– Жизнь несносна, – сказал Богдан. – Во-первых, чтобы жить, нужно поглощать чужую жизнь. А это само по себе отвратительно.
     – Приятель, – ответил я и сразу соврал. Люди не всегда симпатизируют друг другу, даже проработав бок о бок столько лет. Богдан мне никогда не был приятен, но должен же я был хоть как-то ответить его болезненной совести. – Это не наша вина, что мы оказались по эту сторону иллюминатора, а они по ту.
     В слушателях Богдан никогда не нуждался.
     – Во-вторых, – продолжил он, точно и не слышал меня.– Эмоциональная боль просто невыносима, намного хуже физической. Будь я дома, то, скорее всего, надрался бы до чертиков. И в лучшем случае меня бы сбила машина, а в худшем, я бы оказался в церкви, размазывая слезы перед совершенно незнакомым мне человеком.
     Я не стал ждать, что будет в третьих.
     – Жизнь несправедлива. Мой отец всегда так говорил, когда лупил меня ремнем по заднице. Но нравится это тебе или нет, жизнь продолжается. Можешь подать ноту протеста Господу Богу, только вряд ли он когда-нибудь тебе ответит.
     Я вздохнул и, поглядев на фотографию экипажа на переборке, признался.
     – Хотя, знаешь, я тоже им завидую.
     Сказал и пожалел. Кто знает, что сдвинулось в голове у этого рыжего шизика Богдана после аварии.
    
     Любая нештатная ситуация не происходит вдруг. Все системы работают, полет идет нормально и вдруг… Так только в книжках бывает. И оказывается, что болтаясь в конце цепи случайностей и закономерных событий, сложнее всего запретить себе думать «что бы было, если…» Потому что никакого «если» больше не существует.
     Точно как в сказке, когда герой-везунчик доходит до легендарного камня, на котором высечены предсказания соответственно азимуту. Он упрямо идет, не сворачивая. Надеется на то, что надпись «жизнь потеряешь» не соответствует действительности. И если бы (опять это бессмысленное «если») у него была возможность вернуться назад и посмотреть на камень, то он бы увидел, что кроме этой единственной никаких других надписей больше и нет. Прошлое инвариантно.
     Трудно заставить себя перестать перебирать мелкие решения в прошлом. Эти бессмысленные снежинки судьбы, слепившись комом, уже погребли тебя под лавиной несчастного случая. Закинули на край Вселенной, с которого нет возврата.
    
     Какое–то время после аварии, приняв на себя обязанности командира, я делал вид, что наше дальнейшее существование имеет хоть какой-то смысл. Мы с Богданом, превозмогая себя, собрали останки шестерых членов экипажа в небольшой контейнер. Он отодрал от переборки фотографию, сделанную накануне полета, и хотел отправить туда же.
     Я отнял ее и приладил на место. Пусть они хоть с фотографии смотрят на нас. Безбашенные и живые.
     Покончив с нехитрым скорбным ритуалом, мы принялись остервенело драить жилой отсек. Молча ковырялись в системах, наводили порядок. При этом старались не смотреть в иллюминатор, за которым в контейнере величественно плыли наши товарищи.
    
     И тут Богдан заговорил.
    
     И после его слов я потерял покой. Эта рыжая заноза в заднице всегда вызывала во мне только глухое раздражение. Но теперь, мысль, что он сделает с собой что-нибудь, и я останусь один на один с воспоминаниями, провертела дырку в моей голове.
     После отбоя я лежал с открытыми глазами, вглядываясь в черную пустоту вокруг нас. Слушал, дышит ли еще этот проклятый рыжий. А еще отчаянно жалел обо всем, что не успел сделать на Земле. Все оттягивал с предложением Лене. Ждал мифического «идеального момента» – прекрасного заката, романтической мелодии, подходящего настроения. Тупой перфекционист. Теперь все моменты рядом с ней казались вполне подходящими. Я не построил для нее пресловутого дома, не родил сына, не научил его кататься на велосипеде, и не посадил дерева, в которое он мог бы врезаться.
     Измучившись бессонницей, я провел инвентаризацию отсека. Изъял и запер все, чем Богдан мог бы отобрать у меня свою жалкую жизнь. Но он обвел меня вокруг пальца.
    
     Точка вынырнула из пустоты, как поплавок. Она росла, неумолимо надвигаясь на нас.
     Через сто пятнадцать корабельных часов стало ясно, что нам не избежать столкновения лоб в лоб с несущимся на нас кораблем. На все призывы о помощи и просьбы отклониться от курса, чужой звездолет отвечал гробовым молчанием.
     Мы недоуменно рассматривали до боли знакомые очертания искореженной посудины, не зная к чему готовиться: к новой аварии, к вторжению или пробуждению в сумасшедшем доме. Все эти версии зануда Богдан обстоятельно и подробно излагал мне последние тридцать шесть часов, продолжая развивать свою теорию о несносности жизни.
     В последний миг перед столкновением мне показалось, Богдан все-таки оказался прав, и мы с ним слетели с катушек. Из иллюминатора другого корабля безумными глазами на нас смотрели другие Богдан и я.
    
     Я открыл глаза и испытал что–то вроде разочарования. От удара, мы отлетели к переборке. Только и всего. Чужой звездолет смялся, пошел волнами. И от него кругами побежало пространство, далекие звезды замерцали, точно собирались обрушиться на нас звездопадом. Куцый обломок нашего корабля замер на миг, медленно и плавно подался назад, и остановился, как вкопанный, увязнув носом в непроглядной пустоте.
     Мы разглядывали себя в офигенно гигантском зеркале.
     Оно продолжало колыхаться и дрожать, как гладь озера от брошенного камня, а вместе с ним и наше отражение.
     – По одной из теорий, – сказал Богдан, когда первый шок прошел, – наша Вселенная плоская. Точно резина, из которой сделан надувной шар. И все звезды, галактики и прочая дребедень находятся в этой самой резинке. Шар надувается, Вселенная расширяется, галактики разлетаются. Но внутри шарик пустой, и снаружи тоже ничего нет.
     – Знаешь, я предпочитаю думать, что может там, за гранью, что-то все-таки есть. Должно быть. Энергия, время, параллельная Вселенная. Все, что угодно. Неужели, если мы прорвем этот барьер, то упадем в никуда? И потом, кто–то же надувает этот твой шарик.
     – Бог?
     – Может и Бог. Не зря же древние верили, что Вселенная ограничена Создателем. А звезды – это дыры в тверди, через которые просвечивает Его святость. Как видишь, по крайней мере, насчет тверди они оказались правы.
     – Ты – узколобый фанатик, – безаппеляционно заявил Богдан. – Древние ошибались. Твердь оказалась зеркалом, и дырок в ней никаких нет. А стало быть, и Бога никакого нет. И надеяться, кроме как на себя, нам тоже не на кого. Но есть и хорошая новость. Уж коли мы достигли края Вселенной, то теоретически, это может означать, что Вселенная начала сжиматься. И если мы пробудем здесь достаточно долго, то у нас есть все шансы когда-нибудь вернуться домой.
     От его ухающего смеха мне стало не по себе.
     – Оптимистичный прогноз, – сказал я. – Ценю. Пусть я – фанатик, но не сидеть же здесь вечность, пялясь в твое уродливое отражение в кривом зеркале. Я считаю, что нам нужно совершить вылазку и попытаться определить природу барьера.
     Он сжал тонкие губы, всем видом показывая, что я ему не указ.
    
     ***
     Наш корабль разворотил барьер, как десертная ложка шоколадный пудинг. Частицы зеркала, оторванные силой удара, повисли в невесомости жирными черными каплями. Словно в фасеточных глазах гигантской пчелы в них отражались мы с Богданом и остальной наш экипаж.
     Облюбовав два небольших фрагмента, размером с куриное яйцо, я активизировал ловушку. Еще мгновение и черные блестящие шарики попали в заточение.
     – Возвращаемся, Богдан.
     Он не ответил. Рыжий вплотную подплыл к барьеру. Черная гладь выгнулась к нему, точно вздохнула. Зеркало подернулась нежной рябью, почувствовав его присутствие. Он протянул руку.
     – Нет! Никаких контактов с зеркалом до первоначального исследования образцов.
     Он подчинился. Может тоже почувствовал опасность?
     На корабле он злился и угрюмо молчал. Я не возражал. Наконец-то он заткнулся и перестал мучать меня своими бессмысленными рассуждениями о тщетности всего сущего. Злится? Замечательно! Значит, дело идет на поправку, и мне больше не нужно его сторожить. Мы наскоро перекусили, и впервые, за долгое время я отрубился.
    
     Мы выходили из Троицкой церкви. Такой красивой Лену я еще не видел. Легкое струящееся платье подчеркивало ее изящную фигуру. А духи… Хотелось подхватить ее на руки и сбежать подальше от друзей и родни. Но я обещал нашим друзьям небольшую пирушку в ресторанчике напротив.
     – Что ты с ними сделал? Где образцы? – Богдан выдернул меня из сна. В воздухе все еще витал тонкий аромат духов моей Ленки.
     Я кое-как сдержался, чтобы не сцепиться с ним.
    
     Ловушка была пуста.
     На записи было видно, как вырванные из родной стихии черные капли зеркала начали сдуваться, и через несколько часов растеклись блестящими лужицами по дну ловушки. А потом и от них ничего не осталось. Они испарились без следа из закрытого контейнера.
     Газоанализатор не зафиксировал никаких изменений в атмосфере отсека.
     – Ничего не понимаю.
     – Дрыхнуть надо меньше, – огрызнулся он. – Можно подумать у тебя целая жизнь впереди.
     – Куда тут торопиться?
     – Если бы ты не остановил меня там у зеркала, – он сжал кулаки.
     – Богдан, мы договаривались, никаких «если». Мне показалось, что это небезопасно. Не кипятись, дружище.
     – С каких это пор мы стали друзьями? Ты даже не пригласил меня на свою свадьбу. Весь экипаж позвал, кроме меня.
     Экипаж с фотографии согласно кивал.
     – Погоди, ты о чем? Какая свадьба?
     Рыжий окончательно рехнулся. Не мог же он подсмотреть мой сон.
    
     И тут у меня перехватило в горле. Я вспомнил, как если бы это случилось вчера. Все так и было. Я тянул, Ленка надеялась. А потом я с удивлением заметил, что Богдан начал к ней подкатывать. К моей Ленке. То «случайно» встретит ее у проходной и подвезет домой, то подарит букетик фиалок, то угостит девчонок из лаборатории ее любимым мороженым. Однажды в столовой я увидел весело смеющуюся Ленку и непривычно оживленного Богдана, который что-то ей рассказывал, размахивая веснушчатыми руками.
     Это все и решило. Я сделал ей предложение. Через две недели в маленькой Троицкой церкви нас обвенчал отец Алексей. Отправить приглашение Богдану я «забыл».
     Мозг рвался на части. Я мог во всех деталях вспомнить день нашей свадьбы, все звуки, запахи, мои мысли и сомнения.
     Но этого же не было!
     – За зеркалом ничего нет, – возбужденно крикнул Богдан. – Ни времени, ни энергии, ни пространства. Зеркало и есть время, и оно бесконечно. С этого края Вселенная ограниченна прошлым! Оно вошло во взаимодействие с нами.
     – Ты тоже помнишь то, чего не было?
     – Было. Теперь уже было.
     Я вытащил помятую фотографию Лены, которую носил у сердца. Она была в свадебном платье с синими цветами под стать ее глазам. На правой руке блестело два колечка. То самое с бриллиантом, что я купил ей, но так и не отдал, ожидая идеального момента для помолвки. И тонкий ободок обручального.
     – Насколько потянули те два шара?
     Я покопался в памяти.
     – Примерно семь недель с копейками.
     – Значит, до старта осталось чуть больше месяца.
     – Прошлое нельзя изменить.
     – Похоже, его можно растянуть.
    
     ***
     Богдан играл с зеркалом, перемещаясь слева направо, вверх и вниз. Барьер времени легко отзывался, туманился, шел волнами, выпирал, едва не касаясь человека.
     И каждый раз у меня замирало сердце, а беспечный Богдан, казалось, ничего не боялся.
     Он что-то шептал зеркалу, но я не мог разобрать его слов, да и не старался, увлеченный сбором черных блестящих бусин. Я набил ловушку под завязку.
     По моим подсчетам мы запаслись прошлым года по полтора на брата.
     – Богдан, возвращаемся.
     Он что-то пробубнил в ответ.
     – Не понял, повтори.
     Он помолчал. Потом сказал спокойно и очень четко:
     – Лучше тебе это самому увидеть.
     Меня прошиб холодный пот. Через несколько мгновений я подплыл к барьеру.
     Его левая рука по локоть исчезла в зеркале.
     – Что ты наделал? Сейчас же вытащи ее.
     – Не могу.
     – Обхвати меня за шею.
     – Осторожно! Не коснись зеркала. У тебя ничего не выйдет. Похоже, это среда одностороннего проникновения. Туда что–то вроде геля, а обратно – железобетонная стена.
     – Мы что-нибудь придумаем. Воздуха хватит еще на несколько часов.
     – Похоже, на самом деле, у меня только один выход – головой вперед. Не учел, что во времени можно двигаться только в одну сторону.
     – Я тебя вытащу, Богдан. Пусть без руки, зато живого.
     – Интересно, если оттяпать руку, куда ее занесет? – невесело пошутил он.
     – Ты – самый пессимистичный угрюмый шизанутый рыжий гений Богдан. Отставить отчаиваться. Мы впитаем в себя время, повернем его вспять, спасем наш экипаж!
     Упрямые губы сжались в тонкую линию.
     – Прости меня, командир. Но, похоже, выйдет наоборот, и это оно поглотит меня. Может там за зеркалом, и правда, кто-то есть. Должен же хоть один из нас выразить ему свое несогласие.
     – Нет!
     Богдан пожал мне руку и шагнул за барьер.
     Мгновение спустя, зеркальная гладь успокоилась.
    
     ***
     Он обвел меня вокруг пальца.
     Что мне оставалось делать? В одиночку глушить горе черными каплями времени.
    
     На мое предупреждение о предстоящей аварии командование отреагировало отстранением от полета с обязательным посещением штатного психотерапевта. Я сочинял про ясновидение и предчувствия. Как еще я мог объяснить то, что знал. И они поступить по-другому тоже не могли.
     В последний момент полет все равно отложили. Поступил анонимный звонок, сообщивший о возможной диверсии на корабле. В ходе расследования были обнаружены серьезные неполадки. Меня затаскали спецслужбы, пытаясь выявить связи с анонимом. Не сумев ничего доказать, меня отпустили.
     У нас с Леной родилась дочь, а спустя четыре года двое мальчуганов–близнецов.
     В составе своего экипажа я пролетал еще двадцать лет. Было все: и хорошее и плохое, но мы всегда стояли плечом к плечу. Вон они на фотографии. Поседевшие, но все такие же безбашенные. Не хватало только Богдана. Он исчез сразу после нашей с Ленкой свадьбы. И никто кроме меня не помнил о его существовании.
     Выйдя в отставку, я стал пилотом в компании коммерческих грузоперевозок. В результате несчастного случая оказался на самом краю Вселенной, перебирая воспоминания, как драгоценные бусины.
     Собрав расплескавшееся время, я за пару недель корабельного времени насытился долгими счастливыми днями с теми, кто был мне дорог.
    
    
     ***
     Отец Алексей любил обряд венчания, особенно, когда приходили пары, как эта. У них не было пышного свадебного кортежа. Жених в парадной форме был смущен и счастлив. Невеста в простеньком светлом платье и скромным букетиком полевых цветов смотрела на него влюбленными глазами. Немногочисленные гости ждали их у выхода церквушки. Кричали поздравления, кидали рис и розовые лепестки. А потом всей гурьбой отправились праздновать в ближайший ресторанчик.
     Священник мысленно благословил капитана и его молодую жену и пошел убирать в алтаре.
     – Святой отец, – окликнули его. – Можно с вами поговорить?
     Отец Алексей не сразу разглядел прихожанина в полумраке церкви. Должно быть один из гостей.
     Пожилой мужчина поднялся со скамьи в самом дальнем углу и нетвердыми шагами подошел к священнику. Очень нетрезвый, несмотря на ранний час.
     – Слушаю вас, – отец Алексей нахмурился. Ему и раньше приходилось беседовать с пьяницами. Нужно пригласить его на встречу анонимных алкоголиков. Отец Алексей заглянул мужчине в глаза, чтобы показать, как он ненавидит грех, но любит грешника.
     – Я хотел подать Богу ноту протеста, – сказал рыжий мужчина.
     – П-простите?
     – Не бойтесь, я передумал. Я много чего передумал. У меня было для этого достаточно времени, когда получаешь второй шанс… Знаете, святой отец, жизнь…она поразительна.
     Слезы побежали по щекам, но мужчина их не стыдился.