Маленький мальчик на проселочной дороге поднял голову и закричал:
     — Мама, смотри, смотри! Падучая звезда!
     Ослепительно яркая звезда прочертила небо и канула в сумерки над Иллинойсом.
     — Загадай желание, — сказала мать. — Загадай скорее желание!
     Рэй Брэдбери «Калейдоскоп»
    
     Дымчато-серый металлический шар, приблизительно пяти метров в диаметре, неподвижно завис в воздухе, почти не заметный на фоне низких зимних облаков, затянувших все небо. Впрочем, капсула дежурной службы Отдела коррекции (или «о’кей», как называли его между собой сами сотрудники) и была сконструирована с таким расчетом, чтобы ее не смог увидеть случайный посторонний наблюдатель. Мимикриловое покрытие шара автоматически меняло цвет в зависимости от окружающей обстановки. При этом нижняя его часть способна, к примеру, приобрести небесно-голубой оттенок, а верхняя — допустим, ярко-зеленый, сливающийся с пейзажем тропических джунглей.
     Но в данном случае такие ухищрения были излишними. До летательных аппаратов здесь, похоже, еще не додумались. А если бы и додумались, все равно вид сверху выдержан в той же заунывно-серой тональности. Даже снег с высоты в пять километров не казался белым. Поперек пепельно-серой равнины тянулась широкая, но короткая изломанная полоса замерзшей реки, возле самого устья распадающаяся на множество рукавов. Пространство между ними было усыпано темными квадратиками домов. В расположении улиц угадывался какой-то сложный иероглиф, прочитать который могли бы лишь избранные, но почувствовать его зловещий смысл способен практически каждый.
     — Узнаешь, Антон, куда нас занесло?
     Наил развернул к ученику свою оскаленную в стодвадцатизубой улыбке пупырчато-фиолетовую физиономию. Вообще-то Антон, как и любой землянин-стажер из Отдела коррекции, предпочел бы иметь наставника-рафима. Те все же более антропоморфны, чем ящероподобные атаны. Да и… как бы это сказать… пахнут не так резко. Но оказалось, что у Антона аллергия на перья рафимов. Надо ж такому случиться! С помощью своих инопланетных друзей человек научился управлять гравитацией, преодолевать световой барьер, путешествовать во времени, а вот с обыкновенной аллергией ничего поделать не может. Смешно… хоть плачь.
     Нет, Антону в целом повезло с учителем. Наил — один из лучших специалистов в отделе, опытнейший мастер коррекции. Он такое может порассказать, о чем ни в одном справочнике не прочтешь. Только разговаривать почтенный атан больше любит о всяких пустяках. И легко раздражается, если кто-то не проявляет горячего желания поддержать беседу.
     — Узнаешь, спрашиваю?!
     Молодой человек запоздало кивнул.
     — Да, конечно.
     Разве можно не узнать свою родину? Пожалуй, на всей Земле не найдется второго такого величественного, холодного и не приспособленного для жизни города. Он ни к кому не испытывает добрых чувств, но снисходительно позволяет восхищаться собой. И если уж посчастливилось родиться здесь, то у тебя не остается другого выхода, кроме как полюбить его. Или уехать навсегда. Антону удалось исполнить и то, и другое. Правда, «уехать» — не совсем точное слово для обозначения того, что с ним произошло, но нужного слова пока ещё не придумали. И Антону не предоставили возможности не то что отказаться, но и просто не поверить по-ангельски крылатому существу, которое неизвестно как и откуда появилось в его комнате и предложило поработать в таинственной организации, по-хозяйски обращающейся с самим временем.
     — А в «когда» мы с тобой попали, догадываешься?
     Атаны, в отличие от рафимов, легко переняли людское пренебрежение к языковым нормам и в разговоре нередко щеголяли такими неправильностями речи.
     — Пока нет, — Антон энергично замотал головой уже в другой плоскости.
     — Тогда снижаемся, — скомандовал Наил.
     Город монументально и равнодушно наползал на большой экран. Что-то в его облике казалось землянину непривычным. Во-первых, конечно, размеры. Когда Антон ещё существовал в линейном времени, Питер располагался на куда более обширной территории. Это, конечно, зацепка. Компьютер может сопоставить изображение со своими данными и определить дату с точностью до одного года.
     Нет, ерунда все это. Компьютер и так знает точку выхода из временного тоннеля. Не знает её только сам Антон. Но может — тут Наил абсолютно прав — догадаться. В конце концов, не подсунули же ему для экзамена по коррекции совсем уж незначительное историческое событие. Здесь должно происходить что-то важное, хотя бы парой строк вошедшее в учебники. Или даже парой страниц. А что если…
     Антон увеличил разрешение экрана. Нет, на Дворцовой всё тихо и спокойно. Насколько вообще может быть спокойной эта площадь. Народ суетится, но без особой паники. Чего-то здесь даже не хватает для полного счастья. Ах, да — колонны нет. Александрийского столпа, как выразился дяденька Пушкин. И это уже более серьёзная подсказка.
     Кстати, Дворцового моста тоже не видно. И немудрено — его же построили намного позже. Зато чуть в стороне, за Адмиралтейством, мост стоит. Совсем не на месте, с точки зрения Антона. И так без золотого купола Исаакия этот район кажется чужим, незнакомым. А тут ещё и мост с толку сбивает.
     Но как бы там ни было, а народу здесь собралось намного больше, чем возле Зимнего. Часть — неопределенным расплывчатым пятном, часть — ровными, неподвижными прямоугольниками и квадратами. Так стоять могут только солдаты на параде. Или не совсем на параде… Э-э, ребята, так ведь это же Сенатская площадь! И следовательно…
     Антон обернулся к наставнику, но спросить ничего не успел.
     — Дошло, наконец? — Наил выглядел ужасно довольным — то ли тем, что ученик все-таки сам нашел правильный ответ, то ли, наоборот, тем, что удалось загадать ему сложную загадку. — Тогда приступай. У тебя в запасе часа два. Вся аппаратура в твоем распоряжении. А меня здесь нет, я буду нем, как Медный всадник. Даже не так — как лошадь Медного всадника.
     И он радостно закаркал над своей непритязательной шуткой. Да уж, заслуги — заслугами, а чувство юмора у всех атанов оставляло желать лучшего. Впрочем, рафимам оно и вовсе не было знакомо. Зато в иезуитской хитрости ни тем, ни другим не откажешь. Антон и раньше слышал, что Совет наставников для экзамена обычно выбирает какой-то близкий, небезразличный для испытуемого исторический эпизод. Дабы кандидат в полной мере ощутил свою ответственность за принятое решение. И надо признать, что в его случае наставники попали в яблочко.
     Восстание декабристов чуть ли не с детства будоражило воображение Антона. Сначала дворяне-революционеры казались ему этакими рыцарями без страха и упрека. А кинофильмы и художественная литература это впечатление только усиливали. Потом, правда, оказалось, что не все так просто и однозначно и далеко не все декабристы заслуживают того, чтобы восхищаться и подражать им. Но первая любовь не забывается и после того, как начинаешь понимать, что идеализировал своего избранника. (В этом Антон успел убедиться на собственном опыте.) А декабристы… в конце концов, не он один продолжает считать их героями. И соблазн исправить ошибку истории, привести ее в соответствие своим юношеским идеалам очень велик.
     Так что Наил имеет полное право хихикать в свое удовольствие. Это ведь не ему предстоит «проанализировать варианты развития событий и их возможные последствия, сделать вывод о целесообразности коррекции, после чего определить оптимальный объем воздействия» и так далее, согласно инструкции по проведению экзаменов. Не его в случае провала лет на пять отправят прозябать в информационном либо техническом отделе, (причем почти наверняка — в земном филиале), прежде чем Совет смилостивится и разрешит переэкзаменовку. Если дело вообще до нее дойдет.
     При мысли о таком бесславном завершении карьеры внутри все похолодело. А Наил, как и все атаны, весьма чувствительный к изменениям температуры, тут же нарушил обет молчания.
     — Да не паникуй ты, малыш! Справишься как-нибудь. Не зря же я тебя учил! И не думай, что получил какое-то уникальное задание. По нему до тебя не меньше десятка стажеров экзамен сдавали.
     — И как, у них все получилось?
     Атан снова зашелся каркающим смехом.
     — Если бы получилось, тебе бы здесь уже нечего было делать.
     Похоже, он еще и великий мастер по части успокоения.
     — Но они же не натворили ничего страшного? — без особой надежды на утвердительный ответ спросил Антон.
     — Нет, конечно, — оскалился в улыбке учитель. Только передним рядом зубов, но все равно — впечатляюще. — Ты же знаешь, история — довольно инертный материал. Одной-двух обратных коррекций обычно достаточно, чтобы все исправить. Правда, был у меня в практике один случай…
     И он замолчал, понимая, что выбрал не самый удобный момент для воспоминаний. Антон тоже в этот раз не заинтересовался рассказом учителя. Его сейчас волновало другое.
     — И что с ними потом стало, с этими стажерами?
     — Я их всех съел, — по обыкновению остроумно ответил Наил. — Не переживай, все они спокойненько работают в фирме. Кто-то в техническим отделе, а кое-кому экзамен все-таки зачли.
     — Но ведь…
     — Понимаешь, малыш, — перебил Антона наставник, — оценивается не только результат, но и ход рассуждений. Даже в первую очередь — он. Думаешь, почему мы решили привлечь землян к этому проекту? Грамотных исполнителей у нас и так достаточно. Но вы, люди, при всех своих недостатках, обладаете одной уникальной способностью — нестандартно мыслить. Иногда это оказывается намного полезней, чем пятидесятилетний опыт работы. И наша идея себя оправдала, хотя многие поначалу сочли ее по-человечески нелогичной.
     — Так что же…
     — Не знаю, — отрезал Наил и для пущей убедительности щелкнул пастью. — Думай! Я так сказал больше, чем следовало.
     И замолчал, теперь уже действительно всерьез и надолго. Антон вздохнул и обреченно уткнулся в дисплей компьютера.
     И чем дольше он изучал материалы, тем больше убеждался в справедливости своих подозрений. Он ничего не мог здесь исправить. Его капсула оснащена множеством всякой хитроумной аппаратуры — от генератора оптических иллюзий до распылителя психотропных газов. На крайний случай имелся даже боевой бластер, имитирующий прямое попадание молнии. Но все они казались теперь бесполезными игрушками.
     Восстание декабристов было обречено. Даже если бы об их намерениях не узнал новый император, а кое-кто из заговорщиков в последний момент не отказался участвовать в акции. Даже если бы все происходило строго по плану, и этот расплывчатый план вдруг увенчался временным успехом. В этом случае все окончилось бы особенно мрачно. Члены тайного общества не имели единого мнения о будущем России и рано или поздно начали бы конфликтовать между собой. А дальше — подковерная борьба за власть, показательные судебные процессы, прямое уничтожение конкурентов. И все это в обрамлении кровавого террора во имя торжества справедливости. Проходили уже.
     А если бы какой-нибудь Каховский, Булатов или Якубович, да хотя бы и сам Антон, все-таки выстрелил в царя, тогда не миновать гражданской войны, в ходе которой все эти прелести расцветут с удвоенной силой. Нет, уж лучше бы это восстание вообще не начиналось. Ну, арестуют десяток-другой заговорщиков, так ведь и приговор за неосуществленное намерение окажется гораздо мягче. А главное — не погибнут простые солдаты, вся вина которых заключается лишь в том, что они не хотят изменять присяге. Ведь отцы-командиры даже не сочли нужным объяснять им истинную цель выступления. Впрочем, и сами заговорщики в большинстве своем не догадывались, что являются лишь пешками в сложной политической игре двух претендентов на престол и ещё нескольких придворных интриганов. Антон не очень-то жаловал блатной жаргон, но слово «подстава» само просилось на язык.
     Да, идеальным решением было бы вообще не пустить восставших на площадь. Но, атан вас всех побери, ему не позволили так просто справиться с задачей. Он появился здесь слишком поздно. Фигуры расставлены, и остается только дожидаться окончания партии. Со стороны Адмиралтейского бульвара на площадь уже выдвинули артиллерию, и если бы не заминка с боеприпасами, все уже могло закончиться. Но скоро прибудут и снаряды.
     Может, попробовать перехватить курьеров? И что это даст? Неужели добрый император отпустит бунтовщиков подобру-поздорову? Хорошо, предположим, гипноизлучатель внушит мстительному Николаю такую мысль. И пусть даже декабристов не станут потом преследовать. Ну, вот ничегошеньки им за это не будет. Но как же быть с красивой легендой? Со знаменитым посланием Пушкина и гордым ответом Одоевского: «Из искры возгорится пламя». С самым настоящим подвигом жен декабристов. С его, Антона, мальчишеским восторгом перед мужеством благородных революционеров. Нет, это тоже часть истории, которая не должна исчезнуть бесследно! Только вот напрашивается вопрос: а не ошибся ли ты, дорогуша, когда подался в корректоры?
     Есть, правда, и ещё один вариант: объявить Наилу о нецелесообразности вмешательства и с чистой совестью отправиться домой. Но не зря же Совет с таким упорством выбирает для экзамена именно это событие. Значит, что-то в нем все же можно изменить. Это во-первых. А во-вторых, что там Антон подумал про чистую совесть? То-то и оно! Не может он просто так оставить… нет, не упивающихся собственным жертвенным героизмом дворян-заговорщиков, а этих несчастных солдат. Толком не понимающих, что здесь происходит, продрогших на ледяном декабрьском ветру, не видящих никакой надежды на спасение, но не сдающихся. Вот кто настоящие герои! Нужно чем-то помочь им. Чтобы они тоже увидели во всем этом смысл. Пусть не пламя, но хотя бы крошечный огонек. Хотя бы искру.
     — Ну, и долго ты еще собираешься морщить лоб? — поинтересовался Наил несколько минут спустя. — Того и гляди, там без тебя все решат.
     — Да, да, конечно, — спохватился Антон и забарабанил по клавишам пульта управления. — Я сейчас.
     — А ты не хочешь объяснить мне, что задумал? — продолжал допытываться атан.
     — Сами все увидите, — ответил землянин, не отрываясь от работы. Времени и в самом деле в обрез.
     А там внизу артиллеристы генерала Сухозанета уже зарядили пушки. Еще одна, последняя задержка произошла, когда так и оставшийся неизвестным солдат отказался стрелять по своим. Но его быстро заменил офицер, имя которого в истории как раз сохранилось, — поручик Бакунин, не склонный к досужим размышлениям. И грянул залп.
     Первый выстрел, даже по бунтовщикам, все равно был предупреждающим. Заряд прошел поверх строя. И вдруг разорвал ранние декабрьские сумерки миллионами разноцветных искр. Диковинные цветы расцвели в воздухе и долго еще не желали вянуть, посверкивали то тут то там, вроде бы затухая, а потом разгораясь опять. А солдаты — и бунтовщики, и те, кого пригнали на их усмирение, — дружно задрав головы, удивленно смотрели на этот совершенно неуместный фейерверк.
     А в кабине капсулы Наил с таким же удивлением смотрел на Антона.
     — И это все? — разочарованно прошипел он. — Признаться, я надеялся на что-то более осмысленное.
     — Все, — стажер виновато развел руками.
     Он уже и сам начал догадываться, что сморозил глупость. На что, собственно, он рассчитывал? Что все эти люди вдруг вспомнят о скором Рождестве, времени веселых игр и долгожданных подарков? А потом поймут, что убивать друг друга — нехорошо, прослезятся, расцелуются и в обнимку направятся в ближайший трактир. Так, что ли?
     Глупо, конечно. Ну, а вдруг? Неужели люди, даже увидев, какая красота может родиться из орудийных стволов, снова заставят их выполнять прежнюю грязную, отвратительную работу? А вдруг именно его глупость изменит мир? Пусть не в этот раз и не здесь. Он согласен повторять снова и снова. Пока его с треском не вышвырнут из отдела. Пока не погаснет последняя искра надежды. Надежды на то, что Антон все-таки не такой безнадежный идиот, как сейчас думает Наил. Ну и пусть себе думает!
     Он обиженно отвернулся и уставился в обзорный экран.
     Но наставник не дал ученику возможности узнать, чем все там, на площади, кончилось.
     — Что ж, посмотрим, что скажет Совет, — сказал он и нажал кнопку быстрого подъема.
     Сам мастер коррекции на экран даже не взглянул. Любопытство он сможет удовлетворить и в офисе отдела. А надежда для любого атана по-прежнему оставалась чуждым, непонятным, чисто человеческим чувством.