Одина называют Всеотцом, ибо он отец всем богам. И еще зовут его Отцом Павших, ибо все, кто пал в бою, — его приемные сыновья Им отвел он небесный чертог Валгаллу... За право напиться из источника мудрости Один когда-то отдал в залог свой глаз... Два ворона сидят у него на плечах и шепчут на ухо обо всем, что видят или слышат. Он шлет их на рассвете летать над всем миром, а к вечеру они возвращаются. От них-то и узнает он все, что творится на свете. Поэтому Одина называют Богом Воронов…
     (Снорри Стулусон. Младшая Эдда. Видение Гюльви.)
    

     Над холодной равниной носится стылый осенний ветер.
     Посреди равнины, вокруг дымящегося угольями обширного костровища лежат страшно изуродованные человеческие тела. Числом двенадцать, они растянуты-распяты меж глубоко вбитых в землю деревянных кольев, и, кажется, все мертвы. Запрокинутые лица, стиснутые зубы, сведенные чудовищной судорогой мышцы. Но вот одно из тел зашевелилось. Человек судорожно выдыхает, с трудом разлепляет покрытые коркой запекшейся крови глаза. Надрывно кашляет. Восстанавливает дыхание и пытается заговорить. Снова заходится в кашле, но, пересилив боль, начинает сначала тихо и неуверенно, но с каждым мгновеньем все сильнее и громче петь. Песнь поднимается высоко-высоко к равнодушно взирающим на простершегося далеко внизу безумца небесам, порождая ветер.
    
     Скальд выкрикивает в небо слова тут же сочиняемых вис. Голос охрип и грозит в любой момент сорваться, а сам он почти обезумел от боли и сверхусилий. Кровавая пелена застилает взор, слабое сознанье одно за другим подсовывает спасительные видения: мертвые друзья уговаривают отступиться, доказывая, что жертва его не нужна и напрасна. Но Скальд лишь поет громче и яростнее, и ветер завывает яростнее и громче, словно вторя его усилиям.
     Высоко в небе абсолютно безмолвно кружат две темные точки. Два ворона чернее ночи пытаются спуститься к желанной добыче – изломанным куклам, гостеприимно разложенным на земле. Безуспешно. Ветер раз за разом отшвыривает птиц прочь, мешая полакомиться.
     Скальд давно потерял ощущение времени. Секунды-минуты-часы-дни. В какой-то момент время просто перестало для него что-либо значить. Своего рода вечность. Вечность, в которой остались лишь безумие, видения, песня и воля. И воля все же оказывается сильнее.
     Кажется, прошли века, прежде чем один из воронов наконец не выдержал. С громким, сварливым, но одновременно каким-то отчаянным карканьем, он отваливается в сторону и, широко загребая воздух крылами, уносится прочь. Вторая птица продолжает кружить в небе, но что-то в ней изменилось
     Когда оставшийся ворон испускает пронзительный грай, Скальд понимает, что победил. Он замолкает, и ветер замолкает вместе с ним.
     Ворон осторожно снижается.
     Птица тяжело опускается на грудь человеку. Большая, темная, не здешняя.
     Некоторое время они молча смотрят друг другу в глаза. Черные цвета ночи зрачки птицы и серые зрачки человека глубокие и холодные, как студеное зимнее море.
     «Ты согласен?» – спрашивает человек.
     Ворон кивает. Жест так напоминает человеческий, что Скальд смеется, но силы вконец оставляют его и смех выходит больше похожим на хриплый вороний грай.
     «Ведь я прав – время и расстояние ничто для посланца богов?»
     Ворон вновь кивает. А затем высоко запрокидывает голову – в черных зрачках все милосердие мира, и еще немного уважения – и резко опускает вниз хищно загнутый клюв.
     С неба, медленно кружась, падает мерзлая игольчатая крупа. Необыкновенно ранний в этом году снег белым саваном укрывает истоптанное поле и разбросанные по нему трупы.
    
     Норверг знал немало попыток объединения. Это неудивительно для земель, где каждый вождь возводит род к богам, а значит, имеет священное право претендовать на земли двух-трех ближайших соседей. Но дальше лучше не наглеть, иначе ревнивые к чужой удаче морские короли объединятся и в крайне жестокой форме осадят нахала. Каждый правит в своей земле – древний закон северных стран, и морские вожди пристально следят за его исполнением. Но в этот раз хевдинги, слишком занятые междоусобной грызней и заморскими походами, прозевали момент, когда еще можно было что-либо сделать.
     Харальд Прекрасноволосый, которого враги гораздо чаще называли Косматым, получил после смерти отца значительные владения на востоке страны. Земли были обширными и богатыми, но Косматый конунг был жаден. А еще конунг был умен и удачлив. Ему не было и двадцати, когда ему принадлежал весь юго-восток страны. Прошло несколько лет – после череды интриг и военных столкновений Харальду присягнули на верность вожди богатеющего торговлей с финнами севера. На пути к окончательной власти над Норвергом лежали лишь фьорды западного побережья – скалистого Вестланда.
     Эти земли не были ни богатыми, ни плодородными. Пожалуй, единственной их ценностью являлись люди. Вестландцы знали и любили море, и оно отвечало им взаимностью. Негостеприимный край сотни лет рожал лучших моряков на свете. Куда тягаться с ними сытым уроженцам востока или купцам севера.
     Харальд понимал это. Также как понимал, что убедить вестландцев подчиниться не удастся никакими посулами, а выкуривать из прибрежных крепостей уйдут годы, если не десятилетия. И Харальд решил запугать. Уничтожить двух-трех, если понадобится десяток видных вождей: на востоке эта тактика хорошо себя оправдала. Причем уничтожить так, чтобы у вестландцев, открыто насмехающихся над претензиями Косматого на власть, пропало всякое желание смеяться.
     Первой жертвой должен был стать Агнар. Конунг молодой, но древний родом и успевший стать известным благодаря собственным делам, он, по сведениям Харальда, как раз возвращался из Ирландии с богатой добычей.
    
     Позже Скальд вспоминал, что дурных предзнаменований в пути хватало, но они предпочли не обращать на них внимания.
     Три драккара подходили к родным берегам. Набитые добычей корабли низко сидели в воде. Стылые брызги осеннего моря летели от весел и осами жалили обветренные лица, но близость дома грела не хуже крепкого вина. При входе во фьорд возникла заминка. Когда вождь приказал снять носовые фигуры – дракона, козла и орла, с драконом возились очень долго: резная морда на длинной шее упорно отказывалась выходить из паза. Люди начали возбужденно ворчать, но голос Агнара перекрыл взволнованный шепот хирдманнов: «Змею битвы всегда не хватало крови, особенно такой жидкой как кровь ирландцев». Скальд тогда смеялся вместе со всеми. Смеяться легко, когда ты возвращаешься домой.
     Но дома у них больше не было. Вместо тепла родных очагов ждал смрадный дым, вместо голосов друзей и домочадцев – вороний грай. Хорошо укрепленная крепость щерилась проломами в обугленном частоколе. Все защитники были мертвы. Воины как потерянные неприкаянно бродили по еще не остывшим развалинам раскинувшегося вокруг городка. Тела жителей, включая женщин и детей, раскачивались на ветвях дубов священной рощи неподалеку. У Скальда не было семьи кроме хирда, но он разделял горе тех, кто, потеряв близких, сейчас подобно псам выл, задрав к небу морду-лицо.
     Во фьорд вошли боевые корабли под чужими знаменами.
     Косматый рассчитал все верно: Агнар не стал искать спасения, да и люди после такого не позволили бы ему бежать.
     Рати сошлись на обширном лугу, где еще недавно пасся скот. Солнце, будь-то ради этого зрелища, выглянуло из-за туч, заливая место битвы ярко-алым цветом. Харальд не считал себя обязанным играть с вестландцами честно и привел в несколько раз больше бойцов. Но ненависть тоже сила, и воины Косматого в тот день щедро оросили кровью траву. Даже когда распалась казавшаяся столь нерушимой стена щитов, дружинники Агнара не стали бежать. Началась свалка, а когда бойцы Харальда смогли наконец-то навалиться всей массой, резня.
     Скальд был среди ближников, железным кольцом окруживших Агнара. Они были последними, кто держался, и каждое мгновенье смерть забирала одного из них. Пал с рассеченной головой гигант Бьорн. Отбросив разваливающийся щит, Ульф с одним мечом в руках врубился во вражеский строй, чтобы через мгновенья взмыть над орущей толпой распластанным на копьях. Молодой парнишка, непонятно как протянувший так долго племянник вождя, схватился за вонзившийся в горло дротик и начал падать, увлекая за собой стяг с вышитым морским драконом – символом рода. Скальд обежал вокруг мутным взглядом: рядом не осталось никого из своих. Подхватив падающее знамя и высоко воздев окровавленный клинок, он шагнул вперед.
    
     Скальд очнулся от сильного удара по ребрам. Вокруг стояли, ухмыляясь из-под полумасок шлемов, несколько незнакомых воинов. Удары посыпались градом. Когда мучители наконец насытились, а Скальд почти потерял сознание от боли, его подхватили под руки и оттащили к группе других воинов Агнара. Пленных было чуть больше двух десятков, все жестоко изранены и измучены.
     Из скалящихся злобой вражеских рядов вышел высокий статный воин с гривой светлых, спадающих до пояса волос. По его приказу, сопровождаемому указующим тычком, группу пленных уменьшили до двенадцати человек, в число которых попал и Скальд. Остальных отвели чуть в сторону и, не церемонясь, перерезали глотки.
     Светловолосый заговорил: «Я Харальд, о короли севера. Или бывшие короли. А еще вернее, мертвые короли. Мне жаль, что ваш вождь погиб. Я бы очень хотел, чтобы Агнар был здесь, среди вас. Скоро вы умрете. Но не так просто как остальные. Я хочу обменять у Всеотца ваши жизни на свою удачу».
     Харальд сжег тела своих павших на большом костре. Воины конунга колотили оружием по щитам, желая братьям лучшей жизни в чертогах павших.
     Затем светловолосый пронзил копьем одного из пленных и воткнул древко острием вверх в центр еще дымящегося пепелища. Пленных по одному выводили к копью и медленно, с чувством, на глазах у остальных пытали. Резали, жгли, отрубали конечности и вспарывали животы, но обязательно не до смерти – у Харальда оказались хорошие специалисты по этой части. То, что когда-то было людьми, привязывали к вбитым в землю колышкам вокруг потухшего костра.
     Когда настал черед Скальда, его хотели ослепить. Раскаленное лезвие прижалось ко лбу и поползло к веку, выжигая на коже багровый след. Скальд, зашипев от боли, вырвался из сжимающих рук и вцепился палачу зубами в горло. Его долго не могли оттащить от уже мертвого тела: не помогали не пинки, ни удары тупыми концами копий. Наконец кто-то догадался разжать намертво сжатые челюсти ножом.
     Конунг, кажется, нашел произошедшее весьма забавным: «Одину будет приятен такой дар. Ты отправишься к нему относительно целым. В награду за храбрость я дарую тебе твои глаза». Харальд радостно рассмеялся, и добавил другим тоном, обращаясь к палачам: «Сломайте ему хребет». Почти потерявшего к происходящему интерес Скальда швырнули на колени и широко развели руки в стороны. Бородатый детина с размаху опустил обух тяжелого топора на хрупкий позвоночник.
     И наступила тьма.
    
     Харальд конунг умирает на широком ложе в просторных палатах дворца, чьи окна выходят на громаду прибрежных скал, о которые мерно бьются соленые волны. Из-за плотно запертых дверей доносится шум, то пирует созванная конунгом дружина.
     Именно так он и хотел умереть: слушая шелест волн, под заздравные песни хирда. Конунг добился в жизни многого: богатство, женщины, слава – все было у его ног. Воины боготворили его. Ему бешено, невероятно везло. Он десятки раз водил в сечи полки и ни разу не был ранен. В небе над ратями всегда кружил ворон. Хирдманны верили, что ворон хранитель – посланец Всеотца, и конунг приказал вышить изображение пернатого вестника на боевом стяге.
     Объединитель севера не жалеет о прожитой жизни. Он получил от нее все, о чем мечтал. Восемьдесят лет для беспокойного севера это много, очень много. Он умирает в своей постели, а за дверью пируют сыновья. Почему же на сердце так беспокойно?
     Конунг скрывает ответ даже от себя. Ночные кошмары. В последнее время они, не переставая, терзают Харальда. В этих снах конунг погружается в реки крови, подсвеченные кроваво-красным пляшущим заревом пожарищ, задыхаясь от жуткого холода, а сверху накрывает черная тень. Утром он почти не помнит этих сновидений – с ним остаются только холод и страх.
     Харальд открывает глаза от внезапного смутного ощущения чьего-то присутствия. На скамейке около кровати сидит человек. Простые дорожные одежды. Низко опущенный синий капюшон почти полностью скрывает лицо, но конунг готов поклясться, что спрятанные под капюшоном глаза внимательно, будь-то стараясь впитать каждую черточку лица, изучают его. От этого Харальду почему-то делается жутко. Неприятное и малознакомое чувство. Но Харальд не стал бы правителем севера, если бы не умел подавлять страх.
     – Кто ты? – Голос конунга тверд.
     Ответом ему тишина. Кажется, пришелец так поглощен своим занятием, что просто не слышит конунга.
     – Кто ты и как посмел войти сюда!? – Конунг поневоле повышает голос.
     – Ты можешь называть меня Гостем. – Хриплая, скрипучая, старческая речь.
     И вновь тишина. Тяжелая и гнетущая.
     – Во имя Всеотца! Что тебе нужно! – Только сейчас Харальд задумывается, как странный пришелец прошел через пиршественный зал и сыновей.
     – Ты мне должен, и я пришел забрать долг. Но сначала мы кое-кого подождем. Так уж получилось, что задолжался ты не только мне, у нас с тобой есть еще один общий знакомец. Кстати, наш друг близко знается с Одноглазым и может передать ему твой привет. Хотя, мне кажется, у него есть веские причины этого не делать. Ага, вот и он.
     На подоконник узкого стрельчатого окна опускается ворон. Огромная черная птица нагло разглядывает Харальда.
     Да, конунг знаком с ним. Узнавание подобно ушату ледяной воды выплеснутому за шиворот. Этот ворон кружил над ним во время походов и битв. Ему поклонялись воины. Его Харальд приказал вышить на стяге. А еще он снится Харальду ночами в кошмарах, что конунг так старательно скрывает даже от себя самого. Кошмарах, полных боли, в которых, он, Харальд конунг, тонет в чем-то холодном и мерзком, и черный, цвета ночи ворон с глумливым карканьем-смехом кружит над головой. Сейчас этот самый ворон с каким-то нездоровым интересом исследует его. Птица поворачивает голову то одним боком то другим, словно представляя что-то очень приятное.
     Сдержанное покашливание прервало становящийся тягостным обмен взглядами. Ворон как по сигналу поворачивается в сторону Гостя, всем видом показывая, что полностью признает его право занимать внимание конунга. Пока признает…
     – Как я и говорил, мы уже встречались, и ты мне кое-что задолжал.
     Когда незнакомец откинул капюшон, Харальд все-таки не смог сдержать вскрик.
     Суровое, волевое лицо мужчины средних лет столь густо изрезанно морщинами и шрамами, что больше похоже на старческое. Вместо правого глаза зияет пустота. Рваная рана сочится сукровицей. Конунг не дал бы ей больше четверти часа. Но конунга напугало не это. Совсем не это. На конунга смотрит лицо мертвеца, пусть и сильно изменившееся, но лицо человека по его приказу убитого много-много лет назад.
     – Помнишь Агнара?! Помнишь его людей и круг павших?!! Помнишь палачей и пытки?!! Ты помнишь, Харальд конунг Повелитель севера?!!! – Непроницаемо спокойный до этого гость почти кричит. – Вижу, что помнишь! Ты мне многое задолжал конунг! Мне и моему другу!
     Странно, но вместо страха Харальд рассвирепел:
     – Иди туда, откуда вышел! Возвращайся в Хелль, Тролль! Я не боюсь ни тебя, ни твоего дружка падальщика! Я избранник Одина! Я король севера! Я буду пировать в Валгалле, а ты исчезнешь, растворишься в первых солнечных лучах!
     – Возможно. – Пламя ярости погасло, так же внезапно, как разгорелось. Гость снова спокоен. – Правда, насчет Вальхаллы. Знаешь, Харальд, мне кажется, ты несколько торопишь события. Ты кое-что забыл, конунг. – Старик еле заметно усмехнулся. – Ты же умрешь в своей постели. Ты убивал, ты жег, ты пытал. По твоему приказу гибли люди. Как чужие, так и близкие тебе. Понимаешь, нельзя убивать просто так. Да, в Валгаллу попадают воинствующие герои, но герои сами познавшие то, что они столь усердно несли в этот мир. Всеотцу не нужны простые убийцы, поэтому воины, избранные им, умирают в бою. В этом есть какая-то высшая справедливость, не правда ли? Ты величайший боец севера, Харальд конунг, но даже Один не способен за всем уследить, и ты умрешь в своей постели. В свое время я многое отдал за это. Иногда кажется, что слишком многое.
     Ладно, конунг, мне пора. – Гость тяжело поднимается. – Я так долго ждал этого мгновенья, что почти не способен получать удовольствие от происходящего. Сегодня ты умрешь, и уверяю: тебя ждет отнюдь не Вальхалла. Скорее, это будет нечто холодное и липкое, совсем как твои кошмары. И еще, Харальд конунг – повелитель Севера. Я не могу обещать, что это будет вечно. В этом мире вообще все слишком быстро меняется, и хаос когда-нибудь вырвется наружу, тем более, что ты, я и нам подобные активно этот момент приближают. Но уверяю, муки, что тебе предстоят, продлятся долго, очень-очень долго. Да ладно, все там будем.
     Почти у самых дверей Гость оборачивается.
     – Ах да. Мы с нашим общим другом тут подумали и решили: в каком виде ты уйдешь во тьму, не имеет особого значения, а у него, знаешь ли, тоже есть маленькие слабости, хоть он и почти что бог. Прощай, Харальд конунг, Повелитель севера.
     Дверь с глухим стуком захлопывается.
     Ворон тяжело опускается конунгу на грудь. Некоторое время он вглядывается в лицо Харальда, то ли решая, с чего лучше начать, то ли пытаясь напоследок получше его запомнить. Ворон необычайно тяжел, конунг задыхается и хрипит, но никак не может оторвать взгляд от черных зрачков птицы. В них кипит страсть многолетнего ожидания.
     Ворон запрокидывает голову и резко опускает клюв.
     И наступила тьма.
     Холодная и липкая.
    
     Пир идет полным ходом. Во главе стола сидят сыновья конунга. Молодые волки, пока еще не готовые вцепиться друг другу в глотку в попытке урвать больший кусок от владений отца, но уже оценивающие шансы пережить эту схватку. Вдаль до самого конца длинного зала волнуется море хирда. В еде недостатка нет, да и пиво льется рекой. Пиво превращается в клятвы, больше напоминающие похвальбу. За похвальбой столь же неминуемо следуют потасовки. Шум прекращается лишь на время выступлений скальдов, воспевающих харальдовы завоевания и походы. А затем неудачная шутка вновь влечет за собой разбитые носы и посуду. Такова последняя воля конунга – умереть под заздравные песни дружины.
     И вдруг наступает тишина. Взгляды устремляются к дверям конунговых палат, откуда бесшумно, подобно призраку вышел человек в дорожной одежде и синем плаще с капюшоном. Рога и кубки застывают, не донесенные до жадных ртов, с треском опускаются на столы. Тишина сменяется утробным рычанием, руки шарят по поясам в поисках оружия. Кто-то посмел нарушить покой умирающего вождя. И как этот наглец смог проскользнуть мимо них? Через окно? Но там отвесная стена. Как же он прошел через зал незамеченным?
     Рев вновь сменяется звенящей тишиной, когда незнакомец, тенью выскользнувший из-за надежно запертой, хорошо охраняемой двери, откидывает скрывающий лицо капюшон, и хирдманны видят изрезанное шрамами лицо одноглазого старика.
    
     Хирд будь-то взбесился. Руки рвутся к пустым ножнам: не зря на время пиров у дружинных отбирают оружие. Но они все равно его убьют. Хорошо обученным, вышколенным бойцам, чтобы справиться с одиноким стариком, вовсе не нужны мечи или копья.
     Скальд предполагал нечто подобное. Не то чтобы он против: он слишком устал – ожидание, как червь, пожрало удовольствие от мести, превратив ее в обязанность. И все же, это – как-то глупо, что ли. Хотя... Он совершил задуманное. Он вернул долг и Агнара и свой. Скальд откидывает капюшон и смело глядит на врагов единственным глазом.
     Стук падающих на скамьи тел даже громче, чем треск посуды до этого. Хирдманны, потрясенно открыв рты, молчат. Лишь сыновья Харальда остаются невозмутимыми. Они сидели, когда вся дружина в жажде крови рвалась к незнакомцу, но сейчас спокойно, с достоинством встают, чтобы согнуть непривычные к этому спины в глубоком, уважительном поклоне.
     Скальд идет по замершему залу. В голове палыми листьями кружатся мысли.
     Дальше мести он никогда не загадывал. И они никогда не обсуждали, что будет после окончания сделки. По сути, он уже мертв. Мертв очень давно. Все бессчетные годы службы пернатому господину. Но, видимо, Ворон решил на прощание сделать ему подарок. Интересно, можно ли найти в этой жизни новый смысл?
     Заледенелое поле истерзанной души белым саваном укутывает пушистый снег.
     Вот так и рождаются легенды. Сидящие в этом зале будут рассказывать детям и внукам, что сам Всеотец пришел проститься с величайшим конунгом севера… Скальд взглянул на серьезные, торжественные лица Харальдсонов и неожиданно для себя улыбнулся. Скальд представил их лица, когда они навестят тело отца.
     Примечания:
     Валлгала – воинский рай в верованиях древних скандинавов.
     Висы – стихи.
     Конунг – северный правитель, примерно равный слав. князю.
     Норверг (Северный путь) – одно из древних названий Норвегии.
     Скальд – поэт-певец (в данном случае прозвище, превратившееся в имя).
     Хелль – ад.
     Хирд – дружина, хирдманны – соотв. дружинники.