(Посвящается Е. М. Куприной)
    
     Далеко за пределами Млечного Пути, на планете, которую никогда не увидит глаз прилежного астронома, растет чудесный таинственный сад, владение Пресвятой и Пречистой Девы Марии... Все цветы, какие только существуют на нашей бедной и грешной земле, цветут там долгой, по многу лет не увядающей жизнью, охраняемые и лелеемые терпеливыми руками незримых работников. И в каждом цветке заключена частица души человека, живущего на земле, та частица, которая так удивительно бодрствует во время нашего ночного сна, водит нас по диковинным странам, воскрешает умчавшиеся столетия, показывает нам лица давно ушедших друзей, ткет в нашем воображении пестрые, узорчатые ткани сонного бытия — сладкие, забавные, ужасные и блаженные, — заставляет нас просыпаться в беспричинной радости и в жгучих слезах и часто приоткрывает перед нами непроницаемую завесу, за которой таятся темные пути грядущего, понятные только детям, мудрецам и святым прозорливцам. Цветы эти — души снов человеческих.
     В каждое полнолуние, в те ранние предутренние часы, когда ночные наши видения особенно ярки, подвижны и тревожны, когда бледные лунатики с закрытыми глазами и с лицами, обращенными к небу, возвращаются по опасным карнизам зданий в свои остывшие постели, когда раскрываются ночные цветы, — тогда проходит Пречистая тихими, легкими шагами по Своему саду. Круглый, ясный месяц скользит у Нее с правой стороны, а за ним, не отставая, все на том же расстоянии, течет малая звезда, подобная лодочке, привязанной невидимой нитью к корме бегущего корабля. Потом корабль и лодка скроются, зароются в дымных оранжевых пухлых облаках и вдруг снова вынырнут на темный, синий простор. И серебристым светом оденутся голубой хитон Пресвятой Девы и Ее прекрасное лицо, всю красоту и благость которого не в силах изобразить человек ни кистью, ни словом, ни музыкой.
     И, взволнованные, в радостном нетерпении, трепещут цветы и качаются на своих тонких стебельках, стремясь, точно заждавшиеся дети, прикоснуться лепестками к голубому хитону. И нежно улыбается их чистому восторгу Мария, Мать Иисуса, так любившего цветы во время Своей земной жизни. Своими тонкими, белыми, добрыми пальцами воздушно ласкает Она души младенцев, — скромные маргаритки, лютики, подснежники, веронику и пушистые сказочные шары одуванчиков. И никого Она не забывает в Своей беспредельной милости: ни нарциссов — цветов влюбленных, ни гордых страстных роз, ни чванных пионов, ни страшных в своей причудливой красоте орхидей, ни горьких огненных маков, ни тубероз и гиацинтов, изливающих свои пряные ароматы у смертного ложа. Девичьи многоцветные сны посылает Она ландышам, фиалкам, анемонам и резеде. И простым полевым цветам, душам незаметных тружеников, истомивших за день свои крепкие тела, дарит Она глубокий и здоровый покой.
     Посещает Она и отдаленные дикие уголки Своего сада, где растут колючие уродливые кактусы, болезненно-зеленые папоротники, грязно-бледная беладонна, пьяный хмель и могильный ползучий плющ. И всем им, отчаявшимся в земной радости, разочарованным в жизни, всем скорбящим, озлобленным и тоскующим, всем мрачно идущим навстречу смерти, дает Она минуты полного забвения, без грез, без воспоминаний...
     А утром, когда из пурпура и золота зари встает торжествующее, горящее вечной победой солнце, Пречистая поднимает к небу Свои лучезарные глаза и произносит благоговейно:
     «Да будет благословен Творец, показывающий нам знамение Своего величия. И все Им сотворенное да будет благословенно. И святое вечное материнство мира да будет благословенно. Во веки веков».
     И едва слышным шепотом отвечают цветы:
     «Аминь».
     И, как фимиам кадильниц, подымается вверх их ароматное дыхание. И лик солнца дрожит, отражаясь радужными огнями в каждой росинке.
    
     * * *
    
     И в эту ночь проходит Пречистая по Своему саду. Но опечалено Ее светлое лицо, и опущены ресницы прекрасных глаз, и бессильно упали вдоль складок голубого хитона изможденные руки. Страшные видения проносятся перед Ней. Напоенные кровью, сырые, красные луга и нивы. Сожженные дома и церкви. Поруганные женщины, обиженные дети. Сплошные холмы, целые горы наваленных один на другой трупов, под которыми хрипят умирающие. Стоны, проклятия и богохульство, вырывающиеся сквозь предсмертную икоту и скрежет зубовный... Изуродованные тела, иссохшая материнская грудь, сочащиеся раны, поля сражений, черные от слетевшегося воронья.
     Над миром нависла душная, грозовая тишина. Ветер не вздохнет. Но цветы шатаются в смятении, точно под бурей, и пригибаются к земле, и с беспредельной мольбой протягивают к Владычице свои венчики...
     Замкнуты Ее уста и скорбно Ее лицо. Снова и снова встает перед Ней образ Того, Кого человеческая злоба, зависть, корысть, нетерпимость и властолюбие осудили на страшнейшие мучения и позорную казнь. Вновь Она видит Его избитого, окровавленного, несущего на Себе тяжелый крест и падающего под ним. Видит темные брызги на пыльной дороге — капли Его божественной крови, видит Его возлюбленное прекрасное тело, теперь изуродованное мучениями, висящее на вывихнутых руках, с выпяченной грудной клеткой, с кровавым потом на смертельно-бледном челе. Снова слышит Она ужасающий шепот: «Жажду!..» И снова, как и тогда, острый меч вонзается в Ее материнское сердце.
     Восходит солнце, окутанное тяжелыми густыми облаками. Огромным багровым пятном, всемирным кровавым пожаром горит оно на небе. И, поднимая вверх Свои печальные глаза, спрашивает робко, дрожащим голосом, Пресвятая:
     «Господи! Где же граница гневу Твоему?»
     Но неукротим гнев Господень, и никому не дано знать пределов Его. И когда в тоске смертельной опускает Пречистая Дева глаза Свои на землю, то видит Она, что невинные чашечки цветов наполнены кровавой росой.