Костян проснулся от звука радио, которое Батон врубил на полную громкость. Как обычно, по утрам передавали гимнастику. «Раз пошли на дело я и Рабинович, — надрывно хрипел знаменитый голос Жоры Жиганчика. — Рабинович выпить захотел...»
     — По зоне подъем! — жизнерадостно проорал, нарисовываясь на пороге, Батон. В честь торжественного дня он сбрил трехдневную щетину и даже напялил парадный клифт. — Ну что, оголец, ноги в руки, похлебал баланду — и на дело. Про дело не забыл часом?
     — Не забыл, батя, — сказал Костян. Забудешь тут. Сегодня у него самый важный день в жизни, так же как у всех его одноклассников. Школа закончена, предстоит пройти выпускную комиссию, от приговора которой зависит, как сложится дальнейшая жизнь.
     — Молоток, — сказал Батон. — Ты уж смотри, не опозорь отца родного, в натуре. Говорят, сам Пахан у вас основной зачет принимать будет. А он меня еще с сыктывкарской кичи знает.
     — Выше пупка не прыгнешь, — процитировал Костян аксиому из курса обществоведения для учащихся пятых классов. — Штымп предполагает, а кум располагает.
     «Гоп-стоп, Зоя, — сменил репертуар Жора Жиганчик, — выходим мы из-за угла...» Гимнастика закончилась, начиналась передача «С добрым утром».
    
     По пути в школу Костян зашел за Веркой. Самая красивая среди выпускниц, она считалась его девушкой вот уже третий год. Желающих отбить Верку хватало, но все попытки жестко пресекались Костяном, авторитет которого как непревзойденного кулачного бойца был широко известен и в школе, и за ее пределами. Пожениться, как только позволят обстоятельства, Костян с Веркой договорились уже давно.
     — Дождешься? — спросил Костян. Вопрос был традиционный и задавался неоднократно.
     — Сукой буду, — в тех же традициях ответила Верка. — А может, мы и выйдем одновременно, тогда и ждать не придется.
     — Это вряд ли, — со знанием дела сказал Костян. — Не бывает такого, чтобы одновременно. У марух другие срока.
    
     Первыми по списку шли врачи. Костяна раздели, ощупали, измерили и просветили лучами. Наконец, разбитного вида медсестра втолкнула его в комнату, где за столом, закинув на него ноги, сидели двое в белых халатах.
     — Так-с, — сказал тот, что помоложе, — со здоровьем пофартило тебе, чушкарёк. Мы с коллегой будем рекомендовать для тебя, пожалуй, восьмеричок. Да, определенно на восьмеричок ты потянешь, падлой буду. — На правом запястье у него красовались два наколотых круга и полукруг, на левом — круг и две палки.
     «Двенадцать с половиной лет лепила отмотал, — привычно определил Костян, — из которых семь использовал».
     — А я меркую — пускай сразу десятку хватает, — сказал тот, что постарше, и сплюнул под стол. — Лошачина здоровый, сдюжит. Я по сравнению с ним был хилок, и то на десятку подписали. — Два круга на правом запястье не давали повода усомниться в его словах, но на левом также обнаружились круг и три палки.
     «Не жилец, — сочувственно подумал Костян, — два года даже на нанесение с причинением средней тяжести не хватит. Если не возьмет новый срок, в любой момент сыграть жмура может».
     — А нехай его будет десять, — легко согласился молодой. — Вопросы есть?
     — А... — начал Костян.
     — Вопросы куму задавать будешь, — прервал кандидат в покойники. — Свободен.
    
     Следующим был социолог. Дородный дядька в очках, с золотой фиксой во рту и тремя полными кругами на правой против четырех палок на левой.
     «Фартовый и в авторитете, — уважительно прикинул Костян. — Такой фуфло толкать не будет».
     — Ну что, баклан, — резюмировал фиксатый, ознакомившись с заключением врачебной комиссии. — Червончик тебе светит. Сам-то как думаешь, потянешь?
     — Да вообще многовато для первой-то ходки, — сказал Костян. — У меня старший братан червонец мотает, малявы шлет, что лишку взял. А сеструха на пятерку только подписалась, и ништяк, если условно-досрочное дадут, скоро откинется, дома будет.
     — Так она же маруха, им проще, пятерика многим за глаза хватает, о второй ходке и думать не надо. А брательник твой, сразу видать, правильный пацан, конкретный. Ну ладно, давай протренди мне про законы нашего опчества, как ты меркуешь, с каких дел тебе, голубю молодому да шизокрылому, баланду положено смолоду хлебать, а не тёлкам под хвост лазить.
     Социология и право всегда были у Костяна любимыми предметами в школе. На эти темы он был готов рассуждать сколько угодно.
     — Отмотать срок за дело, на которое еще не пошел, согласно Конституции есть почетное право каждого члена общества, — начал он привычно, — а также членки.
     — Опчества, — поправил экзаменатор.
     — Да, опчества. Когда сдаешься по делу, которого на тебе еще нет, мусора и следаки обязаны квалифицировать это как явку с повинной, сотрудничество со следствием и полное чистосердечное. Поэтому и срок за такое дело вешают в три раза меньше, чем если бы повязали на горячем. Откинувшись, отмотавший срок получает социальный статус, соответствующий его потенциалу, исчисляющемуся в неиспользованных годах. Имея в загашнике от восьми и выше, член опчества практически полностью социально защищен, членкам обычно за глаза хватает пятерика.
     — Складно трендишь, — похвалил социолог, — но вызубрить всю эту тряхомудь любой отморозок может. Ты мне на примерах поясни, как те, у кого кочан на плечах есть, свой потенциал используют.
     — Есть два способа делать гешефт с потенциала — пассивный и активный.
     — Ша, мы не в петушином бараке, ты своими словами давай.
     — Ну, во-первых, если у тебя пятерик в загашнике есть, он уже кроет убийство со смягчающими. Восьмерика достаточно на убийство в корыстных целях, а десятерика даже на с отягчающими в состоянии алкогольного или наркотического. Поэтому хрен к такому кто прицепится, можно спокойно понты кидать и не думать, что тебе оборотку включат.
     — Так, хорошо, давай гони дальше.
     — Во-вторых, можно дела делать. Ну, тут зависит, у кого какая масть. Можно на скок идти, можно магазин помыть, да мало ли что сделать можно, когда за душой живая десяточка имеется.
     Социолог сыпанул горсть белого порошка себе на ладонь, вдохнул правой ноздрей, потом левой, закатил глаза, затем фыркнул, рыгнул и сказал:
     — Хороший приход, однако. Ну, со знаниями у тебя нормалёк, кентуха. В общем, зачет ставлю.
    
     Теперь предстояло главное испытание. Если два предыдущих заключения подпишет авторитет, собеседование с юристом превратится в простую формальность. Трижды сплюнув на фарт, Костян, как предписывала традиция, пнул ногой дверь, на которой косо висела табличка «ВАМ СЮДА УРКИ», и вошел.
     В центре комнаты, на диване, уперев в колени костяшки пальцев и расставив локти, по-татарски сидел обтёрханный, доходной старичок. На правом запястье у него были наколоты пять наезжающих друг на друга кругов, левое запястье оставалось девственно чистым. «Идейный в законе, — понял Костян. — Наверное, и есть тот Пахан, о котором говорил утром Батон».
     За спиной авторитета толпилась пристяжь. Парень с массивной, выдающейся, как у обезьяны, челюстью наклонился к сидящему и что-то зашептал ему на ухо.
     — Да, помню твоего батьку, — подал голос старичок, — козырный был жулик. Но, как известно, бывает, что яблоко от яблоньки... Поспрашивай его, Мартын, посмотрим, чем пацан дышит.
     — Если кину хрен на спину, будешь соколом летать? — вызверился обезьяноподобный.
     То была одна из множества лагерных заморочек, правильного ответа на которую Костян не знал. Но не ответить нельзя, значит, надо выкручиваться.
     — Сидеть рожденный летать не может, — нашелся он после короткой паузы.
     Старичок осклабился. Видно было, что ответ понравился.
     — А в крытках и на зонах как жить думаешь? — продолжил опрос Мартын.
     — Закон соблюдать буду по-любому, а жить — как опчество определит.
     — Про мусоров что скажешь?
     — С мусорами никаких дел, под кума танцевать не буду, чтоб я был последней падлой, пусть меня попишут, — отбарабанил Костян традиционно-ритуальную фразу.
     — Ну что ж, — Пахан закурил, выдохнул дым и зажмурился. Запахло анашой. — Я меркую — этот пацан блатной в доску, свойский пацан, наш.
    
     Выйдя из экзаменационной с криво намалеванной поперек свидетельства об окончании школы надписью «ЗАЧОТ», Костян отправился в туалет перекурить. Там царило оживление. «Шаланды, полные фекалий», — на удивление к месту хрипел из магнитофона голос вездесущего Жиганчика. Под пение пацаны дымили, травили байки и делились новостями.
     — А Верку-то, Верку, — размахивая руками, тараторил Мишка Косой, — Пахан зарубил. Я как раз под дверью стоял, кое-что слышал. Она ему: «Иди ты, старый козел», — так и сказала. А он: «Ах так, мол, а ну пошла отсюда нa хрен, курва...»
     — Что ты гонишь, — Костян схватил Косого за грудки и с размаху припечатал об стену. — Ты что метешь, гад?
     — Костян, падлой буду, все так и было, — брызгая слюной, оправдывался Мишка. — Что я, за базар не отвечаю, что ли, в натуре...
    
     Зареванную Верку Костян нашел на лавке под березой с вырезанной вдоль ствола надписью «Век свободы не видать, директриса школы — …». Конец надписи был замалеван краской в воспитательных целях.
     — Всё, Костенька, — давясь слезами, сказала Верка. — Он мне: «А ну, шалашовка, покажи братве, что у тебя под юбкой», — и потом еще всякое. Ну хорошо, пусть он так пробивает, на понт берет, но я как услышала, так... В общем, все ему и сказала. Что же делать теперь, пропала я, как жить-то дальше? Одна дорога осталась — в ментовскую секретуткой, бумажки к делам подшивать. Кому я теперь нужна такая?
     — Как кому, ты мне нужна, поняла, мне, — Костян схватил девушку за плечи и поднял с лавки. — Ты что же, Верунчик? Мы же с тобой... У нас же всё уже... Я выйду, ты дождешься меня, мы поженимся, моего потенциала хватит на двоих.
     — Да о чем ты говоришь, Костя. Ты, может быть, забыл, что сотрудники правоохранительных органов не имеют права заключать браки вне своего круга? А мне теперь только туда и дорога — в органы эти проклятые.
     — Подожди. — Костян на мгновение прижал Верку к себе и сразу отпустил. — Стой здесь и не уходи никуда.
    
     Расталкивая выпускников, Костян взлетел по лестнице на третий этаж. Здесь те, кому осталось пройти последний зачет, толпились перед дверью с размашистой надписью «СУКИ» вверху. Сноровисто нанесенные масляной краской буквы не успели еще просохнуть. Внизу, выполненная той же рукой, дверь украшала надпись «КАЗЛЫ». Из этой двери как раз выходил очередной счастливый обладатель первого срока. Оттолкнув парня, собирающегося пройти следующим, Костян прорвался в помещение.
     За столом сидел немолодой усатый мужик в форме капитана милиции. Другой, в форме сержанта, занимал табурет от него справа.
     — А, — сказал сержант, поднимая глаза на вошедшего. — Знакомые всё лица. Константин, если не ошибаюсь, он же Костян. Блестящие задатки у парня, господин капитан, драки, хулиганство, всё как положено. Будущий видный член общества. Небось, десяточку подписал, а? Ну, давай сюда свои бумажки, подшивать будем.
     Костян вытащил из кармана аттестат и разорвал его.
     — Это что еще значит? — привстал из-за стола капитан. — Ты свои понты до зоны оставь, беспредельничать там будешь.
     — П-прошу п-п-п-принять, — слова давались Костяну с трудом, он буквально выталкивал их изо рта, — м-меня, — а, черт, проклятые слова... Он запнулся, перевел дух и как в омут головой выпалил: — Прошу принять меня в ряды народной милиции. Всё.
     — А ты отдаешь себе отчет, куда просишься? — после минутной паузы спросил капитан. — Ты знаешь, что такое милиция в нашем обществе? Тебе известно, каково это — быть изгоем? Когда все поголовно по другую сторону баррикад и тебя ненавидят, когда ты делаешь работу для неприкасаемых. Когда преступление — норма, и тебя терпят только потому, что должен быть кто-то, осуществляющий контроль за соблюдением законности. Даже если сама законность базируется на преступлении.
     — Да, — сказал Костян, — думаю, что представляю.
     — Так в чем же дело, парень? Обратной дороги ведь у тебя не будет. Подожди, я, кажется, понимаю, ты хочешь сделать этот шаг из принципа, да? Хочешь доказать самому себе, что ты крутой. Так вот...
     — Нет, — ответил Костян, — нет, я иду на это потому... — Краска бросилась ему в лицо. — Я делаю это, просто я... — Он сжал кулаки и вдруг закричал, не закричал даже, заорал что есть силы: — Слышишь ты, мусор, я иду на это по любви.