Сказка — быль, и как всякая быль не содержит ни намёков, ни уроков, одну сухую констатацию фактов.

    Однажды, давным давно, в далёкой-далёкой галактике, в тёмном-тёмном лесу, жил был старый Габи Рошлесс Бессмертный.
     За свою долгую жизнь разбойническую накопил он много сокровищ бесценных. И теперь, пребывая на пенсии заслуженной, каждую ночь, проснувшись, в первую очередь спускался в погреб свой глубокий и пересчитывал там богатства многочисленные.
     Часами мог предаваться он делу этому, пока на дворе не начинало рычать истошно проголодавшееся, прирученное, гигантское чудо-юдо лесное-болотное, на кличку «Бартоломей» отзывавшееся.
    
     Окидывал взглядом алчным, самодовольным в последний раз сокровищницу свою Габи, да назад в дом поднимался по лестнице крутой. Дверь крепкую, дубовую на замок надёжный, амбарный запирал и животину скулящую кормить направлялся.
     А позаботившись о диве своём, уходил гулять по лесу тёмному, лесу дикому, и предавался воспоминаниям молодости бурной, да давно пролетевшей.
    
     И однажды, встретил на поляне, окружённой соснами вековыми, друга своего старого - дракона зелёного. Вместе разбойничали они много лет и зим назад. Разговорились змий и Рошлесс о том, о сём, о житье, о бытье, да так и проболтали до рассвета. И рассказал Бессмертный товарищу своему старинному как живёт он - один одинёшенек, с чудом-юдом лесным-болотным, и как сокровища свои бесценные пересчитывает и деньки старые добрые вспоминает.
    
     А утром, как пробилось, как продралось солнце лучами своими сквозь ветви сосен вековых, расстались они, и отправился Рошлесс Бессмертный домой.
     Но змий зелёный чешуйчатый не ушёл, а по следу Габи пополз, потому как тоже до сокровищ охоч был, и задумал самоцветы бесценные у друга своего старинного выкрасть.
    
     Как пришёл Габи Рошлесс домой, как погладил, приласкал чудо-юдо лесное-болотное, так и спать завалился в хоромах своих роскошных, морёным дубом уставленных.
    
     А дракон хитрый зелёный в кустах схоронился и видел всё. Выполз змий, приласкал диво Рошлесса Бессмертного, и раздобрело чудо-юдо лесное-болотное, пропустило дракона хитрого чешуйчатого в дом.
    
     Прополз змей коварный, открыл замок амбарный, распахнул дверь крепкую дубовую, пробрался в погреб глубокий, да оцепенел от блеска сокровищ яркого.
     Долго ползал дракон средь самоцветов да злата, всё выбрать никак не мог, что унести, что украсть, и приметил вдруг диво дивное - на стене самой дальней, в углу самом тёмном, висела в кандалах принцесса спящая - красоты неописуемой. Должно быть, украл злодей Бессмертный её век назад, в сокровищнице своей приковал, да и забыл о девице красной.
     Весь обомлел дракон от вида такого, и к принцессе двинулся.
    
     – Неужто жива ещё? – удивился змий, и кончиком хвоста своего чешуйчатого к ланите принцессиной бархатной прикоснулся.
     Очнулась девица красная, впилась в ужасе зубами своими жемчужными да прямо в хвост драконов мясистый. Возопил змий зелёный от боли невыносимой, а принцесса схватила его клыками острыми да покрепче, и промямлила голосом хриплым, но ангельским:
     - Триста лет мяса ни глаз левый ни глаз правый не видывал, а тут да поди да принесло тушу то такую да прям под трапезу утреннюю!
     - Сжалься, девица красная! – прорычал дракон как мог, боль превозмогая, - Освободить тебя я пришёл, от лап Габи Бессмертного костлявых, да загребущих! Как выберемся мы да за ограду, да за лес, так накормлю тебя яствами отборными, лишь не жри ты меня сейчас, жить то долго я жил, да вот не надоело ещё!
    
     Подумала принцесса оголодавшая, да голод свой одолела, поверив словам драконовым сладким, да лживым. Отпустила хвост змиев чешуйчатый, и проговорила:
    
     - Ну, смотри, тварь подколодная! Коли не выполнишь обещанного – вмиг сожру тебя заживо.
    
     На том и договорились.
    
     Освободил дракон, что болота лесного зеленее, принцессу от оков её тяжёлых проржавевших, посадил аккуратно на хребет свой гребенчатый, да и выполз за порог.
     А чудо-юдо лесное-болотное как принцессу завидело, так и кинулося к ней ластиться да язык свой малиновый огромный под ручку нежную принцессину для глажения подставлять. Спрыгнула девица наземь, обняла чудо, за ухи сграбастала, да и принялась причитать:
     - Бартоломеюшко ты моё, маленькое, ух как вымахала то, скотина!
    
     Удивился змий зелёный чешуйчатый повороту событий такому. Ногой за ухом, по собачьи, почесал, да и промолвил:
     - Откуда ж ты, принцесса, чудо-юдо ужасное Рошлесса знаешь?
    
     Повернулась девица лицом своим бледным к дракону коварному хитрому, слёзы рукой с глазонек смахнула, нос умело двумя пальцами сморкнула, да и объяснилась:
    
     - Дочка я Габина! Любил он меня всегда, баловал, даже щенка когда – Бартоломея – грязного маленького домой принесла, не ругал, не корил… Лишь золотком да бриллиантиком бесценным меня называл. Да вот как постарел, как пошли у него маразм со склерозом, альцгеймером приправленные… - расплакалась дочка Рошлесса непутёвая, долго глаза тёрла, а как вытерла, продолжила, всхлипывая, - Увидал меня однажды, посмотрел так, голову свою на бок склонив, и молвит: «Зооооолотко ты моё… Зооолотко… Да что ж это за непорядок такой!!! Драгоценности да по дому просто так разбросаны! Не бывать этому!». И схватил, и в погреб свой упрятал… С поры той уж сотни три годков пролетело… Эх, проклят страшно за злодеяния свои мой батюшка, бессмертен он и безумен, вечность теперь целую ему страдать… - закончила историю свою печальную девица, и опять плакать слезами горькими принялась, Бартоломея разомлевшего за ухом почёсывая.
    
     Расчувствовалося сердце змея хитрого, но не чёрствого. Спину свою крутую чешуйчатую дочке габиной подставил, крылья перепончатые размашистые расправил, да как забралась на него девица, взлетел в небо пьянящее синее и к железным горам, что логовом временным ему служили, направился.
    
     А под вечер проснулся Габи от предчувствия тревожного. Выпил водицы с кадки прикроватной, да в сокровищницу свою спустился сразу. Окинул взглядом ото сна ещё мутным драгоценности свои бессчетные и пропажу заприметил.
     Страшно рассерчал Рошлесс – за жизнь долгую ещё никто грабить в собственном доме его не посмел. Потянул воздух носом: «Нет, не почудилось! Серный дух стоит. Никогда такого здесь не было!» Раскинул Габи мозгами, да и припомнил, что серой так пахнет дружок его старинный, дракон зелёный. «Неужто решил что я, Габи, совсем на ум туг стал, да на руку слаб? Неужто думает, что обворовать меня вот так вот просто может? Не сойдёт ему это дело с лап его когтистых! Ух, найду, настигну змия поганого, да чешую то с хвоста пообскабливаю! А сам хвост оторву да на жаркое пущу, с картошкой – славный гуляш получится!»
    
     Взлетел как на крыльях, как в молодости Габи в горницу, облачился в доспехи свои старинные да от времени проржавевшие, аркан волосяной в одну руку взял, рогатину – в другую, за пояс бутыль с коньяком выстоявшимся, коллекционным (на дорожку) заткнул – и выбежал из избы своей, да по следу дракона ещё свежему двинулся.
    
     Долго ли шёл, коротко ли, да дракону по воздуху всё равно быстрее. Прилетел змий зелёный в пещеру свою тайную, в горах да скалах неприступных укрытую, ссадил дочку габину со спины крутой чешуйчатой, да заговорил:
     - Ну вот мы и дома. В жизни Рошлесс не доберётся до гнезда моего уютного, чувствуй себя в безопасности, девица красная (как там имя то твоё, запамятовал).
     - Зябрина, - промолвила кротко дочка Бессмертного, да в хвост драконий зелёный вцепилась внезапно ручками своими белыми сильными и пророкотала голоском ангельским хриплым, - Где яства обещанные? Уговор – дороже денег! Сожру я тебя!
     - Обожди! – возопил змий зелёный трусливый, - Будут, будут тебе яства, обожди немного только, не жри меня!
     - Три сотни лет ни зёрнышка рисового ни крупинки маковой во рту моём не было, не могу терпеть я больше ни секундочки. Извини, змеюка подколодная, ничего личного! – и вмиг дракону зелёному хвост отгрызла зубками своими жемчужными крепкими да не прожёвывая проглотила.
     Страшный рёв испустил дракон старый искалеченный. Проклял всё семейство габино, и без того тысячи раз проклятое, до колена седьмого, да и сдох от потери крови невосполнимой. А Зябрина заглотнула останки змеюковы аки спагетти, да и спать сытая завалилася.
    
     А Габи всё по следу шёл, упарился весь в доспехах тяжёлых проржавевших. Кончился лес, где гулять ночами Рошлесс любил, пошли поля да пашни. Вдалеке стены городские завиднелись – сильно удивился Бессмертный. Сколько себя помнил, только деревушки да сёла окружали владения его обширные.
    
     - Эх, эх, совсем стар я стал, - закряхтел разбойник древний, коньяку выстоявшегося коллекционного хлебнул из бутыли, да присел отдохнуть на камень, посреди поля распаханного валявшийся, - Совсем людишки страх потеряли, забыли Габи жестокого, окрестности стращавшего без устали во времена былые да лихие, - загрустил Бессмертный, - Вон, города каменные поотстраивали, лес дремучий повырубали, речушку, наверно, испоганили всю. А там такие караси водились! Эх, эх, - раскис окончательно Рошлесс, аж слезу пустил.
     - Слышу, уныл ты, старый? – человечьим голосом заговорил вдруг булыжник, на котором Габи на отдых разместился, - Я Камень-жнец, исполню желание твоё заветное. Встань! Чувствуешь? Снова молод ты, как и прежде!
    
     И действительно – поднялся Рошлесс, спина не ноет, доспех тяжёлый к землице сырой не тянет. Обрадовался Бессмертный, силушку молодецкую в теле снова почувствовав, да крик громогласный на всю округу пустил:
     - Ух, людишки! Несдобровать вам теперь, так осерчал я! Ну, я вам покажу, как лес мой вырубать, речушку мою поганить да карасей травить отходами своими химическими!
    
     Налетел как на крыльях Габи на город, стены порушил, дома пожёг, людей побил, от заводов химических камня на камне не оставил, речку собственноручно почистил да карасей в ней заново развёл, а потом принялся саженцами еловыми да сосновыми поля засаживать…
    
     Да вот только привиделось это всё Габи старому, к несчастью своему на Камень-жнец коварный напоровшемуся. И ни удаль молодецкая к нему не возвратилася, и даже с места не сдвинулся Бессмертый. Лишь причудилось, как город человечий рушит, а сам как сидел с улыбкой счастливой на губах обветренных потрескавшихся, так и сидит, не шелохнётся.
     Нашли его люди в таком состоянии через пару дней, с камня сняли, да в психушку городскую определили. И поныне живёт он там – не ест, не пьёт, не шевелится, не умирает, лишь улыбается счастливо…
    
     А дочка габина, Зябрина, как проснулася, так и начала думать, как со скал то непреступных спуститься. Даже загоревала, что сожрала дракона крылатого. Неделю горевала, другую, а потом скрутилась в клубок в пещере змиевой да в спячку впала, до лучших времён. Так и нашёл её Бартоломей, хозяев своих не дождавшийся, да по следу пустившийся. На спину свою могучую дочку габину водрузил, с гор ловко спрыгнул да домой побежал.
    
     Так и жили они долго и счастливо, в хоромах Рошлесса без вести пропавшего. Пока в один прекрасный день не выселили их люди из города, трассу скоростную сквозь лес дремучий прокладывающие, да избушку Бессмертного, на пути стоявшую, снёсшие. Ушли тогда Зябрина с чудом-юдом лесным-болотным верным по миру скитаться, и до сих пор так и скитаются.
    
     Вот и сказки конец.