Что мы знаем о событиях прошлого? Особенно — далекого прошлого? Насколько сведения, содержащиеся в книгах, соответствуют действительности? Вернее, так: насколько можно доверять сведениям, казалось бы, общепринятым?
     Вопросы не так просты и отнюдь не праздны. То, чему сегодня мы являемся очевидцами, завтра становится достоянием истории.
     Казалось бы, среди исторических сведений существует большая группа фактов, никем не оспариваемых. Ну, например: Юлий Цезарь был убит во время мартовских ид. Откуда знаем? В первую очередь, из книг римских историков Светония и Тацита, из сравнительных жизнеописаний Плутарха...
     Но ведь они не были современниками событий! Почему же мы верим в справедливость их описаний?
     У меня сложилось впечатление (может быть, ложное), что достоверность истории напрямую связана с литературным талантом человека, из книг которого мы узнаем об исторических событиях. И когда иные современные историки утверждают: оценки Тацита объективнее и историчнее оценок Светония, объективность тут ни при чем. Просто писатель Тацит талантливее писателя Светония.
     К слову сказать, я вовсе не уверен в том, что древние историки (читай: писатели) ставили себе целью ввести в заблуждение читателей; вовсе нет. Читатели-современники прекрасно отдавали себе отчет в том, предлагается ли им правда или же автор по каким-то причинам их мистифицирует. Характерный пример — история о затоплении материка в Атлантическом океане, якобы поведанная великим греческим философом Платоном.
     Казалось бы, сколько бумаги исписано по этому поводу! Существует даже целая наука атлантология. Но стоит, пожалуй, обратить внимание на такой факт: среди атлантологов нет ни одного историка-профессионала. Почему? Боятся насмешек коллег по поводу несерьезности подобных занятий?
     Оказывается, вовсе нет. Профессионалы-историки знают, о чем в действительности идет речь в диалогах Платона «Тимэй» и «Критий». Так же, как, к слову сказать, это прекрасно знали современники великого философа.
     Каждый, кто не поленится взять томик произведений Платона (изданный на русском языке, если не ошибаюсь, в серии «Философское наследие» в семидесятых годах), может обратить внимание на следующее. Рассказ о погибшем материке, согласно Платону, знаменитый мудрец Солон услышал от египетского жреца. Русский эквивалент подобного зачина звучит так: «В некотором царстве, в некотором государстве» или: «Во времена царя Гороха, за высокими горами, за глубокими морями, в тридевятом царстве, в тридесятом государстве...» В современной Платону греческой литературе ссылка на египетского жреца означала, что далее читателю будет предложена сказка. Или притча. Словом, некое повествование, носящее фантастический характер. Вот так. Если бы знали энтузиасты поисков Атлантиды о стилистических приемах древнегреческой литературы, никакого спора о местонахождении просто не существовало бы. Желающих подробнее узнать об этом отсылаю к увлекательнейшей книге профессора А. И. Немировского «Рождение Клио. У истоков историографии».
     Можно сказать: ну, допустим, в случае с Атлантидой сработало вполне естественное незнание непрофессионалов. Но, очевидно, в более серьезных областях существуют более достоверные источники.
     Как сказать...
     Честно признаюсь: меня со студенческих времен в книгах по истории философии удивляло обилие античных философов и философских школ. При этом рядом с большинством имен указывалось: произведения до нас не дошли или дошли в пересказе Диогена Лаэрция. И на того же Диогена Лаэрция в девяноста процентах случаев шли ссылки как на источник биографических сведений многочисленных философов. Ох, как мне хотелось в те времена почитать его книгу!
     Прочитал. В начале восьмидесятых в уже упоминавшейся серии «Философское наследие» вышел наконец-то русский перевод книги Диогена Лаэрция «О философах».
     Книга поразила меня. Нет, не обилием материала и не мастерством (поистине, мастерством!) автора и переводчиков.
     Совсем другим. Во-первых, в предисловии (авторском) Диоген сообщает, что все эти истории о философах представляют собой... его рассказы, предназначенные для развлечения некоей знатной дамы. А во-вторых...
     Хочу обратить внимание читателя: «Диоген» в переводе с греческого означает: «Богорожденный» (=«Богоравный»). «Лаэрций» — «Лаэртид», «сын «Лаэрта»... Господа, те из вас, кто читал древнегреческие мифы и поэмы Гомера, наверняка вспомнят: «богоравным Лаэртидом» называли героя Одиссея — хитроумного обманщика и краснобая. Вот и выходит, что книга, на протяжении тысячелетий (!) служившая во многих случаях единственным источником исторических сведений по античной философии, представляет собою всего лишь набор веселых анекдотов, которые придумывал изящный остроумец, укрывшийся под говорящим псевдонимом, для развлечения своей подруги и ее окружения. В таком случае анекдоты Даниила Хармса (Помните? «Однажды «Гоголь переоделся «Пушкиным...») следует считать серьезным биографическим источником по русской литературе XIX столетия. А сборник анекдотов о Василии Ивановиче и Петьке — столь же серьезным пособием по истории гражданской войны в России. Что же, лет через тысячу, возможно, так и случится.
     Иными словами, объективных сведений о прошлом в большинстве случаев нет. Есть литература о прошлом, с подлинным характером событий обращающаяся весьма вольно.
     Из всего вышесказанного можно сделать вывод о том, что не столько история и исторические события влияли на формирование культуры вообще и литературы в частности, сколько, возможно, литература вызывала к жизни те или иные исторические события. С известной долей условности можно сказать — некоторые события исторической жизни более поздних времен представляли собою разыгрывавшийся сценарий, автор которого оставался в тени.
     Или остается в тени по сей день.
     Спектакль подобного рода не всегда становился изящной и, в сущности, безобидной игрой на манер Диогеновских анекдотов. Бывали и более странные и страшные события, которые язык не повернется назвать игрой, требовавшие от участников «гибели всерьез». Тем не менее, они тоже, как мне кажется, представляли собою «игру». Правда, жуткую и кровавую.
     Двести лет назад на просторах Российской империи был представлен грандиозный спектакль. Название его менялось в зависимости от того, кто находился у власти, — то это был «Пугачевский бунт», то «Восстание Пугачева», то даже — как сей спектакль назван был в большом советском энциклопедическом словаре — «Крестьянская война под предводительством Пугачева». На мой взгляд, это событие относится к самым загадочным и до сих пор необъясненным во всей истории России последних пятисот лет. Разве что походы Дмитрия Самозванца (или Дмитриев Самозванцев) не менее таинственны. Ну, например: кто, собственно говоря, сказал, будто предводителя сего события действительно звали Емельяном Ивановичем Пугачевым?
     Насколько мне известно, это имя было предложено чуть ли не самой императрицей Екатериной II. Не знаю точно, но кажется мне, что это так же соответствует действительности, как и имя, под которым Лжедимитрий I фигурировал в документах своего времени. Григорием Отрепьевым его назвали, скорее всего, сторонники царя Бориса для того, чтобы умалить соперника. При этом мало кто обратил внимания на то, что подлинный Григорий Отрепьев был почти на двадцать лет старше человека, именовавшего себя Дмитрием Иоанновичем, и ко времени появления последнего, судя по всему, уже скончался. Похоже, что и в истории с Пугачевым произошло то же самое.
     Но вот что еще интереснее. Однажды, еще при жизни Екатерины II, ее сын и наследник российского престола Павел Петрович с супругой совершали поездку по европейским столицам. Помимо прочего, цесаревич посещал столичные театры. Так вот, в каждом случае из репертуара (по просьбе актеров) снимался спектакль по трагедии Шекспира «Гамлет». Один из исполнителей роли датского принца объяснял свой категорический отказ играть тем, что не может играть Гамлета в то время, как в зале находится настоящий Гамлет...
     Так вот, чем больше вчитываешься в страницы книг, посвященных событиям великого бунта 1773—1775 годов, тем более странным оказывается впечатление от них. Кажется, что на русских просторах разыгрывается свой вариант шекспировской трагедии. Только крови побольше, да финал...
     Нет, ну в самом деле — несчастный принц, благородный и горячо любящий отца, отец, предательски, подло убитый при участии собственной жены. Кем же здесь выступает самозванец?
     Кем же, если не тенью отца, призраком, вершащим месть вероломной предательнице жене и ее присным.
     А насчет сына?
     Сына Павла «Петр III», отпустивший бороду и надевший казацкий кафтан, ни в чем не упрекает. Ни разу не обвиняет его в сговоре с убийцами. «Царевича он жалеет», по выражению простолюдинов того времени. По свидетельству соратников бунтовщика, тот говаривал, что, как накажет вероломную супружницу да наведет порядок, трон отдаст наследнику, а сам — в монастырь.
     Кстати, а как относились к Пугачеву (будем называть его так, хотя, повторяю, есть у меня серьезные сомнения насчет имени) два других действующих лица российской версии Гамлета — сын и вдова Петра III?
     Далеко не однозначно. Несколько штрихов.
     В 1773 (или в начале 1774 года) наследник российского престола интересовался у фельдмаршала Бибикова, командовавшего действующими против Пугачева войсками: уверен ли тот, что командует действительно самозванец, не мог ли его отец действительно спастись от смерти (слишком туманны были обстоятельства смерти Петра III). Похоже, что ответ военного не удовлетворил Павла. Во всяком случае, он интересовался еще и тем, сколько времени потребовалось бы его гренадерам на то, чтобы добраться из Гатчины (где была резиденция цесаревича) до... ставки Пугачева. Известно также, что весть об этом разговоре донесли до ушей императрицы и что она была этим разговором весьма напугана.
     Что же могло напугать Екатерину? Если Пугачев — действительно беглый казачишко Емелька Пугачев, а не император и не кто-то третий, чье инкогнито для императрицы по каким-то причинам важно было сохранить, то что же тут страшного? Ну, поинтересовался маршрутом. Нельзя же было всерьез заподозрить великого князя в том, что он может стакнуться с каким-то вечно пьяным беглым казаком, дезертиром, выдающим себя за его отца!
     Странной кажется эта реакция. И объяснение ей найти не так-то просто — если находиться в рамках общепринятой версии.
     Официальная история гласит: Пугачев был донским казаком, бежавшим со службы сначала на Терек — в 1771 году, потом — на Яик. В ноябре, появившись в Яицком городке и убедившись в мятежных настроениях тамошних казаков, поднял их на бунт. С этой целью, зная весьма распространенную веру крестьян в доброго царя, решил назваться Петром III Федоровичем и поднять их на борьбу против дворянства... Впрочем, говоря об официальной версии, я имею в виду официальную советскую. В ней ослиные уши догматического понимания классовой борьбы вылезают, что называется, на каждом шагу. Предположим, крестьянство действительно тешило себя верой в доброго царя. Но Пугачев-то поднимал бунт среди казаков! А казаки отнюдь не были крестьянами. И среди них не так уж развита была вера в доброго царя. Скажем, Степан Разин прекрасно без нее обходился, а вакханалию кровавую устроил — куда там пугачевской...
     Вопреки утверждениям историков марксистской школы, среди сторонников самозванца крестьян было маловато, в основном — беглые, то бишь — почти казаки.
     Другое интересно: среди пугачевцев немало было дворян! Правда, как пишет Пушкин, прекрасно знакомый с документами о бунте, хороших (то есть родовитых) был один Шванвич. А вот личных дворян — получивших дворянства за службу, чаще всего военную, было много. Очень много. Так что крестьянской войной сие событие называли, чтобы подогнать под теорию. Как говорится, если факты противоречат теории, тем хуже для фактов. (Насчет Шванвича. Был он, если не ошибаюсь, сыном гвардейского офицера, смертельно враждовавшего с фаворитами Екатерины — теми самыми, кои причастны были к заговору против Петра III. Но это — так, к слову.)
     Еще одна деталь, на которую особого внимания не обращают. Как известно, великая лицемерка на российском троне состояла в переписке с европейскими властителями дум — Дидро и Вольтером. В письме последнему, после подавления мятежа, она писала в частности: «С маркизом Пугачевым покончено». На первый взгляд, эта фраза — не более чем ядовитая ирония, насмешка над «возомнившим о себе хамом» (так, кажется, любил выражаться слесарь Полесов?). Но... в сочетании с нею особым образом воспринимается факт тайного распоряжения о замене вида казни предводителю бунтовщиков. Пугачев официально был приговорен к четвертованию — в соответствии с тогдашним судебным уложением. Это произошло утром 9 января 1775 года. Вечером того же дня, накануне казни, тайно поступило распоряжение императрицы о замене четвертования отсечением головы.
     Современный человек недоуменно пожмет плечами: ну и что? В чем принципиальная разница — кроме, разумеется, сокращения мучений?
     Разница, уважаемые, состоит в том, что четвертование есть мучительная казнь, к коей приговаривали государственных злодеев без разбора сословного.
     Отсечение же головы было в России привилегией злодеев из дворянского сословия.
     Вот так. Если взять по отдельности каждый из этих фактов — можно объяснить, оставаясь в рамках теории общепринятой, в школьных учебниках истории многократно изложенной. Если же свести их воедино, то картина получается странная. Во всяком случае, сомнения в «подлом» происхождении мятежника-самозванца возникают.
     И еще одна история — опять-таки из числа тех, что находятся как бы на периферии основных событий. Приближенные вождя мятежников на следствии показывали: он-де в пьяном состоянии хвастал, будто спал с императрицей как с бабой, а она ему-де изменила и его обманула...
     И вновь, как в предыдущих загадочных фактах, мы обнаруживаем некую двойственность. Если уж это самозванец, утверждающий, что он — муж императрицы, то с чего бы ему хвастать своими победами над нею как над любовницей? А ведь в показаниях казаков именно о таком хвастовстве и говорится!
     Но — довольно о странностях. Пора подытожить. Из того, что сказано выше, думается, можно сделать следующие выводы.
     1. Имя Пугачева, скорее всего, к самозванцу отношения не имеет. Его дали ему противники исключительно с целью конкретизировать и принизить личность — вполне традиционный прием. И ни появление жены Пугачева с детьми, ни показания его самого после разгрома в данном случае не могут рассматриваться доказательствами. Не слишком я верю показаниям, полученным под пытками.
     2. Не оставляет ощущение, что императрица знает человека, на которого она надела маску «Пугачев». А Павел Петрович о чем-то смутном, о какой-то тайне этого человека, связанной с матерью, догадывается.
     3. Наконец, складывается впечатление, что автором сценария «Пугачевского бунта», сценария, в основу которого была положена шекспировская трагедия, могла быть сама императрица.
     Вероломная и кровавая комедиантка на троне, которую придворные льстецы прозвали «Великой» и которая была отнюдь не чужда литературных штудий (особенно драматургических), вполне способна была поставить грандиозное кровавое шоу под названием «Бунт Самозванца». Достаточно вспомнить так называемый «заговор Мировича». Гвардейский поручик Мирович попытался — в самом начале единоличного царствования Екатерины — освободить из крепости и вернуть на престол законного императора Иоанна VI Антоновича, коронованного после смерти Анны Иоанновны и свергнутого с престола Елизаветой в годовалом возрасте. Штурмуя с немногочисленными сообщниками крепость, Мирович не знал о тайном приказе Екатерины коменданту: при малейшей попытке освобождения Иоанна убить несчастного узника. Зато уверен был Мирович в тайном благоволении к его замыслу благородной Екатерины, готовой якобы уступить трон Иоанну VI. Сейчас все историки признают, что вдохновлен был наивный поручик действительно Екатериной — очень удобным оказывался способ избавиться от тревожащего спокойствие императрицы законного правителя. Кстати говоря, Мирович был обезглавлен. Поскольку, как уже было сказано выше, именно такую казнь заслуживал дворянин за участие в заговоре против трона.
     Предположим, могут возразить мне. В заговоре Мировича она была кровно заинтересована — еще недостаточно прочно усевшись на престол, стремилась ликвидировать законного престолонаследника. Но каковы были ее планы в отношении «Пугачева»?
     Ну, во-первых, Екатерине удалось мгновенно определить, насколько преданными являются ее приближенные и родственники. Тут все оказалось в порядке, внезапная реанимация злодейски убитого законного русского императора никого не привлекла. И не потому, что не поверили. Точно так же реагировали бы, если бы поверили. Екатерининские лакеи (дело не в личной храбрости и не в объективных заслугах перед отечеством, но в духе, царившем при дворе), дравшиеся за место в ее постели, не желали возвращения настоящего правителя. Только наследник отреагировал естественно.
     За что и был окончательно отдален от дворца.
     Во-вторых, одновременно Екатерине удалось окончательно похоронить всякие бредни о вольности дворянской — вроде тех, которые пытался претворить в жизнь ее благополучно умерщвленный супруг, — и подавить какие бы то ни было веяния свободы в стране под видом умиротворения державы, потрясенной гигантским бунтом. Как ни парадоксально, но одновременно с подавлением бунта окончательно ушли в тень те военные и государственные деятели, которые держали ранее сторону Петра III.
     Наконец, в-третьих... Но тут предположения еще более шатки и фантастичны. Проведите-ка такой эксперимент. Попробуйте, взяв портрет Пугачева в цепях (он помещен чуть ли не во всех учебниках истории), мысленно обрить и остричь его, надеть на голову пудреный парик. Или, наоборот, взяв портрет Павла I (можно найти в альбомах портретной живописи русских музеев), заставьте царя отпустить бороду и обрядите его в казацкий кафтан. Есть у меня серьезное подозрение, что и вы начнете сомневаться в подлинности официальной версии. Мне кажется, и вам удастся усмотреть фамильное сходство. И вы тоже вспомните о пьяной похвальбе мятежника и о его желании, наказав «неблагодарную», утвердить на престоле сына Павла. Можно вспомнить и упоминавшееся Пушкиным в «Истории Пугачевского бунта» утверждение самозванца о том, что якобы Екатерина помогла ему бежать с гауптвахты в Таганроге, где он содержался за дезертирство...
     Так кто же все-таки был обезглавлен (еще раз подчеркиваю: не четвертован, а обезглавлен) на лобном месте в Москве 10 января 1775 года?
     Не знаю. Но, думается мне, фамилия казненного была вовсе не Пугачев. Во всяком случае, искать ее, возможно, следует в Бархатных книгах родового российского дворянства.
     Да, а насчет названия данной статьи... Приношу извинения тени А.С.Пушкина за сознательный плагиат. Вообще великий поэт весьма интересовался самозванничеством — фигурой Лжедмитрия, Пугачевским бунтом. К слову сказать, именно так — «Комедия о Самозванце» — назывался первоначальный вариант «Бориса Годунова». Екатерина, собственноручно перелицовывая на русский лад французские и английские пьесы (сколько я помню, перу ее принадлежат вольные обработки «Мнимого больного», «Уиндзорских насмешниц» и так далее), давала им новые названия. Интересно, как в ее бумагах (если такие когда-нибудь обнаружатся) называется сценарий постановки весьма вольно переделанного на российский лад «Гамлета» — не так же ли точно?
     И еще одно соображение: мысль о том, чтобы устроить провокацию по такому общепонятному сценарию, могла прийти в голову императрицы именно из-за постоянно указываемого другими сходства судьбы собственного ее сына с судьбою принца Датского. Действительно, как же так: Гамлет есть, но ничего не знает — ибо тень отца не пришла и не благословила на месть.
     И тень явилась…