Арине Элве – с благодарностью за название
    
     Тоска кромешная, беспросветная. Ни общества, ни развлечений! Дамы – только полусвета, театр… Ох-хо-хо… Глупо вышло, глупо! Пропал ни за понюшку табака! И всё через Олонецкого клятого! Эх, твою артиллерию! – как говаривают гарнизонные. Одна потеха и осталась – с Христичем в преферанс.
     Скобелев встал с кушетки, потянулся, подошёл к прокопченному свечкой окну. В Петербурге уже весна – деревья в цвету, а тут лёд по рекам. И лёд - чтоб ему пусто! - не голубой, прозрачный, отражающий небо, а матовый, серый. И отчего-то шершавый – кони спотыкаются.
     Про коней ротмистр, конечно, загнул, но обстановка в Новоенисейске, и в самом деле, оставляла желать много лучшего. Городок – временное прибежище каторжан и ссыльных – представлял собой жалкое зрелище. Из всех достопримечательностей была в нём тюрьма; из всех забав – переезжий балаган с фигляром Колобовым во главе; из всех «австерий» - лишь грязный кабак с откормленными тараканами, во всякую пору пьяным хозяином и, с весьма подходящим, по мнению Скобелева, названием: «Два поросёнка».
     Вот и выбирай: либо с Христичем в карты, либо в петлю с тоски…
     Дверь скрипнула, отворилась.
     - Батюшка, Христофор Алексанч! Христом Богом! Спасайте! Христом Богом молю!
     - Что?!! – Скобелев обернулся.
     - Нежель всенепременно? Всенепременно должны мы от сего человека столь сокрушений претерпевать? Что глаза наши уж третий час от слёз не отсыхают?
     - Как тебя? Никанор? – строго перебил причитания кабатчика ротмистр.
     - Никифор я. Никифором нарекли, а…
     - Так от кого «претерпевать»? Господин поручик буянить изволят?
     - Никак нет-с! Андрей Николаич в нумере своём. Почивают-с.
     - Так кто?!! – рявкнул Скобелев. Терпение его, и без того не беспредельное, стремительно иссякало.
     - Кричит! Безо всякой причины! Посуду бьёт, стулья метает! И выговаривает самыми грубыми, самыми жестокими словесами! Как разбойников! Как убивцев!.. И в прочтем…
     Сие бессвязное лопотание Скобелев прервал самым решительным образом - сделал шаг вперёд, схватил Никифора за грудки и резко встряхнул.
     - Так кто кричит-то?
     - Колобов.
     - Колобов??? – Скобелев не поверил ушам.. Тишайший балаганщик никак не виделся ему в роли неистового Роланда во хмелю, способного на пьяный debauche.
     - Он! Он! – Никифор торопливо закрестился, но Скобелев уж на него не смотрел. Накинув шинель, он вышел из комнаты и заспешил по лестнице.
     - Я – в трактир. А ты за господином поручиком беги. Скажи - я просил.
     Прошлёпав десяток шагов по лужам, ротмистр толкнул дверь в кабак. Внутри было тихо. Колобов никакого сходства с персонажем Ариосто не проявлял, а сидел смирно, обхватив голову руками.
     Рыхлый, дрожащий свет катился в углы трактира от одинокой лампы, валялось на полу пару стульев, чернела под ногами лужа вина…
     - Что ж ты, братец, учинил тут? – Скобелев подошёл ближе, поднял один из стульев, уселся напротив.
     В ответ на сию сентенцию балаганщик вскинул к ротмисторову челу мутный взор и едва слышно пролепетал:
     - Грех…
     И умолк снова.
     - Тьфу ты! Твою мортиру в лафет! – гаркнул в сердцах Скобелев.
     Грозный рык ротмистра подействовал вернее. Мыслительные процессы ускорил.
     - Я ж и говорю! - испуганно – фальцетом – вскричал Колобов.- Не извольте сердиться! Я сам себя!.. Сам себя ненавижу.
     - Эй! Эй! Братец,- проговорил тут ротмистр, заметив, что балаганщик вновь готов впасть в сомнамбулические грёзы.
     - Грех великий! Грех великий на мне! Продал! За тридцать сребреников продал! – зачастил тут Колобов, не дожидаясь нового окрика.- Всех продал! Мерзавец я, Христофор Алексанч, как есть - мерзавец! И креста на мне нет!
     - Да кого ж?
     - Лилипутов своих, пигмеев, собаку говорящую… Даже Ариадну бородатую! И то…
     - Как продал? Кому?
     - Так и продал! Петерсону, колбасная его душа! А он их в телегу…и за реку!..
     Колобов всхлипнул и завыл в голос.
     Дверь хлопнула. Быстрым шагом вошёл в трактир Христич. Никифор, озираясь, семенил следом.
     - Что тут? – бросил поручик, осмотревшись.
     Скобелев пересказал.
     - Скверно! – крякнул Христич.- Что делать будем?
     - И я говорю…- подал голос кабатчик.- Ущербу нанёс мне…
     - Да ты помолчи!- одёрнул Христич кабатчика.- Вернут тебе твой ущерб. Он не вернёт – я верну. Со шведом что делать будем?
     - Он англичанин, кажется,- произнёс Скобелев.- Хотя, какая, к дьяволу, разница!.. Да что? Выручать карлов надо! Знаешь: куда увёз-то?
     Он обернулся к Колобову. Тот закивал, замычал что-то, вскочил на ноги и резво бросился к двери.
     А Скобелев и Христич – за ним. Оставив Никифора в тяжких сомнениях относительно возмещения убытков…
     Офицерские кони шли полной метью, колобовская сивка, привыкшая более к цирковому хэкни, едва за ними поспевала, сбивалась с рыси на иноходь и поминутно проваливалась в снег. Уверенный санный путь уходил к новенькому свежеструганному мосту, а от него – за Енисей.
     Впрочем, в полчаса добрались.
     - Так вот он – сюркуп злодейский! – сказал Христич, спешиваясь; отходя под неверную защиту редких берёзок.
     Скобелев оценивающе оглядел строение. Дом в два этажа, с мансардой. Зачем?
     Об этом же думал и поручик.
     - На кой чёрт ему тут терем этот?
     - Эй, Шапито,- окликнул тогда Скобелев Колобова. – Рассказывай. Всё, что знаешь. Ведь – знаешь!..
     - Всё расскажу,- вздохнул балаганщик, - как на духу. Повинную голову… А хоть бы и сёк…Но не думайте, что я умом тронулся, господа! Уверяю!.. Могу и письменный реверс дать, коль угодно. Но призываю: не изумляйтесь!
     - Да чтоб тебя!..- крикнул Скобелев. – Экий ты словоблудный!
     - А дело в том, что погубить он их хочет. Зазря души православные со свету сжить! Возраст из них выкачать…Под нуль. И себе в кубышку. А из кубышки той - в ружьё вставить. И им людей убивать.
     - Ну и горазд ты врать, Колобов,- перебил Христич. - Какую «кубышку»?
     - Так, Колобов,- проговорил ротмистр, - ты ж – грамотный человек. Что ж ты нам Шахерезаду пересказывать вздумал?
     - Я не Шахразаду, господин ротмистр! – Балаганщик обиженно выпрямился, надул губы. – Я…истинный крест! Да вот, сами гляньте. Он альбомчик свой обронил, а я - в карман… А манкировать мной не надо! Я уж сам себя!..
     Скобелев принял из рук Колобова книжицу, раскрыл. Мелким аккуратным почерком было исписано несколько страниц.
     - Хорошо, хоть по-русски… А то в датском я как-то не преуспел.
     - Читай уж, - улыбнулся Христич.
     - Читаю…Уважаемый господин редактор…а, вот отчего по-русски…Это он в журнал…статейку… Посылаю вам… Ага! Вот!.. Время материально… Материально!.. Надо же!.. И выкачав его из живых существ, вполне можно собрать его в ёмкость – особый вид лейденской банки… Так вот зачем ему пигмеи твои… А затем использовать по своему усмотрению. Не представляет так же сложности использование времени в военных целях… Ах ты – гадина!..
     - Не отвлекайся,- подал реплику поручик.
     - Не отвлекаюсь… Для сего требуется только выпустить дозу времени в солдата неприятеля. Мгновенно постарев, тот погибнет на месте… Дальше читать? Или и так всё ясно?
     - Куда уж яснее, - пробурчал Христич. – Опасен гад! Голыми руками не взять.
     - И я говорю: опасен, - подал голос Колобов.
     - А не голыми руками? - улыбнулся Скобелев, вытаскивая револьвер.
     - А не голыми – попробуем! - отозвался поручик.
     И тоже помахал в воздухе новеньким кольтом.
     Не обнаружив движения в окнах, двинулись к дому.
     - Ты, Андрей Николаич, аккуратней,- буркнул Скобелев.- Пульнёт временем – только шелуха полетит.
     - И ты поберегись,- отозвался Христич, осторожно пробуя дверь.
     - Вот, что обидно, - Скобелев скользнул вдоль стены, - сколь германцев в друзьях, да французов всяких – и все люди, как люди…
     - А у меня? – поручик пригнулся, пробежал под окном. – Ты ж Коха знал? Что на Невском? Я к сестре его – к Мари – едва не засватался… А – и засватаюсь! Вот, уляжется всё, вернусь – и сватов!
     - Если дождётся…
     - Дождётся!.. Окно надо бить…
     - Колобов, - позвал ротмистр.
     - Здесь я, - балаганщик не заставил себя ждать. Подобрался на четвереньках, заозирался.
     - Спину подставь.
     Спина балаганщика оказалась вполне подходящим плацдармом. Колобов закряхтел, выпрямился; ротмистр ухватился за распахнутый ставень и ударом ноги вышиб стекло.
     - Ура! – прокричал Христич и - так же, со спины Колобова – устремился вдогонку.
     Шум они произвели необычайный: звон разбитого стекла, выстрелы, крики… Но ответного сопротивления не испытали. И, выбежав из комнаты, устремились наверх. Однако путь на мансарду был закрыт. Крепкая дубовая дверь ясно указывала на то, что там – за этой преградой – находится главная цитадель врага. И его «ёмкость», в которой хранится похищенное время.
     - Остановитесь, господа,- послышался скрипучий голос. – Ещё шаг… И – не обессудьте.
     - Петерсон, вы в своём уме? – проговорил в ответ Скобелев. – Пугать русских офицеров?.. Есть ли что-либо менее благоразумное?
     - Я знаю: вы прочитали мои записки,- услышали они вновь,- и, клянусь!..
     - Сдайтесь! – прокричал Христич. – И отпустите несчастных! Тогда мы оставим вам вашу никчёмную жизнь.
     - Господа, тут лавка, - Колобов высунулся из-за спины.- Окованная. Коль размахнуться…
     Офицеры тихонько спустились по ступенькам, поднялись – уже с лавкой – обратно. Размахиваться было несподручно, негде, но…
     - Эх! – выдохнул ротмистр.
     - Гром победы, раздавайся! – весело воскликнул Христич.
     Не «гром победы», конечно, раздался, а страшный треск; дверь слетела с петель, офицеры ворвались в комнату. Они не обратили внимания на «нечто», прошуршавшее между ними, не увидели Колобова – скорчившегося, потемневшего лицом – упавшего сзади. Они смотрели на Петерсона – оседающего на пол, стареющего на глазах. Предмет в его руках – похожий на наган – не оставлял сомнений: он застрелился.
     - Угостил себя временем,- сказал поручик.
     - И порция, видать, не малая,- кивнул ротмистр. – Да только сам виноват. Нашёл с кем тягаться - с русскими офицерами.
     - Хм…выискал русского,- Христич усмехнулся.- Однако… панславянизм - хоть имя дико, но мне ласкает слух оно! Хорошая фраза, надо одному поэту сказать… Как вернусь…
     - Ладно, вернёмся! Ах ты! Сабля моя вострая! Колобов! Колобов, голубчик! Да что ж ты!..
     Балаганщик был мёртв…
     Офицеры переглянулись, покачали головами. Но - что делать? Смерть всегда нехороша… А потому вынесли они тело Колобова, вывели из подвала лилипутов и «бородатую» Ариадну; довели до посёлка…
     Год спустя весна в Петербурге выдалась совсем ранняя. И хотя задувал ещё с Невы колючий ветер, солнце блистало вовсю. И сердце Христофора Александровича гоняло кровь в такт серенаде Смита из «Пертской красавицы».
     - Кабы не Олонецкий, с его глупым пари и не менее глупой дуэлью…- отставной ротмистр посмотрел на доску, двинул пешку вперёд.
     - Ну да,- согласился отставной же поручик, кивая заметно поседевшей головой. – Разве дано нам знать: где найдёшь?.. Ты с меня, кстати, пяток лет…тоже…качни… Шаг вам, сударь!
     - Это ещё не шаг. Это – шажок. А Мария не сердится, что ты всякий день у меня?
     - А что ей сердиться? Она ж знает: у нас business. Хорошо: не знает - с чем связан…
     - Точнее: с кем! – заметил Скобелев.
     Друзья расхохотались.
     А дело их, расцветавшее день ото дня, заключалось в том, что откачивали они из светских красавиц лишние (по их мнению) годы. И возвращали молодость, дабы те могли вновь «блистать». Замыслилось оное предприятие ещё в «полуссылке», как именовали они своё пребывание в Новоенисейске. И поэтому, когда дела об их дуэлях были засунуты глубоко под сукно,– они тут же вернулись, прихватив с собой записки Петерсона и его семиаршинный (в два этажа) аппарат. А по возвращении подали рапорта об отставке.
     Христич испросил руки Марии Кох (на что получил ответ благосклонный), а Скобелев купил на заливе большой дом, где и оборудовал свою лабораторию. Что позволило приятелям немедля начать своё дело. Ведь вышло, что «временные наганы» можно использовать и для обратного процесса!
     - Он применял их для смерти, а мы – для жизни. – Христич откинулся в кресле, взял с доски своего короля. – И – заметь! – игры у нас нынче совсем другие!
     - Всему своё время,- философически заметил на это Скобелев.- Всему своё время, брат. – Он покосился на реторту с пузырящимся временем. – И его у нас теперь – хоть отбавляй!