверным галсом. А этот вояка ни хрена не понял, и теперь Чарлз почему-то обязан спасать его семью от нищеты!
    
     Он раздраженно высказал это Лилли, завязывая галстук перед огромным зеркалом в их спальне: они собирались идти к Дакоте на ужин, и Чарлз уже заранее злился, что придется зря потратить время на абсолютно не нужных и не интересных ему людей.
    
     Лилли кротко выслушала его и сказала, что чувствует себя виоватой перед Дакотой: ей так повезло, Чарлз такой молодец, всего добился своими руками, а бедняжка ее кузиночка в таком уже не слишком юном возрасте да еще и при двух детях оказалась в ужасном положении – и все по вине ее недоумка мужа! Лилли сама помогла бы ей, если бы имела возможность, но ведь она сидит дома, деловых связей не имеет, не то что он, Чарлз, ведь он влиятельный человек и знаком с толпой влиятельных людей, так неужели его затруднит потратить пару часов на доброе дело, а Господь его вознаградит обязательно, да и она, Лилли, постарается сделать все, чтобы неприятные ощущения от этого визита были им забыты раз и навсегда...
    
     Лилли умела разговаривать со своим мужем.
    
     Тем не менее, у него все внутри кипело, когда они с Лилли вылезли из своей шикарной машины возле обшарпанного дома Дакоты, куда были приглашены, как понимал Чарлз, с далеко идущими намерениями продемонстрировать ему безвыходное положение семьи, сочувствие к которой должно было подвигнуть его на помощь ее главе. Хотя что это за «глава», который позволил себе довести своих детей до жизни в этой халупе и в этом районе...а уж в какой школе они учатся, можно было и не гадать – в колледж после таких школ не поступают.
     Вот ведь козел, а?! И ведь ничего не умеет делать руками, это заранее понятно, только и знал, что солдат муштровал да в джипе ездил!
    
     Внутри домишко оказался подстать своему внешнему виду: продавленные диваны, замызганные стены и двери, потертый линолеум на кухонном полу ( сколько лет этой развалюхе – кто сейчас пользуется линолеумом?!) – и жалкие потуги придать помещению уютный вид: какие-то дешевые безделушки, из числа тех, что дают в качестве призов в тирах, искусственные цветы под стеклянными колпаками, почему-то вдруг – занавеска из бус, прямиком из тридцатых годов ( может быть, у них и машина времени где-то припрятана – ведь трудно даже представить, что в наши дни кто-то живет, как во время Великой депрессии!)
    
     Ужин был соответствующим обстановке. Чарлз ничего не мог понять. Отец Дакоты был родным братом его тестя, а мать – сестрой тещи. Много лет они были компаньонами – держали мастерскую по ремонту автомобилей: покупали старые развалюхи, восстанавливали их и потом очень выгодно продавали любителям стиля «ретро». К ним даже из других штатов приезжали за эксклюзивными моделями, но они были люди не гордые, не чурались и обычного рутинного ремонта современных машин, и вся эта деятельность приносила им немалый доход.
    
     Почему же у таких одинаковых людей выросли такие разные дочери?!
     Лилли была прекрасной хозяйкой, экономной, опрятной, знающей что почем. Она прекрасно готовила и даже в дни безденежья умудрялась кормить семью сытно и вкусно.
     Дакота – ее ровесница, в детстве они были очень дружны, но потом дороги их разошлись: Лилли уехала в колледж, познакомилась там с Чарлзом, и оказалось, как считала вся ее родня, вытянула выигрышный билет.
     Дакота учиться не стала, потому что очень рано вышла замуж за лейтенанта Смайлза и уехала с ним в один из тех заштатных городков, чье унылое существование оправдывалось лишь наличием рядом военных баз: в этих городках жили семьи офицеров да солдаты в увольнении оставляли свои деньги в их барах и кафе.
     Потом Смайлз оказался в Ираке, потом вернулся, опять оказался в Ираке – и вот, вернулся домой, уволенный раньше времени из армии за жестокость к военнопленным, проявленную им при свидетелях. Даже выходного пособия ему не заплатили, приехал на деньги, выпрошенные женой у ее родителей. О пенсии, разумеется, мечтать не приходилось, да еще оказалось, что его никто не хочет брать на работу, а работать руками он не умел, следовательно, даже слесарем в одной из многочисленных мастерских тестя он не смог бы работать, да и вообще, он ничего не умел, не знал, вот, разве что отдел безопасности какой-нибудь фирмы возглавить...
     Возглавлять никто не приглашал, даже рядовым охранником не брали, лицемеры проклятые! Уж будто все они так обожают арабье!
     Побывали бы они на его месте. А то, конечно, сидят тут в своих шикарных офисах, ездят в сверкающих лимузинах и не задумываются, какой ценой достается миру нефть, на которой арабы сидят своими жирными ж...
     Тут Дакота положила руку на его кулак, которым он уже был готов трахнуть по столу ( «Очень внушительный кулак, – подумалось Чарлзу, – я себе представляю, что такой кулак может довести его хозяина до обвинения в излишней жестокости») – и, на удивление, Смайлз покорно замолчал и занялся содержимым своей тарелки.
    
     Чарлз уныло ковырял недожаренную индейку, с тоской смотрел на комковатое пюре, от тыквенного пирога его чуть не вырвало, и вся эта мука продолжалась долгие два часа, а то и больше.
     Наконец, «ужин» был завершен совершенно невозможным кофе, дети, которые уже довели Чарлза до белого каления неумением вести себя при посторонних, убрались в свои комнаты, женщины удалились на кухню с многозначительными улыбками: «Мужчинам нужно пообщаться», – и хозяин дома, будущий объект забот Чарлза, широким жестом предложил гостю сигару. На лице его держалось самодовольное выражение: и он знает, как принять гостей, вот и бутылка бренди, сигару нужно окунуть в бренди – будет вкуснее...
    
     Чарлз с первого взгляда увидел, что за сигару предлагает ему этот напыщенный болван. Доллара полтора за штуку, купил две штуки у какого-нибудь латиноса – только чтобы пустить пыль в глаза богатому родственнику. Да и бренди не оствлял никаких сомнений, поэтому Чарлз отговорился тем, что ему еще машину вести, и от бренди отказался, а про сигару сказал, что, с любезного позволения хозяина он ее потом выкурит, как-то ему сейчас курить не хочется, он вообще курит мало и только за работой.
     Смайлз нисколько не огорчился отказом гостя от угощения, запалил сигару, налил себе большой стакан бренди и уселся поудобнее в продавленном кресле.
     Чарлза поразил апломб, с которым держался при нем этот неудачник, кажется, не вполне понимавший, что ведь Чарлз может и отказать.
     Искушение отказать было столь сильным, что Чарлзу пришлось напрячься, чтобы взять себя в руки: он не хотел огорчать Лилли, а работа для этого барана у него, в самом деле, была: бюро осталось без начальника отдела безопасности, погибшего в горах, где во время отпуска занимался альпинизмом.
    
     Но Чарлз не собирался сразу откликнуться на просьбы Смайлза. Он решил поводить его по корде, чтобы сбить спесь. Этот идиот не понимал, что родственные отношения – это одно, а служебная субординация – совсем другое, и первое никак не может влиять на второе, тогда как субординация может очень сильно изменять характер отношений.
     Поэтому он сидел с непроницаемым лицом, вдыхал вонь сигары, которую Смайлз курил, демонстрируя райское блаженство, слушал его болтовню – тот рассказывал о своей службе в армии, хвастался, каким он был незаменимым, жаловался на зависть сослуживцев и неблагодарность начальства – и ждал главного разговора.
     Но время шло, а Смайлз так и не приступил к деловой части, и Дакота, со встревоженным лицом, уже несколько раз выглядывала из кухни.
    
     Наконец, Чарлзу все это надоело, он посмотрел на часы и воскликнул:
    
     – О, как уже поздно! Нам, пожалуй, пора. Я и так нарушил свой режим. Лилли! – позвал он жену, – Поторопись, милая, мы уходим.
    
     Лилли и Дакота вышли из кухни и приблизились к мужчинам, испытующе поглядывая на них. Чарлз стоял с невозмутимым видом, уже в пальто, держа в руках пальто жены.
     На Смайлза он не смотрел, а тот вскочил с кресла и стоял возле него столбом, явно не понимая, как же это случилось, что важный гость уходит, а он так ничего у него и не попросил и совершенно не представляет, что же ему теперь делать.
    
     Домой ехали молча, только, уже выпуская Лилли из машины, Чарлз сказал:
    
     – Беспримерный болван! Ты пока ничего им не говори, а через неделю или десять дней – я тебе назову точную дату – скажи, чтобы он пришел ко мне в бюро. Да намекни, что сигар с собой брать не нужно.
    
     Так Смайлз получил место начальника охраны в рекламном бюро «Стать брендом».
    
     КОНЕЦ ВСТАВКИ №6
    
     Как ни странно, жизнь моя после принятого решения никак не изменилась. Я ходила на работу, где на меня почти не обращали внимания. Жила я теперь у Триши, используя свою квартиру лишь изредка.
     Мы с ней вовсю готовились к побегу: перевели ее небольшие сбережения на пластиковые карты, пересмотрели гардероб и полностью сменили его, я разобрала своего «коня» на винтики, всё проверила, заменила то, что нужно было заменить – в общем, привела его в состояние боевой готовности.
     Триша говорила, что, наверное, можно и не уезжать – ведь всё тихо и спокойно.
     Но я знала, что эта тишина и является главной угрозой, потому что в ней прячется враг, он хочет успокоить нас, усыпить, а потом выскочить внезапно, и тогда эта обманчивая тишина исчезнет, но уже навсегда и навсегда мы будем ввергнуты в хаос и шум.
    
     Мама Триши плакала, но дочь не останавливала. Наоборот, всячески поддерживала ее решение, говоря, что сама она в свое время струсила уехать из этого паршивого города, так пусть хоть ее девочка сможет увидеть, как оно там, в других местах.
     Триша тоже глотала слезы, но старалась, чтобы мама их не заметила, да и от меня тоже отворачивалась, если подходила сентиментальная минута.
    
     – Чего мы ждем? – спрашивала она иногда сердито. – Поехали уже!
    
     Но я ждала знака, сама не зная какого. Моя интуиция подсказывала, что ехать сейчас, в этой звенящей тишине – все равно что направить на себя все прожекторы в мире, закричать: «А вот мы, смотрите, мы убегаем!» – науськать на себя всю свору и попасть к ней в лапы.
     Я ждала – чего-то, возникновения какой-то возни, явной или подковерной, но чего-нибудь, что должно было привлечь к себе внимание, когда все повернулись бы к нам спинами, а мы бы воспользовались этим и за их спинами удрали бы подальше.
    
     Я ждала и дождалась.
    
     С утра в бюро царила сдержанная суматоха – так бывает, если нужно сделать нечто важное или случилось что-то экстраординарное, но при этом скрыть неприятность от окружающих.
     Несколько раз главный дизайнер с непроницаемым видом, изобличавшим, кстати, его волнение сильнее, чем если бы он не пытался его скрыть, заходил в нашу комнату и о чем-то расспрашивал то одного, то другого человека.
     Как правило, ему отвечали пожатием плеч, и он удалялся, заметно разочарованный.
    
     Я терялась в догадках до самого обеда, когда, наконец, возбужденная Триша выволокла меня на улицу и, отойдя на значительное расстояние от бюро, выпалила:
    
     – Ал исчез.
     – Какой А... – начала было я, и вдруг до меня дошло, – Боровски?!
     – Ну!
     – В каком смысле – исчез?
     – На работу не пришел, дома его нет, родители в отъезде. Никто его не видел ни вчера, ни три дня назад. Думают, что его, может быть, убили из-за карточных долгов, ну, или похитили, чтобы отец выкуп заплатил.
     – Ни фига себе!
     – Ага.
     – Так его ищет кто-нибудь?
     – Пока нет, главный ваш пока не хочет полицию вмешивать. Нужно убедиться, что парень не завис у какой-нибудь девки и не подставить его папашу – тот ведь не простит в случае чего.
     – И как он собирается это проверять?
     – Ищет частного сыщика...ты чего это дернулась?
     – Так, ничего, – мгновенно остывая пробормотала я. И вдруг до меня дошло: вот он, тот самый момент, которого я ждала! Сегодня пятница, впереди два выходных дня, если уехать прямо сейчас, у нас будет фора в полные трое суток.
    
     Я схватила Тришу за руку и сказала:
    
     – Едем! Я сейчас пойду отпрошусь, скажу, что больна. Ты тоже что-нибудь наплети. Мы должны выехать не позже чем через два часа.
     Триша сначала остолбенела, а потом закивала головой и мы быстрым шагом вернулись в бюро.
    
     Разыграть больную мне ничего не стоило: при моей обычной бледности я и так не выглядела слишком здоровой, так что начальник отдела без лишних вопросов разрешил мне уйти, напутствовав советом обязательно обратиться к врачу.
     Триша наврала своему начальнику, что позвонила мама: у них в ванной прорвало трубу с горячей водой, здоровье, а может быть, и жизнь мамы в опасности, нужно лететь ее спасать. Ее отпустили без разговоров и даже предложили вызвать такси, от чего она не отказалась.
    
     Как я и планировала, через два часа мы с Тришей уже мчались по шоссе прочь от города. Я надеялась до темноты пересечь границу штата, но волнения последних дней утомили нас да и проголодались мы изрядно: ведь остались без обеда, а из-за спешки даже бутербродов с собой не захватили.
     Хорошо еще, что я, предвидя эту спешку, заранее нагрузила Хаммер нашим багажом, так что нам оставалось только переодеться в дорогу. Тришу я отправила прощаться с матерью, а сама поехала на автобусе за своей лошадкой и подхватила Тришу в условленном месте.
     В кожаных штанах и куртках, в темных шлемах мы стали неузнаваемы, так что я очень надеялась на удачный побег. Нам нужно было только добраться до ближайшего международного аэропорта за пределами штата – и мы были бы спасены.
     Я уже давно сделала нам заграничные паспорта на вымышленные имена, так что, если кто-нибудь и начнет выяснять, не покинули ли мы страну, то у него ничего не получится.
     Себе я и водительское удостоверение сделала на всякий случай, но старалась ехать вежливо, чтобы не привлекать к внимания полиции.
     Короче, мы выдержали только пять часов пути, а потом решили все же остановиться и поесть, но после ужина так осовели, что плюнули на все, поехали в мотель, где и проспали благополучно до шести часов утра.
    
     ОСТАЛЬНЫЕ ФИГУРАНТЫ ДЕЛА САМИ РАССКАЗЫВАЮТ О РАЗВИТИИ СОБЫТИЙ И СВОЕМ В НИХ УЧАСТИИ.
    
     ТРИША
    
     Когда я примчалась домой, мамки не было. То ли гулять уфитилила, то ли в магазин, вот ведь невовремя! Шмотки мои Мышка давно увезла куда-то, где она свой мотик ныкала, мне оставалось только мелочи всякие в сумку закинуть: косметику, там, пасту зубную, щетку. Уже через пятнадцать минут я могла бы уйти, да как уйдешь, с мамкой не попрощавшись?! И чего ее именно сегодня понесло куда-то? Не слишком она любит из дома выходить, я с ней даже ругалась, что вечно она в халате, в тапках, неприбранная и не выходит никуда, а она мне возражала, что город этот ей так осточертел за всю ее жизнь, что никакого желания сталкиваться с ним в очередной раз у нее нет.
    
     Я еще покрутилась и поняла, что все, время вышло, пора мотать из родного дома.
     Ну, решила мамке письмо написать хотя бы и уже почти дописала его, как она явилась-не запылилась.
     Вошла в комнату и спрашивает удивленно:
    
     – Ты почему дома-то так рано? Случилось чего?
     – Уезжаю, мам, попрощаться пришла.
     – Как?! – ахнула она, – уже?!
     – Чего – «уже»?! По-настоящему мы еще неделю назад должны были бы смыться, это Мышь чего-то мудрила, ждала удобного момента. Вот сегодня он и наступил, момент этот.
     – Господи, девочка, неужели я тебя больше не увижу?!
     – Вот еще, – с неудовольствием ответила я, – я устроюсь и тебя к себе заберу.
     – Да куда ж я поеду в моем-то возрасте?!
     – Что ты из себя старуху корчишь, а?! Тебе ж всего чуть-чуть за пятьдесят, ты еще столько же прожить можешь – так и будешь здесь сиднем сидеть? Сама же говоришь все время, что здесь тебе надоело, что все ты здесь ненавидишь! В общем, сейчас некогда базарить, ты вот что послушай: всем говори, что я на работе взяла недельный отпуск и уехала куда-то отдыхать, ты забыла, куда именно, куда-то в горы, вроде бы.
     – А если с работы твоей позвонят?
     – Ну, будем надеяться, что раньше чем дня через три не позвонят. А позвонят – удивляйся и говори, что я ведь взяла отпуск и уехала, так чего ж они звонят, раз сами мне отпуск дали. Через восемь дней пойди в полицию и скажи, что беспокоишься, что я уехала на неделю, уже прошло восемь дней, а я не вернулась, ни разу не позвонила и ты уже не знаешь, что делать, не случилось ли чего. Искать меня они начнут через семьдесят два часа, значит, мы с Мышью выиграем одиннадцать суток, за это время мы уже на другом конце земли будем.
     – Неужто за границу уедете?
     – За нее, мам, за нее.
    
     Мамка заплакала, у меня сердце так и сжалось, но что было делать?! Я обняла ее и стала успокаивать и говорить, что очень скоро ее заберу, не придется ей одной куковать, будем жить вместе, никого не бояться, хоть новые места увидим, а то ведь так всю жизнь можно просидеть в болоте и не узнать, какова она – жизнь эта.
    
     Потом я выдралась из ее объятий, и убежала, не смогла больше. Письмо свое сначала хотела забрать и выбросить, но потом оставила: в нем я ей такие слова написала, каких сроду не говорила – пусть хоть прочтет и поймет, как я ее люблю и как хочу, чтобы ей было хорошо.
    
     АЛ БОРОВСКИ.
    
     Это чудо, что я оказался на той вечеринке.
    
     Я не хотел идти, настроение у меня не то, чтобы по вечеринкам шляться, но почему-то все же пошел. Интуиция, что ли, сработала, не знаю. Ну, пошел и пошел, ничего такого я от нее не ожидал. Девок я знал всех и многих довольно близко...ну... понятно, правда? Парни тоже были, в основном, знакомые, только парочка или трое новых – какие-то родственники хозяев, что ли, я не вдавался.
    
     Позже пришел еще один, вовремя пришел, потому что я уже собирался смыться, а тут он меня перехватил, когда я шел из ванной, и спросил, не знаком ли я случайно с неким Рэнди, владельцем фирмы «Стеклянная пирамида». Знаком, ответил я, а что? Тогда этого фраера заинтересовало, где и когда я с Рэнди познакомился. Сразу понятно, что человек не из нашей среды. Мы все знакомы с детства и точных дат наших знакомств просто не существует. Я, в свою очередь, спросил этого любознательного паренька, какого черта он задает все эти свои чертовы вопросы и по какому чертову праву. А он улыбнулся так, знаете, не обиделся совсем на мой запальчивый тон и сказал, что просто хочет меня предостеречь. От чего? Это я его спросил: от чего? Он сказал, что от Рэнди. А почему от него нужно предостерегать? Да потому что он – работник спецслужб, вот почему. И очень рьяный, карьерист, ради карьеры на все готов, а ведь ты, кажется, игрок – это он меня спросил, игрок ли я. Ну, играю и что?! А то, что у меня есть сведения, что Рэнди этот на тебя нацелился. Он какое-то расследование ведет сейчас и считает, что ты ему можешь быть полезен. Так что ты, мужик, не хорохорься и на меня глаза не таращь, а постарайся как-то подстраховаться. Понял?
    
     Понять-то я понял, я не понял, откуда ему известна подноготная Рэнди и чем вызвана его трогательная забота обо мне. Он понимающе улыбнулся и ответил, что работает там же, где и Рэнди, пришел туда недавно, обязательно хочет сделать карьеру, а Рэнди ему мешает, все время лезет на глаза начальству и вообще... Вот он и решил расчистить себе дорогу. Рассекретит Рэнди, постарается, чтобы сведения о его двойной жизни просочились в прессу и при этом поможет людям, которые ни сном ни духом, не подозревают даже, что возле них трется шпион.
     Я у него тогда спросил, почему же тогда он и сам рассекретился, а он хохотнул, так коротко и довольно злобно, у меня даже мурашки поползли по телу, и ответил, что очень рассчитывает на мое благоразумие, потому что, если я его продам, то сильно пожалею об этом, что он сведения о Рэнди мне продает за мое молчание. И спросил, хорошо ли я его понял.
     Еще бы не понять! Я его слишком хорошо понял и еще понял, что умирать буду, а постараюсь этого страшноватенького мальчика никогда больше не видеть и не вспоминать.
    
     Вы знаете, я был не просто ошарашен, меня как будто нокаутировали! Почему-то я ему сразу поверил. И, главное, я понял, почему Чарлз меня на крючок поймал – он, видимо, и сам был на крючке у Рэнди, ему ничего другого не оставалось. Но при чем же здесь Мышка? Зачем она им, вот чего я понять не могу. Но решать эту задачу я не собирался. Это была чужая игра, меня в нее втянули против моей воли, а я в ней оставаться не хотел. Плевать, на какой крючок Рэнди поймал Чарлза, плевать на Мышку... хотя ее, конечно, жалко, она мне нравится, какая-то необыкновенная, не такие, как все эти мои «подружки детства», предупредить ее что ли? Как предупредишь, если я не знаю, где она живет?! Даже фамилии ее не знаю – Мышка и Мышка, ее все так за глаза зовут. В бюро больше соваться нельзя...позвонить... из автомата...да ну, к черту! Обойдутся!
    
     Я тут же сбежал с этой проклятой вечеринки и стал шляться по городу – мне нужно было привести мысли в порядок.
     Первое, что я понял: нужно идти к отцу и все ему рассказать. Самому мне не справиться, а он найдет выход.
     В общем, через пару часов мы летели в самолете отца в Канаду, где нам уже были забронированы места на самолет до Лондона, а из Лондона мы с мамой полетим дальше – в Копенгаген. У отца были какие-то дела в Лондоне, он так и так собирался туда лететь, так что я своим признанием никаких его планов не нарушил, зато он так растрогался моей откровенностью, что даже не обругал меня за то, что я влип в такое дело, даже о краже ручки ни слова не произнес.
     Всю дорогу до Торонто меня трясло, успокаиваться я стал только когда огни аэропорта Пирсона скрылись, темнота обступила наш самолет, который уносил меня от ужаса последних месяцев, причем я был готов больше никогда не пересекать Атлантику в обратном направлении.
    
     Я подозвал стюардессу и велел ей принести мне виски. Мама покосилась на меня, но промолчала, а отец сказал девушке, что раз такое дело, то и он с удовольствием выпьет. "Принесите нам скотч, – уточнил он, – у нас был трудный день, нам нужно расслабиться".
    
     ЭРИК СМАЙЛЗ (если бы он мог говорить)
    
     Когда я этого фраера впервые увидел в баре, я сразу понял, что пить он ни фига не умеет да и не любит, а в бар ходит, просто чтобы выглядеть, как все. Вот этого я понять не могу: на кой фиг тратить деньги, чтобы другим пустить пыль в глаза!
     Не, я понимаю, потратить бабло на крутую тачку или, там, байк навороченный, телку отпадную закадрить...хотя на телку, пожалуй, жалко бабло тратить, какого черта! – пусть радуется, что ваще на нее внимание обратили и удовольствие доставили. Ну, прикид шикарный, пойло дорогое, сигары... Но если от всего этого кайфа не ловишь, зачем тратиться?! Самое важное в жизни – это кайф, только он и стоит бабок, остальное – туфта, никому на фиг не нужная.
    
     А этот лох покупал дорогущий скотч и потом лизал его весь вечер, кривясь и передергиваясь при каждом глотке. На фига, спрашивается?!
     При одном взгляде на него стновилось ясно, что проблем с бабками у него нет. Или папаша богатенький, или сам неплохо заколачивает, а может быть, и то, и другое. Вечно везет не тем, я это уже приметил и бесит меня это ужасно.
     Что за фак! Куда ни сунься – всюду лотерея! И главная лотерея – это предки.
     Повезло тебе, выпал джекпот – получай богатеньких родичей, маму-красотку, пахана делового, загородный дом и все, что дается впридачу к толстому бумажнику, фак его и расфак!
    
     А чего в этом фраере такого, чем он лучше меня?! Да ничем, сразу же видно, что слабак и нюня, такого сломать – раз плюнуть, да только на фига мне его ломать, сдался он мне!
     Правда, я с ним трепался, если в баре народу было немного, он занятный, картежником оказался, рассказывал всякие случаи, какие во время игры бывают, развлекал, одним словом. Вроде даже понравился он мне. Не задавался, как некоторые богатенькие сыночки, нос не задирал, просто себя вел. Честно сказал, что пить не любит: при его увлечении картами пить нельзя, голова плохо работает и пальцы гибкость теряют, – но пить приходится, чтобы белой вороной не выглядеть, вот он и строит такую декорацию, будто бы выпивоха.
    
     Это я понял, белой вороной никто быть не хочет, опасная позиция, нужно уметь маскироваться, я ж сам тоже не показываю, какой я есть на самом деле, очень нужно, чтобы всякая чувырла понимала, кто перед ней стоит. Если тебя вычислил кто, пиши – пропало, ты неопасен, зато это опасно уже для тебя. Кто этого не понимает, те дураки набитые, их даже не жалко.
     А этот, Ал, все верно просек, я его зауважал даже, хотя все равно мне казалось, что он слабак, ничего я с этим сделать не мог да и не особо старался.
    
     Тут еще, как назло, Уна начала меня донимать, даже в бар приперлась, скандал пыталась затеять, хорошо, народу почти никого не было, за стойкой только Ал и сидел, но он слинял за столик, как только увидел, что у нас разговор горячий – что значит, хорошее воспитание чувак получил, это тоже деньги дают, как ни крути.
    
     Ну, выпроводил я ее еле-еле, весь вздрюченный, если бы кто подходящий под руку попался, искалечил бы, клянусь, мне уже плевать было на все: на жизнь, на будущее свое, тем более, что без бабок у меня его все равно не было.
     И тут Ал этот... Мне и самому странно, почему я его ваще стал слушать, а не вмазал, ведь настроение было именно то.
     Но я стал его слушать, и постепенно меня отпускало, потому что он дело мне предложил, стоящее дело, и нетрудное – пара пустяков.
     Девку запугать? Да ради бога! Уж мне ли не знать, как это делается?! Если я даже взбесившуюся Уну все же заткнул, то с какой-то серой мышью справлюсь без натуги, тем более, раз такие бабки за нее платят!
     Вот так я и влип в эту историю, знал бы заранее, мигнул бы и Зануда Кул в два счета вывел бы этого чистоплюя из бара. Но он меня подловил в такой момент...я собраться не успел! И влип.
    
     Девка, и вправду, была похожа на мышку – серенькая такая, невидная, тощенькая, как пацан, даром, что в офисном прикиде с юбкой. Испугалась она меня ужасно, одеревенела вся, хотя в моей пушке ни одного патрона не было. Что ж я, идиот что ли, в людном месте стрелять! Так пушку взял – для понта. И понт удался, она аж побелела, как ствол увидела. А уж когда я ей фотки предъявил, то она и вовсе поплыла. Не знаю, где Ал фотки добыл, но я поржал знатно! Особенно над той, где эта мышь сидит на унитазе с журналом в руках. Умора, я чуть не сдох со смеху! Ал разозлился почему-то, мне показалось, что ему эта затея с фотками не понравилась – вот ведь чистоплюй, а?! За такое дело взялся, так чего уж теперь! Цель оправдывает средства, а если есть возможность поржать, ею нужно пользоваться, не так уж часто веселая минута выпадает, все больше злишься да тревожишься.
    
     Когда Ал мне передал флешку, я не сразу осознал, что мне в руки попал шанс, просто что-то мучать меня стало, покоя не давало, что-то как будто глодало мозг, а что, я никак понять не мог. Ночь не спал, не поверите, чего со мной в жизни никогда не случалось, какие бы передряги я не переживал.
     Но верно говорят, что утро вечера мудреннее – утром меня осенило, я еле до вечера дожил, когда можно было брату позвонить. Он не разрешал звонить к нему в офис, тоже выдрючивался, подумаешь!
     Ему не слишком понравилось, что я хочу зайти: жена его, уродина эта жирная, меня терпеть не могла и вечно ему плешь проедала, про меня гадости всякие говорила и требовала «оградить детей от тлетворного влияния твоего братца-отморозка». Тоже мне, леди! Аристократка задрипанная, на себя бы посмотрела.
     Ну, я ему тогда предложил встретиться на улице где-нибудь, так и порешили.
    
     Он сначала меня и слушать не хотел, еле я его удержал, чтобы домой не смотался. Потом он все же слегонца успокоился и мои слова вроде бы стали до него доходить. А когда он до конца просек фишку, то даже взбодрился и оживел немного. Мы с ним еще побазарили, всякие детали обговорили, и он ваще воспрял духом, я его уже давно таким не видел – с самого возвращения из армии. Все эта мымра его. Укатала мужика, а ведь раньше был орел – и выпивоха, и насчет баб не дурак... Да если я после этого поддамся Уне, сам себя за человека держать перестану!
    
     Поначалу все вроде шло как задумали, настроение у меня улучшилось, тем более, что и Уна не подавала признаков жизни, но что-то вдруг сломалось, я так и не узнал, что именно.
     Только вдруг звонит мне мымра эта, жена брата, и сходу начинает орать:
    
     – Ты, грязный ублюдок, куда ты брата втравил?!
     – Постой, – говорю, – чего ты растявкалась?! Куда я его втравил, что случилось?!
     – Не знаю куда, в гадость и глупость какую-нибудь, ты ж разве на что путное годишься!
     – С чего ты ваще взяла, что его кто-то куда-то втравил, а тем более я? – спрашиваю. А у самого как-то так на душе плохо стало, как будто ее тошнит, а сблевать не получается.
     – А с того, что его арестовали, прямо в офис полицию вызвали! Говори, что за пакость ты придумал!
     – Почему я, лапочка?!
     – Никакая я тебе не лапочка, а что ты придумал, сто процентов – ты ведь рожа уголовная, по тебе давно тюрьма плачет, да только ты-то на свободе, а схватили его...а я знаю, что это все ты, ты, ты! – тут она заревела в голос и бросила трубку.
     Ничего себе новости! Что у них там произошло?! Мышь сегодня должна была вынести флешку с проектом. Мышь! Но не брат! Почему же его арестовали?
     Узнать было не у кого. Ала я не мог спросить об этом: он ведь понятия не имел, что начальник охраны их бюро мой старший брат. Я еще раз порадовался, что не распустил язык и не сообщил ему об этом, хотя пару раз проявил слабость и чуть не начал ему о себе рассказывать да вовремя спохватился, как оказалось, не зря.
     Оставалась только Мышь. Я почему-то был уверен, что она все знает, но когда мы с ней, зареванной и опухшей, встретились на вокзале, сделал вид, что она мне сообщила новость и постарался выудить из нее все, что было можно.
     Но она и сама знала не так уж много, поэтому я велел ей выяснить все подробнее, а сам решил последить за ней, вдруг она стукачка полицейская, кто их знает, этих тихонь, на что они способны!
    
     Ага, последить! Она исчезла! Я приходил к их конторе за час до начала работы, но она ни разу мимо меня не прошла. Вечером я ее тоже поймать не мог, торчал у их поганого бюро целыми днями, но и на обеденный перерыв она не выходила. Ко мне уже охранники начали цепляться, а я ее так и не увидел.
    
     Конечно, я мог спросить у Ала, куда она делась, но не хотел рассказывать ему о брате.
     Так прошли несколько дней, брата уже выпустили до окончания следствия: там что-то странное было, на флешке оказался не тот проект или что-то в этом роде – он и сам не понял. Понял только, что его подставили, но кто и как сообразить не мог, ну, а я тем более не знал, что и подумать.
     Одно было ясно: план наш сорвался, нужно перестроиться и придумать что-нибудь другое. А что другое можно было придумать?! Оставалось только найти Мышь, и представьте себе, я ее нашел, но ненадолго, она опять куда-то делась.
     Это было вечером, я опять не дождался ее у бюро и пошел шататься по городу. Настроение было – хуже некуда, видеть никого не хотелось, карманы пустые, даже сигареты кончились, в общем, один большой абзац.
     Иду это я и вдруг вижу, что останавливается машина, а из него выскакивает Мышь, а за ней – Ал! И она ему что-то зло говорит, он пытается ее удержать, но она вдруг кидается от него бежать в сторону подземки и так, знаете, бежит странно, девки так не бегают – как спецназовец какой или спорстмен-бегун. Совершенно не по-бабьи, у меня просто челюсть отвалилась.
     Ну, этот, слюнтяй-то, кинулся за ней, а там какой-то фургон здоровенный выезжал, дорогу перекрыл, а когда отъехал, Мыши и в помине не было – сгинула куда-то.
     Я тоже за ними побежал, быстро догнал Ала, он аж позеленел, когда меня увидел. Чуть не врезал я ему, тряпке несчастной! Крикнул, что она, небось, к метро подалась, ну и побежали мы туда, но, конечно, никого уже не нашли, черт бы их обоих драл!
    
     А тут опять Уна возникла, опять чего-то требовать стала, обещала напустить на меня каких-то ребят с битами бейсбольными, такое несла, но я видел, что она уже на пределе: из колледжа ее исключили, попросили освободить общежитие, а домой она вернуться не могла, и жить ей не на что...Нужно было срочно что-то решать, и я решил.
     Но когда я пришел в общежитие, ее в комнате не оказалось, хотя ведь мы ясно договорились встретиться здесь. Тут недалеко был лесок, а погода стояла паршивая, поэтому я надеялся, что никто нас не увидит. Она мне сказала, что вещи уже увезла к каким-то знакомым, так что ее еще нескоро стали бы искать, если бы вообще стали. Это была единственная возможность освободиться, другого пути я не видел.
    
     Но ее не оказалось в комнате, окно было нараспашку, а я знал, что рядом с ним пожарная лестница. Как ни пьян я был, но сразу понял, что она по этой лестнице от меня сбежать пытается и что нужно ее остановить, а то мне худо будет.
     И, уже падая спиной вперед, я понял на какой-то короткий миг, что, оказывается, смерть – это ничто большее, чем великое удивление, что так быстро и просто все кончается.
     Тут все и кончилось.
    
     АЛ БОРОВСКИ дополняет.
    
     Я так и не понял, почему Мышка на меня так взъелась. Ну да, я организовал эту травлю, напустил на нее Эрика, но что мне было делать?! Чарлз держал меня за глотку, в любой момент мог меня уничтожить.
    
     Я ведь как думал: ну, допустим, вынесет она этот проект из бюро. Но кто узнает?! А если и узнают – я бы ее спрятал. Мы бы уехали в Европу и никогда больше не возвращались, она бы и не узнала о моей роли в этом деле.
     Почему-то мне казалось, что она обязательно согласится уехать со мной.
     И в тот вечер я ничего такого не планировал, просто хотел провести с ней вечер, поужинать, потрепаться, музыку послушать. А она чего-то испугалась, убежала... И тут Эрик этот кошмарный взялся откуда-то. Я уже не рад был, что связался с ним – опасным типом он оказался, я его даже побаиваться стал.
     Я видел, что Мышка заскочила в бар, и сам туда зашел, чтобы Эрика нейтрализовать: если бы он ее там обнаружил, плохо было бы всем нам.
    
     В баре за стойкой какое-то дубовое бревно сидело, чуть в драку не полезло со мной, а мне и правда, в сортир понадобилось, да он меня не пустил – Мышку, наверное, прятал.
    
     Хорошо, что удалось мне в тот раз Эрика к метро увести, а то он такой возбужденный был, даже и не знаю, что бы он мог с ней сделать, если бы поймал. Кошмарный тип, абосолютный психопат.
    
     Я даже обрадовался, когда вдруг по радио сообщили о несчастном случае в кампусе. Конечно, не по-людски – радоваться чьей-то смерти, но в данном случае эта смерть решала некоторые проблемы кроме одной: как сделать то, чего требовал от меня Чарлз.
    
     Мышка исчезла, а она была необходима как громоотвод.
     Не думаю, что Эрик ее нашел и прибил, не хочу так думать, но а вдруг?!
     Хотя она могла оказаться умнее нас и давно уже смылась куда подальше. И правильно сделала, если так.
     Интересно, встретимся мы с ней еще когда-нибудь? Хорошо бы – встретились.
    
     СМАЙЛЗ-СТАРШИЙ
     ( за него говорит жена – дальше станет понятно почему)
    
     Я всегда терпеть не могла его младшего брата – такой урод! Не в смысле внешности, внешне он как раз ничего, всяким ссыкухам ( да и не только им) вполне мог мозги запудрить. Я говорю «мог», потому что, вы знаете, он ведь умер. Да-да! Какая-то странная история. Толи он вывалился из окна, толи его выпихнул кто-то. Пьяный был, хотя это странно: он хоть и гад был, но пил мало, здоровье берег.
    
     И если его кто выпихнул ( правильно сделал, между прочим, вот уж не осужу такого человека), то кто это мог быть?! И почему в кампусе – чего ему там делать? Он и школу-то еле-еле закончил, куда ему о колледже думать!
     Вот говорят, об умерших плохо говорить нельзя, а что хорошего можно сказать о нем?! Учиться не хотел, работать тоже, из родителей деньги тянул, пока у тех они были, дрался вечно с кем-то...
     А что в армию пошел, так и в этом ничего хорошего не было: жестокий он был, а где ж еще свою жестокость применить можно, как не на войне?!
     Хотя, может быть, это у них семейное? Моего ведь тоже из армии за жестокость уволили, даже выходного пособия не заплатили.
    
     Скотина он, конечно, ни обо мне, ни о детях не подумал, тешил свою черную сторону, вот и дотешился. И братец такой же, да и сын наш, как посмотрю, недалеко от отца и дяди ушел: ведь то и дело сестренку колотит да еще так злобно – руки выламывает, за волосы таскает.
    
     Ох, устала я.
     Мне еще и сорока нет, а я уже старуха. Как Лилли выглядит! Подтянутая, ухоженная, одета хорошо. А ведь в юности у меня фигура была лучше, она мне всегда немного завидовала. Зато сейчас...Я ведь вижу, как она на меня смотрит – жалко ей меня, вот что. И муж мой ей не нравится, он ей сразу не понравился, я это еще тогда поняла, но ради меня она его терпит, да я и сама его уже только терплю, и с каждым днём мне это терпение дается все труднее.
    
     Кто бы мне объяснил, чего это я так рано замуж выскочила! И ведь были у меня парни, классные, не чета мужу. Я ведь хорошенькая была, одевалась красиво, родители ничего для меня не жалели. Чем он меня взял, так и не знаю.
     Правда, я скоро поняла, что глупость сделала, но изменить уже ничего было нельзя: я была на седьмом месяце, а оставлять ребенка безотцовщиной я и помыслить не могла.
     Вот и получила награду: никчемный мужик, ободранный дом, противные дети, ни гроша за душой. И все это за то, что порядочность проявила.
    
     Да противные у меня дети, противные, я и сама это знаю. Они мои, конечно, не отопрешься, но я же вижу, как посторонних людей от них корежит. Раз мои, значит, я в этом виновата, кто ж еще! Я даже не знаю, люблю ли их. Иногда мне кажется, что, если бы я решилась и сбежала от них всех, то и скучать бы не стала, даром, что родила их, еще как тяжело рожала!
     Были бы у нас деньги, можно было бы детей в закрытые школы отправить, все не так глаза мозолили бы, а когда денег нет, то и сидишь друг у друга на головах просто как арестанты в камере. И ненавидишь уже всех без разбора.
    
     Да. Так вот, не успела я порадоваться, что мужа на работу взяли, что хоть какие-то деньги в доме появились, как – бац! – его арестовали.
     Что?! Почему?! Он и сам не знает. Но я уверена, что без этого поганца, без братца его, дело не обошлось.
    
     Муж, пока еще в себе был, немного мне рассказал: какой-то у них там в бюро дорогущий проект делают, он хотел его стащить по-тихому, чтобы заработать, думал предложить конкурентам этого бюро, у него там дружок армейский работает, через него хотел дело провернуть. А тот сказал, что ничего не выйдет, потому что уже и так был скандал с подкупом: вдруг прошёл слух, что фирма эта пыталась подкупить какого-то начальника из бюро, где муж мой работае...работал ( тут она всхлипнула), чтобы тот для них этот проект стащил, а тот крик поднял. Не знаю, понятно ли объяснила, но нет у меня сил растолковывать. Но что на самом деле ничего такого не было, однако, та фирма, которая конкурент, значит, делает все, чтобы ее в промышленном шпионаже не обвинили.
    
     Мы на День Благодарения к его родителям ездили ( так давно повелось, а на Рождество – к моим), так они там втроём с братцем и отцом их чего-то долго на веранде обсуждали и потом все три были очень возбужденные и довольные, даже выпили за какой-то успех, а за какой не сказали, только подмигивали друг другу.
    
     И вдруг после праздников моего арестовали! Якобы, он этот проект уже украл, а он и полиции, и мне клялся, что не брал он его, он в компьютерах ни бум-бум, не сумел бы ни за что его оттуда выкрасть.
     У девки какой-то нашли в столе...не помню, как эта штука называется, на которую из компьютера можно все записать...вроде плеши, только не плешь...ну, не помню, ладно, и на этой «плеши» оказались его отпечатки, а отпечатков девки этой не было, поэтому все и решили, что он это он вор.
    
     Хорошо, его под залог выпустили, мы даже и не знаем, кто заплатил за него; у нас-то самих денег таких нету и не было никогда.
     И за адвоката кто-то платит, я уж бояться стала: а ну, как потребуют долги вернуть!
     Муж еще хорохорился какое-то время, держался, а как братец его погиб, тут он и сдал, сел в кресло перед телевизором, мыться перестал, разговаривать перестал, сидит, небритый, лишь каналы переключает да только не смотрит ничего, просто пультом щелкает.
     Вот потому я за него и говорю: врачи говорят, депрессия у него. Лечить нужно, а на что лечить, на какие деньги? Страховки-то у нас нет.
    
     Я тут подумала немного и, кажется, поняла, о чем они с отцом его разговаривали: тот на заводе одном работает, дела там совсем плохие, а продукцию они хорошую выпускают, да только не знает о ней никто, у них рекламщики тупые, только и умеют плакаты вдоль шоссе поставить и в газету объявление дать.
     Сколько я этих разговоров выслушала за то время, что мы сюда вернулись! Свёкр не работать не может, им с женой тогда жить будет не на что, а на детей расчитывать не приходится – вот он и волнуется за судьбу завода своего.
     Я так думаю, они хотели проект этот хозяину завода предложить, да только не вышло у них ничего.
    
     И теперь вот, Эрика уже в живых нет, отец их чуть инфаркт не заработал, а муж мой сидит перед телевизором и ничего больше его не беспокоит, хотя кто знает, так ли это на самом деле: ведь не спросишь, а и спросишь – не ответит.
    
    
     МАМА ТРИШИ
    
     Тут как-то сижу я перед телевизором, вдруг в дверь звонят. Полицейские!
     Мне чего-то тревожно стало, жду чего скажут, а они мнутся и помалкивают. Ну, не выдержала я, спрашиваю, за что меня арестовывать пришли, весело так спрашиваю, а они и спрашивают, где дочка моя.
    
     – Как – «где»?! – отвечаю, – С дружком своим поехала в горы отдыхать, отпуск у нее.
     Они переглянулись и спрашивают, надолго ли уехала.
     – На неделю, – отвечаю, – завтра должна вернуться. А что такое, почему вас это интересует?
     – Она на своей машине уехала?
     – А не знаю, – говорю, – она мне не доложилась.
     – Дело в том, – говорят, – что машина вашей дочери была найдена под обрывом в нескольких милях от города. Разбитая и обгоревшая. Вы ничего об этом не знаете?
    
     И вот ведь, знаю я, что уехали они на мотоцикле, что машину не брали, а чего-то так тревожно стало не сердце, я даже задохнулась.
     Они перепугались, скорее стали меня усаживать ( мы до того стояли все), один на кухню сгонял за водой, спросил, есть ли у меня нужное лекарство.
     Ну, я сделала вид, что пришла в себя и говорю:
     – Может быть, ошибка?
     – Нет, – отвечают, – не ошибка, вашей дочери машина.
     – А сама Триша? – говорю, заикаясь.
     – Ее мы не нашли. Там вообще никого не нашли – только машина, пустая и разбитая.
     – А Триша где же? – спрашиваю.
     – Мы думали, вы нам ответите на этот вопрос.
     – Что я могу ответить, если я завтра жду ее возвращения?! Где моя дочь, что вам известно?!
     – Успокойтесь, ничего нам не известно, честное слово. Мы расследуем это дело и найдем вашу дочь. Вы об ее друге что-нибудь можете нам рассказать?
     – Вы думаете, он Тришу...?
     – Мы ничего не думаем пока, мы только проверяем возможные версии случившегося. Так кто он?
     – Не знаю, я с ним не знакома и еще ни разу его не видела. Триша не очень со мной делится.
     – А этого человека вы знаете? – и карточку мне подают, а на ней какой-то белый парень с нехорошими глазами, просто волк.
     – Кто такой? – спрашиваю. Они разочарованно переглянулись и карточку спрятали. Дали мне визитки и попросили звонить, если что вспомню. Я пошла за ними в прихожую, все время причитая, что они что-то знают, но скрывают от меня, что это нехорошо, я мать, я имею право знать всё... Они чуть не бегом от меня удрали, пообещав сообщить мне, если что раскопают, и я осталась одна.
    
     Всё получилось, как Триша и говорила. Очень надеюсь, что и остальные их планы сбудутся, а может быть, уже сбылись.
    
    
     ЧАРЛЗ МИЛЛЕР
    
     Верно говорят, хочешь, чтобы было сделано хорошо, сделай сам.
     Но ведь не все можно сделать самому! И приходится каких-то идиотов привлекать, которые только изгадить всё умеют.
     Что вы сказали? Привлекать умных? Во-первых, где их взять, а во-вторых, умный еще опаснее, чем идиот. Он дело-то сделает, но где гарантия, что он сделает его для вас, а не для себя?
    
     Я этому придурку, молодому Боровски, что заказал? Девку запугать, чтобы она вынесла нужную вещь из бюро. А он что натворил?! Отец у него такой умный чёрт, палец в рот не клади, а этот сопляк... вот уж природа отдохнула так отдохнула!
    
     Но вы правы – расскажу всё по порядку.
     Мой друг-благодетель осточертел мне до крайности, я уже видеть его не мог. Я ненавидел своё бюро ( да-да, оно моё, это я его сделал тем, что оно сейчас из себя представляет, когда мой приятель звал меня к себе на работу, он знал, что делает), ненавидел свой дом, все эти светские сборища...Тьфу! Тоже мне! Аристократы! Денег кучу нажили и уже стали себя избранными считать, а на деле, такие реднеки, как и лесорубы какие-нибудь.
    
     Ведь даже развлечься не умели или детей развлечь. Я уже этих клоунов – одних и тех же, между прочим – видеть не мог!
     В какой дом ни придешь, одни и те же морды, одни и те же карты, всё так же бабы сидят в шезлонгах возле бассейна, а дети глазеют на тех же клоунов, которые и в прошлую субботу перед ними кривлялись.
    
     Чёрт! Да мы с моей Лилли в сто раз интереснее проводили время, когда еле доживали от зарплаты до зарплаты! Ездили на экскурсии, устраивали пикники, ходили в музеи – да мало ли что ещё делали. Змеев воздушных с детьми запускали, причём не покупных, а сами клеили, я дизайн придумывал – каждый раз другой... Отдыхали в трейлерных посёлках где-нибудь возле воды, рыбалкой занимались, устраивали для детей праздник Нептуна или ещё что-нибудь в этом же роде.
    
     Ну не было у Лилли норковой шубы и бриллиантовых украшений, а у меня такой дорогущей машины и бурбона – так и что?! Небольшой я любитель выпивки, если уж на то пошло, пью только ради поддержания имиджа, ведь все пьют, дел не сделаешь, если пить не будешь. По мне, так всё пойло гадость, независимо от цены, и мне обидно за эту гадость платить дикие деньги, но что делать – положение обязывает!
    
     Положение ко многому обязывает. Мы перестали делать то, что нам нравится, и стали делать, что положено «нашему кругу». А какой он наш?! И почему люди «нашего» круга не могут жить по своему вкусу? Кто, вообще, определил, что именно нашему кругу «положено», а что – нет? И почему люди небогатые могут жить по своему вкусу, а если у тебя есть деньги, то должен ты свои интересы и склонности засунуть куда подальше и подчиниться чьим-то чужим правилам?
    
     Вы не представляете, как меня это всё достало! Злость и апатия переполняли меня, утром вставать не хотелось, работать не мог, на жену и детей стыдно было смотреть, от чего злился я ещё сильнее.
    
     Да и жалел я их. Видел, что им наша жизнь не нравится. Детям в этих «великосветских» кругах было скучно, они то и дело начинали вслух вспоминать, как рыбачили летом, какого змея запускали тогда-то или тогда-то...
     Потом эти разговоры сошли на нет. Я так и не понял, забыли они о своём весёлом детстве – всё же время шло, могли забыть – или жена попросила их при мне не вспоминать: она видела, что меня каждый раз передёргивает при этих разговорах. Всё же Лилли моя большая умница, только вот у нас и в постели начались проблемы, и я понял, что нужно как-то изменить жизнь. Но как?!
    
     Идей не возникало, только вот ящик стола, где я хранил свой пистолет, всё чаще привлекал моё внимание, но, я представлял себе, как Лилли вбегает в мой кабинет на звук выстрела и видит меня...дальше моя фантазия отказывалась заглядывать...и ящик оставался запертым. Не мог я так предать её после всех наших совместных лет, просто не мог.
    
     Её вины в том, что творилось во мне, не было никакой: она никогда не укоряла меня за нашу бедность, не требовала манто и бриллиантов, путешествий за границу и посещений дорогих ресторанов. Жила радостно рядом со мной...да что это я?! Не рядом, а вместе, помогала и поддерживала меня во всём – не мог я предстать перед ней с вышибленными мозгами, не мог провести её через все унижения и пересуды, которые обязательно вызывает скандал.
    
     Людям скучно жить своей жизнью, она становится рутиной, истекает незаметно, время словно бы стоит, пока они старятся, на самом же деле оно бежит, несётся вскачь, всё быстрее и быстрее, за ним не угнаться. При этом, однако, ничего не происходит, кроме самой жизни. Впечатления, которым суждено стать воспоминаниями, единственным богатством старости, не накапливаются, старость ждёт скучная, унылая и пустая, поэтому чужая смерть всегда и развлечение, и повод остро почувствовать себя живыми, полными сил и желания пользоваться жизнью на всю катушку.
    
     Если же какой-нибудь бедолага сам вышибает себе мозги, он помогает окружающим самоутвердиться, осознать свою удачливость, жизненную силу и превосходство над ним, неумелым и слабым, не способным выстоять в шторме жизни, сбитым с ног её стоячими волнами, напрочь лишённым чувства приличия, так свойственным им самим, которым их удачливость и порождённая ею самоуверенность не позволят столь вопиюще нарушить правила и презреть границы дозволенного.
    
     Нет, я не мог так подставить Лилли и детей.
     Но предпринять хоть что-нибудь я был обязан, иначе жизнь наша разлетелась бы в мелкие дребезги и без моего участия.
    
     Необоримое желание изменить жизнь стало моей idea fix, я боялся настоящего помешательства и съехал бы с глузду обязательно, но однажды ночью меня осенила идея, и я приступил к её осуществлению.
     На идею эту меня натолкнул сам Колин. Он так яростно добивался получения тендера на рекламу одной очень серьёзной и богатой фирмы, так гонял нас всех, такие радужные планы строил на будущее, такую секретность развёл, что я понял: наступил момент для моих действий, наконец-то я смогу изменить свою жизнь.
     Ведь достаточно было лишь устроить какой-нибудь скандал с этим заказом, и репутация бюро – и его хозяина, разумеется – была бы загублена, а я обрёл бы свободу.
    
     Долго я разрабатывал план действий, и – опять! – мне помог случай: из отдела кадров прислали резюме какой-то выпускницы колледжа, искавшей места дизайнера, и я понял, что найдено то самое звено, которое должно стать завершающим в моём плане.
     Нужен был пустяк: скачать все материалы по этому заказу на флешку, заставить девицу вынести флешку из бюро и сделать так, чтобы полиция нашла эту флешку у неё. Конечно же, у меня взяли бы показания, и я бы уж нашёл слова для дискредитации бюро, у меня целая речь была заготовлена.
    
     Оставалось обеспечить себе пятисотпроцентное алиби. Даже мой взгляд не должен был касаться этой флешки. Нетривиальная задача, если бы не молодой Боровски. Он оказался вором! И что самое главное – он позволил себе это у меня на глазах! Участь его была решена, вырваться из моих когтей он не смог бы, не покалечившись, а он, явно, не из тех, кто не боится боли и неприятностей.
    
     И всё было бы прекрасно, если бы этот чистоплюй не решил нанять кого-то вместо себя! А этот «кто-то» оказался форменным бандитом, чуть девку не убил, и вообще, наломал дров...
     Я дураку Боровскому все условия создал, даже фотографии девки предоставил, понятия не имею, как Рэнди умудрился их сделать.
     С ними такая история приключилась: было очередное нудное party, дети слонялись, клоун им осточертел, а Рэнди, явно, скучал со взрослыми. Карты он не любил, не пил, флиртовать здесь было не с кем, и он затеял футбол с мелюзгой. Я замечал и раньше, что он любит с детворой возиться.
    
     Ну, снял он пиджак, повесил его на спинку кресла, а оно возьми да и опрокинься, и из кармана пиджака выпал пакет, а из него – фотографии. Я стал их собирать и рассмотрел кое-какие. Но тут Рэнди подскочил и забрал их у меня. Я не стал с ним миндальничать и спросил прямо, где он взял эти снимки. Парень побагровел, стал что-то лепетать, а потом признался, что девка эта ему страшно нравится, а у него есть друг, мастер по таким делам, и он друга этого попросил, чтобы тот сделал ему фотографии девицы в естественной среде обитания, когда она думает, что её никто не видит, но что он умоляет меня держать язык за зубами, иначе у друга его будут страшные неприятности на работе: он не имеет права выносить оборудование и использовать его для своих нужд.
    
     Это был такой подарок судьбы! Я не мог упустить его из рук и сказал парню, что буду молчать, если он отдаст эти снимки мне, ведь у него, наверняка, есть негативы или флешка, он себе ещё напечатает.
     Рэнди удивился, это было видно, но спорить не стал, отдал мне конверт, и мы расстались довольные друг другом.
    
     И вот, я этому слюнтяю Боровски дал эти фотографии, чтобы девка думала, что за ней следят день и ночь, а он, имея такие козыри на руках, умудрился партию прос...ть, как последний поц!
    
     Что было делать?! Мой родственничек, раздувшийся от своего величия в роли начальника отдела охраны, ввёл драконовские меры, стал всех обыскивать, обходить кабинеты и студии и шарить в столах – мешал страшно, его необходимо было устранить, что я и сделал, подсунув девице в стол флешку с фальшивыми документами и эскизами, только на первый взгляд похожими на гранд-проект.
     Девка, между прочим, меня удивила: она сразу заявила, как только он вынул флешку из её стола, что не прикасалась к ней и что на флешке никто не сможет найти отпечатков её пальцев. Сообразительная какая! Даже чересчур, на мой вкус. Но главное было сделано: дурака арестовали, проверки закончились, можно было приступать к основной части операции, но напуганная Алом и его бандитом девица исчезла!
     И как исчезла! Оказалось, что никто не знает, где она живёт. Адрес в отделе кадров оказался фальшивым. Телефона у неё не было – вы когда-нибудь такое видели?! В наши дни жить без телефона! Номер страхования нам ничего не дал – имя и фамилию мы и так знали. Ну, были у неё права на мотоцикл, но зачем они ей, понять было невозможно: никто и никогда её на мотоцикле не видел, ездила она на автобусе или поезде, пару раз видели, как она ловила такси.
    
     Куда она делась, понять я не мог. Тем более, что исчезла ещё одна девица, негритянка из архива. Что? Афро-американка?! Сами так их называйте, а меня уже не переделать. Кому не нравится, может заткнуть уши и не слушать или вовсе выйти, я не навязываюсь. Поисками негритянки занялась полиция. Не больно-то они рвались её искать, но мамаша их донимала, все нервы им вымотала.
     А «моя» девка была сиротой. Удалось выяснить, что её родители давно погибли, что она воспитывалась в приёмной семье, но люди эти, как нарочно, недавно тоже умерли, так что никаких подробностей у них узнать было нельзя.
    
     Наведался я в тот дом в пригороде, куда она на поезде ездила и где её приятель Рэнди сфотографировал, но там жила какая-то фифа с прислугой-мексиканкой, которые тоже не знали, куда девица делась. Она, оказывается, помогала служанке за жильё, но в один прекрасный день просто не пришла ночевать и больше они её не видели. Вещи её мне не позволили посмотреть, сказали, что только полиция и только с ордером...чёрт бы их драл обеих!
    
     После девиц и Боровски исчез, и тут я понял, что план мой рухнул и что, если я хочу не оказаться погребенным под его руинами, нужно срочно от него отказываться. Да и от всей идеи разрушения бюро тоже.
    
     Видимо, от судьбы не уйдешь. Буду работать, как работал, но жизнь свою изменю. В конце концов, меня никто насильно не заставляет участвовать в party, играть в карты, пить бурбон, заставлять детей скучать. Плюну на всех и вся и будем мы с Лилли и ребятам жить так же, как пять лет назад: ездить на рыбалку, запускать змеев и лазать по горам, а кому наша жизнь покажется неправильной, пусть катится куда подальше и не мешает нам получать удовольствие.
    
     Рэнди
    
     Прихожу я в столовую, а там эти ребята сидят, что хакера ловили. Ну, я подсел опять за их столик и спрашиваю:
    
     – Поймали? – а они на меня смотрят непонимающими глазами и спрашивают в свою очередь:
     – Кого?
     – Как – «кого»? – говорю, – вы же хакера ловили.
     – Какого хакера?
     – Да вы что, парни, – говорю, – амнезией больны? Хакера, который из интернет-кафе работал.
     А они переглядываются так, непонимающе, и осторожненько, как больного, спрашивают меня:
     – Ты с чего решил, что мы хакера ловили?
     – Так вы же, – отвечаю, – вот за этим же самым столиком пару месяцев назад об этом деле разговаривали. Я с вами тогда за одним столом обедал – помните?
     – Ах, это! – и ржут, чисто как кони.
     – Чего ржёте? – я уже заводиться начал.
     – А того, что никого мы не ловили, а книжку обсуждали. Роман детективный. Там автор такого наворотил – и хакер из интернет-кафе работал, а сам этот хакер был девкой, и девка эта всю полицию вокруг пальца обвела, так её и не поймали, исчезла она, а куда и каким образом, выяснить не удалось. Вот мы и прикидывали, может такое на самом деле случиться или автор слишком хорошую траву курит. Понял, беби?
     – Понял, – бурчу, а сам кляну себя на все корки. Готов себе морду в кровь разбить за глупость. Ведь столько времени и сил на неё убил! Эва от меня ушла – приревновала к подружке, а я жениться на ней собирался, только объясниться не успел...чёрт, так лохануться!
    
     Мужики доели, похлопали меня по плечу, сказали, что будет и на моей улице праздник, поймаю и я какого-нибудь хакера, и ушли.
     А меня вызвал начальник и ядовитым таким тоном спросил, что это за расследование я веду у него за спиной и почему ничего ему не докладываю.
     Застал меня врасплох. Я ничего не смог придумать и сказал, что у меня были подозрения по поводу одной девушки, я хотел сначала их проверить, а уж потом доложить ему, чтобы не беспокоить по пустякам.
    
     – Однако Ала Боровски вы решились обеспокоить по пустякам, – вдруг заявил мне он, – вы знаете, кто его отец?!
     Чё-т я не понял... Как это я Боровски обеспокоил? Я с ним и не контачил совсем...
     Тут начальник совсем взвился:
    
     – Ах, вы с ним не контачили! А вы знаете, что он бежал из страны, спасаясь от ваших преследований!
     Я тупо смотрел на него и ничего не понимал!
    
     – Да-да! Не стройте из себя невинную овечку. У меня есть достоверные сведения, что вы чего-то от Боровски-младшего требовали, а теперь его папенька требует вас уволить, и если вы думаете, что я этого не сделаю, то вы ошибаетесь: у меня нет никакого желания быть козлом отпущения.
    
     Я уже три часа безработный и за это время та и не понял, за что меня уволили.
     Конечно, с голоду я не умру. Моя «Стеклянная пирамида» предприятие доходное, в эту контору я пошёл работать, потому что уж очень скучно было. Девки всё одни и те же, всё те же party, всё те же лица...Карты я не люблю, не пью, жены и детей нет, а пора бы. Но Эва меня бросила, а другие мне не нужны.
    
     Кто и что наплёл про меня начальнику?! Этого я никогда не узнаю, как и причин, по которым этот гад так меня урыл.
    
     И ведь, главное, получилось-то всё так же, как в том детективе, на который я купился: вот нутром чую, что подружка эвина, мышь эта, была хакером. Вот не знаю, почему я так уверен, но я прав. И исчезла она, как в книге, и найти её не могут – по радио передавали в криминальной хронике, – и меня обманула. И даже уволили меня из-за неё, как того сыщика в книге, который её найти не сумел и какого-то важняка чем-то разозлил.
    
     Мне только остаётся пожать плечами: как это получилось, что из-за какой-то дешёвой книжонки рухнуло столько жизней – Мыши, Ала ( ну, у него, положим, не рухнула, но ведь он всё бросил, радикально жизнь поменял), моя?
     Не знаю.
     Не знаю.
     Вот, стою на улице и пожимаю плечами.
     Не знаю.
    
     ЭПИЛОГ
    
     Мы с Тришей завтракали в придорожном кафетерии, когда по радио начали передавать новости.
     Я не стала сосредотачиваться на них, но тут Триша больно пнула меня ногой и прошипела:
     – Слушай!
    
     Ведущий рассказывал, что найден разбитый автомобиль, «Фольксваген» серого цвета, что полиция считает его именно тем автомобилем, который видели в кампусе в день гибели Эрика Смайлза. Трупов ни внутри машины, ни возле неё не обнаружили, но какая-то женщина слыхала грохот, когда «жук» падал с обрыва, а потом раздался треск мотоцикла.
     Нет, она не видела мотоцикла, он проехал, видимо, ниже того места, где она остановилась, чтобы позвонить по телефону домой, но она уверена, что он связан с падением «Фольксвагена», потому что до него на шоссе было абсолютно пусто и тихо, очень уж ранний это был час.
    
     Мы с Тришей затравленно посмотрели друг на друга.
    
     А по радио тем временем обращались к жителям штата с просьбой помочь полиции найти мотоциклиста. Если он связан с аварией и гибелью Эрика Смайлза ( если эти два события вообще связаны между собой), то его показания смогут пролить свет на всю эту загадочную историю: ведь «Фольксваген» принадлежал такой-то, а она исчезла и никто не знает, куда она делась, как и её сослуживица и подруга, с которой они, якобы, уехали отдыхать в горы.
     Если учесть, что невеста Смайлза тоже исчезла, то все перечисленные события, если они являются звеньями одной цепи, приобретают зловещий характер и выглядят как серийные убийства, хотя трупы и не найдены, но так часто бывает при серийных убийствах.
    
     Тут мы с Тришей не выдержали, расплатились и сбежали.
    
     Мы несёмся с ней по приморскому шоссе – прочь от радио, полиции штата, разбитого «жука», Эрика Смайлза и Ала Боровски.
     Мы постараемся как можно быстрее пересечь границу штата, как можно быстрее добраться до самолёта в Европу, где и начнём новую жизнь. Может быть, она у нас получится более удачной, чем та, из которой мы сбежали.
    
     Я гоню своего Харлея по приморскому шоссе. Нам навстречу и за нами движется много автомобилей, одним курсом с нами несётся по морю белая яхта, над нашими головами стрекочет полицейский вертолёт...
     Я гоню Харлея и надеюсь лишь на то, что ни один из автомобилей, ни яхта, ни вертолёт не гонятся за нами.
     Я надеюсь, что мы доберёмся до самолёта.
     Интересно, Триша в это верит?
    
     20.10.2010 г.
     Израиль.