Не знаю, заметили вы или нет, но в последние годы на конвентовских семинарах и секциях всё чаще звучат доклады не на литературоведческие, а на социологические темы. Видимо, прогнило что-то в фэнском королевстве — и сильно прогнило, запашок доносится из самого нутра.
     Отсюда и доклады, и статьи. Попытка разобраться в вечных вопросах: кто виноват и что делать?
     Но в который раз городить огород — скучно. Все эти статьи и воззвания — толку с них мало. Опять же: ну стало уже общим местом источать тоску по поводу, скажем, наших доблестной как-бы-критики и комплиментарного рецензирования. Всё это старо.
     Но есть кое-что новенькое, свежее. Пахучее — хоть святых выноси.
     Сказать об этом — пожалуй, надо. Однако в привычном формате — не хочется.
     И раз уж мы все тут — любители фантастики, то давайте пофантазируем. Представим себе, что некий инопланетный биолог, этакий Альфред Брем (Альф?), наблюдает за нами, невидимый, но всевидящий. И иногда пишет письма своему другу — не римскому, орионскому.
     Одно из таких писем попало ко мне. Вот оно.
    
     * * *
    
     Дорогой друг, вот уже который год я наблюдаю за обитателями здешней планеты. Они разумны, но их сознание — причудливо и парадоксально, и способно привести в изумление даже бывалого путешественника.
     Как ты помнишь, с недавних пор я занимаюсь социологией малых групп. В прошлых письмах я рассказывал тебе, что такое фэндом. Нынче я поделюсь с тобой наблюдениями за тем, как постепенно из сообщества любителей литературы он превращается в нечто совершенно иное. И по каким именно причинам это происходит.
     Как ты помнишь, в основе всякой группы лежит структура, иерархия. Она бывает официально озвученной или негласной, но всегда — чёткой и довольно жёсткой. Каждый член группы обладает тем или иным статусом.
     Статус — своеобразный «интерфейс», он поясняет, как именно другим членам группы взаимодействовать с его носителем. Пышный хвост, громкий голос, яркие седалищные мозоли — все они знаковы для тех или иных видов животных. И не просто так: каждый значимый элемент внешности или поведения важен с точки зрения выживания вида.
     А что же в фэндоме — сообществе, которое, по идее, объединяет ЛЮБИТЕЛЕЙ ХОРОШЕЙ ФАНТАСТИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ?
     Не поверишь, но внутритусовочные табели о рангах зачастую выстраиваются по критериям, которые не имеют к литературе вообще никакого отношения.
     Нынешний автор обычно начинает своё вофэндомление не с публикаций, а с выступлений на форумах и участия в интернет-конкурсах. Он активно демонстрирует себя граду и миру — подчёркиваю: себя, а не свои произведения. Собственно, такая вызывающая форма вхождения в группу встречается у многих животных: новичок как бы пробует внутреннюю иерархию «на излом», ищет в ней своё место.
     И очень быстро — в случае с фэндомом — выясняет, что в нём важно не качество твоих текстов, а громкость твоего голоса и активность позиции. Убедившись, что в ЛИТЕРАТУРНОМ СООБЩЕСТВЕ качество текста мало кого волнует, такой автор и всю свою дальнейшую «карьеру» строит на этом: громком, настырном, зачастую вопиюще безграмотном «крике». Для него показателем того, что книга удачна, являются тиражи; все попытки литературного анализа — довольно вялые, имеющие больше общего с отзывами, чем с литературной критикой или полновесными рецензиями — он воспринимает в зависимости от их, попыток, тональности.
     Положительная рецензия? Рецензент — большая умница. Каких бы глупостей он ни написал.
     Рецензий нет вовсе? — как и любая игнорируемая особь в группе, автор пытается привлечь к себе внимание: активно призывает прочесть свою книгу, льстит, берёт на «слабо» и т. д. Тональность выступлений бывает разной: от ложного самоуничижительного: «Ну конечно, как всегда, моё творчество недостойно их величайшего внимания», — до воинственного: «Они просто привыкли к американской жвачке для мозгов. Куда им осилить мою КНИГУ!»
     Ну а если рецензии появились — и они преимущественно негативные, стиль поведения автора становится агрессивным. Здешние высшие приматы имеют обыкновение швыряться во врагов собственными фекалиями — метод малоэстетичный, однако эффективный. Люди действуют схожим образом, но на словах.
     Первым делом «пострадавший» с увлечением погружается в пучины конспиромании. Видимо, это как-то связано с особым строением мозга или типом сознания, я пока толком не выяснил, но убедился в одном: такие авторы не способны представить себе, что они написали книгу слабую или пустую. Значит, виноваты окружающие. И начинают воздвигаться трогательные в своей нелепости теории: «они, столичные, о нас, провинциальных, ни в жизнь не напишут!», «они, провинциалы-завистники, о нас, столичных, ни слова не скажут», «конечно, я же автор издательства на три буквы, а в том журнале с названием в четыре буквы рецензируют только книги издательства пятибуквенного»... Рецензенты обвиняются в чём угодно: отсутствии филологического образования и чувства юмора, в скудоумии, поверхностности, невежестве...
     Пожалуй, всё это — следствие твёрдой уверенности, что издатель, читатели и критики пребывают перед автором в неоплатном долгу. Таким сочинителям и в голову не приходит, что в первую очередь они сами, претендуя на чужое внимание, обязаны соответствовать этим претензиям — соответствовать высоким профессионализмом во всём, от умения грамотно писать до способности вложить в произведение глубокую идею... ну хотя бы одну.
     Увы.
     И на закуску, дружище, — самый потрясающий аргумент таких «недооценённых». «Почему-то ни один рецензент, — сокрушаются они, — не подчёркивает, что это по его мнению автор исписался, сделал слабую книгу и так далее. Почему-то ни один рецензент не допускает, что, может, это он изменился и просто стал другим и поэтому не воспринимает новые романы автора».
     Не поверишь: те же самые писатели никогда не требуют, чтобы в хвалебных рецензиях на них рецензенты подчёркивали, что это только по их, рецензентов, мнению книги гениальны. И, повторюсь, ни один автор, который приводит такие аргументы, похоже, и мысли не допускает, что ОН САМ изменился к худшему, что он тоже может совершать ошибки и написать слабую книгу.
    
     * * *
    
     То, что я описал тебе, — лишь первая, наиболее безобидная стадия. Она шумная и зловонная (в информационном смысле, разумеется), но большого вреда литературе не приносит.
     Однако самые сообразительные из авторов делают следующий шаг и, подыскав себе партнёра (или — реже — нескольких), вступают с ними в особый род связи: занимаются литературным грумингом. У высших приматов груминг — это очень важный социальный аспект жизни. Они не просто выискивают в шерсти друг у друга блох, клещей и кристаллики соли, но и тем самым демонстрируют взаимную приязнь.
     Причём, отыскав паразитов, — съедают их тихонько, другим не показывают. Взамен партнёр по грумингу делает то же самое.
     Чтобы окружающие не заподозрили их в сговоре, авторы-партнёры по грумингу, обменявшись похвалами, с лёгким упрёком журят друг друга за «мелкие недочёты, которые, впрочем, не мешают получить удовольствие от книги в целом». (Именно так, в стиле советских передовиц, обычно и пишут рецензии друг на друга партнёры по грумингу.)
     Высшая форма литературного груминга — обмен вымпелами и значками, которому наиболее сообразительные авторы предаются во время конвентов. Принцип тот же, что и с рецензированием. Награждать самого себя — неловко. Совсем другое дело — создать мелкий, на полсотни участников, конвент или учредить премию имени какого-нибудь критика прошлых веков — и вручить вымпел и значок «полезному человеку», который написал о тебе развёрнутую критическую статью, выпустил твой сборник, напечатал в журнале. А уж если «полезный человек» тоже имеет отношение к какому-нибудь из конвентов, значит, там тебе наверняка воздастся сторицею.
     Нас с тобой учили, что в этом случае ценность наград падает до нуля. По сути, важен не сам предмет (вымпел, значок, статуэтка), а то значение, которое ему придаётся. Как, когда, почему, за что его вручили. Здесь все: и те, кто вручает, и те, кому вручают, и даже окружающие — знают о подноготной вручения; это ведь только кажется, что взаимный наградной груминг для окружающих неочевиден.
     И всё-таки даже сами призёры — видимо, в итоге причудливого аутотренинга — искренне верят во все эти титулы «лучших авторов планеты».
     Признаться, я не вижу ничего плохого во взаимных жестах и добрых услугах. Однако ущербность литературного груминга — и в случае с рецензиями, и в случае с наградами — в том, что добрая услуга оказывается услугой медвежьей. Неплохой автор начинает верить в свою безупречность, хороший — в гениальность, — и оба при этом стремительно теряют способность к самокритике, а, следовательно, даже тот уровень мастерства, которым обладали.
     К тому же большинство премий, согласно их названиям, вручаются за ЛУЧШИЕ произведения. А на деле...
    
     * * *
    
     Но и эта, вторая, стадия вофэндомления не так вредна, как третья. Видишь ли, литературный груминг эффективен до определённого предела. В конце концов, если партнёры через силу читают книги друг друга и пишут вымученные рецензии, это заметно.
     И вот тогда отдельные писатели превращают литературу в этакую служанку Чего-Изволите. Чтобы ни один рецензент не смел замахнуться на их святое творчество, они встраивают его в те или иные надуманные теоретические конструкции. Это может делаться с нарочитой академичностью, с непременной публикацией исследовательских статей и монографий, или же — с добродушным задором, под музыку и прибаутки, в форме, более доступной широким читательским массам. Общий знаменатель у тех и других — псевдонаучный характер таких теорий.
     Так поступают и в животном мире. Некоторые виды членистоногих перед спариванием подносят самке «подарок»: запелёнутую в кокон добычу. Самые же «продвинутые» подсовывают пустой кокон, и пока самка разберётся, что к чему, успевают сделать своё дело и убежать.
     Такие «пустышки» в литературном мире бывают разными.
     Скажем, очень эффективный путь — «создание» новых направлений, жанров, школ.
     Нередко бывает так, что автор, дабы выделить свои произведения, обозначает их неким термином: «м-реализм», «фантастический боевик», «фантастика пути» и т. д. При этом он не скрывает своих намерений и не возводит на основе этого псевдо-термина теорий, он всего лишь создаёт бренд, чтобы успешнее продвинуть на рынке товар. Он об этом заявляет совершенно открыто, не претендуя на лавры теоретика или учёного. Ничего зазорного в подобном подходе, на мой взгляд, нет.
     Но иногда брендовые фантазии набирают обороты — и возникают такие кадавры, как христианское фэнтези, миракль-фэнтези, интеллектуальная фантастика и т. д. Это уже концепты, претендующие на нечто большее, чем просто название для индивидуального стиля одного автора. Речь идёт о якобы открытых новых направлениях в литературе. Им пытаются дать определение, составляют списки классиков, отцов-основателей. Пишутся статьи и даже монографии. Полным ходом куётся новая, с пылу, с жару, страница в истории литературоведения.
     Мотивы этаких «открытий» бесхитростны. Заявив об оригинальности новой школы, направления, жанра, автор тем самым выбивает право на то, чтобы в рамках мертворождённого концепта творить что угодно. И даже брать под своё крыло тех, кто ему по тем или иным причинам полезен.
     Проблема в том, что все эти концепты к литературоведению не имеют никакого отношения. Придуманные термины и группы настолько же состоятельны, как, положим, воображаемый таксон «крылатые гады», к которому относились бы мухи, птеродактили и бэтмен.
     Никакой научной основы у таких новообразований нет. Выдвигая их, «первооткрыватели» в лучшем случае ссылаются на некие абстрактные учебники. В худшем — не делают и этого, аргументируя полёт своей мысли тем, что «нечего со своей низменной алгеброй соваться к возвышенной гармонии художественного текста; я так вижу, мне так удобнее».
     При этом в умах читателей насаждается терминологическая путаница; и не всегда — по искреннему неведению горе-учёных.
     Безусловно, тезис Канта о том, что «любое исследование является наукой лишь в той степени, в которой использует математику», устарел, да и касался он в первую очередь естественных наук. Но это не означает, что наука — внесистемна и хаотична. Она требует чёткой терминологии — а это как раз то, что всегда навевало тоску на лентяев-второгодников. Некоторые из них сейчас правят бал в «тусовочном» литературоведении.
     Автор, жаждущий признания ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ и в одночасье сделавшийся литературным теоретиком, на науку на самом-то деле плевал. Ему интересны не дискуссии по спорным вопросам, а самоутверждение и пиар. Поэтому в якобы проблемных статьях он не делает того, что считается необходимым минимумом для любой научной работы: не начинает с обзора истории вопроса и не даёт определения терминам, которыми потом будет пользоваться. Почему? Да очень просто. Углубись в историю проблемы — и обнаружится, что ты изобретаешь велосипед, в сотый раз открываешь Америку. Начни давать чёткие определения терминов — и алогичность твоих построений станет очевидна всякому.
     Поэтому самые нахрапистые и бесшабашные авторы вписывают своё творчество в уже готовый контекст. Слегка подправив ряд нюансов. Без вранья не выходит, но когда оно смешано с правдой, отделить одного от другого сложнее.
     В итоге создаётся этакая громыхающая творческая биография, словно томина из серии «Жизнь замечательных людей», посвящённая комсомольцам-добровольцам.
     К примеру, весьма характерна политика, которую проводили недавно двое соавторов (тебе, дружище, их имена ничего не скажут, как и большинству здешних читателей). Взяв за основу утверждение о том, что научная фантастика погибает, они начали целенаправленно сокрушаться об этом в своих и чужих Живых журналах, утверждая, что за последние год-два в России было всего четыре настоящих НФ-романа. В том числе — ты угадал — их собственное детище.
     Информационная кампания проводилась в несколько этапов и имела следующие характерные черты. Везде, где в Живом журнале упоминали о научной фантастике, появлялся сперва один, а затем и второй из соавторов. Они вмешивались в дискуссию, обязательно озвучивая свой тезис о гибели НФ и о том, что пора её возрождать. Где-то иронизировали, где-то вели себя откровенно агрессивно — этакая смесь миссионеров с крестоносцами. Однако добились того, что их стали узнавать и ассоциировать с тезисом о гибели НФ и необходимости возрождения жанра.
     На их роман обратили внимание – появились первые, крайне негативные отзывы. Авторы с упоением вступили в бурные дискуссии с теми, кто их критиковал, во всём спектре, от нарочитого дружелюбия до сквернословия; причём такая реакция могла касаться одного и того же собеседника... если он сперва вежливо пытался увещевать, а затем откровенно предлагал соавторам вести себя поскромнее.
     В конце концов ими была написана «программная» статья о гибели НФ. Поленившись даже сформулировать определение того, что такое научная фантастика, и скопом обвинив всех предыдущих теоретиков жанра в несостоятельности, соавторы вывалили на читателя несколько страниц ничем не подтверждённых фактов и наивных утверждений (чего стоила только ссылка на опросы в Живом журнале, которые, разумеется, никакой научной и статистической ценности в проведённых ими масштабах не несут). До слёз умилило меня и сравнение жанров научной фантастики и космической оперы, проведённое на сопоставлении двух фрагментов из романов Э. Гамильтона (1947) и А.Кларка (1968). Выдернутые из контекста цитаты романов, которые были написаны в два разных этапа становления жанров, – до такого аргумента раньше никто не додумывался!
     Стоит ли говорить, что авторы в своей статье не упоминают ни об одном современном зарубежном писателе научной фантастики? Очевидно, их знакомство с жанром ограничивается публикациями советских и первых постсоветских лет – и уж тем более не касается новейших романов и повестей, которые на русский пока не переведены.
     И вот таковы те, кто берётся судить о предмете, те, кто пытается формировать пейзаж современного фантастического литературоведения.
    
     * * *
    
     Отсутствие критики, ориентированной на литературные критерии, сродни отсутствию хищников в биоценозе. А в здешнем литературном болотце его обитатели-караси не только в жизни не сталкиваются со щуками, но и сами делают вид, будто они — зубастые и опасные хищники. Как ты знаешь, вид, лишённый естественных врагов, начинает активно размножаться (что уже происходит — видел бы ты количество выпускаемых в год романов!..) и вырождаться (...лучше тебе их не читать!). Устойчивые психологические барьеры, не допускающие и мысли о том, что сам автор способен ошибаться, плюс сознательное информационное паразитирование вряд ли позволят переменить ситуацию к лучшему.
     Я назвал здешний социум страной непуганых критиков, однако это только полуправда. В действительности местные «караси» лишь мимикрируют под «щук»: они пишут свои статьи и рецензии не как критики, но как писатели, их цель — восхваление собственных книг. Литературоведение как наука их не интересует. И никогда не интересовало.
     Один из точных критериев, позволяющих определить такого автора, — то, что в своих «критических» статьях он обязательно упоминает о собственных произведениях, приводит их в пример, ссылается на них.
     Выводящий рулады соловей не радеет о певческом искусстве. Построивший беседку шалашник не думает об архитектуре. Танцующий перед самкой журавль не мечтает о возвышении балета на прежде недосягаемые высоты. Все они желают только одного... известно чего.
     Так и горе-критики, авторы громоздких мертворождённых теорий, на самом деле стремятся к тому, чтобы [в письме неразб.] читателям мозги.
     Впрочем, сами читатели тоже виноваты — потому, что принимают эти песни, пляски, фокусы и замки из песка за чистую монету. Если же воспринимать все подобные телодвижения трезво и с долей иронии, именно как попытки всеми правдами и неправдами привлечь читателя, — ну что же, в самых изящных из них можно даже найти нечто забавное.
     Только не надо «благодарить» соловья аплодисментами — он не оценит, а скорее, испугавшись, упорхнёт.
    
     * * *
    
     P. S.-1. На международном фестивале фантастики «Звёздный мост», где было зачитано это письмо, в тот же день, на других семинарах, прозвучали два доклада, которые во многом с ним перекликаются, а некоторые темы, в письме только упомянутые, широко и всесторонне раскрывают. Эти доклады — «Белые слоны отечественной фантастики» Александра Золотько и «Десять искушений матёрого публиканта» Генри Лайона Олди. Рекомендую прочесть — и задуматься, с чего бы вдруг все мы, не сговариваясь, взялись за одну и ту же тему.
    
     P. S.-2. Я искренне полагал, что пишу письмо. Оказалось — очередное «зеркало», сработавшее эффективней, чем «Зеркало для фэндома» (см. «Fanтастику» № 5, 2008). Прослушав доклад, некоторые авторы и критики увидели в моих героях себя. Другие поспешили «напеть» окружающим, что я перечислил всех ПОИМЁННО и всех же обозвал разными «нехорошими научными словами». Вот такое стихийное шапковозгорание...
     Я же могу сказать только одно: вам виднее, господа. На то оно и зеркало.