absorb

П.Амнуэль

ЧИСТО ЕВРЕЙСКОЕ УБИЙСТВО

Труп Мошика Слуцкого был обнаружен уборщиком-оле, который явился рано поутру выметать мусор из коридоров ешивы. Моисей Арнольдович Слуцкий, 52 лет, уроженец Украины, 23 года в стране, был убит ударом тяжелого предмета по затылку. Смерть наступила мгновенно. Тяжелый предмет лежал в двух метрах от тела - это был толстый, в тисненном коленкоровом переплете, том одной из частей Талмуда. В углу переплета книги запеклась кровь. Том весил не меньше пяти килограммов, и Маймонид, чьи высказывания находились на страницах этого старинного издания, наверняка пришел бы в неописумое возмущение, если бы знал, с какой целью далекие потомки используют это творение человеческого разума.

Полицейский эксперт, осматривавший тело, сказал комиссару Роману Бутлеру, стоявшему рядом:

- И зачем эти датишные приобретают компьютеры, если все равно пользуются таким старьем? Согласись, что дискетом убить куда труднее.

У Романа было на этот счет иное мнение (он вспомнил дело Вакшанского, убитого именно трехдюймовым дискетом), но комиссару не хотелось вступать в дискуссию.

Ситуация сложилась крайне неприятная. Слуцкий был убит, по словам эксперта, между девятью и двенадцатью часами вчера вечером. В это время двери ешивы были уже заперты, никто посторонний в помещение не заходил и зайти не мог ("только через мой труп",- сказал сторож-оле, положив руку на пистолет). Черный ход, предназначенный на случай пожара, был навечно заставлен огромным шкафом со старой кухонной посудой.

- Куда смотрит пожарная инспекция? - с деланным возмущением сказал Бутлер. На самом деле отсутствие второй двери значительно облегчало работу. Искать преступника следовало внутри ешивы, поскольку до прибытия полиции никто не покидал здания.

Об этом убийстве на следующий день писали все газеты, и можете себе представить, какие комментарии позволили себе некоторые журналисты. "Ну вот, теперь они уже убивают друг друга." Или "В армии они, видите ли, не служат, Бог не велит, а убивать умеют не хуже арабов." А то еще, сам видел: "Запереть их там, и пусть сами с равом Бен-Ури разбираются, а Бог поможет."

Ну, вы же помните, каково было противостояние религиозных и светских кругов в начале двадцатых годов нашего, двадцать первого, века.

Вечером, начитавшись комментариев и наглядевшись на фотографии бедного Моисея Слуцкого в живом и мертвом виде, я отправился к моему соседу Роману Бутлеру, чтобы выслушать его комментарий. Честно говоря, я был готов к тому, что Роман вообще разговаривать не захочет, сославшись на усталость.

Все оказалось наоборот.

* * *

Роман сидел в углу салона перед огромной чашкой кофе.

- Хорошо, что ты пришел сам, Песах,- сказал он.- Я уж собирался тебе звонить.

- Какие-то новые подробности? - спросил я.- Нашли убийцу?

- Наливай кофе,- предложил Роман.- Не нашли и не найдем, вот что я тебе скажу.

- Почему? - удивился я.- Газеты пишут, что никто из помещения ешивы не выходил. Всего там ночевало восемнадцать человек. Нужно опросить всех, религиозный человек лгать не станет, достаточно посмотреть ему в глаза.

- Замечательная мысль,- пробормотал Роман.- В ней всего две ошибки. Во-первых, если религиозный еврей убил другого еврея, он тем самым поставил себя вне общины и вне религиозной морали. Значит, и соврать может. Во-вторых... Ты думаешь, я не опросил всех и не смотрел каждому в глаза?

- И что же? - спросил я, потому что Роман надолго замолчал, думая о своем.

- Каждый из восемнадцати ешиботников сказал мне, что это именно он убил Слуцкиса. И каждый прямо смотрел мне в глаза. Если следовать твоей мысли, что глаза - зеркало души, то нужно заключить, что правду говорили все. Кто же тогда убил?

- А кровь... Или отпечатки пальцев...

- На книге были обнаружены отпечатки пальцев всех учеников ешивы, а также рава Бен-Ури и самого Слуцкого. Видишь ли, книгой изречений Рамбама пользовались ежедневно и ежечасно...

- Детектор лжи,- сказал я.- Не могли врать все, один должен был говорить правду.

- Видишь ли, Песах,- медленно сказал Бутлер,- я проверил каждого на детекторе лжи. Все говорили правду.

- Но...- растерянно сказал я.

- Вот именно. Ударил один - без сомнения. Но убийцами считают себя все. Вот почему я хотел с тобой поговорить. Ты писатель, историк. Хоть ты и не религиозен, но публику эту знаешь лучше меня. По-моему, это чисто психологическая проблема. Может быть, они считают, что каждый еврей ответствен за убийство еврея... Не знаю. Хотя, тут может быть иная тонкость. Слуцкий, по Галахе, евреем не был - мать у него полька, обе бабушки - русские... Еврей только отец.

Не буду лукавить - после слов Романа я почувствовал себя если не Эркюлем Пуаро, то, по крайней мере, Ниро Вульфом. Может, это неожиданное осознание собственной значительности заставило меня забыть о вопросе, который я намеревался задать в самом начале разговора. Бутлер сам ответил на этот незаданный вопрос:

- Ты не спросил, Песах, что, собственно, делал Слуцкий в ешиве. Он не был учеником, он и религиозен был только наполовину, если такое вообще возможно. Соблюдал шабат, но не ходил в синагогу. Постился в Йом-кипур, а Девятого ава зажигал электричество и умывался. В общем, что считал нужным, то и делал. А в ешиву эту приходил почти ежедневно - для того, чтобы поспорить с учениками. Все говорят, что спорить с ним было очень интересно, он прекрасно знал Танах, практически наизусть, да и отдельные отрывки из Талмуда и Мишны цитировал без запинок. Рав Бен-Ури сказал мне, что он бы с превеликим удовольствием имел в ешиве такого ученика - хотя бы для того, чтобы остальные оттачивали в спорах с ним свои аргументы. И, в то же время, по словам того же рава, он никогда не принял бы Слуцкого в ешиву. Никогда и ни за что. Я провел в ешиве день, не обнаружил ни единой зацепки, и вот теперь сижу и ломаю голову...

- Чем я могу помочь? - спросил я.

- Мне нужен светский человек, который, тем не менее, мог бы говорить с этой публикой на их языке. В полиции таких не оказалось. Ты же знаешь нашего министра.

Министра полиции Ноаха Шапиро знали все. Еще бы - именно он нарушил многолетний статус кво и открыл в шабат все без исключения улицы даже в ультрарелигиозных кварталах. В прежние времена это было бы невозможно - религиозные партии могли угрожать провалом любой коалиции. Но в каденцию премьера Вакнина партия Труда впервые получила подавляющее большинство в кнесете и не нуждалась ни в чьей поддержке...

* * *

Ровно сутки спустя мы опять сидели с Бутлером в его салоне. По стерео показывали прямой репортаж об инаугурации господина Чернышева - первого, законно избранного, президента России с очевидными фашистскими взглядами. Нам обоим было не по себе - на Манежной площади бесновались огромные толпы фанатиков, антисемитские лозунги висели на балконах гостиницы "Националь" и на здании Манежа. А народ, как всегда, безмолвствовал. Народу, видите ли, надоело голосовать - к урнам пришли только сорок два процента избирателей, но две трети этого числа предпочли фашиста Чернышева демократу Прохорову. Так, двадцать восемь процентов избирателей навязали России новую реальность.

- Если Сохнут успеет провести в России операцию, аналогичную "Шломо"...- сказал Бутлер и не закончил фразу. А что говорить - и так все было понятно. Ехать надо во-время.

Когда Чернышев сделал свой знаменитый жест правой рукой и сказал "Русские люди, к вам обращаюсь я...", Роман потянулся к пульту и выключил стерео. В салоне сразу стало уютнее и теплее.

- Своих проблем хватает,- сказал Роман.- Ты весь день провел в ешиве. Расскажи о впечатлениях.

- А ты...

- Мне хвастаться нечем. Топчемся на месте.

- Видишь ли, я не разговаривал ни с кем лично, я больше ходил и слушал...

- Да уж,- усмехнулся Роман,- мне докладывали. Амнуэль, мол, путается под ногами и что-то вынюхивает, и не попереть ли его к такой-то...

- Так вот,- продолжал я,- мое мнение. Мы не выйдем на убийцу, если не будем абсолютно точно знать мотив. Нынешняя версия полиции меня не устраивает. Ты сказал журналистам, что ешиботники повздорили, и кто-то в состоянии аффекта трахнул Слуцкого по голове первым, что попалось под руку.

- Да,- неохотно подтвердил Роман.- Это самая разумная версия.

- Это полный бред,- возразил я.- Эта версия абсолютно не соответствует тому представлению, что сложилось у меня об учениках ешивы. Люди они чрезвычайно уравновешенные. Ультраортодоксы. Они просто не способны впасть в состояние аффекта.

- Даже если кто-то в их присутствии оскорбляет Бога? - осведомился Роман.

- Да, безусловно. Оскорбление пройдет мимо их сознания. Отреагируют они только на какой-то неожиданный аргумент, на некое доказательство, понимаешь? Разум, а не чувство. Я ходил среди них весь день и, каюсь, действительно действовал на нервы всем, включая полицию. Хотел вывести их из себя, тем более, что такая ситуация, нервы напряжены... Ничего не вышло. Полицейские злились и, как ты сказал, готовы были послать меня к... А ешиботники смотрели мне в глаза и качали головами. Никто из них не мог убить Слуцкого в состоянии аффекта.

- И, однако, каждый из них утверждает, что убил он.

- Врут.

- Детектор лжи...

- И детектор врет. То есть, они искренне считают, что говорят правду, как они ее понимают. И потому детектор...

- Короче, Песах,- прервал меня Роман,- ты тоже потерпел поражение.

- Почему же? - сказал я.- Я знаю мотив, и я знаю, почему все они берут вину на себя. Я не знаю имени того, кто конкретно ударил Слуцкого, но, возможно, узнаю и это.

- Ну-ну...- сказал Роман и посмотрел на меня с сомнением: он не поверил ни одному моему слову.

- Чтобы быть полностью уверенным, - продолжал я,- мне нужны бумаги покойного. Все, что есть. Или компьютерные тексты, если у него не было бумаг. Записки, воспоминания, все... Решение проблемы в личности погибшего, а вовсе не в ешиботниках, которые просто не могли поступить иначе.

- По-моему, ты несешь чушь,- с чувством сказал Бутлер.- Но раз уж я сам тебя втравил... Квартира Слуцкого опечатана. Компьютера у него не было, даже самого завалящего. Жил он бедно, едва-едва хватало денег на квартиру и еду. Бумаг, насколько я знаю, немного. Но мы не интересовались...

- Напрасно,- назидательно сказал я.

- Утром я дам тебе ключ,- сказал Бутлер, пропустив мою реплику мимо ушей,- и пошлю с тобой полицейского. Извини, одному нельзя, таковы правила.

- Он мне не помешает,- сказал я, и Бутлер хмыкнул.

* * *

Квартира покойного Моисея Слуцкого была аккуратной, как я и ожидал. Полиция ничего здесь не трогала, личность убитого их не особенно интересовала. Небольшой салон был одновременно и спальней - напротив журнального столика с подержаным, судя по виду, стереоприемником, стояла сохнутовская кровать. На книжном стеллаже - несколько изданий Торы, и ничего более. Одна из книг оказалась старославянским изданием 1874 года - экземпляр, наверяка, уникальный: это был Ветхий Завет в классическом переводе.

То, что я искал, хранилось в тумбочке у кровати. На нижней полке лежала общая тетрадь российского производства - желтоватая грубая бумага, по которой даже неприятно было бы водить пером. Текст был странным - русские слова перемежались с ивритскими и какими-то еще, по всей видимости, арамейскими. А может, еще более древними? Или вовсе не существующими в человеческих языках? Честно говоря, я готов был поверить именно в эту последнюю идею.

Я спросил полицейского, пришедшего со мной, могу ли я забрать тетрадь, чтобы не торчать весь день (а может, и не только день) в этой квартире. Меланхоличный шотер, настроившийся было поспать на кухонном табурете, связался по биперу с начальством и благожелательно сказал:

- Бери что хочешь, только напиши расписку.

Вернувшись домой, я сел к компьютеру, поскольку только с помощью интербанка памяти мог рассчитывать на соединение всех слов, нацарапанных рукой Слуцкого, в некий связный текст.

Вечером я все еще сидел, глядя на экран. Жена пыталась оторвать меня, соблазняя салатом оливье, но мне было не до еды. Потом меня позвал к видео Роман, но я послал его туда, где ему надлежало находиться в это время суток. К ночи эвристическая программа, в основу которой легли записи Слуцкого, была готова, и компьютер начал формировать с ее помощью свои виртуальные миры. Я в этом процессе ничего не понимаю, поэтому позволил себе расслабиться, и до двух часов ночи пил крепкий чай, размышляя о странной судьбе человеческого рода.

На часах было три минуты третьего, когда компьютер объявил, что мозаика сложена, причем единственным образом, первоначальные триста девяносто тысяч вариантов программа отбросила как логически противоречивые, а в то, что получилось, я могу войти, но должен накрепко усвоить кодовое слово "сброс", каковое и должен произнести мысленно, если мне станет невтерпеж и захочется к маме...

* * *

"...Я родился в тот самый день, когда умер мой дед. А может, и в ту самую минуту. В этом факте не было бы ничего примечательного, если бы он не повторялся из поколения в поколение. Насколько я узнал, расспрашивая родственников, наша семейная "традиция" не имела исключений. Цепочка рождений и смертей прослеживалась до одного из современников Радищева, еврея по крови, жившего в местечке около недавно основанного города Одессы. Во мне перемешалось немало кровей, не только русских и еврейских, но также польских, немецких, грузинских и даже, если верить преданиям, испанских. Конечно, кроме фактов, подтвержденных документально, были и легенды, как-то эти факты объясняющие. Главная гипотеза: переселение душ. В миг смерти душа деда переселяется во внука и продолжает жить в иной ипостаси.

...Моя личность, мой дух были всегда. Когда умирал один из моих предков, личность моя переходила в его потомка. Я проследил этот процесс глубоко в прошлое и не нашел начала, оно терялось где-то и когда-то, когда человека еще не было на Земле.

...И кем же я был в то время? Дух мой витал над водами? Я был Богом? Тем, кто создал Мир, отделил свет от тьмы, дал жизнь людям? И что? Сам стал человеком среди своих чад? А если так, почему допустил, чтобы люди стали такими? Ведь к Богу - ко мне? - обращали свои молитвы миллионы и миллионы. Я не слышал?

...Я слышал все. Почему никогда - ни разу! - не вмешался? Суббота? Отдых? Забытье? Нет. Насколько я понимал сам себя, я не вмешивался потому, что не мог. Был бессилен.

...Я не тот Бог, о котором написано в Библии, Торе, Коране и еще где-то. То фантазии, а есть Истина. Когда я создавал Вселенную, сила моя была почти беспредельна. В этом "почти" все дело. Предел. Половину своей силы,- точнее сказать, энергии,- я потратил в День первый, и половину того, что осталось - в День второй. Когда настал День пятый, я мог только управлять генетическим аппаратом, а создав человека в День шестой, утратил все и стал таким же человеком, как и остальные люди. Разве что изредка, в каком-то из моих поколений, прорывалось что-то немногое, копившееся веками, и я был способен, например, дать людям Заповеди..."

* * *

Я сказал "сброс" и вывалился из компьютерной реальности в реальность своего уютного кабинета. Быть Слуцким оказалось попросту не в моих силах.

Никакой психопатии. Никакой. Компьютер отметил бы любое, самое минимальное, отклонение от психической нормы. Слуцкий был Богом. Богом, вначале бесконечно сильным и мудрым. Богом, сотворившим Вселенную, а потом потерявшим свою силу потому, что оказался подвластен закону сохранения энергии, который сам же и придумал...

Так?

Я вспомнил известный с детства софизм, любимое лакомство атеистов: "а может ли Бог создать такой камень, который сам не смог бы поднять?"

Компьютер застыл в режиме ожидания - у него было еще что показать мне, и я понял, что хочу видеть, даже если не смогу переварить, даже если мои мозги расплавятся, и я не успею крикнуть "сброс"...

Я не хотел погружаться в прошлое на миллиард лет, хотя, если судить по списку подпрограмм, компьютер рассчитывал погрузить меня для начала куда-то во время, когда еще не было на Земле жизни (день третий? Или четвертый от сотворения?). Нет, не сейчас...

Я надел на голову проектор и мысленно попросил Слуцкого быть осторожным. Я разговаривал с ним как с живым...

* * *

"Гора была - Синай. Угрюмые скалы, похожие на лунные кратеры, и ни на что земное не похожие вообще. Смотреть вниз - страшно, смотреть вверх - трудно и страшно тоже. У тех, кто карабкался по валунам, пытаясь добраться до огромного бурого пятна на вершине, были суровые лица странников, бородатые, с большими, нависающими тучей, бровями. Одеты они были, впрочем, традиционно для местных жителей - грубая дерюга едва покрывала тело, избитое частыми падениями и ночлегом на голых камнях.

Первым карабкался молодой гигант, голубоглазый и широкоскулый. Он был ловчее прочих и, подобно героям, рвущимся первыми в отчаянную атаку, не вынес бы, если бы не достиг цели раньше всех.

Я стоял за скалой над пропастью, у самого пятна - это был всего лишь причудливо изломаный выход на поверхность железной руды. Красиво, конечно, но ко мне, ждущему, не имело никакого отношения. Приманка - не более. Я жил здесь давно, и отец мой жил здесь, и дед, мы были из того же племени иудеев, но племя разделилось, покидая родину, наш клан пошел на юг и жил здесь, а сейчас я ждал этого гиганта, которого звали Моше, потому что настало время сказать ему Слово. Я думал над Словом много веков, во всех поколениях, и теперь оно стало Истиной. Не для меня - я знал эту Истину всегда, я сам ее придумал и хранил.

Кое-что я еще умел, хотя и с трудом, с мучительными головными болями, дрожью в руках и слабостью в ногах. И когда Моше схватился рукой за выступ и перепрыгнул через небольшой провал, а спутники его - их было трое - отстали, не решаясь это сделать, я сказал себе "пора", и острогранная скала чуть повыше путников пошатнулась и рухнула. Она промчалась вниз, грохоча и разламываясь на части, от неожиданности и испуга спутники Моше остановились, на миг ослабли их руки, и этого оказалось достаточно: все трое не удержались на ногах, и общий вопль ужаса отразился от скал.

Надо отдать должное Моше, он даже не оглянулся, он понял, что произошло, но не остановился, продолжая карабкаться вверх, он уже почти добрался до ровной площадки, цель была близка, и в буром пятне чудилась ему кровь людская, кровь народа его, оставшегося внизу, на равнине, и ждущего - чего? Он еще не знал.

Теперь нас было двое здесь, я вышел из своего укрытия и стоял на фоне слепящего послеполуденного солнца. Моше видел только мой силуэт, и его распаленному воображению предстало существо, сияющее огнем.

Моше стоял у самой кромки рудного выхода и ждал. Он увидел Бога в огненном шаре, и Бог повелел ему слушать и запоминать. Я не в силах был переделать природу человека. Но мог попытаться убедить. Что ж, пора начинать.

Я протянул вперед руки, положил пальцы на голову Моше, и гигант медленно опустился на колени, глаза его закрылись, он слушал.

Я говорил о Хаосе, каким был Мир, и говорил о себе и тех временах, когда я еще мог все. Говорил о красоте молодой планеты, о первожизни, которую я создал в океане из неживой материи, и о перволюдях - в них я вложил последние свои силы и выпустил в Мир, чтобы они в нем жили.

Наконец я подошел к главному: люди живут не так, как должны жить разумные существа. Они предоставлены себе, и в мыслях у них хаос, подобный тому, каким был Мир до Дня первого.

Жить нужно по-людски. Почитать мать и отца. Не убивать. Не прелюбодействовать. Не красть. Не произносить ложного свидетельства на ближнего своего. Не желать дома ближнего своего; не желать жены ближнего своего, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его...

Моше понимал, может быть, десятую часть того, что я говорил. А из понятого еще только десятую часть мог пересказать своими словами. Я знал, что пройдут века, и пересказ Моше, сам уже во многом сфантазированный, обрастет нелепыми подробностями. Но это было неизбежно - рождалась Книга.

Я должен был дать ему что-нибудь с собой, что-то вполне материальное, что он мог бы держать в руках и показывать: вот Книга, дарованная Богом. Каменные пластины я обтачивал год, выбивал на них буквы, понятные народу Моше. Конечно, это был не весь текст: ровно столько, сколько голубоглазый гигант смог бы унести.

Я кончил говорить, когда до захода солнца оставался час. Моше должен был еще совершить нелегкий спуск, и я не хотел, чтобы он сломал себе шею. Очнувшись от транса, Моше огляделся (я отошел за камни), увидел у своих ног божественные скрижали, и сдавленный вопль вырвался из его груди.

- Иди! - сказал я.

Моше затолкал пластины в заплечный мешок, где лежали остатки еды, и побежал по камням вниз - слишком резво, как мне показалось.

Он кричал что-то, но я не понимал слов, я возвращался к своим, предвкушая горячий ужин и теплую постель под холодными звездами. Жена моя ждала своего мужа и повелителя, чтобы этой ночью зачать сына, которому предстоит родить своего через двадцать с небольшим лет, и тогда умрет это мое тело, а дух мой перейдет в потомка, чтобы продолжить цепь жизни. Я был человеком среди людей, и Заповеди, которые я дал Моше и его народу, были Заповедями и для меня. Я знал, как трудно исполнять их. И как нужно, чтобы они были исполнены.

Моше Рабейну спускался с горы Синай к своему народу."

* * *

- Все это компьютерные штучки,- сказал наутро Роман, когда я пригласил его к себе и показал процесс Дарования Торы.- Ты ведь не думаешь, что это все происходило на самом деле?

В голосе его звучала неуверенность.

- А ты спроси об этом у рава Бен-Ури,- сказал я.

- Я-то спрошу, но... Нет, это глупо. Мало ли кто что может придумать о себе...

- Он не придумывал.

- Мне бы твою уверенность.

- Хорошо, переключи на меня своих полицейских программистов, пусть они посмотрят.

Бутлер покачал головой.

* * *

Честно говоря, меня это совершенно не интересовало. В конце концов, я историк, а не полицейский. Да, кто-то из них, учеников ешивы, убил Слуцкого, и мне было все равно - кто. За что - я знал, и они знали, а если Роман этого еще не понял, путь думает. Я перебросил на полицейский компьютер все просчитанные реальности и забыл о соседе своем Романе Бутлере. Пробегая глазами список файлов, созданных на основании проработки записей Слуцкого (я не мог назвать его иначе, его настоящим именем, не мог, не был готов к этому), я остановился на названии "kain.doc"...

* * *

"Каин и Авель действительно были братьями. И действительно: первый был земледельцем, второй - скотоводом. И Каин на самом деле убил. Все остальное - плод фантазии Моше, воображение у него по тем временам было отменное, лучше, чем память.

Конечно, братья не были сыновьями Адама - ведь адамово первородство было придумано тем же Моше, чтобы упростить для самого себя понимание сути. Я говорил ему так: "И создал Бог первых людей на Земле, и было это в День пятый, и явились первые люди наги и босы, и не знали ни имен своих, ни сути своей, ни назначения своего, ибо разум их еще не проснулся". Перепутать "на Земле" и "из земли" - это еще не самое грустное, вторая часть фразы и вовсе выпала, ну да не о том речь.

Племя Каина и Авеля кочевало в долине Иордана со стадами своими, было в племени человек триста, скота чуть побольше. Каин - был он старшим братом - не любил сторожить стадо, делал это, когда прикажут. В свои двадцать восемь он еще не совершил того, что полагалось мужчине - не взял жену, не родил ребенка. Был замкнут, угрюм.

Как бы то ни было, Каин при всей своей видимой ущербности прекрасно понимал, чего хочет. Где бы ни стояло племя, он закапывал в землю косточки плодов и ждал. Он мог часами лежать на земле неподвижно, глядя в одну точку, где пробивались на свет слабые ростки. Что будет потом? Вырастет дерево? Куст? Он не знал.

В его голове не было еще понимания того, что из косточек апельсина родится апельсин, из шиповника - шиповник, да и проблемы урожайности, как и возможность употреблять выращенное в пищу, его не волновали. Хотелось знать, что из этого вырастет. Может быть, следовало в истории науки обозначить эту веху: Каин, скорее всего, был первым человеком, обладавшим истинно научным мироощущением.

Он страдал, потому что никогда (ни разу!) не смог дождаться результата. Племя кочевало, на одной стоянке задерживалось не больше, чем на месяц-другой, и за это короткое время Каин мог убедиться лишь в том, что семя (он носил с собой в мешочках много разных косточек) проросло и побеги начали вытягиваться вверх. А дальше, что же дальше? Ничего. Племя уходило, уходил Каин, оглядываясь в пути, и когда, бывало, племя возвращалось на прежнее место - через полгода, год, а то и больший срок,- Каин бросался искать свою делянку, чаще всего не находил, но изредка обнаруживал кустик или стебель и был уверен, что это - его семя.

Частые отлучки брата, его небрежение обязанностями пастуха не могли остаться незамеченными. Племя - организм, плохо ли, хорошо ли функционирующий, но - единый. В племени знали, чем занят Каин. Бесполезное занятие, но и вреда мало.

Однажды на стадо, которое охранял Каин, напали соседи и увели большую часть овец прежде, чем Каин поднял тревогу. Потеря стада - трагедия. Каина судили.

- Как ты мог?!

- Я не видел.

- О том и говорим. Ты не смотрел. Ты думал о себе.

- Нет, я думал обо всех. Если посадить, и вырастет много, то еды хватит надолго.

- Ерунда. Пища - от богов.

Это был бесполезный разговор: они не понимали друг друга.

Каин был наказан - его били. Нормально, лозами, согласно традиции. Авель бил тоже. Как все.

Наутро Каин опять был на своей делянке. Недавно взошли чахлые кустики, названия которых он не знал, весна выдалась сухая, и Каин носил воду от источника, поливал растения и плакал, вспоминая, как бил его родной брат. Младший.

Каин отправился в очередной раз к источнику за водой (он носил воду в деревянном ковше, и приходилось много раз бегать туда и обратно), а, вернувшись, увидел картину, от которой захлестнулось его сердце, помутился разум, ковш упал, вода пролилась, и свет померк. Брат его Авель стоял над разоренной делянкой и дотаптывал последний кустик. Остальные, частью выдернутые с корнями, частью затоптанные, были уже мертвы. Убиты его дети, его радость, смысл его жизни. А брат его Авель смотрел исподлобья, он не торжествовал победу, он просто исполнил долг. Спасал брата. Как он понимал долг и спасение.

Когда все кончилось, Каин стоял над телом Авеля, сук - кривой и тяжелый - выпал из руки его. Не впервые человек убил человека. Брат брата - впервые. Я был потрясен не меньше Каина, оба мы стояли над телом Авеля и думали о смысле жизни. Он думал просто: Каин убил, страдал и жалел, но жалел не только брата, а еще - и может, даже в большей степени,- погибшие растения. Я не мог осуждать его, потому что и сам не знал, в чем сейчас большее зло: вытоптать или убить. Вытоптать - это убить душу, мечту, прогресс. Авель лежал мертвый, он расплатился, за все нужно платить, плата была высока, но чрезмерна ли? Убивать нельзя. Что нельзя убивать? Тело? Душу? Мечту? Не убий. Если бы не Авель, история рода людского стала бы иной. С гибелью посевов и каиновой души изменился мир. Со смертью Авеля не изменилось ничего. Он был один из множества. Каин - один среди всех.

- Где брат твой, Каин? - спросил я, войдя, наконец, в его мысли.

Человек огляделся. Он искал брата. Мужчина, лежавший у его ног, братом не был. Братья - это не те, кто рождены одной матерью. Братья - те, кто рождены одной идеей. У Каина не было брата. Никогда.

- Это не брат мой,- сказал Каин, глядя на кровь.- Я не знаю, где мой брат. Разве я сторож ему?

- Ты убил,- сказал я.

- Я не успел спасти,- ответил он.- Это хуже.

И мне - мне! - пришлось согласиться. Не успеть спасти - хуже.

- Ты начнешь все сначала,- сказал я.

- Смогу?

- Если не сможешь, чего вы стоите - ты и твоя мечта?

- Меня убьют прежде. За него.

- Нет,- сказал я.- Не убьют.

Это я мог для него сделать. Отвести месть племени. Но я не мог - не хотел - отвести мук совести. Не мог - не хотел - отвести страданий.

- Иди,- сказал я,- твой род не будет проклят..."

* * *

- Я не могу привлечь сразу восемнадцать человек,- сказал комиссар Бутлер.- И еще рава Бен-Ури - за соучастие. И я не нашел ни малейших улик, которые указывали бы на кого-то конкретно.

- И не найдешь,- сказал я.- Ты помнишь "Восточный экспресс" незабвенной Агаты Кристи?

- Не сравнивай - там каждый из двенадцати нанес удар. Каждый, действительно, мог считать себя убийцей, поскольку никто не знал, чей удар был смертелен. А здесь ударил кто-то один, а остальные его покрывают.

- Нет, Роман,- я покачал головой.- Они не лгут, ты сам говорил мне это. Каждый из них, действительно, убийца.

- А мотив! Убить сумасшедшего, возомнившего невесть что!

- Что ты намерен делать? - спросил я после долгого молчания.

- Ждать. В конце концов, у кого-нибудь из девятнадцати (я имею в виду и рава, который, конечно, знает истину) сдадут нервы, и он проговорится. Но даже это не будет доказательством... Безнадежное дело.

* * *

Рав Бен-Ури принял меня в своем кабинете. Я ожидал увидеть седобородого старца, но руководитель ешивы был относительно молод, лет пятидесяти, чернобород, и главное, с таким пронзительным взглядом черных глаз, что мне показалось излишним открывать рот - наверняка этот человек мог предугадать каждое мое слово.

- Я отказался от всех встреч с журналистами,- сказал рав.- Но ты представился историком, и мне стало интересно твое суждение.

- Во времена храма за такое преступление побивали камнями,- сказал я.- В ешиве не нашлось камня?

- Камней,- поправил рав.

- Был нанесен один лишь удар только потому, что дальнейшие стали лишними - Слуцкий умер сразу?

Рав промолчал, но взгляд его был достаточно красноречив.

- И вы приговорили человека к смерти за богохульство?

- В твоем вопросе две ошибки,- сказал рав, помедлив.- Во-первых, он был гоем. Во-вторых, он не богохульствовал. И если ты меня понял, то дальнейший разговор не имеет смысла. Если ты не понял меня, разговор бессмыслен вдвойне.

- Я тебя понял,- сказал я и вышел.

* * *

Месяца два после этого комиссар Бутлер не приходил ко мне на чашку кофе, и я тоже не докучал ему своим присутствием. Из газет я знал, что следствие зашло в тупик, и, хотя дело формально не закрыто, но шансы на успешный исход равны нулю. Ультрарелигиозные - особый мир, со своими законами двухтысячелетней давности, своим кодексом чести, и разобраться в этом...

А что разбираться? Они не смогли простить Богу, что он стал человеком. Если бы они не поверили Слуцкису, то просто закрыли бы перед ним двери ешивы. Они поверили, и это стало для них крушением мира. Бог говорил с людьми много лет назад, а потом перестал. Бог помогал своему народу много лет назад, а потом перестал. Либо он, мудрый и всемогущий, предоставил нас самим себе, либо он потерял свою бесконечную силу. Простая альтернатива.

Нужно ли об этом знать всем? Нужно ли, чтобы избранный народ в одночасье понял, что Он ходил среди людей и даже не был евреем в истинном смысле? И что нравственнее - убить одного человека, который когда-то был Богом и создал этот мир, или убить веру миллионов во всемогущего Творца, следящего за нами с небес?

Вот только...

* * *

Известный в Израиле врачеватель-экстрасенс уже два месяца не может вылечить даже насморк. Известная предсказательница Дайна из Калифорнии два месяца попадает пальцем в небо и растеряла половину клиентуры. А цадик Марк из Беер-Шевы два месяца назад, ничего не зная о гибели Слуцкого, сказал, что благодать покинула его, и он не чувствует более своего единения с миром духовным. Да что цадик - папа Римский недавно выступил с неожиданным, потрясшим всех, заявлением, что мир абсолюта, мир духовный не существует более...

Я могу привести еще сотни примеров. Я собираю их - после разговора с равом Бен-Ури. Я человек нерелигиозный, но что мне с этими примерами делать? В конце концов, знал ли сам Слуцкий о том, что он может, а чего нет?

Не хотел бы я быть на месте рава Бен-Ури, если он знает то, что знаю я.

А он знает.