На прошлой неделе израильскому зрителю был представлен новый шедевр Голливуда - фильм режиссера Говарда Маклендера "Страсть". Рекламная компания продолжалась недолго - продюсеры полагали, что слухи окажутся  продуктивнее рекламы. Надо сказать, они не просчитались: ни в одной из тель-авивских синематек мне не удалось приобрести билета даже на неделю вперед. Не стану описывать, как мне все же удалось проникнуть в зал на последний сеанс и устроиться на приставном стуле. Уверен, что у каждого израильтянина на этот счет имеются свои уловки, которыми он не станет делиться. К тому же, я намерен писать рецензию, а не руководство для нарушителей. Собственно, наверняка этот опыт мало кому пригодится - когда "Страсть" схлынет (а это когда-нибудь произойдет), залы кинотеатров будут пустовать, как пустовали они всего месяц назад. До следующей "Страсти". Или "Убийства". Это неважно. Принцип найден, и кинематограф - на пороге возрождения.

Говорят, что "Страсть" уже выдвинута на "Оскара" 2029 года сразу по семи номинациям. Надо бы выдвинуть и по восьмой - главной,- но такой номинации просто еще нет в списке, что является несомненным упущением спонсоров. Могли бы и подсуетиться, поскольку наверняка предвидели, что произойдет с кинорынком, едва "Страсть" Маклендера выйдет на экраны.

Прежде чем перейти к анализу этой незаурядной, в своем роде, ленты, нужно сказать несколько слов об авторе. "Страсть" - его второй фильм, а первый -"Улыбка младенца"- был сделан в Израиле, откуда режиссер родом и где прожил тридцать два года.

Да, господа, Говард Маклендер - израильтянин, сабра, более того: еврей, поскольку мать его была еврейкой, и бабушка тоже, а отец, Майкл Маклендер, ирландец, и что из того? Наверняка это обстоятельство еще попадет в поле зрения прессы, хотя в наше просвещенное время считается дурным тоном рассуждать в печати о национальности героев дня. Говард Маклендер - особая статья, поскольку невозможно понять, как он пришел к "Страсти", если не разобраться в неудаче "Улыбки младенца".

"Улыбка младенца" была, на мой взгляд, типичным израильским фильмом. Немного патриотизма (действие происходит на Голанах в 2009 году, последний израильтянин покидает высоты), небольшой налет религиозности (главный герой - любавический хасид, остающийся в Кацрине, занятом сирийцами, ждать прихода Мессии), некоторая сентиментальность (молодая арабка влюбляется в юношу и... ну что пересказывать сюжет фильма, который многие видели?). Фильм получился посредственным - посредственные актеры, убогая постановка, о сценарии и говорить не стоит. В прокате фильм провалился, и его, естественно, дважды показали по первой кабельной программе. Наверно, в назидание режиссерам.

Но Маклендер сделал из неудачи вывод, который никоим образом не диктовался логикой событий. Он решил, что зрители не сопереживают его героям исключительно потому, что кинематограф не обладает нужными средствами воздействия. Сценарий, актеры, режиссура - извечная кинотриада - оказывается, к делу не относятся. Техника виновата. Что сказать? У каждого свой взгляд на вещи.

Но не у каждого столько упорства, как у Говарда Маклендера.

Между "Улыбкой младенца" и "Страстью" прошли двенадцать лет. Уже из названия нового фильма следует, что за это время Маклендер стал другим человеком. Можно ли в Израиле снять фильм с названием "Страсть"? Никогда! Это безвкусно и безнравственно, израильский кинематограф - это вам не массажный кабинет. Ясное дело, Маклендер снимал "Страсть" в Голливуде. Кстати, для непосвященных хочу сказать: он предлагал свой проект нескольким европейским и даже российским спонсорам, но те полагали, что деньги, вложенные в фильм, будут выброшены на ветер. Риск, знаете ли... В свое время переход от немого кино к звуковому тоже был рискованным мероприятием, но что, если бы никто так и не решился?

Впрочем, я пишу не о риске, а о его результате.

В прошлом веке самым дорогим голливудским фильмом была "Клеопатра" с Элизабет Тейлор - одни только массовые сцены да египетские храмы и пирамиды чего стоили! В двадцать первом веке самый дорогой фильм - "Страсть", где, кстати, ни одной массовой сцены нет, а самый дорогой предмет реквизита - двухспальная кровать. Деньги (восемьсот миллионов долларов!) были потрачены на разработку аппаратуры записи и воспроизведения, на переоборудование старых синематек и возведение новых. И на рекламу, естественно.
А теперь - о фильме и о себе. Это раньше рецензент мог отойти в сторонку от себя самого и оценивать произведение искусства, стараясь быть максимально объективным. После "Страсти" это стало невозможно даже физически, я и пытаться не буду. Век назад русский режиссер К.С.Станиславский написал книгу "Моя жизнь в искусстве". Я могу назвать свою рецензию "Моя жизнь в 'Страсти'".

Кстати, в полном соответствии с методом великого режиссера.

*   *   *
У Тель-авивской синематеки собралась толпа, и мне с трудом удалось протиснуться ко входу, не отвечая на вопросы "есть лишний билетик?" Сразу прошел в зал - хотелось сосредоточиться перед началом, чтобы мой анализ фильма не был отягощен лишними впечатлениями. Место у меня, как я уже говорил, было приставным со всеми причитающимися неудобствами - по моим ногам ходили, на меня косо смотрели, а отдельные личности даже и кричали нечто вроде "расселся тут".

Титры фильма меня позабавили - никакой режиссерской фантазии, по темному полю экрана идут надписи, тихая музыка (композитор Бруно Розати), действующие лица и исполнители. Первым в титрах значился некто Рон Даркон (что, возможно, намекало на эмиграцию режиссера - но кому намекало-то? не американскому же зрителю!). Исполнял его...

Вот здесь-то я и ощутил впервые, что режиссер не так прост.

"Рон Даркон, - успел перечитать я прежде, чем титр сменился,- Песах Амнуэль."

Нет, меня, конечно, предупреждали, но ведь не до такой же степени! Чтобы сразу в титрах... "Дана Оливер - Натали Эштон." Титр сменился, и под плавную усыпляющую мелодию Розати потекли имена, имена... они текли мимо сознания, потому что я в это время упорно вспоминал, когда и кому рассказывал о Натали Эштон. Она... Нет, простите,   и вам не стану этого рассказывать, в конце концов, есть предел вмешательству в личную жизнь!

Я огляделся вокруг - не смотрит ли кто-нибудь в мою сторону. Все были заняты собой, у соседа справа, большого лысого марокканца даже челюсть отвалилась - не знаю уж, чью фамилию он увидел в титрах, наверняка не мою, не настолько я самонадеян, чтобы предположить, что упоминание моего имени где бы то ни было могло вызвать у нормального израильтянина такую реакцию.

Пока я приходил в себя от изумления, титры кончились, и камера показала панораму Вашингтона, плавно переходящую в обычную тель-авивскую толкотню. Оператор спустился от Белого дома на площадь Вашингтона, за ней почему-то начиналась улица Алленби, где на углу с улицей Алия я успел разглядеть знакомую проститутку, с которой здоровался каждый день. Она неизменно спрашивала меня "ата роце?", и я традиционно отвечал "эйн ли зман", каждый раз давая себе слово, что завтра непременно... Она и сейчас сделала было движение в мою сторону, но камера двигалась слишком быстро, и мы успели только обменяться взглядами.

Вот тогда-то со стороны улицы Иегуды Ха-Леви и возникла главная героиня фильма Дана Оливер. То есть, я имею в виду... Нет, господа, именно Дана Оливер, не будем, в конце концов, идти на поводу у режиссера. То есть, наоборот, я хотел сказать - давайте следовать режиссерскому замыслу и не отвлекаться на личное.
А лысого марокканца, кстати, звали Нахмани, это я почему-то понял, искоса поглядев на его мощную короткую шею. И хотя сей господин меня совершенно не интересовал, я подумал, что нам предстоит встретиться, и очень скоро.

Моя обязанность как рецензента, я понимаю, заключается не в том, чтобы пересказывать сюжетные линии фильма. Но уникальность данной ленты как раз в том и состоит, что содержание, как бы это помягче выразиться, вовсе не определяется режиссерской концепцией. Во всяком случае, не только ею.
Должен сказать, что эстетическая позиция режиссера показалась мне в этом начальном эпизоде немного устаревшей. Этакий постмодернистский кунштюк, явно привнесенный из традиций кинематрографа времен Бунюэля и Феллини. Впрочем, по части вкуса, надо отметить, Маклендер не дотягивает... ну да не в том дело.
Итак, Рон Даркон и Дана Оливер встречаются на углу улиц Алленби и Иегуды Ха-Леви, причем вдали, как вы помните, виден Капитолийский холм с Белым домом на вершине. Я понимаю, что это символ. Но пусть и меня как зрителя поймет режиссер - вот я с Натали, то есть Рон с Даной, вот мы, то есть они, стоят - встретились после трехлетней разлуки. Перекресток. Рамзор. С обеих сторон электромобили воют как бабуины при случке. Капитолий опять же. Знакомая проститутка на заднем плане.

- Ах! - кричу я (то есть, Рон Даркон в моем исполнении) и прижимаю к себе Дану так, как хотел бы обнять мою Натали, то есть... ну, это неважно. Как зритель я вижу, что сцена разыграна излишне мелодраматично. Как действующее лицо, я чувствую, что Дана не очень-то рада встрече. И как рецензент, я понимаю, что завязка фильма банальна и рассчитана на дурной вкус.

Вот тут-то режиссер и вводит "третьего лишнего", некоего мужчину средних лет, весьма неприятного на вид, который подходит к нам со стороны почты, без слов хватает Дину (Натали?) за руку и тянет за собой.
Что бы предприняли вы, господа, если бы встретились с... ну, скажем, с давней знакомой, с которой провели немало прелестных часов, в том числе и в постели, и тут же некто стал бы посягать на ваше вновь обретенное уединение? Дали бы в морду? Естественно. А если бы это не входило в планы режиссера? И не соответствовало бы желанию зрителя? Не говоря уж о мнении рецензента? Вот то-то же...

Кроме того, я обнаружил что обозначенный в титрах Моше Бен-Мордехай - на самом деле (впрочем, что значит "на самом деле"?) мой сосед справа - марокканец по имени Нахмани: та же лысина и короткая шея. И что моя Дана-Натали могла найти в этом мужлане? А она ведь не только что-то в нем нашла, но еще и уходит, не сопротивляясь, а мне, как герою фильма, нужно преследовать эту парочку, которая удаляется в направлении Капитолийского холма, и эта режиссерская находка совершенно выводит меня из себя.

Если оценивать следующие кадры с точки зрения современных кинематографических тенденций, я прямо должен сказать, что режиссер проявил себя как человек мало образованный. Впрочем, винить ли его? Израильский мир кино начала десятых годов нашего века (время создания "Улыбки младенца") представлял собой далеко не мировую элиту. Больше интриг, чем дела, и больше амбиций, чем способностей. Кстати, я виню в этом не деятелей кино, а правое правительство Реувена Гора, которое не уделяло искусству ни малейшего внимания. Понятно, что есть проблемы обороны (палестинцы закупили в Чехии гаубицы последней модели), проблемы поселений (нежелание, например, эвакуировать Элон Морэ) и амбиции министра финансов (желавшего уравнять шекель с долларом). Но если не финансировать искусство (кино, в частности), все силы потенциальных режиссеров уйдут на добывание денег, и что останется для творчества? Ровно столько, чтобы создать "шедевр" в стиле "Улыбки младенца". Для "Страсти" спонсоры нашлись (в США, заметьте, а не в Израиле), но не только ведь деньги определяют уровень искусства, а еще и образованность, например. Откуда она у Маклендера? Не с тель-авивской же автостанции!

Итак, начинается банальная погоня - причем, в самом начале фильма. Лысый Нахмани с моей Даной - впереди, я за ними, и что интересно: оглянувшись (по воле режиссера, сам бы я не стал вертеть шеей), замечаю, что знакомая проститутка следует за мной как неопытный филер. Она-то зачем?

Следующая режиссерская "находка" - Нахмани в роли Бен-Мордехая пересекает некую демаркационную линию, переходит с улицы Алленби на площадь Вашингтона и удаляется мимо Капитолийского холма, в сторону улицы, названия которой я не знаю. А я, достигнув той же линии ровно на пять секунд позже, наталкиваюсь на невидимую преграду. Стоп. Смена кадра. Смена картины.

Это какую же нужно иметь нервную систему, чтобы сразу перейти к другим декорациям? Не успев придти в себя после удара по носу, я обнаруживаю, что сижу в холле какой-то хаты на диване, а знакомая проститутка обнимает меня за плечи и бормочет что-то вроде "кама зман хикити." Причем в переводе на русский.
Не стану анализировать эту сцену, поскольку ни с традициями мирового кинематографа, ни со здравым смыслом она не имеет ничего общего. Разве что с традициями порно конца прошлого века. Так ведь и порно с тех пор несколько изменилось, как известно каждому, кто смотрит по пятницам пятьдесят седьмой канал. Я так полагаю, что главная режиссерская "задумка" состояла в том, чтобы доказать: и среди жриц любви есть порядочные женщины. Очень свежая идея.

Оказывается, проститутку зовут Нина, и родом она из самой Одессы. Это я (то есть, Рон Даркон) выяснил только после долгой и потрясающей (без иронии говорю) сексуальной сцены. Не то, чтобы я был шокирован этим признанием. Но это очень уж напомнило мне события большой алии девяностых годов, когда израильская масс-медиа уверяла простой народ, что из России и сопредельных стран на Землю обетованную валом валят служительницы самой древней профессии. Эта чушь давно забыта, зачем было господину Маклендеру возрождать байку? Нет, конечно, по одному факту нельзя говорить обо всех, я понимаю, но ведь человеческое сознание так устроено: если отрицательный герой каблан, то зритель воображает, что все строительные подрядчики - рвачи и хапуги.

Хотя, должен сказать, что, если бы режиссер спросил меня, как ему строить сюжет дальше, я бы посоветовал оставить зрителя в этом замечательном массажном кабинете, и пусть злодей Моше-Нахмани делает все, что захочет с красавицей Диной. Если бы в этом не была замешана Натали...

Короче говоря, Рон Даркон, будучи человеком импульсивным (прежде я за собой такого не замечал), влюбляется в Нину, а Нина, оказывается, давно положила глаз на Даркона. Сексуальная идиллия, однако, нарушается, поскольку герой должен (о, муки совести!) найти Моше-Нахмани с Диной-Натали и дать в морду первому, чтобы отобрать вторую. Ни того, ни другого герою (и мне, надо сказать, тоже) делать не хочется. Но надо - против режиссера не пойдешь.

Я так понимаю, что господин Маклендер взялся своим фильмом доказать равнозначность любви чувственной и романтической. Любовь к Нине и любовь к Дине в душе главного героя Даркона (о себе как о зрителе умолчу) переплетаются, и если Даркон предпочитает утолять сексуальный голод в объятиях Нины (что и делает с периодичностью в десять минут - по экранному времени), то мысленно он с Диной (причем постоянно). Как Гамлет - полный разрыв между словом и делом.

Дальнейшие сюжетные перипетии, на мой взгляд, анализу не поддаются по причине своей полной алогичности и причастности более к суперпостмодернисткому авангардизму континуального порядка, нежели к нормальному кинематографу. Как зритель я оказался к концу доведенным до полного обалдения, и единственным моим желанием было вырваться на свежий тель-авивский воздух. Как вынужденный участник я оказался доведен до такого состояния, что, когда я таки дал в морду пресловутому Моше-Нахмани (естественно, на крыше Собора Парижской Богоматери, куда я загнал своего противника по крутой винтовой лестнице - вот только как мы оказались в Париже, я не понял), то уже не имел сил даже прижаться к вновь обретенной Дине-Натали. Тем более, что боялся сорваться с семидесятиметровой высоты и упасть на голову Нине, которая ждала меня внизу.

Ну, а как рецензент, я с удовольствием прочитал, наконец, заветное слово Fine.

*   *   *
Когда зажегся свет, зрители еще некоторое время оставались неподвижны, и лишь минуту спустя начали один за другим вставать и молча покидать зал. Вы видели когда-нибудь такую реакцию на обычный художественный фильм, даже самый "крутой" с Дугласом Рольфом или незабвенным Де Ниро?
Я почувствовал точок в бок, обернулся и оказался лицом к лицу с моим соседом, марокканцем Нахмани, которого я битых два часа преследовал по разным странам и которому расквасил нос. Я инстинктивно отпрянул, подумав, что теперь-то он, не будучи больше в роли Моше, покажет мне кое-что из своего репертуара. Но этот Нахмани совершенно неожиданно округлил свои марокканские глаза и отступил на шаг, прикрывая руками живот. Он меня боялся!

И лишь тогда я понял, что, с его-то точки зрения, не я ему, а он мне дал в морду, и я вовсе не уверен, что произошло это в Париже, а не в Рабате или, скажем, Тунисе. У каждого свои представления о том, где практичней бить противника, а режиссер, судя по всему, просто самоустранился в этой финальной сцене, начисто лишенной какой бы то ни было концепции.

Я поспешил уйти, и мой сосед-соперник поспешил уйти в противоположную сторону. На улице было жарко, начался хамсин - обычное дело.

*   *   *
Боюсь, что мой опыт зрителя, участника и рецензента ничему не научит читателя. Как зритель, я не сумел отдохнуть, посмотрев интересное кино. Как участник, я оказался не на высоте положения, поскольку не сумел в полной мере насладиться ни погонями, ни пейзажами, ни даже сексом. А как рецензент я, боюсь, так и не убедил читателя в том, что режиссер Маклендер открыл новую страницу в истории кино. Не обладая талантом художника, он сделал фильм, который достоин встать в один ряд с такими признанными шедеврами как "Броненосец Потемкин" и "Девушка моей мечты". Просто потому, что он - первый.

Маклендер ввел в кинематограф эффект сопричастности. Решение сугубо техническое, а каков результат! Введение звуковой дорожки ведь тоже в свое время было сугубо техническим решением. Или, скажем, цвет.
Думаю, "Оскар" по всем возможным номинациям Говарду Маклендеру обеспечен. Надеюсь все же, что следующий его фильм не будет столь же бездарен в художественном отношении. Как зрителю, мне не доставят удовольствие примитивные сцены беготни и секса. Как участник, я просто не выдержу, если и в очередном фильме мне придется каждые десять минут совершать сексуальные подвиги. Как рецензент, я не допущу, чтобы сложное и высокое искусство профанировали на потребу плебсу.

А как историк? Соглашаясь писать эту рецензию, я думал о том, стоит ли посвящать режиссеру Говарду Маклендеру и его фильму "Страсть" отдельную главу в моей "Истории Израиля". Рядом с политиками, учеными и поселенцами.

Наверное, стоит. При условии, что героем следующего фильма режиссер сделает премьер-министра Израиля. А уж каждый из нас знает, как сыграть эту роль.

И в соседнее кресло посадить президента государства Палестина.

Хороший может получиться фильм. Особенно финал.

Завтра же займусь каратэ.