- Ах ты, рыбий потрох! На вахте пьешь, падаль! Якорь тебе в бушприт!
    
     Не волнуйтесь, дорогие читатели. Это всего лишь боцман Михал Михалыч (он же Михмих, он же Дракон) негодует: судя по всему, вахтенный матросик воздал почести Вакху. Но Михал Михалыч порядок восстановит, он – мужчина серьезный. Два года назад морской флот списал его на берег, однако Михмих сушить весла отказался, и – здравствуйте, речной флот и круизы по матушке-Волге на теплоходе "Марлин". Именно на нем мы с вами сейчас и плывем. Нет – не плывем. Идем.
    
     - Я т-те аттестацию устрою! Я т-тя за (вымарано цензурой) к винтам принайтовлю!
    
     Кх-кх… Пожалуй, хватит нам болтаться вокруг служебных помещений, а прогуляемся-ка мы лучше вдоль правого борта, полюбуемся закатом. Вы пишете стихи? Я не пишу. А жаль… Вот смотрю на бездвижно висящие над горизонтом облака (призрачная горная страна! Фата-Моргана!), а где-то за ними – знаю! – солнце (во-он, лучи – видите? – наверное, так Господь являлся Моисею – солнечным лучом сквозь ветви терновника), а в медленно темнеющей над головой бездне едва проклюнулись бледненькие звезды, и хочется – эх! – сочинить что-нибудь, вроде "Виднелись горы вдалеке, и синий бесконечный лес скрывал ту сторону небес, куда, дневной окончив путь, уходит солнце отдохнуть". Но я не умею так. И остается суконным своим языком (который есть лишь подвижный мышечный орган, расположенный в полости рта) совершенно прозаически изречь: закат на Волге великолепен!
    
     И все это было сто, и двести, и триста лет назад: мерный перекат волн, чайка – планером – без единого взмаха крыла, перешептывание камыша, блики на куполах церквей, острова. Ни нового слова, ни свежего эпитета не подберу я – о вечном все сказано. Вширь – вечность. Ввысь – вечность. А между вширь и ввысь – трехпалубный Летучий Голландец с подмигиванием гирлянд, музыкой, двумя ресторанами, кинозалом, сотней полупьяных, четверть-пьяных и вовсе пьяных пассажиров. На баке боцман Михмих в Господа Бога душу мать костерит "залившего трюм" вахтенного. На верхней палубе – open air party – в трансовом ритме вздрагивают, подламываются, перетаптываются длинноногие фигурки. В бильярдной – костяной стук шаров и возглас: "Господа, не ставьте пиво на сукно". В салоне – черноусый капитан изображает морского волка перед белогривой кокоткой, изображающей светскую львицу. В тени за шлюпкой тянется и путается нить интеллектуальной беседы:
    
     - Нет, все-таки Фернанду Мейреллиш в "Слепоте" проявил себя несколько по-другому, нежели в "Городе Бога". Здесь он более камерный, медленный какой-то.
    
     - Но все-таки напряженный.
    
     - Да, конечно. Опасность и экстрим… Обнажение людской сущности…
    
     - Душно как-то. Может быть, зайдем ко мне в каюту? Кондиционер…
    
     - Я бы лучше выпила что-нибудь прохладительное.
    
     Та-а-к… Минуточку, дорогие читатели… Ага, эту парочку я знаю и кое-что о ней вам расскажу.
    
     Она – Анна. Ей слегка за тридцать (но это между нами!), и она не замужем (ищет мужчину под стать). Что еще? Прямой нос, прямой рот, прямые волосы, прямые ноги – четкая геометрия, золотое сечение. Физиогномист сказал бы: умна, уравновешенна, но упряма. Анна возразила бы: не упряма! целеустремленна! Физиогномист сказал бы: глаза сфинкса. Анна была бы польщена. О да! У нее глаза сфинкса. Она – оч-чень загадочная и утонченная натура. Он оценил.
    
     Он – Антон. При взгляде на него мужчины вспоминают собственное отражение в зеркале и огорчаются, а женщины – ах, женщины! – подавляют двигательный рефлекс: протянуть руку и потрогать. Но Антон – не абы кто, не абы кому – цену себе знает. Он – Эдип, его интересуют лишь сфинксы. Женщина, вы Сфинкс? Нет? Проходите, не задерживайте. Вот, рядом с Антоном Анна, ее прямо(упрямо)перстая рука имеет право возлечь на его локоть: они – ровня.
    
     Ровня, чета, пара, пандан. Вот противень этой картины, а вот дружка вашей сережки. "Чтобы брак был счастливым, муж и жена должны быть из одного теста". Есть возражения? Анна и Антон - из одного теста: образование, карьера, эффектный экстерьер, элегантные манеры, вкусы, привычки, предпочтения. Они очень похожи! Идеальный альянс. Под ручку входят в бар, заказывают апельсиновый сок со льдом. Пожилые немцы в шортах на секунду отрываются от пивных кружек: "Вельхе интеллигентен юнген меншэн!" – и зырк-зырк белесыми глазками по девичьим статям. Пейте пиво, старые херры, не про вашу честь ягодка вызрела. Антон и только Антон! В Чебоксарской ротонде влюбленных наша Анна отвела оскорбленный взгляд от энергической – трагической! черным углем по белой балясине! – надписи "Сука-любовь" и страстно загадала: замуж за Антона!
    
     Они познакомились здесь, на "Марлине". В исходной точке круиза придирчивый глаз Антона задержался не на Анне. Белогривая кокотка, вся извивистая и волнообразная, заинтересовала его больше. До Ярославля Антон целовал кокоткины пальчики, строил томное око, цитировал воннегутовскую "Колыбель для кошки", но от цитат кокотка скучала, а он скоро заскучал от "ага" и "сколько время", опасливо ожидая: вот-вот она скажет "чаво", и непрочная магия притяжения будет разрушена окончательно. "Чаво" кокотка не сказала, но в самый неподходящий момент ее одолел синдром укачивания. Антон минуту прислушивался к почти не приглушаемым дверной перепонкой звукам кокоткиных извержений, потом застегнул ширинку и вышел вон.
    
     Под лазурным небом бело-голубой "Марлин" величаво резал носом бирюзовую реку. Солнце, воздух и вода – наши лучшие друзья. Кормовая часть прогулочной палубы, полосатый шезлонг, перекрестье породистых загорелых ног, солнцезащитные очки – неплохая экспозиция для развертывания нового сюжета. Антон уселся рядом с Анной, раздраженно читающей книгу. У нее было плохое настроение. Утром она совершала променад в той части теплохода, откуда мы с вами начали рассказ и убедились: чего там только не услышишь! Витиеватый боцманский сленг неприятно забарабанил в ушки Анны, она поморщилась и сделала Михал Михалычу замечание:
    
     - Уважаемый, постыдились бы! Вообще-то, здесь дамы!
    
     - Вообще-то дамам место там! – Толстый палец ткнул вверх, и было непонятно: "там" – это на верхних палубах или чуть дальше – в небесах?
    
     - Мужлан! – гордо отвернулась Анна, застучала каблучками в сторону капитанского мостика, и… в этом месте течение нашего повествования разделяется на два рукава. Рукав первый: Анна, спешащая с жалобой на боцманское хамство. Рукав второй: боцман с вытянутым пальцем, пригвожденный к месту внезапной судорогой в сердце.
    
     "Любовь нечаянно нагря-а-нет, когда ее совсем не ждё-о-шь…" Волжский шлюзовой "сезам" распахнулся в душе Михал Михалыча, и стройная яхточка независимо прошла под ветром, показав корму. Какой-то механизм (давно неработающий, весь в пыли и паутине) щелкнул, заскрежетал, завращались шестеренки, двинулись поршни, и будет отныне и присно боцман Михмих, лязгая ржавыми внутренностями, следовать в кильватере яхты "Анна", как приклеенный.
    
     А яхта "Анна" пришвартуется на полчаса к каюте капитана. Капитан покачает головой, поцокает языком, предложит минеральной воды (Анна согласится), сигарету (Анна откажется), наплетет цветистых комплиментов, наобещает с три короба, и отправится Анна с ощущением "несолоно хлебавши" в полосатый шезлонг раздраженно читать книгу…
    
     - Что вы читаете?
    
     Ветер поворошил страницы, и Анна, зажав их пальцами, показала Антону обложку. Коэльо "Алхимик".
    
     - Великолепная книга! – Антон обворожительно улыбнулся. – "Когда ты чего-нибудь желаешь очень сильно, вся Вселенная помогает тебе достигнуть этого".
    
     Так они и познакомились. Идеальная пара, полное совпадение. Можно сказать, повезло. Теперь Эдип рвется разгадать загадки Сфинкс в своей каюте-люкс. Сфинкс рвется замуж, напускает интригующего тумана и умело калит страсть Эдипа в горниле как бы неприступности. И так замечательно на руку ей пришелся этот неуклюжий боцман со своей любовью! Анна думала поначалу: капитан пропесочил подчиненного после ее элегии, и тот старается загладить вину. Но быстро сообразила, что к чему.
    
     Стародавняя уловка: "Вот погляди – у меня есть поклонники! Видишь? Поторапливайся, а не то чужие лапы заграбастают такое сокровище, будешь локти кусать, да поздно!" И улыбается Анна Михал Михалычу, а глазок скашивает: Анто-о-ша-а, смотри, смотри! А Михмих видит лишь улыбки, и скошенного глазка не замечает. И получает Анна ежеутренне в свою каюту кофе и мороженое, с каждой пристани – букетики ромашек, черные вишни, истекающие кровавым соком, многодетных матрешек с глупыми лицами, невесомые козьи паутинки.
    
     На корабле, как в деревне – молва летит едва ли не впереди событий. Здесь кто-то многозначительно переглянулся, там – по секрету перешепнулся, и вот уже полкоманды на баке перетирает сложившуюся ситуацию: бес саданул Дракону в ребро. Потом ослепил, оглушил, и теперь Дракон – единственный на судне, кто не понимает: дама сердца крутит ему динамо, параллельно крутя роман с пассажиром из люкса. Команда жалеет Михал Михалыча и решает: поднять этому старому Вию веки. Решить-то решили, да вот заминка: кто будет поднимать? "Ты пойдешь!" – "Я?! Не-е-ет! У меня жена и дети". – "Значит, ты! Ты холостой". – "Ага, щас! Надо кого-нибудь из баб отправить". – "Станет тебе Дракон бабу слушать!" – "Мужики, а пусть капитан поговорит, его Дракон не тронет – субординация". И делегируют к капитану артельщика. Тот мнется, жмется, но идет. А капитан… Ну, что – капитан? "Вам делать нечего? Работы мало? Ну, так я вам…"
    
     Боцман же, тем временем, свистит в какую-то диковинную треххвостую свистульку, зажав ее в исполинском кулаке. И так смешно и нелепо это выглядит, что закатывается Анна от души и почти по-детски. Михал Михалыч любуется крепкими молодыми зубами в рядок, утирает пот и, сам себе не веря, ломится на абордаж: так и так, дескать, вот я весь тут, в вашей, Анна Андревна, воле, буде любишь, так скажи, а не любишь – откажи. Она на мгновение замирает. Стреляет по сторонам – слышит ли Антон? Серьезнеет, смотрит долго и пристально прямо в глаза Михмиху.
    
     - Михаил Михайлович, мне очень приятны ваши слова. Дайте мне, пожалуйста, некоторое время на размышление.
    
     Так говорит Анна, а "Марлин" уже давно миновал островной Свияжск (Чудо-юдо Рыба-кит, "частоколы в ребра вбиты, на хвосте сыр-бор шумит, на спине село стоит"), и длиннющий Морквашинский плес, и Услонские высоты, и вот – олеворучь, бочком из дымки – тысячелетняя Казань. Бело-голубой трехъярусный торт речного вокзала увенчан плакатом "Рэхим итегез!" Пассажиры дружно ссыпаются с теплохода, радостно щупают отвыкшими ногами твердую почву и – вперед, на штурм Казани.
    
     Антон держит ладонь Анны. Вот ведь как: рука – в руке, а в руки не дается. Он может получить любую женщину, какую вздумает (проверено многажды), но Анна – не любая. Ее пальцы – здесь, плечи – здесь, глаза – здесь, голос – тоже, а мысли-то где? Смотрит на многовековое недопадение башни Сююмбике, а думает – о чем? О кретиноватом боцмане? Чушь! Он, Антон, подходит ей, а она – ему. Он это видит. Да все, черт возьми, это видят! Но кто поймет сердце Сфинкс? Бордово-золотые тона ресторана на местном Арбате, стеклянный зонт расписного купола над головами, Сфинкс держит салфетку на коленях, прикидывая: как бы поэлегантнее съесть сложнозаверченную губадию. Разгадай ее, Эдип, разгадай, разгадай! Ведь уйдет, бесшумно ш-ш-шихнет крыльями, и – все. Ей тебя и убивать-то не придется – сам подохнешь от неутоленной страсти. Ну, давай же, соображай быстрее, остолоп!
    
     И Антон включает максимальную мощность обаяния. Он поражает воображение, он мечет искры эрудиции, он острит, он обволакивает, он, положив руку на стопу Мусы Джалиля, декламирует: "Две жи-изни и одна любо-овь! Гром гря-анул. Ветер свистнул в ту-учах…" Анна удивляется (немудрено читать наизусть Есенина, но знать стихи какого-то татарского поэта – это да-а-а!), пожилые немцы щелкают "кодаками" и улыбаются ("Щёнес паар!"), белогривая кокотка завистливо хмурится и косится на нового кавалера, а ни в чем не повинный Муса Джалиль рвется из навеки стянувших его пут, видимо, желая дать по маковке этому мажору за фальшиво-поэтические подвывания.
    
     Казань в вечернем неоновом платье провожает гостей, утомленно вздыхает и принимается тушить свет в окнах, готовясь ко сну. Анна счастлива: Антон, наконец, признался. Антон счастлив: обеими руками, сцепив пальцы замком, он держит свой главный жизненный трофей.
    
     - Скажи еще раз.
    
     - Что сказать?
    
     - Ну, Антош… Что ты меня любишь…
    
     - Я тебя люблю!
    
     Плавное скольжение трехпалубного Летучего Голландца мимо обрывистых берегов, мимо разлогов с темными поселками и перегавкивающимися собаками, мимо вылетевшей из прибрежного камыша заполошной выпи, – мимо, мимо, мимо…
    
     - А ты меня любишь?
    
     - Я говорила…
    
     - Еще скажи.
    
     - Люблю!
    
     - А как же боцман?
    
     - Какой же ты дурачок, хоть и умный! Я поймала тебя на живца.
    
     - Ков-ва-арная!
    
     - Конечно! Посмотри: может ли такая женщина, как я, увлечься этим мужланом? От него за версту пахнет деревней. Нет – хуже! – провинцией. С ним и поговорить-то не о чем.
    
     - Ты очень коварная! Но это меня еще больше заводит…
    
     Замок пальцев стискивается плотнее, сжимаются косточки, а Анна игриво прикусывает нижнюю губу Антона и отпускает. И смеется. И он смеется тоже. А в тени за шлюпками статуей командора застыл боцман Михал Михалыч (он же Михмих, он же Дракон).
    
     Нет-нет, ничего не случилось! Командор не взошел на сцену, не сплющил Дон Гуана каменной рукой, не бросил Дону Анну в набежавшую волну. Из поля зрения наших влюбленных боцман Михмих исчез. Как и прежде шумнокрылым драконом летает он где-то вдоль служебных помещений и сулит страшные кары нерадивым подчиненным. Как и прежде теплоход "Марлин" следует по курсу – весь в огнях и музыке. И даже больше: как и прежде Анна ежеутренне выпивает кофе, съев шарик мороженого. Ничего не случилось. Совершенно ничего. Лишь только раз, уже на подходе к Твери, услышала я (случайно!) из боцманской каюты хриплый жутковатый рев, будто медведя подстрелили, и необычно растерянный голос капитана:
    
     - Михалыч, ну будет уже… Плюнь слюной и разотри… Ты ж мужик, Михалыч…
    
     Н-да. Сюжет банален, не правда ли? Что поделать: жизнь вообще – бесконечная череда штампов, повторов и банальностей. И любовь, как ни странно, – тоже. Сколько прочных, идеальных и – таки да! – счастливых союзов воздвигнуто на фундаменте из разбитых сердец? Тысячи? Сотни тысяч? Больше? Ничего нового. Ничего из ряда вон. No exclusive. Волга несет и несет сотни кубометров вод с севера на юг и впадает в Каспийское море. Земля имеет форму сферы и вращается вокруг Солнца. Муж и жена должны быть из одного теста. На чужих слезах счастья не построишь. Последнее, впрочем, не бесспорно. И не единожды еще чья-то отчаянная рука выведет на новопокрашенных балясинах Чебоксарской ротонды влюбленных трагическую (хотя и неэстетическую) надпись: "Сука-любовь". Такой вот карамбас.