Как известно, в 2028 году исполнилось тридцать лет со дня подписания с Сирией мирного соглашения. Общество до сих пор не пришло к консенсусу относительно пользы или вреда этого исторического документа для безопасности нашего государства. С одной стороны, тридцать лет на наших северных границах спокойно, и если какой-нибудь шизанутый террорист, обвесившись лентами с пластиковой взрывчаткой, пробивается через сирийские блок-посты к границе Израиля, его обнаруживает совместная патрульная служба, и в беднягу дистанционно взрывают прежде, чем он успевает понять происходящее.

Но, с другой стороны, нам пришлось отдать Голанские высоты, граница проходит по самому берегу озера Кинерет, и из Тверии в ясную погоду прекрасно видны сирийские пушки и ракетометы, нацеленные, кажется, прямо в лоб наблюдателю. Я смотрел сам, и мне не понравилось. Говорят, что еще тридцать лет назад Тверия была городом туристов и отдыхающих. Сейчас это унылое, провинциальное, забытое правительством место. Вот вам побочный итог мирного процесса.

А есть ведь и другие итоги. После соглашения с Сирией нам-таки пришлось отдать палестинцам почти все территории Иудеи и Самарии - теперь там независимое государство Палестина, и хотя граница, как водится, на замке, жителям Раананы тоже, знаете ли, не очень приятно глядеть из окон на палестинских пограничников с собаками и "стингерами". Особенно, когда какой-нибудь шизоидный пограничник (может, родной брат того террориста) нацеливается своей пукалкой тебе в лоб (видит же, подлец, что ты на него смотришь) и гнусно хохочет, да так, что смех его раздается эхом на всей прибрежной полосе, по праву оставленной Израилю.
Впрочем, это, конечно, преувеличение, смех пограничника слышит на самом деле только его собака, но все равно неприятно.

К чему я все это говорю? Да к тому, что за неделю до начала официальных торжеств по празднованию юбилея, в моей почтовой директории оказался файл с приглашением на научно-практическую конференцию в институт Штейнберга. Название: "Альтернативная история Израиля в свете мирного договора с Сирией". Мы виделись с директором Рувинским ровно сутки назад, и ни о какой конференции речь не заходила. Потому я, естественно, набрал номер института и спросил Рувинского в лоб:

- Что еще за конференция, Моше?

Лоб у директора порозовел, а уши стали просто красными: Рувинский был смущен сверх всякой меры.

- Видишь ли, Песах,- промямлил он.- Все получилось неожиданно... Долго объяснять... э-э... Приезжай, все увидишь. Начинаем в полдень.

Это было самое смешное - приглашения на конференцию разослали за три часа до ее открытия! Разве так делают в приличном обществе?

*   *   *
Компания собралась приятная во всех отношениях. Кроме меня и директора Рувинского, в малом конференц-зале восседали в глубоких креслах Нахум Брунель, историк из Еврейского университета, специалист по мирному процессу, Лея Ортан, замечательная женщина, знаток сирийской истории, и Шломо Каневич, с которым я давно мечтал познакомиться. Каневича, нашего посла в Дамаске, надо полагать, знает каждый.
И все. Я думал, что участники только начинают собираться, но, едва Лея птичкой впорхнула в зал заседаний, директор Рувинский сказал:

- Все в сборе, можем начинать.

Мою реплику он упредил словами:

- Нас пятеро, и этого более чем достаточно. Конференция, на которую вы приглашены, не столько научная, сколько практическая. Нужно ответить на вопрос: что произошло бы с эрец Исраэль, если бы в 1998 году мирный договор с Сирией не был подписан?

Присутствующие обменялись взглядами, и это было равнозначно обмену мнениями. Взгляды оказались более чем выразительными.

- Дорогой Моше,- прощебетала Лея Ортан, - по этому поводу существуют семнадцать опубликованных и две еще не опубликованные работы, основанные на анализе альтернатив.

- Мне это известно,- нетерпеливо сказал Рувинский.- Недостатком всех опубликованных вариантов истории является то обстоятельство, что альтернативы начинались в момент разработки окончательного варианта договора - в девяносто седьмом году или даже позднее.

- Естественно,- тут уж не выдержал Нахум Брунель.- Несколько месяцев - более чем достаточный срок для развития любой альтернативы. Копать глубже нет смысла, ибо исторический процесс слишком разветвляется, потом и концов не соберешь.

- Песах вот молчит,- неожиданно заявил Рувинский.- Значит, в отличие от вас, он понимает, что ваши возражения безосновательны. Не так ли, Песах?

На прямой вопрос можно было дать лишь прямой ответ, и я сказал:

- Уважаемые господа, насколько я понимаю, в институте возникла чрезвычайная ситуация, как-то связанная с мирным договором. Некая альтернатива образовалась значительно раньше срока, упомянутого уважаемым профессором Брунелем. И проблема в том, что операторы не имеют представления ни о том, в какой момент произошла историческая развилка, ни о том, как теперь обнаружить человека, который оказался в созданной альтернативной реальности. Не так ли, Моше?

На прямой вопрос нужно было дать прямой ответ, и Рувинский сказал:

- Именно так.

*   *   *
Трое суток назад явился в институт некий Михаэль Ридберг, пожелавший увидеть мир, в котором он так и не женился на своей Малке. Случай совершенно стандартный, каждый мужчина обращается к таким альтернативам ровно столько раз, сколько раз он имел удовольствие жениться. Ридберг был женат трижды и потому процедуру просмотра знал досконально. Оператор, утомленный многочисленными посетителями (дело было под вечер, за час до закрытия), провел Ридберга в кабинку и оставил там одного, поскольку, как я уже упомянул, случай был стандартным и, более того, всем операторам надоевший до печеночной колики.

Как говорит в таких случаях мой сосед комиссар Бутлер: "После свадьбы кулаками не машут".

Когда к концу рабочего дня Ридберг не вышел из кабинки, оператор вызвал на свой пульт данные о задействованной альтернативе и тогда лишь обнаружил, что:

1. Ридберг нарушил инструкцию и отправился вовсе не в свою холостяцкую старость,

2. Ридберг еще раз нарушил инструкцию и не ввел в память компьютера пространственно-временные координаты созданной им альтернативы, перейдя в иной мир с помощью ручного управления,

3. Ридберг окончательно нарушил всякую инструкцию, отключив программу автоматического возврата.

И единственной оставшейся зацепкой стало краткое послание к бедняге-оператору, прилепленное скотчем на дисплее. "Отступление с Голан,- было написано на листе бумаги четким почерком,- самая большая глупость израильских левых. Виной всему этот ослиный договор. Истинный мир - это безопасность границ. Я не могу жить в стране, граница которой проходит в десяти метрах от моего дома."

*   *   *
- Теперь понятно? - спросил директор Рувинский.- Ридберг отправился в один из альтернативных Израилей, где мы не отдали Голаны. И поскольку координаты создания альтернативы не заданы, мы понятия не имеем, где искать этого Ридберга, чтоб ему никогда больше не жениться!

- А сколько лет ему было, когда подписывали договор с Сирией? - спросила Лея Ортан.

Хороший вопрос. Если Ридбергу в 1998 году было, допустим, лет пять, то для него лично никаких альтернатив, кроме официальной, просто не существовало - что мог думать пятилетний малец о Голанах и прочих территориях?

- Ридберг родился в семьдесят шестом году,- проинформировал Рувинский.

Что ж, это усложняло задачу, только и всего.

*   *   *
Поскольку конференция наша была не столько научной, сколько практической, мы выговорили себе сутки на размышления. Профессор Брунель и посол Каневич сели в свои авиетки и разлетелись в разные стороны, а мы с Леей отправились к жене Ридберга, Малке. Здесь нас ожидал сюрприз. Малка оказалась молоденькой девушкой, лет восемнадцати: лично я, женившись на такой красавице, не интересовался бы больше никакими альтернативами.

Никакого беспокойства по поводу отсутствия мужа Малка не испытывала. Она уже знала, что ее Михаэль затерялся, так сказать, в дебрях истории, но была настолько влюблена в этого старого греховодника, что не допускала и мысли, что он может оставить ее здесь одну ради какой-то там альтернативы. Вернется, давайте пока выпьем кофе.

- Может быть, Михаэль рассказывал о своих планах? - спросил я.- Например, какой день или хотя бы месяц он считал критическим для мирного соглашения?

Малка покачала головой, разглядывая Лею Ортан ревнивыми глазами. Нашла время!

- Малка,- сказала Лея самым нежным тоном, на какой была способна,- но он ведь говорил с тобой о том времени, когда он был молод, а договор с Сирией только готовился к подписанию.

Малка опять покачала головой - ее взгляд был устремлен на ноги Леи, действительно очень красивые, а с моей, сугубо мужской, точки зрения, чрезвычайно соблазнительные.

- Я ведь тогда еще не родилась,- сказала Малка, переведя взгляд на меня и больше не обращавшая на Лею ни малейшего внимания.- Я ничего не знаю о тех временах. Зачем мне? А договор Михаэль всегда называл ослиным. Он просто кипел, когда по телевидению показывали сирийские Голаны - Кацрин там, или Гамле...
Так мы с Леей ничего от Малки и не добились. Правда, у меня возникло странное ощущение, что вся нужная нам информация уже содержалась в этой краткой беседе, а еще раньше - в краткой записке Ридберга, но, сотню раз проиграв в памяти наш разговор с Малкой, я не нашел ровно ничего, что могло бы пролить свет на планы Ридберга, чтоб ему, действительно, никогда больше не жениться!

Мы с Леей договорились встретиться на следующее утро и выпить кофе на террасе "Бейт-а-Опера". А ночью я понял во сне, что ощущение меня не обмануло, и в три часа разбудил Моше Рувинского.

Можно было, конечно, подождать до утра, но мне хотелось все сделать самому. Историки меня поймут, а до эмоций директора Рувинского мне не было никакого дела.

*   *   *
Семейство Ридбергов - отец-программист, мать-экономистка и сын Мишенька - прибыло в Израиль из Саратова летом 1991 года. Отец-программист два года работал сторожем, а потом закончил курсы и устроился по специальности. Мать-экономистка так и не смогла объяснить работодателям, чем занимались в России экономисты, если не умели экономить. Так бедная женщина и занималась до самой старости уборкой квартир..

А сын Мишенька, получив аттестат зрелости через два года после приезда в страну, отслужил в армии, где приобрел специальность водителя, и до самого своего исчезновения в недрах истории работал на городских наземных тель-авивских линиях кооператива "Дан".

Эту информацию мне выдал директор Рувинский, смотревший на меня злыми, заспанными глазами. Чего-то в этом роде я, собственно, и ожидал.

В операторской было сумрачно, тихо и скучно. Клюя носом, Рувинский подключил меня к аппаратуре и набрал пространственно-временные координаты выбранной мной альтернативы, продублировав их на всех видах запоминающих устройств - бедняга, он воображал, что я способен в такой момент заняться не относящимися к делу изысканиями.

*   *   *
Что предшествовало подписанию мирного договора с Сирией и передаче ей Голанских высот? Долгие переговоры - это понятно. А до переговоров - Норвежские соглашения 1993 года, сделавшие эти переговоры возможными. А еще раньше - выборы 1992 года, приведшие к власти в Израиле левое правительство Рабина. А еще раньше - разочарование новых репатриантов в деятельности правого правительства Шамира.

С этого я и начал.

*   *   *
Честно говоря, я всегда сомневался в том, что именно "русские" голоса привели к власти Аводу в 1992 году. Кто, черт возьми, мог утверждать это однозначно, если выборы, как и положено в правовом демократическом государстве, были тайными? Либо ШАБАК имел подглядывающие устройства в каждой избирательной кабине, либо утверждение о роли олим из России было агиткой, и не более того. Сначала эта агитка была выгодна левым (спасибо вам, олим хадашим, за ваши голоса!), а потом, когда дела Рабина пошли неважно, то - правым (ага, только олим способны были на такую глупость!).

Михаэль Ридберг, несмотря на молодость, был уверен, что партия Труда заработала голоса неимущих коренных израильтян, потому что пообещала им поблажки в оплате жилья и повышение заработной платы. А "русские", которые и в России знали цену обещаниям левых, проголосовали, в основном, за Ликуд, Цомет и Тхию, что, однако, так и осталось частным мнением Ридберга, поскольку телевизионные опросы показали обратную картину.

Как можно, господа, делать далеко идущие выводы из результатов частных телевизионных опросов?

Короче говоря, явившись в созданную им альтернативу за год до выборов, молодой Ритберг начал сводить знакомства с марокканской беднотой из квартала Яд-Элиягу. Дома этого не понимали. Доходило до скандалов, особенно когда Мишка привел девушку-марокканку и объявил, что будет жить со своей подругой в отведенной ему комнате.

Жить он стал, однако, в комнате своей подруги, потому что отец-программист едва не вышиб сыну мозги.
Язык давался Мишке легко - и в нашей альтернативе, и в той, конечно, тоже. Через несколько месяцев после прибытия в Израиль он говорил на иврите почти без акцента.

В январе девяносто второго года, обладая даром убеждения, Михаэль доказал всем родственникам своей любимой Офры, что нет больших лжецов, чем социалисты, и что нужно дать Ликуду еще один шанс.

- Может быть, ты и прав, - сказал Михаэлю его будущий тесть номер один, - Шамир старая лиса, а у Рабина глаза бегают.

Странная вещь - психология. Почему-то этот аргумент (где, собственно, тесть увидел бегающие глаза лидера Аводы?) подействовал лучше, чем все логические построения Михаэля.

Честно говоря, я испытал нечто вроде шока, когда, просматривая альтернативу, сам убедился, что за месяц до выборов кварталы тель-авивской бедноты испытывали к кандидату в премьеры от партии Труда жгучую ненависть, совершенно, казалось бы, неоправданную, ибо Рабин обещал все, а Шамир - ничего.

На выборах Ликуд отобрал у Аводы девять голосов, и Рабин, медленно выдавливая слова, вынужден был признать свое поражение. Глаза у него действительно бегали.

Я остановил покадровый просмотр в тот момент, когда утром следующего дня Михаэль вышел из квартиры, чтобы купить "Маарив".

Я подошел к нему и сказал по-русски:

- Господин Ридберг, вам не кажется, что своего вы в этой альтернативе добились, и можно вернуться?

Он посмотрел на меня безумными глазами и ответил:

- А, так вы меня отыскали! Простите, ваше лицо мне... Песах Амнуэль, да? Это вы автор "Очерков по истории Израиля в ХХI веке"?

- Вы не ошиблись,- сказал я, польщенный тем, что меня уже узнают на улицах.

- Вы можете вернуть меня силой? - осведомился он.

- Н-нет,- сказал я. Вообще-то, я мог это сделать - кулаком промеж глаз. Один раз я уже проделал такой трюк с арабом по имени Касми (о чем читатели моей "Истории" могут узнать в главе "Мир-зеркало"), но бить Михаэля мне не хотелось. К тому же, я историк или кто? Я обязан был узнать, чем все кончится.

- Тогда прощайте! - вежливо сказал Михаэль и пошел к своей подруге Офре.

Очень уж ему не хотелось отдавать сирийцам Голаны, а палестинцам - Иудею и Самарию!

- Потом не говорите, что я вам не предлагал! - крикнул я ему вслед, но не был услышан.

*   *   *
Прежде всего Ицхак Шамир, переизбранный на новый срок, отказался от американских гарантий. Он произнес в кнесете эпохальную речь, заявив, что "Израиль всегда полагался и впредь будет полагаться исключительно на собственные силы и собственное понимание безопасности."

После чего на территориях были заложены еще пятнадцать новых поселений. Кстати, в одно из них и отправился жить со своей женой Офрой молодой Михаэль Ридберг.

Американский госсекретарь Бейкер стал посещать Ближный Восток ежемесячно, будто имел в Тель-Авиве и Дамаске по любовнице. Полтора года спустя, когда вместо Буша президентом был избран Клинтон, новый госсекретарь Кристофер продолжал челночные вояжи своего предшественника, будто, передавая дела, Бейкер завещал Кристоферу и своих ближневосточных любовниц.

Число поселений росло, о договоре с Сирией и речь не заходила, и я видел, как Михаэль Ридберг буквально цветет от радости, понимая, что, если бы не он, в Норвегии уже велись бы закулисные переговоры с Арафатом.
В 1994 году инфляция в стране достигла 22 процентов, поскольку хозяйство, лишенное иностранных вливаний, начало постепенно трещать по швам. Алия из СНГ увядала на глазах - евреи предпочитали, если уж бедствовать, то в Америке.

- Послушай,- сказала как-то Михаэлю его жена Офра,- мой отец говорит, что Шамир не выполнил ни одного из своих обещаний. Он говорит, что все газеты пишут об этом. И он говорит, что это ваши русские привели Ликуд к власти. Вы там в России ненавидите левых! А ведь Рабин обещал всем дешевые квартиры...

- Чепуха! - сказал господин Ридберг, не утруждая себя объяснениями.

После чего его семейная жизнь пошла наперекосяк, и полгода спустя он был вновь человеком холостым и полным радужных надежд, ибо шел уже девяносто пятый год, в его бывшем мире к этому времени Рабин и Арафат успели уж раз десять обменяться рукопожатиями, а здесь Шамир не видел Арафата в упор, даже если надевал очки.

Правда, палестинцы взорвали автобус на Дизенгоф и кафе на Бейт-Лид, и по этому поводу Шамиру были предъявлены требования выжигать террор каленым железом. Премьер был не против, но не мог это сделать. А левые могли. Так, по крайней мере, утверждал новый лидер Авиды Хаим Рамон, сменивший Рабина после провала на выборах. "Дайте нам власть,- говорил он,- и мир будет достигнут за девять месяцев!"

- Чепуха! - отвечал Шамир, цитируя Ридберга.

Он знал, что говорил, в отличие от Рамона.

До выборов 1996 года оставалось несколько месяцев, и шансы Ликуда были как никогда низкими, даже несмотря на то, что в ходе праймериз лидером партии был избран молодой Биби Нетаньягу - беспрецедентный случай! При живом премьере! Но, черт возьми, нужно было спасать Ликуд, тут не до сантиментов...

И пусть мне кто угодно доказывает, что у Шамира в этой ситуации был иной выход.

23 апреля 1996 года потрясенные израильтяне узнали, что уже почти год в шведском городе Стокгольме ликудовский министр иностранных дел Давид Леви и личный советник Арафата Хаватме вели тайные переговоры о палестинской автономии.

25 мая - за месяц до выборов! - Шамир прилетел в Вашингтон и с кислой миной на лице вяло пожал руку Арафату, чье лицо выражало, напротив, идиотический восторг. Говорят, что в кулуарах Арафат сказал: "Один террорист в конечном счете всегда поймет другого. А левые непредсказуемы, и хорошо, что в Израиле Ликуд."

Впрочем, возможно, это фольклор.

*   *   *
Я поджидал Михаэля Ридберга у газетного киоска. Он купил "Маарив" и просматривал заголовки с видом человека, обманутого в лучших ожиданиях.

- Ну что? - сказал я.- История повторяется?

Михаэль резко обернулся, и рука его скользнула к кобуре.

- Не надо,- сказал я.- Дурная привычка поселенца: чуть что - хвататься за оружие.

- Этот старый хрыч обещал американцам не строить новых поселений! - вскричал Ридберг.- Где его совесть?!
Террор усиливается, а Шамир обнимается с Арафатом! Ликуд ведет страну к катастрофе! Мы все должны...

- Не знаю, как все,- сказал я,- а вам лучше вернуться сейчас, чтобы не испытать новых разочарований в недалеком будущем..

Ридберг смерил меня подозрительным взглядом:

- Вы что, успели посмотреть эту альтернативу на много лет вперед?

- Нет,- признался я,- но разве вас не убедило то, что происходит? Видите ли, Михаэль, история это наука, а не игра в перетягивание каната. И есть события, происходящие объективно. А политик, если он не упрямый осел, вынужден подчиняться обстоятельствам...

- А безопасность страны? А собственные обещания? А совесть, наконец?!

Я пожал плечами и произнес банальную фразу, вполне уместную в данных обстоятельствах.

- Бытие определяет сознание,- сказал я.

И вы вернулись.

*   *   *
Жене своей Малке Михаэль сказал, что вовсе не собирался оставаться на всю жизнь в альтернативном Израиле. Он просто хотел убедиться, что евреи живут хорошо не только в Тель-Авиве, но и на Голанах, а также в Иудее и Самарии.

- Я тут с ума схожу, а он женился на какой-то Офре! - вскричала Малка и подала на развод.

- Чтоб твоей ноги больше не было в моем институте! - сказал Ридбергу директор Рувинский, а профессор истории Нахум Брунель заметил скептически:

- Зачем тебе нужно было создавать альтернативу? Читал бы мои работы... Я всегда писал, что личности и партии могут лишь отодвинуть или приблизить историческую неизбежность. Шамир, Рабин, Ликуд, Авода... Все едино в исторической перспективе!..

Директор Рувинский позвонил мне в день, когда праздновалось тридцатилетие соглашения, поздравил с этим событием и, после краткого обмена любезностями, сказал:

- Может, ты хотя бы мне объяснишь, как тебе удалось сразу выйти на созданную Ридбергом альтернативу? Это ведь был один шанс на многие тысячи...

- Глупости,- скромно сказал я.- Просто я умею читать, а вы - нет. Ридберг написал все, что нужно, в своей записке.

Рувинский нахмурился.

- Вспомни,- продолжал я,- что писал Ридберг: "виной всему этот ослиный договор".

- Ну,- так и не врубился директор.- Все правые называли договор с Сирией ослиным. А также дурацким, самоубийственным и предательским.

- Опустим три последних эпитета. Тебе, Моше, израильтянину в третьем поколении, еще простительно, но профессор Брунель должен знать русский язык! "Хескем хамори" для израильтянина, владеющего русским, содержит и второй смысл. Ослиное соглашение - соглашение, заключенное в Осло. Это девяносто третий год. Значит, искать нужно было там. И никак не позднее.

- А ты не мог объяснить это сразу? - мрачно сказал директор Рувинский.

- Вам? Знатокам истории? Я думал, вы прекрасно все поняли!

- Хамор омлаль,- пробормотал директор, имея в виду, видимо, несчастного Михаэля Ридберга, лишившегося не только жены, но и исторической справедливости.

Подлетая к своему дому, я подумал, что Рувинский мог иметь в виду и меня.