Только раз в жизни бывает день и час, когда все удается, когда можно обрести истинное счастье. Не пропусти...

     Кашкин был очень зол! Только что за превышение скорости его оштрафовал гаишник, а перед этим редактор альманаха «ПЕГАС и К» Игорь Ваденков вернул Кашкину его поэму в стихах «Кости» и посоветовал читать великих поэтов и прозаиков. Он так и сказал: «Учитесь у Пушкина. Научитесь – приходите».
     – Я докажу, – злобно скрипел Кашкин. – Я просто еще не раскрученный автор. Погоди, ты еще будешь у меня в ногах ползать, умолять отдать рукопись, но я пошлю тебя… к Пушкину!
     …Кашкин снял ЕЁ возле ресторана «Капитан Грей». Вяло трусил мелкий стеклянный дождь. ОНА стояла в стороне от своих товарок. Простоволосая, в ситцевом платье, потемневшем от дождя, и облезлой лисьей горжетке на худеньких плечах. В этом нелепом для ЕЕ промысла одеянии ОНА сильно отличалась от других «ночных бабочек», мерцавших сквозь мокрое марево позолотой и ярким окрасом крыльев-костюмов.
     – Поедем? – неожиданно для себя предложил Кашкин, высовываясь из окна своего видавшего виды «жигуленка».
     – Поедем, – просто ответила ОНА, и зябко запахнула на груди видавшую виды горжетку.
     По дороге ОНА не проронила ни слова, и только, когда вошли в квартиру, тихо спросила: «У тебя чай есть?»
     – Да ну его, чай. Может, по коньячку?
     – Нет, мне бы чаю.
     – Ну, чаю так чаю.
     Они прошли на кухню. Кашкин достал заварочный чайник, сахар, чашки.
     – Сыр будешь? – спросил он, выглядывая из-за дверцы холодильника.
     – Нет.
     – А шпроты?
     – Нет.
     – Есть еще паштет…
     – Нет. Мне только чай.
     Кашкин чувствовал себя довольно глупо. Какой жареный петух его клюнул там, у ресторана? И почему он снял на бульваре именно это блеклое недоразумение, а не яркую длинноногую штучку в парче. С той, точно, не пришлось бы миндальничать.
     Он пил чай, недовольно глядя на гостью поверх чашки и размышлял, как бы покультурнее выдворить девицу из квартиры. Наконец выдавил из себя: «Ты где живешь?»
     – Везде.
     – С кем?
     – Так, со многими.
     – Работа не надоедает?
     – Нет. Просто иногда очень противные люди попадаются.
     – Ну, брось это ремесло.
     – Не могу. Я больше ничего не умею.
     –Ты, может, хочешь таким образом найти себе покровителя?
     – Нет, мне это не нужно…
     – Расскажи про своих мужчин.
     – Вы этого хотите? – короткий удивленный взгляд из-под мокрых махровых ресниц. Похоже, натуральных.
     – Ну, надо же как-то время коротать…
     Кашкин изо всех сил пытался дать понять гостье, что никакого интима не предвидится. Ему хотелось чего-то другого… Кашкин не смог бы сформулировать природу этого «чего-то». Хотелось чего-то забытого, странного. Например, пустить по весеннему ручью кораблик, сделанный из тетрадного листа. Или зайти босиком в самую глубокую лужу и изо всей силы топнуть ногой по мутной поверхности, еще – прогуляться при луне по острой кромке крыши …
     «Она мне что-то подмешала в чай. Только бы не клофелин…»
     – Я вам расскажу лишь о самых ярких из них… Сашенька. Он был романтиком. Чувственным и вспыльчивым, ревнивым, но незлопамятным. Немного капризным, но, что поделать – воспитание. Он меня не презирал, но и не боготворил. Считал, что я его достойна. Иногда был очень милым, иногда острым на язык, иногда пошлил, но, знаете, пошлил так…симпатично. Я была для него всем… Потом его не стало… Второй... У него был сложный характер. Он часто говорил: «Мне грустно, что я вас люблю, и знаю, что за этот легкий день нам придется дорого рассчитываться». У него был непростой характер, и не каждый мог найти с ним общий язык. Иногда он был заносчив, язвителен и дерзок, беспощаден к слабостям других и высокомерен. Говорили, что он существо желчное, угловатое, испорченное и предающееся самым неизвинительным капризам. Только я видела Мишино любящее сердце, отзывчивую душу и идеальную глубину мысли. Ему не было 30… Еще был Сережа. Милый красивый мальчик Сережа. Деревенский простачок. Но очаровательный и страшно влюбчивый. У него было очень много женщин.
     – Вы ревновали?
     – Я радовалась за него. По сути, я была его единственной настоящей любовью. Я всегда была рядом. Я помогала ему. Он много страдал. Много пил и скандалил. Потом его объявили сумасшедшим. Он искал погибели. В Баку он прыгнул в цистерну с нефтью. В Москве пытался выброситься из окна, вскрыть вены. А однажды написал: «Захочешь лечь, но видишь не постель, а узкий гроб и – что тебя хоронят». Потом его тоже не стало…
     Она замолчала и невидящими глазами уставилась в иссеченное острыми каплями дождя окно.
     – Потом было много других. Одни хотели славы, другие денег, третьи власти. Многие умерли.
     – Странная вы женщина. Сначала мужчины вас используют, и вы говорите об этом с восторженным придыханием. Потом они почему-то умирают один за другим, и вы о них сожалеете. Вы мазохистка? Или киллер?
     – В какой-то степени я была причиной их смертей. Косвенной. Но я не убивала. Я лечила их душевные раны. Я давала им силы. А сегодня я выбрала вас.
     – Даже так? И зачем же я вам нужен ?
     – Это не вы мне… это я вам нужна… Я решила, что буду вашей. Всецело, до конца, до последнего часа… Но только вы тоже должны быть всегда рядом со мной, дарить мне ваши дни, часы, минуты, секунды! Вспоминать обо мне в ночном поезде и в толпе народа. Жить и дышать только мной… Страдать и любить…
     – Вы бредите!
     – Нет! Я сделаю вас счастливым. Вы никогда об этом не пожалеете!
     – Вы сумасшедшая. И ваше место в психиатрической больнице. Немедленно уходите!
     – Но там дождь.
     – Вот пятьсот рублей. Возьмите такси.
     ОНА усмехнулась странно, одними уголкам губ. Поднялась, неловко смахнув со стола чайную ложку.
     – Я ухожу. Простите. Я обозналась. Мне показалось, что вы – Он. А теперь я поняла, что это не так. Мне жаль вас. Прощайте.
     ОНА подошла к двери.
     – Вы не спросили, как меня зовут. Мое имя МУЗА. Я принадлежу всем. Но только избранные могут называть меня своей. Своей МУЗОЙ.
     Хлопнула входная, дверь. Сквозняк взметнул кипу исписанных листов, и они зимним листопадом закружились по кухне. Из крана с тусклым ржавым звуком капала вода. Кашкин тупо смотрел в окно, ожидая, что из подъезда в дождливый полумрак выйдет простоволосая женщина в ситцевом платье и мокрой горжетке на плечах.. Но двор был пуст. Только на скамейке сиротливо мок забытый кем-то томик стихов Есенина, открытый на 69-й странице. Любопытный дождь заглянул в него и задержался взглядом прозрачных глаз на последнем четверостишии:
     «Захочешь лечь,
     Но видишь не постель,
     А узкий гроб
     И – что тебя хоронят».
    
    
    
     .