П.Амнуэль
ВСЕ ЗАКОНЫ ВСЕЛЕННОЙ
"И тогда откроется новая страница истории человечества - страница, котораябудет для нас словно солнечный свет для новорожденного".
Г.Уэллс, "О некоторых возможных открытиях".
Очередная комиссия прибудет на "Юности" через полчаса. Академия решилакомандировать на Марс Юмадзаву. Но даже и теперь, ожидая в Большом залекосмопорта посадки "Юности", я не могу избавиться от странной апатии. Яустал. Устал от непрерывного одиночества и даже от самой работы. Доведисьначать все сначала, я начал бы, но поступил бы, пожалуй, иначе.
Имел ли я право рисковать?
Что ж, я могу показать расчеты. Могу сослаться на результаты опыта, наего огромное значение. В этом и состоит моя цель - убедить людей, и я еепочти достиг.
Двадцать лет я не позволял себе думать ни о чем другом, кроме Проблемы.Я свыкся с ее постоянным присутствием и не мог представить, что будет потом...
За столиком у окна трое космонавтов громко обсуждают задачу безгравитонныхзон. Молодые ребята, совсем молодые. На них смотрят с симпатией и легкойзавистью. А меня подмывает подойти к ним и спросить, указав на шеренгуготовых к старту ракет:
- Зачем все это? Для чего?
Увидеть их изумление, а потом - соболезнующие взгляды, к которым я давнопривык, и чувствовать себя как-то старше их, потому что они, как дети,верят в свои красивые ракеты.
Я сижу за столиком, жду сообщения о посадке "Юности" и думаю.
Что я скажу Юмадзаве? Может быть, просто вспомнить, как это было?
* * *
Я родился в Фарсиде, небольшом поселке переселенцев, когда атмосфера Марсабыла уже насыщена кислородом и стала пригодной для дыхания. Мои родителиприлетели на Марс с первой партией добровольцев. По рассказам отца я знал,чего стоила людям эта атмосфера. После включения кислородных реакторовна Марсе остались небольшие группы наблюдателей, следивших за медленнымизменением климата планеты. В обновленной атмосфере пылевые бури разразилисьс катастрофической силой. В те годы скорость ветра достигала скорости звука.Каждый ураган заносил наблюдательную станцию слоем песка толщиной в сотниметров. Люди отсиживались в бронированных домиках до тех пор, пока новыйшквал не освобождал их из песчаного плена. Станции имели колоссальный запаспрочности, ванты вгонялись в грунт на глубину более полукилометра. Двестанции, расположенные в районе полюсов, все же погибли. Ураган подкопалсяпод их основания, и во время очередного затишья станции оказались поднятымина высоту тридцатиэтажного дома. Следующий шквал переломил ванты, словнотоненькие прутья.
Лишь несколько лет спустя бури стали слабее, а вскоре и вовсе исчезли.
Мне только однажды довелось попасть в ураган: он был вызван неожиданнымвзрывом готовившегося к старту планетолета "Рассвет". При взрыве погибмой отец...
Странное было у меня детство. Представьте себе один из первых поселковпереселенцев. Сиреневые пески на тысячи километров вокруг. До Земли в лучшемслучае треть астрономической единицы. Я только по рисункам, фильмам и телепередачамзнал, как выглядят леса и горы, только по магнитным записям мог представитьсебе, как шумит морской прибой.
Земные растения на Марсе приживались плохо. С ними происходили неожиданныемутации. В питомнике Фарсиды были высажены саженцы пихты и сосны. Не прошлои месяца, как все деревья пустили ярко-фиолетовые иглы. Потом сосна неожиданнозапахла озоном. Биологи говорили, что внутренняя структура растений настолькоизменилась, что они начали разлагать молекулярный кислород атмосферы. Деревьяуничтожили, оставив несколько образцов для дальнейшего наблюдения.
Неподалеку от Фарсиды были открыты залежи ареона - руды, из которой добывалипочти чистый германий, и я приносил оттуда удивительные по красоте коричневыекамешки. Эти камешки да еще негодные детали приборов были моими игрушками.
В холодные вечера я любил бросать вверх пористые камешки ареона и слушать,как они летят. Камешки пели в полете протяжно и тихо, это воздух проносилсясквозь тончайшие пустоты. Каждый камешек звучал по-особому, а громкостьзависела от скорости полета, от силы броска. Я собрал целую коллекцию камешков- полных три октавы...
Меня рано научили читать. Отец привез с собой на Марс много книг по математике,физике, философии, космонавтике. У него был тридцатитомный "Планетологическийсправочник" и небольшие брошюры серии "Развитие физической картины мира"- квинтэссенция научной мысли всех времен". Первой книгой, которую я прочиталот корки до корки, были "Элементы математики" - фундаментальный труд многихавторов.
Мне удалось найти только две художественные книги. Одна называлась "БаронМюнхгаузен" и не понравилась мне: фантазия у автора была какой-то убогойи нелогичной. Другую - это было "Преступление и наказание" - я не смогосилить даже до середины. Ракеты на Марс в то время ходили редко, примернораз в месяц. В основном это были грузовые корабли, и возили они, конечно,не книги для детей, а вездеходы и научное оборудование. Приходилось читатьто, что было в отцовской библиотеке. Семи лет я знал основы диффренцирования,а когда мне исполнилось десять, довольно успешно проводил для отца не оченьсложные теоретические расчеты.
Потом началось великое переселение. Ежедневно прилетали десятки ракет,строились поселки, города, заводы. На месте зарослей низкорослых сине-зеленыхрастений встали циклопические сооружения, назначения которых я вначалевообще не понимал. Население Фарсиды и других поселков неудержимо росло.Появилось много моих сверстников. Земные дети трудно привыкали к марсианскимусловиям, и мне было скучно с ними. Они толковали о вещах, совершенно мнене знакомых, мечтали о стадионах, играх. Я жалел, что теперь приходилосьжить в интернате и, кроме физики и математики, изучать много других, намой взгляд совершенно бесполезных наук.
И вот тогда я впервые прочитал книгу об Амундсене. Удивительно бесстрашныйчеловек, во многом похожий на знаменитого Рындина, покорителя Венеры. Впрочем,не в этом дело. Меня поразило другое. Амундсен был первым, кто прошел изАтлантического океана в Тихий Северо-Западным проходом. Чтобы преодолетьрасстояние около тысячи километров, ему понадобилось больше года! Сначалая не поверил. Я мог сесть в астролет и через полчаса примчаться в Ксанту,за две тысячи километров. Ракета могла домчать меня на Землю за десятьдней. Мне почему-то казалось, что так было всегда, и все эти фрегаты, паровозы,телеги представлялись столь же древними, как египетские пирамиды. Но книгуоб Амундсене написал известный ученый, его нельзя было упрекнуть в неточности.
Я отправился в Ареоград - нынешнюю столицу Марса. Там была самая большаяна Марсе библиотека. Город поразил меня. До этого я не покидал Фарсиду,привык к стандартным домам, к улицам, покрытым сиреневым гравием. Ареоградв то время был еще невелик, но это был город-эксперимент, здесь впервыена Марсе испытывались новые строительные материалы, новые архитектурныеформы. Я был ошеломлен, не мог понять: где смысл? Дом-эллипсоид из стекла,здесь помещались лаборатории Института атмосферы, дом-призма с какими-тоушками на крыше, дом-колпак... Здание библиотеки тоже было экспериментальным:внешне оно напоминало первую ступень космического корабля, ракету со срезаннымносом и утрированно увеличенными стабилизаторами.
Я провел в библиотеке неделю и только тогда вспомнил, что уехал из интерната,не предупредив учителей. Оказывается, из-за моего исчезновения поднялсястрашный шум. Был объявлен чуть ли не глобальный поиск. Меня нашли и вернулив интернат.
Но я уже узнал все, что хотел. Я узнал, что Магеллан плыл вокруг Землитри года, Марко Поло обошел Азию за два десятилетия.
Да, до этого я не знал таких простых вещей. Книги были для меня откровением.Именно тогда я решил, что стою перед Проблемой, для разрешения которойне жалко потратить жизнь.
Эта мысль была почти интуитивной. Я еще не видел, какой логический мостикможно перебросить между древними путешественниками и современным человечеством.Гораздо позднее мне, напротив, казалось невероятным, что я не уловил этойсвязи сразу.
Я долго размышлял и пришел к такому парадоксальному выводу: несмотря наколоссальный прогресс, мы сейчас находимся на том же относительном уровне,что и три тысячи лет назад. Странный вывод, не правда ли? Но ведь я сказал- на ОТНОСИТЕЛЬНОМ, а не на абсолютном уровне.
Три тысячи лет назад мир древних греков представлял собой круг радиусомв несколько тысяч километров. Чтобы достичь границ этого круга, требовалосьмного месяцев. Наш сегодняшний мир, то есть то предельное расстояние, накоторое мы посылаем наши планетолеты, ограничен орбитой Плутона. Для того,чтобы на экспериментальном корабле серии "Кварк" долететь до Плутона ивернуться обратно, нужны опять-таки многие месяцы.
Рассуждения пятнадцатилетнего школьника... Наивные рассуждения. Однакоони привели к очень важным результатам.
Ведь после Плутона на очередь встанут экспедиции к ближайшим звездам. Людиподойдут к верхнему пределу скоростей - скорости света. Будут топтатьсяу этого порога и не смогут его перешагнуть. Сама природа предопределилачеловечеству эту границу.
Длительность экспедиций будет возрастать, они будут приносить сведенияне своим, а последующим поколениям. Старая проблема, о ней говорили ещесто лет назад. Теперь уже не говорят - смирились.
Вы уйдете на межзвездном транспорте к Денебу, проведете в стенах кораблявсю жизнь. За время экспедиции на Земле пройдет тысяча лет. Люди сумеютсмоделировать на Земле условия Денеба и получат в лабораториях образцы,во имя которых вы потратите жизнь. Или построят более совершенный звездолет,который доставит на Землю нужные сведения раньше, чем ваша колымага успеетпройти полпути...
Правда, есть еще одна цель, для достижения которой, казалось бы, при всехусловиях не жалко отправить в космос экспедицию для тысячелетнего странствия.Я имею в виду поиски внеземных цивилизаций.
Раньше и я думал, что нет благородней задачи, чем поиски себе подобных.Закончив университет, я, признаться, довольно долго размышлял, не пойтили учиться в школу космической связи, не приобрести ли еще одну профессию.Потом решил - не стоит. Подал документы в Институт физики пространстваи после нетрудного конкурса был зачислен на должность теоретика свободногопрофиля. Это давало мне возможность большую часть времени заниматься своимисобственными идеями.
Связь цивилизаций, содружество миров... Конечно, это заманчиво. Но ужес самого появления космонавтики было ясно, что на прямой контакт надеждымало. По самым оптимистическим подсчетам, до ближайшей цивилизации большетысячи световых лет. Поэтому основной упор делался на космическую связь.Но опять-таки: двухсторонняя связь вряд ли возможна. Это все равно, чтопосылать ракету, скорость сигнала не намного больше. Бессмысленно обмениватьсяписьмами на расстоянии в тысячу световых лет.
Двухсторонняя связь осуществима, если расстояние между цивилизациями невеликои если цивилизации не очень отличаются по уровню развития. Шансы встретитьна расстоянии в несколько световых лет цивилизацию ничтожны, а вероятность,что эта цивилизация будет находиться на нашем уровне развития, просто равнанулю.
Да, когда человечество выходит на просторы большого космоса, возникаеттрагическое противоречие между скоростью развития науки и скоростью передачиинформации. Преодолев противоречия, связанные с общественным развитием,мы сталкиваемся с не менее глубоким противоречием в космосе.
Мы стоим перед стеной, название которой - скорость света. Мы не можем перескочитьчерез нее. Не можем взять в руки топор и прорубить в стене брешь, потомучто ни один топор не выдержит удара. Но можно положить под основание стенывзрывчатку и разнести все это природой созданное сооружение вдребезги...
Попытки наладить связь между цивилизациями могут только углубить возникшеепротиворечие, но никак не разрешить его. Превысить скорость света врядли возможно. Приходится считаться с выводами теории относительности. Номожно поступить иначе: УВЕЛИЧИТЬ САМУЮ СКОРОСТЬ СВЕТА, сделать ее равноймиллиону или миллиарду километров в секунду.
Об истории развития космонавтики я раздумывал очень долго, но мысль обизменении скорости света пришла неожиданно, как озарение.
Через год после того, как я начал работать в Институте физики пространства,нашей группе удалось провести расчет трехгиперонного распада системы кварк-антикварк.Я должен был сделать доклад в Новосибирске на конференции по квантовоймезодинамике.
Об увеличении скорости света я подумал на космодроме перед отлетом на Землю.Началась посадка, я собирался сесть в вагончик, доставлявший пассажировк трапу. Не помню, о чем я думал тогда, неожиданно пришедшая идея начистосмыла все остальные мысли. Я остановился в дверях, кто-то толкнул меня,извинился, кто-то попросил отойти в сторону, не мешать посадке. Я вернулсяв зал ожидания, сел за столик, хотел записать идею, сформулировать ее вчетких выражениях. Тут же понял, что просто записать мало. Нужно проверить,посчитать.
Минуту спустя я мчался на стратоплане домой, в Фарсиду, а на космодромединамики тщетно вызывали в планетолет зазевавшегося пассажира...
По привычке я сразу взялся за перо. Мне казалось, что стоит только решитьпять интегральных уравнений, привести матрицы решений к диагональному виду,и все - Проблема перестанет существовать!
За три дня я исписал сотни листов бумаги. Смешно вспоминать об этом. Преждечем браться за расчеты, нужно было многое продумать.
Я продолжал размышлять, и мне невольно пришлось задуматься о смысле и значениизаконов природы.
Скорость света - неумолимый закон, действующий в нашей части Вселенной.Один из камней того фундамента, на котором покоится все мироздание. Я сказал:увеличить скорость света, но ведь это значит поднять руку на ЗАКОН ПРИРОДЫ!..
С Земли поступил запрос: председатель Новосибирской конференции справлялсяо причине моего отсутствия. Я отложил радиограмму в сторону и забыл, чтонужно ответить: мысли были заняты другим. Я не подумал о том, что настраиваюпротив себя многих физиков. Позднее мне пришлось пожалеть об этом...
Физики назвали меня "человеком в себе". Не думаю, чтобы они были правы.Просто мне легче было работать одному, а в те редкие минуты, когда у менявозникало желание посоветоваться, случалось что-нибудь непредвиденное инарушало мои планы.
Так было, к примеру, лет семь назад, когда меня вдруг одолело сомнение:я решил, что веду расчеты неправильным путем. Я выбежал из дома и направилсяв институт с твердым намерением "открыть душу". Было холодно, в воздухечувствовалась какая-то тяжесть. Что-то мокрое падало мне на лицо, на волосы.С темного неба, медленно кружась, опускались рыхлые белые пушинки. Я стояли глядел и долго не мог понять, что происходит. Потом меня будто ударилоизнутри: снег!
Первый снег на Марсе...
В атмосфере было очень мало влаги, и климатологи уверяли, что переселенцамвряд ли удастся вообще попасть в дождь.
Снег шел больше недели. Все радовались как дети, никому не было дела домоих сомнений. Несколько дней электронные машины института работали с недогрузкой,и я использовал их для своих расчетов.
Но это произошло значительно позднее, во время одной из моих поездок вФарсиду, а тогда, получив радиограмму, я машинально положил ее в ящик.Мысль мчалась дальше...
В сущности, у людей нет иного выхода. Или - или.
Или мы смиримся с неизбежным и станем в угоду законам природы притормаживатьпрогресс, лавировать, выдумывать оптимальные варианты развития на тысячелетиявперед, или мы будем вынуждены посягнуть на святая святых - на законы природы.
Едва ли не самое главное в любом поиске - отрешиться от общепринятых представлений.Это трудно, но необходимо. Как только я убедил самого себя в том, что человекДОЛЖЕН научиться управлять законами природы, сразу прояснились многие вопросы.
Первый вопрос - философский.
Мы говорим: материя первична, а вторичны формы ее проявления. Законы движенияматерии, которые, собственно, и представляют собой всю совокупность законовприроды, есть неотъемлемое СВОЙСТВО материи, и как всякое свойство, онимогут быть изменены.
Нужно, чтобы все поняли: законы природы не фетиш. Фундамент у нас один- материя, а строить на этом фундаменте мы можем все что угодно.
Меня, однако, больше всего интересовало увеличение скорости света. Но скоростьсвета на существует сама по себе. Она зависит от многих причин и преждевсего от закона тяготения. А закон тяготения связан со всеми другими законами,взаимодействует с ними, просто не существует без них. Если изменить скоростьсвета, то станут возможынми полеты к далеким галактикам; но при этом изменятсязаконы тяготения, электростатики и электродинамики, другой станет оптика,атомная физика...
Я замахнулся на ВСЕ законы Вселенной!
Когда я это понял, мне стало страшно. Я бросил Проблему и занялся всякойчепухой. Смотрел в Фарсиде празднование Дня космонавтики, поехал в Ареоград,бродил по улицам, ходил на концерты.
Теперь Ареоград был уже большим городом с миллионным населением. Здания,которые в детстве казались мне разбросанными как попало, стали только частьюгигантского архитектурного комплекса. А может, порядок был и раньше, толькомой детский мозг не мог его уловить? Я вышел на площадь перед библиотекой.К ракете достроили вторую ступень, и теперь здание возвышалось на восемьдесятшесть метров. Оно было опоясано кольцом огней, а высоко, почти у шпиля,горела надпись: "Прогресс" - так назывался космический корабль, впервыев тысяча девятьсот семьдесят восьмом году опустившийся на поверхность Марса(автор почти не ошибся в сроках, но только посадку на Марс совершил несоветский "Прогресс", а американский "Вояджер" - прим.авт.).
Я был в филармонии, на концерте Густава Бейера. Слушал песчаный орган.В его трубах звучал ареон, пели коричневые камешки, которыми я играл вдетстве. Бейер исполнял Баха и Горлова. Я никогда не слышал, как звучитфуга ре минор на обычном органе, я даже не мог себе этого представить.Мне казалось, что музыка, которую играл Бейер, никогда не была написана.Она рождалась сейчас, и не под пальцами органиста, а сама по себе. Рождаласьиз недр планеты, из камня, из воздуха, из песка. Из ураганов, которых давнонет, и из рокота еще не появившихся морей.
Эта музыка придала мне больше уверенности в правильности выбранного мнойпути, чем долгие рассуждения о значении Проблемы.
Вернувшись, я снова сел за книги.
Пока люди только открывали законы физики, они могли не оглядываться вокруг,углубившись в поисках одной конкретной истины. Узкая специализация дажекак-то помогала: сознание не разбрасывалось, сосредотачиваясь на нужномпредмете. Теперь же я вынужден был заняться всеми законами сразу, ибо изменениеодного закона ведет к изменению всех остальных.
Для каждого мало-мальски значительного эксперимента нужно создать соответствующуютеорию. За изменение законов природы нечего и приниматься, если нет теории,учитывающей не только основные поправки, но также все эффекты второго,пятого и даже десятого порядков. Самые незначительные неточности моглипривести к таким последствиям, что не только экспериментатор, но вообщевся видимая Вселенная перестали бы существовать.
Если бы единой теории полей - этого феноменального труда новосибирскойгруппы Шестова - в то время не существовало, мне вообще не на что былобы надеяться. Оставалось бы сложить оружие и до конца своих дней подсчитыватьвсякие вторичные эффекты для Института физики пространства. Но группа Шестоваработала, единая теория находила все больше сторонников среди физиков,я же давно был горячим ее приверженцем.
Я связался с Новосибирском.
Великий физик оказался маленьким лысым человечком с длинными руками и костлявыми,крючковатыми пальцами. Он был уже стар, но держался ровно и даже несколькомолодцевато. Меня соединили с его домашним кабинетом, и я был разочарован,не увидев ни одной книги на полках, ни одного шкафа для микрофильмов. Десятьминут спустя, когда сигнал дошел до Земли и Шестов заметил мое недоумение,он сказал:
- Я здесь только думаю.
Моя задача была трудна. Я не мог доказать Шестову свою правоту, я долженбыл попытаться убедить его в правильности моих идей, а это было вдвойнесложно. Физика-теоретика не удивишь невероятными идеями, он не может отвергнутьих в силу одного лишь внутреннего противодействия, интуитивного недоверияк новому. Но каждый физик настолько раб своих собственных представленийо природе, что его невозможно сбить с испытанных позиций без доказательств,в справедливости которых он мог бы лично убедиться. Поэтому свою речь яобдумал заранее до мельчайших деталей. Я хотел провести Шестова по томулогическому пути, который прошел сам, хотел, чтобы последний вывод о необходимостиизменения законов природы он сделал без моей помощи.
Шестов слушал молча, изредка отмечал что-то в блокноте. Когда я закончил,он удивленно спросил:
- Это все?
Он не стал ждать двадцать минут, чтобы получить ответ, и заговорил быстро,короткими фразами:
- Мне нравится ваш подход к проблеме. Сама проблема - нет. Конечно, этомое личное мнение. Теперь конкретно. Вот здесь, - он показал мне исписаннуюстраницу, - только принципиальные возражения. Вы понимаете, что при полномотсутствии теории, как сейчас, иных возражений и быть не может. Я отметилодиннадцать пунктов. Первый: у нас нет досконального знания ВСЕХ законов...
Он попал в самую точку. Эти возражения я знал и раньше, но еще не мог ихотвергнуть. Я надеялся сделать это впоследствии, по мере того, как будетсоздаваться теория.
- Не отрицаю, возможно, вы и правы, - более мягко закончил Шестов, - нопри теперешнем состоянии физики это бесперспективно. Нет практических предпосылок.Не стоит ломать здание, которое может послужить еще долгие годы. Повторяю,это мое личное мнение. Попробуйте убедить других...
Я долго чувствовал себя подавленным. Не писал никуда: знал, что отовсюдумогу ожидать в лучшем случае такой же ответ. Потом решил, что бездельничать,когда впереди у меня вовсе не вечность, - преступление. Если Шестов нехочет понять меня сейчас, то лет через десять, когда у меня будут готовыхотя бы вчерне наброски расчета увеличения скорости света, Шестов переменитсвое мнение.
Рассчитать локальное изменение законов, конечно, проще, чем заниматьсясразу фундаментальным решением Проблемы, на что я надеялся вначале. Нои здесь трудности были настолько велики, что я мог умереть, так и не увидевокончательного итога. Да и кто мог заранее сказать, каким будет результат?В этом отношении труд теоретика - неблагодарный труд. После долгих летработы можно получить коротенькую формулу, в которой уместится вся жизнь.Можно и вообще ни к чему не прийти.
Из окна моей комнаты в Фарсиде я видел, как возводилась Башня глубокогобурения. Ареологи хотели пробиться к гипотетическому ядру Марса. Башняросла с каждым днем, упираясь в фиолетовое небо, а у меня на столе росластопка исписанной бумаги. Мой труд казался каким-то невещественным по сравнениюс этим грандиозным сооружением.
Я переселился в пустынную область Исседона, к северу от Темпейской равнины.Здесь начиналось строительство экспериментальной базы Института физикипространства. Место было выбрано неудачно, и стройку законсервировали.Для меня, однако, Исседон был идеальным местом.
База располагалась на дне пологого кратера диаметром немногим более километра.Стрельчатые кактусы достигали здесь величины чуть ли не человеческого роста.Особенно густо они росли на склонах кратера, и пахли исседонские кактусысовершенно по-особому. К этому запаху каждый раз приходилось привыкатьзаново. Он не распространялся далеко, нужно было войти в заросли, а тои тронуть одно-другое растение. Вначале запах ошеломлял, он заглушал всеостальные чувства. Мне казалось, что его можно видеть и слышать. Запахбыл синим и тягучим и гудел низко, с присвистом, как гудят в полете камешкиареона. Через несколько минут это ощущение пропадало, но оставалась необыкновеннаяясность мыслей.
В Исседоне и небо казалось другим. Фарсида и Ареоград - экваториальныегорода. Восходы и заходы солнца продолжаются здесь считанные минуты и впыльном городском воздухе не производят впечатления. В Исседоне я впервыеувидел настоящие восходы. Это изумительное зрелище. Черное предрассветноенебо за какие-то секунды все - от востока до запада - становится ярко-зеленым- это начинает светиться ионосфера. Потом по небу пробегают волны, сначалазеленые с розоватым отливом, за ними - бледные, голубоватые. В полном безмолвииони сшибаются друг с другом и падают, кажется, на самое солнце, котороемедленно выплывает из-за горизонта. Звезды тоже мечутся из стороны в сторону,а если в это время над Исседоном проходит планетолет, его быстрое движениекажется зигзагообразным. После восхода небо бледнеет, успокаивается. Вечеромвсе повторяется в обратном порядке, разве только волны катятся по небумедленнее и расплываются на полпути к горизонту.
Привыкнуть к новому образу жизни было нелегко. Воду и полуфабрикаты я получализ Фарсиды и два раза в неделю должен был дежурить по утрам перед своимдомиком и ждать, пока рейсовый стратоплан Фарсида-Ситон сбросит контейнер.Впоследствии через Исседон прошла нитка водопровода, и проблема воды быларешена окончательно.
На новом месте успели смонтировать Малый вычислитель, и я мог подключатьсяк нему в любое время. Лишь изредка, когда мне нужна была новая информация,я покидал Исседон и несколько дней проводил в Фарсиде.
Было это семнадцать лет назад.
Я поставил перед собой конкретную задачу - рассчитать увеличение скоростисвета до трехсот шести тысяч километров в секунду. Всего на два с небольшимпроцента.
Я очень хорошо, с мельчайшими подробностями, помню, что происходило сомной до переселения в Исседон. Последние же семнадцать лет слились дляменя в однообразную серую ленту.
Сначала шла полоса неприятностей. То я задавал вычислителю неправильныеусловия, как это случилось в марте второго года, то никак не мог продвинутьсядальше третьего приближения. Когда работа вошла в колею, время стало измерятьсядля меня не годами, а порядком приближения к решению Проблемы. Я так иотсчитывал время - год восьмого или год десятого приближения.
Изредка у меня получались результаты, которые не имели прямого отношенияк Проблеме. Побочные эффекты, неинтересные мне, но имевшие некоторое значениедля других областей физики. Я наскоро снабжал выводы комментариями, отсылалв "Физическое обозрение". Почти всегда статьи печатали, я получал оттискии тут же забывал о них. Несколько раз я посылал в "Обозрение" и краткиесообщения о Проблеме. Заметки возвращались обратно с вежливыми извинениямии приписками вида: "неясность предпосылок", "незавершенность статьи непозволяет"...
Шел год шестого приближения, когда я узнал о строительстве "Демокрита"- колоссальной вычислительной машины на околосолнечной орбите. Формальноя все еще оставался сотрудником Института физики пространства и потомулегко смог добиться разрешения использовать "Демокрит" для своих вычислений.Два раза в неделю я посылал программу в Центр и сутки спустя получал готовоерешение. У меня стало несколько больше свободного времени. Впрочем, чтоя говорю... До этого я не позволял себе даже минуты отдыха. Теперь я могоколо часа ежедневно посвящать обдумыванию практического осуществленияПроблемы.
Законы природы формируются в микромире - значит, нужно штурмовать микромир,не думая пока о далеких звездах.
Конечно, можно сказать, что в нашем мире и в микрокосмосе действуют РАЗНЫЕзаконы. Закон тяготения - основа существования звезд и планет - почти невлияет на судьбы элементарных частиц. С другой стороны, считается, чтополя ядерных сил никак не проявляют себя в большом космосе. Это заблуждение.ВСЕ законы формируются на элементарном уровне. Законы движения сверхскопленийгалактик тоже имеют теснейшую связь с законами микромира.
К стыду своему должен признаться, что даже с устройством мезотрона я былзнаком лишь в общих чертах. Я мог высказать идею об изменении законов природы.Мог - в принципе! - рассчитать несколько новых законов. Мог - и тоже впринципе! - указать, каких именно глубин материи нужно достичь, на чтои как воздействовать, чтобы получить желаемый результат.
Но я не мог дать людям нужную технику! Принявшись за вычисления, я как-тоне думал о том, сколько потребуется времени на техническое исполнение проекта.Теперь, когда стало ясно, что мне, возможно, удастся довести расчет доконца, я вдруг заторопился. Мне захотелось самому увидеть луч света, которыйпомчится вдоль своей мировой линии со скоростью, большей чем триста тысячкилометров в секунду.
Шел год восьмого приближения. Я привык к тому, что люди появляются в Исседонедва раза в год (ремонтная бригада из института), и почувствовал себя оченьнеловко, когда ко мне приехал Юмадзава, руководитель центра ядерных исследований.Он заговорил об "эффекте Кедрина", и я сначала не понял, что он имел ввиду. Оказывается, речь шла об одной из моих заметок, опубликованной несколькомесяцев назад в "Физическом обозрении". Я с трудом вспомнил: фотонные переходывнутри возбужденных ядер щелочных металлов.
- Это и есть "эффект Кедрина", - сказал Юмадзава, - лионские физики сделалиприбор, получили интересные результаты. Тогда эффектом занялись в Барселоне,Риме, Ленинграде. Здесь, на Марсе, - в Фимиамате. Академия организует теоретическийсектор в нашем Центре в Ареограде и предлагает вам возглавить работы. Теорияэффекта нужна сегодня, сейчас...
Вероятно, это действительно было важно. Предложение Юмадзавы выгляделоочень заманчиво. Я понимал, что обязан согласиться. В конце концов я усталот одиночества. То, что я делаю, не под силу одному, а предложение Юмадзавы- это работа, настоящая жизнь с людьми и для людей. Нужно соглашаться.
Я отказался.
Юмадзава уехал, а я вернулся к работе, к поправкам девятого порядка. Этобыло уже довольно высокое приближение. Далеко не то, что нужно, но послеразговора с Юмадзавой у меня прибавилось смелости.
Я решил, что пора действовать. Покинуть на долгое время Исседон было нельзя,и с Центром планирования я связался по телевидению. Мне пришлось пережитьсильнейшее разочарование. Я говорил о необходимости начать строительствомезотрона с минимальной энергией в квинтиллион мезовольт. Меня спросили,представляю ли я, во сколько может обойтись строительство. Я назвал оченьбольшое число, зная, что земная экономика может позволить себе и не такиезатраты.
Мне сказали, что сейчас ведется строительство первого межзвездного корабляна кварковых двигателях. В ближайшие годы не приходится даже думать о чем-нибудьдругом. Впоследствии мое предложение может быть выдвинуто для всеобщегообсуждения.
Известие о строительстве межзвездного корабля было для меня громом средиясного неба. Хотелось крикнуть: зачем? Зачем, если этот путь ведет в тупики нужно подходить с другого конца! Но расчет не был завершен, и кричатьбыло рано.
Кварковый звездолет построили спустя три года. Ему дали гордое имя - "Победитель".В экспедицию к Альфе Центавра уходили двадцать человек. "Победитель" припомощи стартовых ракет был отбуксирован к орбите Нептуна, и здесь состояласьцеремония прощания. Я наблюдал старт по телевидению. Видел, как бросилисьврассыпную ракеты эскорта. Слышал, как метроном отбивал последние предстартовыесекунды. Дали старт, звездолет выполз из поля зрения телекамер, и передачазакончилась.
Почти месяц, пока была возможна связь с "Победителем", все станции Системыпередавали информацию о ходе полета. Потом связь прервалась, и звездолетканул в пространство на много лет.
Старт "Победителя" произвел на меня удручающее впечатление. Я увидел, воочиюувидел, насколько люди убеждены, что покорение космоса зависит от ракет.
К великому своему ужасу я понял, что остается только одно: САМОМУ довестирасчет до конца и САМОМУ поставить первый эксперимент.
Вы понимаете, что это значит - поставить опыт самому?
Я не разбираюсь в технике, но допустим на несколько минут, что я отличныйэкспериментатор. У меня нет даже намека на лабораторию, но допустим намгновение, что я имею доступ к самому большому мезотрону Системы. Дажев этом идеальном случае имею ли я право в одиночку ставить такой эксперимент?
Всегда есть возможность чего-то не учесть в расчетах, или в конструкцииприбора, или в методике. Одним движением пальца я мог отправить в ничтовсю Систему! Только человечество в целом может решиться на подобный опыт.
Я готов был полететь на Землю и еще раз попытаться убедить Шестова. Ноэто значило потерять по крайней мере два месяца, в то время как приходилосьберечь каждую минуту.
Сейчас мне сорок лет, и я еще ни разу не был на Земле: не мог выкроитьвремя. Действующий ныне закон отдыха, обязывающий жителей Марса раз в тригода посещать Землю, был введен до моего переезда в Исседон. Врачи нашликлимат Марсе вредным для людей и запретили более чем трехлетнее пребываниена планете. Я нарушил этот закон уже семь раз. Сначала я пытался объяснять,что прожил на Марсе много лет до введения закона и чувствовал себя прекрасно.Потом, когда работа вступила в решающую фазу, я вообще перестал замечатьврачей...
Я отправился в Ареоград и явился в Институт теоретических проблем. Этобыло шагом отчаяния. Шел двенадцатый год работы, о практическом осуществленииидеи я только начал думать. Меня выслушали очень внимательно и сказали,что на голой идее не построить даже шалаша, тем более, что сама идея немногокак-то несерьезна. "Если бы были готовы расчеты..." Хорошо, сказал я, будутрасчеты, но разрешите мне пользоваться "Демокритом" семь суток из каждыхдесяти. "Видите ли, машина чертовски перегружена"...
Я вернулся в Исседон, чтобы обработать хотя бы часть вычислений и послатьШестову. Этот месяц был, пожалуй, самым тяжелым за все годы. Приходилосьделать два дела сразу: считать поправки двенадцатого порядка и писать письмо.Нужно было на нескольких страницах уместить все, что я сделал за одиннадцатьлет. У меня почти не оставалось времени для сна, я не вставал из-за столапо восемнадцать часов.
Сейчас я вряд ли выдержал бы такой ритм работы. За сорок дней я измоталсяокончательно, однако подробное письмо было написано. Тогда я подступилк скопившейся за месяц корреспонденции. Среди писем оказалось одно с новосибирскимштемпелем. Оно было месячной давности и извещало о том, что директор Центральногофизического института академик А. В. Шестов скончался.
Моя безумная гонка не имела ни малейшего смысла! Шестов умер месяц назад...
Вновь потянулись недели, месяцы... Я считал и считал...
В один из дней я узнал, что на орбите спутника Марса строится "Бочка Ферми"- автоматическая лаборатория строения материи, оснащенная мощным мезотроном.После введения в строй эта лаборатория должна была вести эксперименты позаказам различных институтов и индивидуальных исследователей. Это был идеальныйдля меня случай, если бы я решился поставить эксперимент. На станции небудет ни одного человека, только автоматы. Если "Бочка" и погибнет... Чтож, я готов держать ответ, но самое главное: не будет человеческих жертв.
Не будет? Я не мог сказать этого с уверенностью. В сущности, вся моя работав последние годы заключалась в том, чтобы доказать точно: жертв не будет.Стоило мне захотеть, и я мог уже шесть лет назад поставить опыт на "БочкеФерми". Мог, но не смел. Не было уверенности.
Я продолжал работать. Иногда, особенно в последние годы, я ощущал какую-тоневидимую поддержку. Никто не предлагал мне своих услуг, но я замечал,что расчеты по моим заданиям делались быстрее обычного. В конце концовот меня отступились и врачи. Я перестал получать предложения поехать дляотдыха на Землю.
Как-то (был июнь четырнадцатого года) ко мне явился паренек лет шестнадцати.Он пришел поздно вечером, продрогший, и мне пришлось согревать его горячимкофе. Он был невысок ростом, коренаст. Непропорционально развитая груднаяклетка выдавала в нем уроженца Марса. Паренек заявил, что хочет помогатьмне. Он слышал о моей работе от отца и считает, что я прав на тысячу процентов.Он готов делать для меня все. Он верит мне.
За многие годы я только один раз слышал эти слова. Нужно ли объяснять,как мне хотелось оставить паренька в Исседоне?.. Но он сбежал из интерната.Я вспомнил, как меня искали когда-то, вспомнил, сколько нервов я перепортилсвоим учителям, и самым строгим тоном, на какой только был способен, приказалмоему союзнику вернуться домой. Торжественно поклялся, что через четырегода буду ждать его.
Он уехал рано утром, и я не видел его больше. То ли пропал юношеский задор,то ли он нашел работу поинтересней. Впрочем, четыре года еще не прошли.После его отъезда я вспомнил, что даже не спросил у паренька имени...
Изредка я позволял себе несколько дней отдыха. Ходил по степи, думал, сопоставлял,мечтал.
Я забирался довольно далеко от дома и однажды впервые увидел, как цвететпустынная мозглянка. Можно было пересчитать по пальцам людей, видевшихэти алые семиугольники. Мозглянка растет в песке, ее стебель почти никогдане показывается на поверхности. Из песка растение добывает тепло, кислород.Можно всю жизнь ходить по знакомой тропинке и не знать, что под ногами,на глубине двух-трех метров, растет лес. Очень редко случалось, что пустыннаямозглянка выпускала на поверхность длинный тонкий отросток с большим алымцветком.
Я наклонился, и лепестки слабо затрепетали, с них посыпались песчинки.На другой день я увидел на месте цветка лишь опавший бурый лоскут, рассыпавшийсяот моего прикосновения.
Я стал ходить сюда ежедневно. Ложился на холодный песок, перебирал егоруками, думал.
Вопросы техники перестали меня занимать, когда я понял, в каком заколдованномкругу очутился.
Я говорил себе: есть же в космосе и другие цивилизации. Пусть далеко отнас, за тысячи световых лет. И для них тоже существует этот бич - скоростьсвета. Цивилизации, обогнавшие нас в развитии, уже должны были прийти ктем выводам, к каким пришел я. Они могли поставить эксперимент, о которомя мечтал. Значит, они могут заставить луч света двигаться с гораздо большейскоростью. Они могут преобразовывать законы природы.
Почему же мы тогда не видим никаких следов деятельности этих цивилизаций?Все, что мы до сих пор открыли во Вселенной, подчиняется старым как мирзаконам природы. Так что же, допустить, что мы, люди - самая высокоразвитаяцивилизация?
Во Вселенной наверняка есть разум, намного обогнавший нас в развитии. Иесли мы не видим следов его деятельности, значит одно из двух: либо мыне там ищем, либо этих следов просто нет.
Попробуйте рассуждать с точки зрения той цивилизации, которая может управлятьзаконами природы. Вы десятки раз подумаете, прежде чем изменить комплексзаконов в пределах своей галактики. Ведь вы не одни в космосе: кроме вас,существуют и другие цивилизации, не достигшие вашего уровня развития. Выбудете стремиться применять свои силы так, чтобы никому не навредить. Ипоскольку для ваших целей необходимо все же изменять законы, вы будетеэто делать, но не во всем пространстве.
Впрочем, это мое личное, ничем не подкрепленное мнение. Я сейчас думаюоб этом и еще не пришел к какому-нибудь твердому выводу...
Я закончил расчет несколько месяцев назад. Вероятно, можно было продолжатьсчитать до бесконечности, но я остановился, когда понял: очередные поправкиничего нового не дадут. Главные формулы занимали много места и были неочень красивы. Этого и следовало ожидать, я ведь рассчитывал только одинчастный случай.
Как бы то ни было, я дожил до этого дня. Математика сказала: да, предположениябыли верны. Увеличить скорость света на два процента оказалось вполне возможно,причем без особого риска. Тридцать семь законов физики должны были изменитьсяв результате эксперимента. Но, судя по расчетам, эти изменения невеликии на расстоянии двухсот метров от установки исчезают вовсе. Кроме того,сразу после окончания опыта все должно вернуться к обычной норме. Я могдать заказ и провести эксперимент!
Несколько часов я бродил вокруг домика и никак не мог поверить, что наконец-товсе кончено!
...Опыт я поставил спустя несколько дней. Я был уверен в том, что он неопасен, я верил в свою математику. Послал в Центр копии расчетов, указалпоследовательность операций и стал ждать. Никогда я еще не испытывал такогомучительного чувства! Я ждал, что случится несчастье, вздрагивал при каждомтолчке, ударе, и в то же время внутренне был уверен, что все закончитсяблагополучно.
ЭТО произошло, когда автоматическая лаборатория находилась низко над западнымгоризонтом. Я лежал на склоне кратера, там, где несколько лет назад виделцветок пустынной мозглянки. "Бочка" только что взошла и медленно двигаласьк юго-востоку. Я не знал точного времени начала опыта и не отрывал взглядаот яркой точки, перемещавшейся от Альдебарана к Сириусу. У меня началислезиться глаза, и я закрыл их руками. Когда я опять посмотрел вверх, от"Бочки" уходил в зенит белый узкий пучок света. Конечно, я видел не самыйлуч, а только вторичное свечение. Сверхсветовые кванты, взаимодействуяс вакуумом, порождали обычное световое излучение, распространявшееся вовсе стороны. Луч был виден около минуты, потом погас и... ничего не случилось.
Я вернулся в домик, меня била дрожь. Сел у окна и смотрел, как автоматическаялаборатория медленно поднимается к зениту.
Засветился огонек системы связи, и на экране появилась колонка цифр, переданнаяс "Бочки Ферми" автоматическим транслятором. В самом низу красным былоподчеркнуто ОДНО шестизначное число. Интерферомерты, измерившие скоростьсозданного в лаборатории светового луча, нашли ее равной ТРЕМСТАМ ШЕСТИТЫСЯЧАМ КИЛОМЕТРОВ В СЕКУНДУ!
Побочные эффекты оказались незначительными: в некоторых отсеках отмечалсяскачок поля тяготения, появились неизвестно чем порожденные быстрые нейтроны,изменилась внутренняя структура вещества лазерной системы.
В тот же день я уехал из Исседона. Я был измучен и счастлив, но это блаженноесостояние продолжалось недолго...
* * *
До посадки "Юности" остаются считанные минуты. Я прохожу к висячей террасе,открытой со стороны посадочного поля.
Эксперимент закончился благополучно, но Академия все еще воздерживаетсяот публикации моих работ. Она назначает комиссию за комиссией, проходятнедели, а окончательного решения нет.
Комиссия во главе с Юмадзавой - серьезное и, кажется, последнее испытание.
Странно: как крепко держатся люди за привычные убеждения! Иногда мне приходитмысль о том, что, прежде чем браться за законы в космических масштабах,имеет смысл изменить кое-какие законы человеческой психологии. Прежде всего- закон консервативности мышления.