Моим друзьям посвящается
    
     Пролог
    
     Помпеи,
     79 год, 24 августа
    
     Каменный град черной громыхающей лавиной, слой за слоем, погребал обреченный город.
     Нескончаемый грохот обрушивающихся домов, гибнущих храмов, и ревущее, все пожирающее пламя, праздновали апокалипсис.
     Габриэла, накрыв обожженным телом задыхающуюся и посиневшую от крика годовалую дочь, цеплялась только за одну мысль – не провалиться в ночь. И будила себя острой болью от жалящего ладонь раскаленного булыжника, намеренно сжимая его еще крепче.
     Только бы спасти дочь… пожалуйста… пожалуйста…
     И кто-то из Богов сжалился над ней. Мелькнула тень, в панике несущаяся мимо.
     - Подожди… умоляю, подожди же…
     Крик утонул в неумолчном реве.
     Но тень, сбившись, замаячила рядом. Габриэла, напрягшись, потянулась к ней:
     - Пожалуйста… пожалуйста… спаси Реджину… спаси мою дочь… не уходи… возьми ее…
     Тень попятилась, затравленно всхлипнув.
     Габриэла дернулась в отчаянной попытке выползти из ка-менного саркофага, обезумевшими глазами удерживая призрак… молодой женщины, старившейся на глазах от засасывающего всех и все ада.
     Та отступала от того, что прежде называлось Габриэлой и от чего остался лишь обрубок человека, раздавленный ча-стью обвалившейся стены.
     - … моя девочка, возьми ее…
     Несчастная со стоном выталкивала из-под себя малышку.
     Новый яростный толчок сотряс город, и оцепеневшая на мгновение женщина, взвыв, бросилась прочь.
     - Будь ты проклята! Ты! И все, что твое! Проклято! – едва слышно донеслось до нее.
    
     Часть первая
     Конец или... начало?
    
     Глава 1
    
     Франция, 2006
    
     Я – Валери Патрисия Анна.
     Так это звучит в официальных документах. В быту моя матушка не просто сократила придуманную ею же цепочку до первого и единственного имени – Валери, но решила, что и это длинновато, оставив мне только хвостик – Лер.
     Правда, "хвостиком" пользуются только мои близкие, и, прежде всех, тетушка Полин, поймавшая меня в очередной раз возвращения домой и без вариантов на возражения зая-вившая, что мой скромный особняк нуждается в капиталь-ной уборке: "Нельзя жить в таком э-э-э... бедламе (она, явно, намеревалась употребить другое, менее литературное слово), деточка".
     Сказано – сделано. Возглавив команду уборщиц, она ре-тиво принялась разгребать "авгиевы конюшни", в которые, действительно, превратилось жилище из-за моих частых отлучек.
     Я гид-переводчица по сопровождению туристических групп, поэтому частотность моего пребывания за границей намного превышает количество дней, проводимых в род-ной обители, что отрицательно на ней сказывается.
     Меня выпроводили в сад с пожеланиями подумать о роли чистоты и порядка в жизни порядочной мадемаузель, чем я и занялась, попутно просматривая очередной маршрут пу-тешествия, подсунутого вчера Эмилем, моим работодателем и другом.
     На самом деле, грань - где работа, а где хобби – давным-давно стерлась.
     Я знаю девять языков, в том числе и русский, выученный на спор с моей подругой Мадлен, утверждавшей, что сей "варварский диалект" не просто не поддается изучению, но является показательным примером того, как можно сломать речевой аппарат, не прибегая к физическому на него воз-действию.
     И я не просто доказала, что это не так, но и ввергла Мадлен в шок, зачитав ей главу из " Евгения Онегина" . Не без огрехов, но ошиблась ровно один раз, случайно перепутав буквы в слове "салазки" и, соответственно, трансформировав его (да, простит меня Пушкин), в "залазки", что для Мадлен, в сущности, было одно и то же.
     Предстоящая поездка обещала быть довольно интересной - Румыния с ее великолепной природой и загадочной Тран-сильванией.
     Мои размышления прервала необыкновенно серьезная интонация зовущей меня тетушки:
     - Валери, подойди, пожалуйста.
     Произошло, видимо, что-то из ряда вон выходящее, судя по присоединению хвостика моего имени к его началу.
     Я поспешила на зов тетушки, попутно вдохнув аромат ро-зы, невесть каким ветром занесенной сюда и горделиво красующейся в моем маленьком садике среди сонма сорня-ков и колючек, так и не сумевших ее поглотить.
     - Валери Патрисия!
     Настойчивость тетушки с упоминанием моего уже двой-ного имени не просто настораживала, а внушала беспокой-ство, заставляя приготовиться к чему-то сверхнеординарному. Если третий призыв прозвучит с присоединенным к цепочке завершающим звеном - именем Анна – Франции, без сомнения, угрожает пока неизвестный никому, кроме моей тетушки, катаклизм.
     Она протянула мне конверт:
     - Это для тебя, дорогая.
     Строчка слов, выведенная округлым аккуратным почер-ком моей матери, явилась для меня тем самым катаклизмом:
    
     Валери Патрисии Анне – моей дочери
    
     Моя мать скончалась девятнадцать лет назад, когда мне едва исполнилось пятнадцать.
    
     Глава 2
    
     Потерянная, я перечитывала письмо еще и еще.
     Тетушка тактично вышла, оставив на всякий случай дверь приоткрытой:
     - Я рядом, деточка.
     Но мне было ни до нее, и вообще ни до кого.
     Буквы расплывались. Выражение "обухом по голове" не дотягивало до того, что я испытывала.
     Если бы можно было вернуть это утро на несколько без-мятежных часов назад. Когда я была другая. Впереди меня ждала жизнь. С удачами, провалами, всплесками, разочарованиями, надеждами. Со всем тем, что… могло быть. И, вот, ничего нет. И ничего уже не будет.
     То, о чем рассказала мне мама в исповедальном письме, опоздало ровно на девятнадцать лет.
     Я не успела ничего из того, о чем она меня предупрежда-ла.
     - Лер, все в порядке? – обеспокоенная молчанием, тетушка Полин заглянула в комнату.
     Я поспешно вытерла слезы. Попыталась улыбнуться.
     - Да, да. Не волнуйся.
     - Письмо я нашла в комнате твоей матери. За картиной. Кто-то спрятал. Зачем-то. Хотела протереть раму, сняла ее со стены и... вот, - она будто оправдывалась.
     - Просто мама думала, что… успеет мне его отдать.
     И тут я, не сдержавшись, откровенно зарыдала, заново переживая и притупленное временем чувство потери в про-шлом самого близкого мне человека, и безысходность на-стоящего, и обреченность будущего.
     - Ну, что ты, что ты, девочка, все уже позади, - тетушка успокаивала меня, прижав к себе.
     Господи, если бы она знала!
     Я отстранилась от нее:
     - Мне надо побыть одной..., прости.
     - Да, конечно. Но не забывай, что я здесь, рядом.
     Выходя, она обернулась.
     Милая тетушка Полин! Это она тогда, много лет назад, приняла на себя весь груз забот, связанных с несчастьем, свалившимся на меня. И именно она успела и заказать па-нихиду, и утешить меня, и принять соболезнования многочисленных родственников.
     И все эти годы она была со мной.
     Но, если мама права, ей предстояло все это повторить.
     Если… .
     Я разгладила заплаканный листок бумаги: " …у всех всегда одно и то же..., успей родить ребенка..., молю Бога, чтобы тебя это не коснулось… ".
     Ей было всего тридцать пять лет.
     И сколько я себя помню, мама ни словом, ни взглядом не показала, что она знает страшную тайну нашей семьи. На-против, я никогда не видела ее подавленной.
     Она была молода, красива и жизнерадостна, каждый новый день встречая со словами: "Ну, что за сюрприз нас ждет сегодня? ". И только сейчас я поняла, что она просто спешила жить. Спешила успеть. Она берегла минуты и часы, отведенные ей.
     Моя мать погибла в день ее рождения. Утром она вышла за покупками и не вернулась. Водитель, протаранивший ее машину, утверждал, что она нарушила какие-то там правила, но надо было знать мою мать, чтобы понять, что это вранье.
     В любом случае, ее не стало. В тридцать пять лет. И по ее утверждению в письме эта участь ждет и меня.
     Через месяц неминуем очередной мой день рождения. Мне исполнится тридцать пять.
    
     Глава 3
    
     - Лер, ты куда? Мы же собирались выйти поужинать, - тетушка растерянно наблюдала за моими сборами.
     Я, старательно запудрив покрасневший от слез нос и на-цепив солнцезащитные, как утверждал продавец на бара-холке – "от Версаче", очки, чтобы скрыть припухшие веки, уже торопилась выскочить из дома.
     - Как раз к ужину и вернусь, - пообещала я, но, не в состоянии равнодушно пройти мимо ее расстроенных глаз, приобняла, чмокнув в щеку.
     Я и предположить не могла, что ни к ужину, ни к завтраку следующего дня дома не появлюсь.
     Выехав на rue st. Antoine*, я, к удивлению, почти без пробок добралась до бульвара Монпарнас и, припарковавшись недалеко от кладбища, уже дернула дверцу выйти, но тут же ее захлопнула - страх вдруг приковал к сиденью.
     Я боялась. Боялась найти подтверждение словам матери. Все, о чем поведала мне мама, просто не укладывалось в сознании. Не бывает такого. Но факты, приводимые в письме, молоточками стучали в голове, не уговаривая поверить им, а просто принять как данность, неотвратимую и бесспорную.
     Но вот так, взять, и согласиться с тем, что ровно через месяц меня не станет, было бы абсурдом.
     Я, абсолютно здоровый человек, не с недостатками, но не причинившая никому страданий и горя, с таким количест-вом планов на будущее, что их хватило бы на десять жиз-ней, должна подставить шею под "домоклов меч" ?
     Решительно расставшись с машиной, я направилась к кладбищенской аллее, по дороге прихватив предложенную мне зеленую лейку для полива и метелку для очистки места захоронения от опавших листьев и прочего мусора.
     Я не была здесь около полугода.
     Кладбище, несмотря на царящие вокруг благолепные тишину и умиротворение, навевало на меня гнетущую грусть, напоминая об итоге, от которого никто еще не отвертелся.
     Никогда не понимала прогуливающихся здесь мамаш с колясками, почему-то решивших избрать место последнего успокоения парижан, пусть и известных, наиболее удачным для отдыха их детишек.
     Обогнув печальную процессию, я, наконец, ступила на дорожку, протянувшуюся к нашему, семейному участку.
    
    
    
     *Улица святого Антония (фр.)
    
     Надо сказать, что я коренная парижанка. Мои бабушки, а в свою очередь их бабушки, резонно решили, что негоже нам рассеиваться невесть где по земле-матушке даже и в свой последний час, поэтому когда-то давно одной из зачинательниц этого проекта пришло в голову прикупить здесь приличный участок земли, со временем значительно расширившийся, приняв очередных представительниц на-шего семейства.
     А, если учесть, что каждая из них знала дату своей кончины, не трудно было понять "заботу" ушедших о последующих.
     Злость закипала во мне просто со страшной силой.
     Получается, все они безропотно соглашались на расширение участка?
     Споткнувшись о выглядывающий из-под асфальта коре-шок дерева, я еще больше укрепилась в мысли, что фатализм - это не из моего набора верований. Иначе, корешок не выскочил бы наружу.
     Добравшись до цели, я невольно замедлила шаг. В это жаркое августовское лето меня колотило от озноба. Итак, сейчас я все узнаю.
     Чтобы собраться с духом, понадобилось время и, наконец, как можно безразличнее подошла к соседнему с мамой за-хоронению.
     Здесь моя бабушка, Беатрис Гертруда Сибилла – дата смерти...
     Цифры вдруг запутались, но тут же примерно выстрои-лись рядком – в день ее тридцатипятилетия.
     Руки тронула противная дрожь.
     А это… прабабушка, Сабрина Тереза Зита – ...то же самое.
     Я беспомощно оглянулась. Мир вроде на месте. Что же это?
     Ее мать, Кристин Розита Паулин...
     В глазах потемнело. Я упала, больно стукнувшись о край скамейки.
    
     Перед глазами мельтешили ее руки, неспешно переби-рающие многоцветные бусинки. На безымянном пальце красовался огромный перстень с витиеватой гравировкой на серебряном обруче.
     Вот руки застыли, рассыпав безобидные на вид бусинки в непонятном мне, но что-то говорящем их владелице, рисунке.
     Повисла тяжелая тишина. Она всматривалась в хаотич-ную мозаику.
     И тут я услышала ее голос. Низкий, грубоватый.
    
     Глава 4
    
     Очнулась в больнице.
     Все еще мелькали чьи-то руки, звучал чей-то голос, отдаляющийся, как многократно повторяющееся уплывающее эхо. И я никак не могла понять, что оно мне говорит, лениво отмахнувшись и от этих рук, и от этого голоса.
     Ужасно болел затылок. Потянулась нащупать больное место.
     - Ну, слава Богу, - голос тетушки прозвучал совсем рядом, - очнулась.
     Морщась, я открыла глаза, не соображая, где нахожусь, и, что значит, собственно, "очнулась".
     Тетушка склонилась надо мной. На меня что-то капнуло. Слезы? Она плачет?
     - Что произошло? Где я? – голос сбился на шепот.
     - Ты в больнице, все уже хорошо, - она гладила мою руку.
     Губы едва ворочались:
     - Почему в больнице?
     - Ты ничего не помнишь? Девочка ты моя. Тебя нашли без сознания... . Когда ты не вернулась к ужину, я поняла, что что-то случилось. Принялась обзванивать все больницы и..., прости, Лер, морги.
     - Сколько времени я здесь?
     - Третий день. Но уже все позади. Сегодня же заберу тебя отсюда.
     Третий день? И вдруг память задергалась, "услужливо" подсунув мне мамино письмо – поход на кладбище – и даты, даты, даты... , выбитые на надгробьях моих бабушек.
     Я застонала:
     - Не хочу, не хочу...
     Тщетно пытаясь спрятаться от добытых доказательств, потащила на себя покрывало.
     - Что "не хочу"? Ты не хочешь домой? – в голосе тетушки послышалось беспокойство.
     - Не хочу... умирать... , - в голове хороводом кружились черточки между датами.
     - Ну, это, к счастью, уже не случится, - облегченно засмеялась она, - пойду-ка я договорюсь с врачом, а ты пока тихонько полежи, - и, помолчав, добавила, - я сама буду присматривать за тобой. Так вернее.
     Итак, я нашла, что искала. Правда, результат нашла прямо противоположный тому, на что надеялась.
     Но мы же живем в двадцать первом веке! В век сума-сшедшего развития технологий разного свойства, абсолютно реально думаем о заселении других планет. Что же такое живет рядом с нами, не поддающееся никакому разумному объяснению?
     Приподнявшись, дотронулась до болью пульсирующего затылка. Треснулась не слабо.
     Я не могу здесь оставаться, тетушка права. И так уже по-теряно три дня.
     Я не знала, что буду делать, чтобы получить свои три-дцать пять. И покорно идти на поводу у невесть чего не со-биралась.
     Звонок Эмиля из той, вчерашней жизни, прозвучал абсурдом для сегодняшней. Но, на самом деле, как показало будущее, был тем самым первым шагом на пути к тому, чтобы на смерти моей матери завершилась фатальная це-почка несчастий в нашей семье.
    
     Глава 5
    
     - Ты куда пропала? Телефон молчит. От тебя ни слуху, ни духу. Вчера бесполезно бился в запертую дверь твоего дома, - он не на шутку сердился.
     Наверняка, стоит сейчас у окна в офисе на двадцать седьмом этаже, и, как обычно, будучи в гневе, потрошит пачки сигарет одну за другой.
     Его маленький бизнес процветал, не без моего вклада, конечно. Вклада профессионального, скажу не без гордости.
     У нас немало постоянных клиентов, которые однажды прочувствовав мою увлеченность и, как говорил Эмиль, "зацикленность" на путешествиях, не важно куда – будь то провинциальный уголок Испании или улицы Нью-Йорка - оставались верны нам надолго. Правда, каждый очередной вояж стоил мне предварительных многочасовых просмотров в интернете, а то и просиживаний в ближайшем книжном магазинчике у madame Леверье над проспектами, брошю-рами, а, иногда, более серьезной литературой о предполагаемой точке нашего путешествия.
     Я должна была быть подкована на "все сто."
     - Ты что, забыла о Румынии? Эта парочка оборвала мне уже все телефоны. Они хотят только тебя, - Эмиль уже даже не сердился, он был взбешен.
     Его крупный нос, даже не сомневаюсь, покрылся испариной, а сигареты одна за другой летят в пепельницу.
     Мы знали друг друга уже без малого лет тринадцать, по-знакомившись на одной из вечеринок, устроенной к какой-то дате моими тогдашними друзьями.
     Эмиль кругами вился вокруг меня, не решаясь прибли-зиться, пока мне это не надоело. И я, поманив его пальцем, от чего он даже обернулся, чтобы удостовериться, что столь фривольное обращение относится именно к нему, а не к кому-то за его спиной, похлопала по опустевшему месту на диване возле меня, таким образом, приглашая его побороть смущение и, наконец, решиться узнать мое имя.
     Я, явно, произвела на него впечатление. И не только на него, если уж говорить чистую правду. Просто его вид за-блудившегося в лесу мальчика вызывал умиление.
     Неожиданно он оказался весьма умным и интересным со-беседником, и, к его сожалению (я это знаю по его взглядам, наполненным мукой неотвеченного чувства), так им и оставшимся для меня в таком качестве, не более того.
     - Если ты не хочешь лететь с ними, так и скажи. Ты хо-чешь отдохнуть? Я все пойму – ты, действительно, уже года три не отдыхала. Но скажи. Зачем отключать телефон? Ты что, сбрендила?
     Он прервал тираду, прислушиваясь к молчанию с обратной стороны.
     - Эй, ты со мной? Лер?
     - Я ухожу от тебя, Эми, у меня... проблемы.
     Эмиль, видимо, ожидал всего, но только не этого.
     - Что-о? – сейчас он, наверняка, обжегся, притушивая недокуренную сигарету, - так, все. Хватит. Немедленно приезжай. Здесь обсудим все твои проблемы, и сегодня вечером вылетешь в Румынию.
     - Нет, все намного серьезнее, чем ты думаешь, - мне стало жарко, и, откинув одеяло, я босиком прошлепала в ванную.
     Придерживая телефон плечом, набрала горсть воды освежить лицо и шею.
     На меня из зеркала смотрела все та же, несмотря ни на что, красивая - не побоюсь этого слова - молодая женщина с обворожительно зелеными глазами, правда, несколько потухшими и сразу же трусливо сбежавшими от их отра-жения, чтобы не заметить растерянно-страдальческое вы-ражение лица.
     - Да что происходит, Лер? – Эмиль уже кричал, - ты хочешь, чтобы я приехал, и мы поговорим?
     Я оставила сотовый с выходящим из себя работодателем на столике раковины и, плотно прикрыв дверь ванной, вернулась в постель.
     Мое физическое состояние значительно улучшилось, но я упорно стремилась к горизонтали, накрываясь одеялом с головой, пустой как выпотрошенная тыква.
     Тетушка пыталась развлечь меня, ежедневно меняя на прикроватной тумбочке стопку книжных новинок и журна-лов, так и остававшимися не прочитанными.
     Я будто ждала какого-то откровения сверху. А времени оставалось все меньше.
     А, точнее, мне осталось жить двадцать дней.
    
     Глава 6
    
     Я зажмурилась от ворвавшегося в комнату яркого, ре-жущего глаза, света. Задремав, не услышала, как Эмиль буквально вломился в дом, не забыв аккуратно отодвинуть по пути тетушку Полин, мужественно пытавшуюся ему противостоять.
     Он дернул, чуть ли не сорвав, шторы, загремел рамами, распахнув окна настежь, и воззрился на меня, притихшую, отгородившуюся от всего на свете и, прежде всего, от его яростного взгляда:
     - Ты что себе думаешь? Что это за выходки? Быстро встала, приняла душ, а потом расскажешь все как на духу о своих проблемах.
     Стянув меня с постели вместе с одеялом, пинком под-толкнул к ванной. Протестовать было бессмысленно.
     Через пятнадцать минут в гостиной Эмиль читал письмо моей матери.
     - Да это же бред! Просто бред. Прости, уж, дурака. И ты, что, этому поверила? – он с искренним удивлением взвил рыжие брови чуть ли не к середине лба, - и вот из-за этого ты устроила мне вырванные годы? Не ожидал, милашка. Я был о тебе немножко другого мнения.
     - Не кричи. Я проверила – это правда. И твое неверие не имеет ровно никакого значения.
     Я старалась не встречаться с ним взглядом.
     - Что значит "проверила" ? – Эмиль издевательски передразнил мертвую тональность моего голоса.
     - Прекрати. Я была на кладбище, - дыхание перехватило, - те же... тридцать пять. У всех.
     - И это называется, ты проверила? Да это же просто совпадение. Кто-то заболел, кто-то сам… . Или ты хочешь проверить все более основательно, пролежав бревном в особняке до дня рождения? Только учти, после этой про-верки тебя ждет письмо об увольнении, - он не шутил, - или ты решила уже сейчас похоронить себя? Тогда я пошел, чтобы, не дай Бог, не помешать вам, мадемуазель.
     Эмиль демонстративно встал, засовывая сигареты в кар-ман, тем самым показывая, что не намерен поддерживать выверты разбушевавшейся фантазии излишне чувствитель-ной барышни.
     Ну, никакого сочувствия к потерпевшей!
     Но его слова неожиданно посеяли во мне зерно сомнения. Кто знает, а, вдруг, действительно, это всего лишь совпадение. И есть же утверждение, что если к чему-то го-товишься, оно непременно произойдет. Выходит, я получу то, к чему готовлюсь. То есть, то, что благополучно проделали все остальные прежде, до меня.
     Подобное предположение не приходило в голову.
     - Подожди, - я сжала тонкую фарфоровую чашку.
     Эмиль, будучи уже на пороге, обернулся, выжидательно прищурившись.
     - Я еду, - выдохнула я, неизвестно чего испугавшись больше. То ли, что опять останусь один на один с неизвестностью, то ли потери любимой работы.
     - Собирайся, вы вылетаете через четыре часа, - Эмиль, вдруг, по-мальчишески улыбнулся, - и поверь, это тебе поможет.
     Он оказался прав.
    
     Глава 7
    
     Румыния, 2006
    
     Мои подопечные – Алан, высокий долговязый, с
     хвостиком жиденьких волос, но ужасно обаятельный молодой человек с огромными глазищами и длиннющими ресницами, и, почти вполовину меньше него, миниатюрная, рыженькая, с неисчислимым количеством веснушек Жан-нет - еще пребывали в эйфории от совершенной процедуры официального воссоединения.
     Продумыванием маршрута зачастую занималась я, пред-лагая клиентам многочисленные варианты перемещений по избранной для путешествия стране. Но иногда, как в этом случае, мои "цыплята" точно знали, что они хотят и где остановиться.
     Пунктом приземления молодожены избрали Бухарест, где, переночевав в "Лебаде" , мы двинемся дальше, в гости к графу Дракуле, в Трансильванию.
     Они мило подкармливали друг друга предложенным бортпроводницей самолетным ужином, в то время как я пыталась сосредоточиться на предстоящих комментариях красот Брашова, конечной точки нашего полета, и на пересказе наадриналиненных историй о всемирно известном кровопийце.
     Наше путешествие выпало на конец августа и планирова-лось продлиться до первых чисел сентября, то есть неделю, неотвратимо уменьшающую количество дней до дня моего рождения. Мысль, которую я старательно изгоняла из вко-нец измученной головы.
     Благополучно добравшись до забронированной заранее гостиницы, мы быстренько разбежались по номерам.
     Уже засыпая, успела увидеть…
     … все те же руки, играющие с бусинками. Они ловко пе-ребирали их, перекатывали, словно невидимый кто-то любовался постоянно меняющимся сочетанием цветов…
    
     На следующее утро мы отправились в Брашов.
     Жаннет, невероятно любознательная, засыпала меня миллионом вопросов о проносящихся мимо древних кре-постях, маленьких городках, уютно расположившихся по обеим сторонам дороги.
     Наконец, удовлетворившись, она прижалась к плечу Алана, довольно виртузно исполняющего роль нашего водителя, и, кажется, задремала, пропуская изумительные красоты Карпатских гор, неожиданно вернувшие мне все-гдашнее оптимистическое расположение духа.
     Я сосредоточилась на том, что происходит здесь и сейчас.
     Приблизительно через три часа, как и было запланировано, мы прибыли в Брашов, ставший нашим домом на эту неделю.
     Каждое утро, позавтракав, мы выходили на очередную прогулку, побывав, конечно, и на горнолыжном курорте Синайе, пока, однажды, за день до отлета, я не обнаружила за нашим столиком ни Алана, ни Жаннет.
     Встревоженная, поднялась в их номер, где расстроенный молодожен, нервничая, прикладывал влажную салфетку ко лбу Жаннет:
     - Не знаю, что с ней. Всю ночь держалась температура, еле сбили.
     - Почему же вы не разбудили меня? Что за церемонии? Сейчас же вызовем врача.
     Раздосадованная неуместным тактом Алана, я приняла все нужные меры для выздоровления осунувшейся от истре-павшей ее температуры Жаннет. И, убедившись, что они какое-то время не будут нуждаться в моей помощи, уст-роила зкскурсию самой себе, наметив посещение так назы-ваемой Черной церкви, куда Жаннет категорически отка-зывалась идти. Название пугало.
     Меня уже вряд ли что могло запугать, и, не тратя время, я вышла из гостиницы. Но мои планы так и остались планами - уже на подходе к избранному объекту прогулки почувст-вовала некое неудобство от… пристального взгляда бесце-ремонно разглядывающей меня старухи-цыганки.
     В руках она перебирала бусинки.
    
     Глава 8
    
     Из головы все моментально улетучилось. И Алан с Жан-нет, и планы на сегодня, и вообще все, кроме этой старухи, ее рук с огромным перстнем на безымянном пальце и этих бусинок.
     Цыганка, поманив меня, развернулась и, не оглядываясь, уверенная, что я последую за ней, засеменила вперед переваливающейся походкой.
     Но меня словно пригвоздили: "А, не многовато ли для меня одной? " – подумала вскользь и… как те мышки в сказке про крысолова, безропотно двинулась за старухой с ее ста сорока тремя юбками, маятником колыхающимися в такт шагам.
     Вопросы один за другим тревожили мою бедную голову – зачем я это делаю? кто эта "милая" старушка? что все это значит? и имела ли она в виду именно меня?
     Поскольку вопросы я задавала сама себе, то, естественно, ответов ждать было неоткуда, как только от самой себя же.
     А ответов не было.
     Старуха, увешанная вперемешку дешевыми и, явно, стоящими не одну сотню евро позвякивающими и потренькивающими побрякушками, уверенно вела меня вперед.
     Так, гуськом мы добрались до небольшого одноэтажного домика на окраине Брашова. Цыганка повозилась с замком и, толкнув дверь, вошла в дом.
     Я нерешительно приостановилась у входа, понимая идиотизм ситуации. Что я забыла здесь? А вдруг меня поджидают грабители? Хотя, с другой стороны, они очень разочаруются, поняв, что я не совсем их клиент, поскольку в кошельке у меня было ровно двадцать евро. Ну, если не считать дешевенького колечка и очков, предположительно от Версаче.
     Из дома потянуло прохладой и еще каким-то запахом. Что-то пополам с полынью.
     " Так, или идем до конца, или опять же до конца, но в обратную сторону" , - подбодрила я себя и… переступила порог.
     Меня окутал полумрак и ее низкий грубоватый голос:
     - Проходи, не бойся.
     Присмотревшись, была несколько обескуражена убого-стью жилища старухи (и это на фоне ее дорогостоящих ук-рашений), где вместо ожидаемой гостиной с диванами, сто-ликом и прочим стандартным мебельным атрибутом, на по-лу небрежно бросили лишь матрац, застеленный просты-ней, а в центре, как напоминание о функциональности этой комнаты, усадили громоздкий, старого выпуска телевизор.
     Моя решимость пошла на убыль. Захотелось вдруг выско-чить отсюда и вернуться даже не в гостиничный номер, а в мой дом в Париже, где все было знакомо и понятно.
     - Ну, что ты встала? – старуха уже устроилась на матраце и взглядом показала мне на пол, напротив нее, - садись. Пол чистый, не замараешься.
     И тут я будто проснулась:
     - Кто вы такая? Что вам от меня нужно? Деньги? Двадцать евро вас устроит? К сожалению, больше нет… здесь.
     Старуха, насупившись, молча выслушала меня, безразличная к потоку вопросов.
     " Господи, какая же я дура, - я мысленно выругалась, - пошла на поводу у какой-то цыганки. В чужой стране. Од-на". Психиатр замаячил на горизонте.
     И вдруг она выдала нечто, от чего я все-таки медленно осела на чистый, по утверждению старухи, пол.
     - Ты можешь спастись.
    
    
    
     Глава 9
    
     Все плыло перед глазами.
     Я попала в какой-то виртуальный, кем-то выдуманный мир, где главным персонажем, по нелепости, оказалась я. Невидимый игрок, будто специально – а, справлюсь ли я? – грузил меня очередными озадачками, проверяя, видимо, твердость духа.
     Старуха терпеливо выждала, пока я переварю сказанное ею, что далось мне, скажем прямо, нелегко. Я почти приучила себя к мысли, что мама, возможно, ошибалась, и все эти даты на надгробиях моих бабушек не более чем трагическое совпадение. С другой стороны, я тешила себя надеждой, весьма слабой, что даже если все это правда, то, возможно, меня не тронут. Может, забудут?
     Старая цыганка в один миг рассеяла самообман, неожиданно подтвердив мои находки в Париже.
     Подобрав многочисленные юбки, она подсела ко мне:
     - Я помогу тебе.
     Браслеты мелодично перезванивались на ее руках, акком-панементом сопровождая игру бусинками.
     - Но как вы узнали? – я чувствовала себя одной из этих шариков, с которыми их хозяйка могла сотворить все, что она хотела.
     - Вокруг тебя чернота. Это знак смерти, - цыганка зажмурилась, - ее хвост тянется в твое прошлое. Ты сидишь на огненной горе. И она хочет сжечь тебя.
     Старуха встряхнула собранными в ладонях бусинками и рассыпала их передо мной.
     - Твой род прокляли, - она ткнула пальцем в ничего не го-ворящий мне узор рисунка, - и на тебе проклятье завершит-ся. А как – тебе решать.
     Уж не знаю, какую там черноту увидела старуха, но в мо-ей голове, действительно, гуляли сумерки. Мой рациона-лизм и абсолютное отрицание того, в чем я сейчас участво-вала, активно отталкивали этот бред, но, вовлеченная в круговорот далеких от реального мира событий, нашедших подтверждение на нашем семейном участке, я вынуждена была схватиться за соломинку, подкинутую цыганкой, и поверить ей.
     Она тяжело поднялась:
     - Жди меня здесь.
     Оставшись одна, я ущипнула лодыжку, чтобы убедиться, что все это происходит именно со мной.
     Старуха вновь появилась, отсутствуя всего лишь минуту-две.
     - Вот, - она протянула мне завернутый в тряпку круглый предмет, - вернешь, когда уже не будет нужен. А теперь уходи.
     - Но..., - я растерялась.
     - Уходи, - резко отрезала старуха, - мне от тебя еще мыть здесь.
     Как это – от меня?
     Тогда я не поняла ее. Даже обиделась.
     Спустя некоторое время я опять стояла перед той же самой церковью. Так же спешили куда-то горожане, занятые каждый своим делом. На площади кучковались туристы. Недалеко от меня, на скамейке, два бодрых старичка сражались в шахматы.
     Но в глаза словно вставили призму, преломляющую и отражающую две реальности - мою и их.
     Вернувшись в гостиницу, я, прежде всего, справилась о самочувствии Жаннет, побледневшей, осунувшейся, но уже улыбающейся. Пожелав ей встретиться за ужином, я прошла к себе.
     Заперев дверь на ключ, водрузила на стол врученный старухой таинственный предмет, медля его развернуть. Что бы здесь ни было, очередное разочарование неминуемо. Я боялась надеяться. Хотя…
     Уже взявшись за край тряпки, чтобы убедиться, наконец, что не существует того, что по словам цыганки, должно было меня спасти, я вздрогнула от звонка Эмиля:
     - Ну, что у вас? Завтра вылетаете?
     - Все в порядке, - как можно радостнее ответила я, - правда, Жаннет приболела, но общими усилиями мы по-ставили ее на ноги. Ты будешь нас встречать?
     - Хотел бы, но не получится, подвалил очень неплохой контракт. Готовься, в конце сентября тебя ждет почти кру-госветное путешествие. Ну, до скорого. Жду тебя.
     Конец сентября? Но у меня осталось всего тринадцать дней до... . До чего?
     Я стянула тряпку - небольшой стеклянный шар, напол-ненный прозрачной жидкостью.
     Внутри него плавал глаз.
    
    
    
     Глава 10
    
     Я чуть со стула не упала. Вернее, вместе со стулом, отпрянув от отвращения. Первая реакция была все завернуть обратно и немедленно выбросить. И даже пошла у нее на поводу, брезгливо закручивая шар в тряпку и стараясь не притягиваться взглядом к глазу. Но… все-таки притянулась, удивившись спиралеобразной форме зрачка.
     Ох, Господи, да это же просто имитация!
     Я присмотрелась. Ну, конечно, имитация. Искусно выполненная.
     Пока я внимательно изучала неизвестно каким способом помещенный в абсолютно литой шар "глаз", он, вдруг, начал... "оживать". Спиральки замерцали и побежали кругом, с верху куда-то вниз, утягивая туда же и мой взгляд. И тут моя нервная система дала осечку. Я поспешно накрыла шар тряпкой.
     Старуха, не объяснив ничего, вручила мне эту штуку. Может, все-таки вернуться к ней и потребовать инструк-цию?
     Я задумалась. Что она сказала о родовом проклятье?
     Открыв ноутбук, набрала нужный набор слов. Никогда не думала, что интересующий меня вопрос настолько актуален для населения нашей старушки-Земли. Надо же, оказывается, люди только тем и занимаются, что пытаются избавиться от преследующих их кармических несчастий.
     Не скажу, что мне стало легче от этого открытия, но, во всяком случае, вопрос изучался и, как ни странно, не только мной.
     В выданной сетью информации я нашла для себя много нового и интересного, кроме одного - нигде не упоминался шар, как панацея от уготованной и неотвратимо прибли-жающейся даты конца жизни, известной приговоренному.
     Значит, придется заняться самостоятельным исследованием этой самой панацеи.
     И я это сделаю. Утерянная ранее решимость переломить ситуацию вновь вернулась.
     Было около четырех часов пополудни. До ужина еще оста-валось время, и я, повесив на дверь табличку: "Просьба не мешать. Отдыхаю", взяла шар в руки. Ну, как говорит тетушка Полин - "не попробовав, не узнаешь, а, вкусно ли".
     На ощупь он был... теплый. Повертев его туда-сюда, я не смогла избавиться от синхронного разглядывания "глазом" меня изнутри непонятной игрушки, от чего стало еще более неуютней.
     Но я упрямо всматривалась в ЭТО, пытаясь понять, в чем же тут секрет. И жидкость, вдруг, будто, наконец, нагревшись, засветилась, переливаясь радугой цвета, и закипела. По-другому я бы не назвала явление множества мелких пузырьков, лопающихся и упрямо возрождающихся. Шар заметно прибавил в весе.
     Побоявшись его уронить, вернула на стол, не в силах оторваться от бушующего внутри фейерверка - на фоне пу-зырящегося многоцветья "зрачок" вновь закружился в загоняющей в неведомый низ пляске.
     Завороженная, я погружалась в это волшебство, не заме-чая, что происходит со мной на самом деле.
     А происходило поглощение меня.
     Вечностью.
    
    
    
    
     Часть вторая
    
     Назад или... вперед?
    
    
     Глава 1
    
     Германия, 1943
    
     Мне снилось тепло.
     Оно растекалось по телу, принимающее и обнимающее, и я купалась в нем, согреваясь и не желая отпустить.
     - Тань, ты что? Тань! Проснись, мать твою!
     Я все глубже проваливалась в бездну тепла, желая только одного, никогда оттуда не выныривать.
     - Что же мне с тобой делать? Танюш! Нельзя ведь. Ты же знаешь. Тебе ж тогда конец. Господи Иисусе!
     Меня кто-то тормошил, хлопал по щекам, щипал за руки. Я замычала от боли.
     - Ух, слава Богу. Давай, давай, просыпайся.
     Я с трудом разлепила веки. Облизала пересохшие губы:
     - Пить.
     - Сейчас…, приподними-ка голову. Еще, а то разольешь. Воды-то мало.
     Я жадно припала к краю чего-то металлического. Зубы выбивали барабанную дробь.
     - Я уж думала тебе не выкарабкаться. Ты вся горишь. Ну, хватит, хватит. Попозже еще попьешь. Дай я тебе лицо хоть оботру.
     Чьи-то руки, шершавые, грубоватые, омыли мои воспаленные глаза и пылающий лоб.
     - Только бы не тиф. Все остальное переживем. Ох, Таня, Таня, бедолага ты наша.
     Где-то я уже слышала это необычное имя. Ах, да, "Евгений Онегин" . Тогда оно мне очень понравилось.
     Кто-то заботливо подтянул мне под подбородок такое же шершавое одеяло.
     Этот кто-то еще что-то говорил, но мне мешало то, чем меня накрыли, никак не сравнимое с покинутой периной. Лениво поползли мысли: " Когда я успела заболеть? Заразилась от Жаннет? Нам же завтра лететь домой. Угораздило же в дорогу". Я попыталась отпихнуть дерюгу, но "отпихнуть" было слишком сильно сказано. Руки не повиновались.
     - Если фрау Грета узнает…, - неизвестная сиделка помолчала, - она ж, стерва, полбарака уничтожит. И какая баба ее родила? Зверье! Одно слово – сатана.
     Я ничего не поняла из того, что она сказала. Кто такая фрау Грета? И что такое "уничтожит"?
     - Вы кто? – в кромешной темноте трудно было что-либо разглядеть. И, опять-таки, почему в темноте?
     В голове чуть прояснилось. Исчезло ощущение подвешен-ных гирь.
     - Тань, ты чего? Бредишь что ли?
     - Пригласите, пожалуйста, Алана. Или Жаннет.
     - Кого? Ну, миленькая, плохая ты совсем, - в голосе моей собеседницы послышались испуганные нотки.
     И тут я вдруг сообразила, что и она, и я, что интересно, совершенно свободно общаемся на русском. Настоящем русском. И это ко мне обращаются "Таня". Но…
     Где-то клацнули замки.
     - Ну, вот, начинается. Давай вставать потихоньку. На лазарет рассчитывать нечего.
     Некто обхватил меня за плечи, отдирая от жестко-каменной подушки.
     Зажегся свет.
     Но лучше бы он не зажигался!
    
    
    
     Глава 2
    
     Я вцепилась в дерюжку, медленно, но верно впадая в тихий ужас.
     Где я, Господи? Действительно, барак! с выстроенными вдоль стен двухъярусными полками…, с копошащимися на них людьми... в пижамах? Или... .
     Боже! Это же...
     Я протестующе затрясла головой. Нет! Нет! Что за бред!
     Отбросив царапающую тряпку, подскочила, тут же ударившись затылком, недавно перенесшему подобную же травму, о бревна второго этажа, и скрючилась от боли.
     В дополнение к пережитым ощущениям, и душевного, и физического характера, я разразилась вдруг жутким каш-лем, остановить который можно было бы лишь пристукнув меня хорошенько.
     Тут же кто-то сверху на меня навалился, зажав рот ладо-нью. Я узнала эту шершавую руку:
     - Тихо, миленькая, тихо.
     Но предупреждение запоздало.
     - Кто болен? – высокий, резкий, с визгливой интонацией голос, резанул слух.
     В бараке немедленно воцарилась тишина.
     - Спрашиваю второй и последний раз, - интонация не из-менилась, но именно это заставило меня запаниковать и вжаться в стенку.
     - Хм, молчим... . Всем построиться, - в голосе вдруг прорезалась мягкость, не предвещавшая, судя по сопровождаюшей ее издевке, ничего хорошего.
     Заключенные (я вынуждена была согласиться с этим сло-вом) – от совсем молоденьких девочек до пожилых, уже, наверное, бабушек – женщины суетливо сползали с лежа-нок, выстраиваясь в шеренгу вдоль них.
     Моя спасительница, маскируя, зарыла меня под кучей ветоши, и тоже присоединилась к строю.
     Фрау Грета (догадаться было совсем не трудно) медленно, словно по подиуму, вышагивала по узкому проходу между нарами. Размеренный стук ее каблучков неотвратимо при-ближался.
     Вот она безошибочно застряла недалеко от меня.
     - Это было здесь. Кто из вас?
     Я вздрогнула от свистящего звука хлыста. Одна из жен-щин, вскрикнув, заскулила.
     - Ну?
     Я, наверное, сошла с ума, и мне все это кажется. Или я все еще сплю. Но мои надежды рассыпались в прах после лас-ково прожурчавших слов фрау Греты:
     - Я считаю до трех. Если вы не будете благоразумны, каждая третья из вас встретит и закончит сегодняшний день в душиловке.
     Меня затрясло. Натурально. Будто горох в банке.
     Господи! Как я здесь оказалась? Почему я?
     И память исправно подсказала, нарисовав шар цыганки. Плавающее в нем нечто. Кружение спиралек. Меня, всмат-ривающуюся в это нечто. И… это было последнее, что я помнила.
     - Раз!
     А потом я проснулась здесь. Где? Что это? Тюрьма? Но … фрау … . И русский… . Концентрационный лаг… ? Я, что? Перескочила на полвека назад? Как это возможно? Так дело в шаре?
     - Два!
     И сейчас, только потому, что я разбиралась с подарком старухи, несколько человек погибнет?
     Голова, моментально забыв о боли, прояснилась как никогда. Случилось невероятное, невозможное, но... абсолютно реальное.
     - Три.
    
    
     Глава 3
    
     Я с трудом выползла из своей норы, пока что еще под защитой спин подруг по несчастью. Еще можно было спря-таться.
     - Подождите, я здесь, - несмотря на то, что я едва себя услышала от отказывающегося разговаривать голоса, фрау Грета процокала ближе ко мне.
     Ее на какую-то секунду опередила заслонившая меня женщина, что-то быстро вложив мне в руку.
     - Ну? Я жду.
     Узницы расступились. Но встать я уже не могла - от сла-бости ноги ходили ходуном.
     Рукоять хлыста уперлась мне в подбородок, без особого усилия приподняв голову. Фрау Грета присвистнула:
     - Solche ein niedliches Gesicht und hat sich verborgen?*
     Меня с любопытством разглядывала белокурая привлека-тельная женщина лет тридцати в безукоризненно облепив-шей ее военной форме - серый китель с белоснежной блуз-кой под ним, и того же серого цвета узкая юбка чуть
    
     * Такая симпатичная мордашка и спряталась (нем.)
    
     выше колен резко контрастировали и по стилю, и по степени чистоты с нашими моделями. На ногах - щегольские сапожки.
     На рукаве блеснула манжетная лента с надписью: Reichsschule – SS.
     Мои самые худшие предположения подтвердились - я в Германии военного времени. Более того, в женском концентрационном лагере.
     Я зажмурилась, тщетно надеясь хоть таким образом ото-двинуть дикость, в которую влезла по собственной же глупости.
     Фрау Грета прошлась рукоятью хлыста по моему лицу, ощупывая щеки, губы, и уперла ее в лоб.
     - Неплохо для моллюска.
     Она не подозревала, что ее родной язык для меня вовсе не препятствие, чтобы понять озвученную репризу. "Ну, вот и пригодилось мое знание немецкого", - обреченно усмехну-лась про себя.
     Выстрелом прозвучал приказ:
     - Всем на выход. Schneller!*
     Женщины гуськом поползли к выходу. Кто-то не выдер-жав, тонко, по-волчьи, завыл.
     Они избегали встретиться со мной взглядом, и лишь со-всем еще юная девочка со смешно вздернутым курносым носом, благодарно и виновато попрощалась со мной, взглянув на меня исподлобья. Возможно, она была из тех "третьих", которым фрау Гретта пообещала "душиловку".
     - Ну…, а с тобой еще придется повозиться , - фрау Грета повернулась ко мне, - мы позаботимся о тебе.
     Она визгливо рассмеялась.
     Барак опустел, и надзирательница отступила, пропуская меня вперед:
    
     *Быстро (нем.)
     - Двигай ножками, красотка. Ну! Быстро встала.
     Быстро не получилось, но фрау Грета участливо поддер-жала меня ударом по спине все тем же хлыстом.
     Я сжала зубы. Не хватало еще показать этой суке, что я, Валери Патрисия Анна, умираю от страха. Слава Богу, что тетушка Полин и понятия не имеет о кошмаре, куда попала ее горячо любимая племянница.
     Доковыляв до выхода из барака, не сразу освоилась со слепящим блеском солнечного утра. Жизнь продолжается.
     Фрау Грета ненавязчиво направляла меня похлопыванием хлыста то по правому, то по левому плечу словно заморен-ную старую клячу.
     Так мы добрели до небольшого домика чуть поодаль от основных построек.
     - Заходи, - она гостеприимно втолкнула меня в домик.
     Похоже, это лаборатория - стерильная и чистенькая. У стен застыли застекленные белоснежные шкафчики с кол-бочками и баночками. В центре установили аккуратненький операционный стол или что-то похожее на него, а возле скромно пристроилась тумбочка с довольно разнообразным набором колюще-режущих инструментов.
     Дополнял картину полноватый, с болезненным румянцем на одутловатых щеках мужчина, что-то у окна увлеченно рассматривающий в колбочке.
     - Доброе утро, Генрих.
     Мужчина нехотя отвлекся от, видимо, более впечатляю-щего зрелища в его посудине, нежели какая-то там серость в юбке, и обернулся, подслеповато щурясь на нее из-под очков:
     - Доброе утро.
     Фрау Грета снисходительно усмехнулась:
     - Я хочу подарить тебе нечто поинтереснее, чем то, что в твоей стекляшке.
     Плеткой она нежно погладила меня по щеке:
     - Как экземплярчик? Я хочу ее в мою коллекцию.
     Генрих ощупал меня взглядом, задержавшись на лице, возбудившему его более, чем все остальные мои прелести.
     Он отставил уже ненужную колбочку и подошел ко мне почти вплотную, так, что я не осталась в неведении относительно запаха его мерзкого одеколона.
     - Осторожно! Она больна, - предупредила заботливая фрау Грета.
     Более гадкого ощущения у меня в жизни не было, когда его взгляд шарил по моему лицу, возвращаясь к глазам.
     - Интересно, - наконец проговорил он, - есть монголоидная примесь, но слегка, что только подчеркивает ее красоту. Нос... - он протянул руку в перчатке к моему подбородку, вероятно, намереваясь полюбоваться профилем, но подобная вольность безгранично возмутила меня и я резко отшатнулась, чуть не упав.
     - Еще и брыкается, дурочка. Мы же хотим сохранить тебя для истории, - добродушно посетовала фрау Грета, - тебе оказана честь послужить Рейху, пусть даже в качестве экс-поната.
     Это она сказала уже на русском.
     Что она имела в виду под словом " экспонат" мне стало ясно ровно через секунду. Уточнение последовало на не-мецком:
     - Постарайся сохранить ее глаза, Генрих, эта головка станет лучшим украшением моей коллекции.
     Обмороком мой организм, вероятно, попытался защитить нервную систему и мозги от неотвратимо грядущего распа-да в прямом и переносном смысле.
    
    
    
    
     Глава 4
    
     Румыния, 2006
    
     Кто-то настойчиво и нетерпливо тарабанил в дверь мое-го номера.
     А я… почему-то отдыхала на полу, причем, в довольно неудобной позе, подогнув под себя левую ногу. Правая рука неестественно вывернулась, от чего занемела, и я ее совершенно не чувствовала.
     Яростное дерганье дверной ручки сопровождалось чьими-то взволнованными голосами, выкрикивающими мое имя.
     Я попробовала приподняться, тут же вскрикнув – тело онемело. Что за черт! Почему я здесь?
     Добравшись, наконец, до двери, повернула ключ.
     - Валери! Что с вами? Что случилось?
     Встревоженный Алан с группой поддержки - служащих гостиницы с перепуганными лицами - окружили меня, осыпав градом вопросов.
     Ответить даже и не пыталась, не понимая, в чем проблема. Алан, смешно жестикулируя, рассказал жуткую детективную историю об исчезновении и поисках меня, но место главного героя он почему-то оставил за собой: "Я обнаружил...", "Я подумал..." , " Я решил...".
     - Подождите, Алан, который час, вы говорите? – мне показалось, что я ослышалась.
     - Девять часов утра. Когда я понял...
     - Вечера, - поправила я его.
     - Нет. Утра. В том-то все и дело. И я…
     - Спасибо за внимание. Все свободны, - я любезно пригласила всех выйти, - со мной все в порядке. Увидимся через час.
     Алан еще что-то пытался добавить: " Я знал... ", но мое терпение иссякло.
     - Милый Алан, вы совершили ошибку, став программистом, а не сыщиком, - чем невероятно польстила ему, и на этой благожелательной ноте мы расстались.
     Оставшись одна, я, мягко говоря, призадумалась, в растерянности рассматривая за окном разносчика молока, вызванивавшего хозяйку дома напротив. Обычно он появлялся только утром, гремя постукивающими банками в своей тележке.
     По утверждению Алана, а теперь и этого молочника, я от-сутствовала без малого часов пятнадцать, если учесть, что он спохватился, не встретившись со мной за ужином.
     И почему-то эту ночь я провела на коврике, что вообщем-то не входило в мои привычки. Я предпочитаю йоге души-стую мягкую постель и желательно с белоснежным бельем. Произошло что-то, чего я совершенно не помню. А, точнее, из моей жизни выпал ее не маленький кусок.
     Ладонь что-то кольнуло.
     Маленький самодельный крестик, скрепленный из двух проволочек, острием упершийся в бугорок на ладони, изу-мил меня до крайности. Отку…
     И тут я услышала: "… эта головка..., экспонат..., Генрих... ". Мой нос до сих пор помнил запах его одеколона.
     Неожиданно пронзила дикая мысль - а, на своем ли месте мои глаза.
     Ничего не соображая, рванулась к зеркалу.
     Да, сигнализирующие о безумном страхе не увидеть хо-зяйку, и от того огромные как блюдца из моего японского сервиза, но такие же зеленые, и… там, где им и положено быть.
     "Я, определенно, схожу с ума," – пришла я к неутешительному выводу. Но тогда как объяснить наличие крестика? Грубоватый, скрученный из тонких металлических проволочек, он ЕСТЬ. ЗДЕСЬ и СЕЙЧАС.
     Схватив ноутбук, дрожащими, не попадающими на нужные клавиши, пальцами напечатала запрос о Равенсбрюке. Почему именно этот из многих, изобретенных изощренно бесчеловечным сознанием лагерей, я не могла себе объяснить.
     Спустя полчаса я сидела убитая, пораженная найденой информацией - два года, с 1943 по 1945, именно в этом лагере зверствовала одна из надзирательниц, прозванная "благодарными" заключенными Сатаной - Грета Кайзер.
     Но, что еще страшнее - на фотографии, сопутствующей статье, красовалась та самая щегольски одетая дамочка на фоне... заспиртованных человеческих голов.
     Меня замутило, да так, что, захлопнув ноутбук, я, с трудом сдерживая рвотные позывы, влетела в туалет, где, обняв унитаз, исторгла из себя запоздавший с рефлексом первобытный ужас.
     Позже, трясясь и обливаясь потом от пережитого шока, я просто на физическом уровне чувствовала, с какой неохотой ворочаются мысли в голове, отказываясь обработать полу-ченное знание.
     Итак, сомнений уже нет - я была там. И не далее, как сегодня ночью. И в представленной "экспозиции" мне было уготовано местечко.
     Я, как ни смешно, прыгнула в прошлое, и виной всему, что еще смешнее – шар. Это он спиральками утянул меня туда. Затуманив мое сознание. Не иначе.
     Поискала глазами крестик, в охватившей меня сумятице сброшенный на пол. Он был чьей-то надеждой на спасение, вероятно, той женщины, которая упорно называла меня Таня.
     Более менее успокоившись – я же, в конце концов, выскочила из ада – подобрала и упаковала его в футляр для кольца. Вряд ли нашлось бы что-то дороже этого алюми-ниевого крестика.
     Ну, если только не шар.
    
    
    
     Глава 5
    
     Франция, 2006
    
     Наконец, я дома.
     Все, что произошло со мной в Румынии, здесь казалось плодом больного воображения. Меня окружали привычные вещи, многим из которых насчитывался не один десяток, а то и вовсе сотни лет. В саду цвела моя роза. Я с наслажде-нием проснулась в моей постели.
     Все-таки, блуждания по нашему земному шарику неиз-менно заканчивались этим домом, чему я была очень рада.
     Эмиль затрезвонил уже с утра. Сначала, чтобы узнать, как я спала, потом, чем я планирую сегодня заняться, но, добытая информация, видимо, не совсем его удовлетворила, и он предложил мне встретиться за чашечкой кофе, чтобы обсудить следующую поездку.
     Но, загруженная по самую макушку впечатлениями от общения со старухой и последующими приключившимися со мной событиями, я попросила его оставить меня в покое на оставшиеся одиннадцать дней до дня рождения, дабы отдохнуть и подготовиться к новым путешествиям. И я не так уж была далека от истины, представив Эмилю именно эту причину для полагающегося мне отпуска. Правда, на отдых это было мало похоже.
     Он, подумав, согласился со мной, добавив:
     - Только обещай не возвращаться к своим заскокам.
     А именно "заскокам" я и планировала посвятить эти дни.
     С тетушкой Полин было не так легко договориться, как с Эмилем. Она удивилась моему желанию стать отшельницей на столь долгий срок:
     - А как же наш воскресный обед? Я уже заказала твою любимую утку.
     - Мне предстоит серьезная подготовка к следующей по-ездке, - и тетушке я говорила чистую правду, - мы обяза-тельно пообедаем вместе, но... – я запнулась, - уже на мой день рождения, - как можно нейтральнее произнесла я.
     Она нехотя приняла мое предложение, взяв с меня обе-щание позвонить ей в случае необходимости.
     Тетушка Полин приходилась родной сестрой моему отцу. Когда мне было четыре года, он уехал в Атланту навестить друга, но исчез где-то по дороге. Никто о нем больше ниче-го не слышал. Для мамы это был удар. Я до сих пор помню тот страшный для нее год, когда она, доверив меня тетушке, отправилась по следам отца, но вернулась ни с чем. Полицейский, расследующий дело, высказал предположение, что мой отец, просто-напросто, бросил нас, на что мама холодно заявила ему:
     - Каждый судит по себе.
     Таким образом, предупредив всех о вынужденном одиночестве в предстоящие дни, я отключила телефоны, заперла двери, предварительно проверив наличие продуктов в холодильнике для пропитания на все это время, и прошла в гостиную, где на столе меня ждал шар.
     Сведя воедино все факты, я пришла к окончательному заключению, что шар каким-то образом забрасывет меня, или мое сознание, или мою память (эти частности уже не имели значения) в мои прошлые, как это ни странно, жизни, помогая найти ту, в которой я сотворила что-то, за что меня и прокляли.
     Я, Валери Патрисия Анна, находясь в здравом рассудке и твердой памяти, должна была признать, что все, во что была втянута моя семья, это следствие когда-то совершенной мной ошибки, если достаточно обозначить мой поступок в прошлом ошибкой, повлекшей за собой преждевременные кончины моих бабушек.
     И эту ошибку я должна была найти во что бы то ни стало. И в моем распоряжении всего одиннадцать дней. И шар – мой путеводитель.
     С этим все понятно. Меня мучили другие вопросы - как я узнаю ту ситуацию, что должна исправить? я услышу это проклятие? как я узнаю, что нашла, то, что искала? шар не закинет больше меня в прошлое, тем самым показывая, что все, действительно, позади? или как?
     Как я пойму, что все позади?
     Я задавала не те вопросы, в чем убедилась впоследствии.
     Закрепив шар на столике, уселась рядом на кушетку – если и упаду, так на подушку.
     Что меня ждет на этот раз?
    
    
    
     Глава 6
    
     Россия, 1817
    
     - Княгиня еще почивают.
     М-м… ,кто там спозаранку? Кому не спится? И, вообще, который час?
     Я попыталась нащупать часы на столике, наткнувшись на пустоту. Рука не сдавалась, беспорядочно хватая воздух. Мне пришлось все-таки проснуться, после чего я буквально подпрыгнула.
     … приятный полумрак…, зеркала…, лепнина на стенах и потолке…
     - Ну, куда же вы? Их светлость будут сердиться…
     Я юркнула под одеяло, там же и затаившись, все вспомнив. Меня снова куда-то занесло. И опять русский. И на этот раз условия гораздо более комфортные, чем в прежней "реальности". А княгиня, это, надо полагать, я.
     Несмотря на то, что я, как могла, подготовилась к неожиданностям очередной жизненной истории, все-таки чувствовала себя щепкой в водовороте.
     В спальне жарко пылал камин. Прямо напротив моей ши-карной во всех отношения кровати висел портрет невероят-но привлекательной женщины в кудряшках черных волос, с миловидными чертами лица и огромными, черными же, глазами с поволокой. Она будто на миг оглянулась, отве-чая на просьбы зрителей насладиться ее красотой. В глазах скользила едва уловимая снисходительность, смягченная ленивым покоем и мимолетной усталостью по только ей из-вестной причине.
     Засмотревшись на портрет, не сразу услышала шаги. За дверью кто-то к чему-то прислушивался.
     А если войдут? Что делать-то? Подтянув одеяло к носу, притворилась спящей. Надо привыкнуть и немножко осво-иться с моей новой "я". Как-никак – княгиня.
     Кто-то, потоптавшись, но так и не нарушив мой покой, удалился, стараясь ступать как можно тише.
     Взглянула в окно. Темнотища. Так сейчас раннее утро или поздний вечер? Не важно. Для всех я пока сплю. И вдруг подумала: "Да нет. Пора вставать, прием проспишь". И тут же удивилась: " Прием кого? ".
     Не успев проследить, очевидно, за привычным в этой жизни движением руки, дернула за свисающую широкую шелковую ленту с серебряным колокольчиком на кончике, возвещая о своем пробуждении.
     И сразу же, будто этого ждали, приоткрылась дверь, и в комнату прежде вплыло нечто воздушно-прозрачное в кру-жевных оборках и воланах, а вслед за ним проявилась ми-ловидная девушка лет двадцати.
     - Как почивали, Ваша светлость?
     Я благоразумно промолчала, наблюдая, как она аккуратно разложила пеньюар на краю кровати, разглаживая складочки.
     - К вам давеча заходили Василий Андреич. Просили пе-редать, что вас ожидает приятный сюрприз сегодня вече-ром.
     Облачившись не без помощи девушки в невесомое чудо, я, наконец, включилась в диалог:
     - Он уже ушел?
     - Да, я сказала ему, что обычно вы спите до семи часов и не позволяете никому тревожить вас до этого времени. Но они не послушались и чуть не разбудили вас.
     Я как можно равнодушнее спросила:
     - Это который Василий Андреич? Трегубов? – на ходу придумав первую пришедшую мне на ум фамилию.
     Рука девушки, расправлявшей сзади воротник пеньюара, замерла:
     - Жуковский. Василий Андреич Жуковский, - и, помолчав, на всякий случай, уточнила, - придворный стихотворец.
    
    
     Глава 7
    
     Я не очень сведуща в русской литературе девятнадцато-го века. То, что читала в переводе, до того, как освоила славянский алфавит, было, к моему стыду, случайно попавшимися мне на глаза книжками. В том числе Жуковский, томик стихов которого я неожиданно обнаружила в разделе университетской библиотеки, отданного поэтам-трубадурам, творчеством которых я одно время увлекалась.
     Так сегодня я его увижу? Боже ж ты мой, так кто же, в таком случае, я, к которой, на минуточку, приходит в гости великий поэт?
     - Любаша, - имя назвала автоматически, - а, не придумать ли нам что-нибудь особенное по такому поводу?
     На волне радостного нетерпения вспорхнула к зеркалу – оттуда, слегка отпрянув от неожиданности, меня разглядывала та самая женщина с портрета над камином. Значит, это я? Испуг сменился любопытством. Я с интересом всматривалась в незнакомое, но мое лицо.
     Приподняв копну волос, высвободила несколько прядок, обнявших лицо воздушно-кудрявым нимбом.
     - Что ты скажешь на это? – посоветовалась я с Любашей.
     Не знаю, что так потрясло девушку, то ли моя непосредственность, то ли великолепие моей прически, но она молчала, уставившись на меня.
     Я поймала в зеркале ее недоумевающий взгляд и, улыб-нувшись, попросила приготовить мне ванну, на что Любаша среагировала несколько странно:
     - Простите, Ваше светлость. Я н-не поняла.
     - Неплохо бы вымыться, - спохватилась я.
     - А… да. Конечно. Сейчас, - и, повернувшись, исчезла за дверью.
     Надо последить за своей речью и быть впредь поосторож-нее. Ведь я, как ни крути, все та же Валери. И не забывать, с какой целью я здесь.
     Омывание заняло больше времени, чем я обычно трачу в душевой, и, спустя пару часов, все та же Любаша мастерила из моих волос придуманную мной прическу. Она, высунув от усердия кончик языка, закалывала многочисленные кудряшки, постепенно приближаясь к образу, задуманному на сегодня.
     Прием гостей начинался в одиннадцать, и у меня еще было время немного подумать над трактатом по математи-ке. Это открытие, как пристрастие к точным наукам в этой жизни, не просто меня удивило, а по-настоящему заинтересовало, так как я, будучи Валери, терпеть не могла ни математики, ни других точных дисциплин. Я более была склонна к исследованиям в области искусства и литературы.
     Тем не менее, разложенные передо мной листы с вычис-лениями, формулами, различными теоретическими предположениями увлекли настолько, что я забыла о пред-стоящем событии. Голос Любаши напомнил мне о нем:
     - Вас ждут, Ваша светлость.
     С сожалением закрыв бюро, я вышла из кабинета, по роскоши не уступающего королевским покоям.
     В будуаре, с тем же сожалением скинув такой удобный пеньюар, доверила Любаше приодеть меня.
     Сегодня вечером я предстану перед изумленной публикой во всем великолепии греческой богини - легкая воздушная туника из тончайшего светло-зеленого шелка с россыпью драгоценных камней на лифе, изящные сандалии из мягкой кожи. Ну, и самое восхитительное – миниатюрная коронка-обруч, усеянная мелкими изумрудами с огромным брилли-антом в центре, по королевски восседающему чуть на воз-вышении.
     Любаша умело вплела украшение в мои кудрявые локоны. Я осталась довольна.
     Миновав анфиладу многочисленных комнат, поражаю-щих необыкновенно тонким художественным вкусом их хозяйки, я добралась, наконец, до гостиной, двери которой предупредительный камердинер немедленно распахнул еще задолго до того, как я приблизилась.
     - Ее светлость княгиня... , - шумливый гул беседующих гостей помешал мне понять, кто же я все-таки. А переспро-сить было неловко.
     Едва переступила порог, ко мне один за другим подтяну-лись высокопоставленные особы со звучными титулами, выражая почтение малозначащими фразами приветствия. Красивы русские фамилии - Карамзин, Вяземский… .
     - Василий Андреевич Жуковский, - провозгласил камер-динер.
     Да. Это он. Словно сошел с той литографии, что украшала тот самый томик стихов.
     Сердце зашлось от восторга. Ей-Богу, не верю, что это он склонил передо мной седую голову.
     Затуманенная эмоциями, не сразу заметила утонувшего в лучах славы великого поэта худенького, низкорослого юношу с поразительно нежным оттенком смуглой кожи. Он не сводил с меня взгляд неестественно огромных угольно-черных глаз, пылающих восхищением и обожанием, и я несколько смутилась от столь откровенного прилюдного любовного признания пока еще подростка, в котором уже угадывалась притягательная страстность зрелого мужчины.
     - Позвольте Вам представить, любезнейшая княгиня Ев-докия Ивановна, талант, который прославит Россию, как никто другой, - Жуковский хитровато улыбался, - Алек-сандр Пушкин.
    
    
     Глава 8
    
     Сюрприз за сюрпризом!
     Я не верила своим глазам, ушам и всему остальному, что помогает человеческому организму определиться с опозна-нием невероятного, но очевидного.
     Меня хватило лишь на то, чтобы заученно протянуть ему в ответ руку, кончиков пальцев которой он едва коснулся. Но как коснулся! Жар его губ чуть ли не прожег кожу.
     Чувства настолько бурлили во мне, что я, опасаясь их обнаружить, не выдержала и, пробормотав извинения, заторопилась выйти, не забыв сохранить приличествующую хозяйке великосветского салона походку.
     На балконе, несмотря на продувающий насквозь ветер и бьющий колючими стрелами дождь, с наслаждением вдохнула свежесть этой удивительной ночи.
     Кто бы мог подумать! В голове просто ну, никак, не укладывались ни сам факт, бесспорный причем, цикличности жизни, ни превратностей воплощений. С ума можно сой…
     За спиной загудели взволнованные голоса. Может, меня потеряли? Откинув штору, остановила несущегося мимо лакея:
     - Что происходит?
     Тот резко притормозил, беспомощно бросив взгляд на ле-стницу.
     - Что-то случилось? Ну же, отвечайте.
     - Ваша светлость... , - он замялся, - там... моя дочь ...
     - Оставьте ваши церемонии, - бросила я, несказанно его удивив, судя по вытаращенным глазам, - что с вашей доче-рью?
     Он изумился уже просто беспредельно, от чего на время, видимо, даже забыл о своей дочери.
     Я запнулась, быстренько перебрав в голове варианты возникшего несоответствия в данных взаимоотношениях. К лакеям не обращаются на "вы". Более того, я, вероятно, нарушила все правила приличия, проявив участие к проблемам обслуживающего персонала.
     - Ты что-то хотел поведать о своей дочери, - напомнила я ему, частично исправив ошибку и перейдя на "ты".
     Мужчина промямлил, заикаясь:
     - Она... р-рожает.
     - В каком смысле? – задала я один из глупейших вопросов, который могла придумать в подобной ситуации.
     - Она на сносях, и вот..., простите, Ваше светлость, я не смею Вас..., - он вконец смутился.
     - Николай Федорович, ну, где же вы? Быстрей, ей все хуже, она при смерти, - воззвал кто-то к его памяти.
     Любаша. Она, запыхавшись, влетела в зал:
     - Ой, Ваша светлость. Простите.
     Отец несчастной моляще взглянул на меня, и тут я поняла, что если не отпущу его, он просто рухнет оземь от пережи-ваний.
     - Да что вы все извиняетесь? Быстрее, пойдемте. Где это? – я подхватила подол моего самого лучшего в жизни платья, и, потянув опешившего папашу за руку, дернула его за собой, - показывай, Люба.
     Мы сбежали с лестницы и завернули направо в коридор, в то крыло дома, где ютились слуги.
     В комнатке, вместившей лишь покосившийся шкаф и кровать, металась в горячке роженица, вокруг которой толпились траурно вздыхающие тетушки.
     Мое появление навело на них священный трепет. Что-то сродни перед снизошедшим с небес ангелу. Я нарушала все законы этого мира.
     Все немедленно расступились. Повисла напряженная тишина.
     Умирающая - " Боже, совсем молоденькая! " - в беспамятстве стонала на кровати, залитой морем крови. Где-то рядом "мяукал" ребенок.
     - Теплую воду и много чистых тряпок. Живо! – прикрик-нула я на остолбеневших слуг, - а ты, - обратилась я к Любаше, - за врачом. Скажи, плачу любые деньги.
     Раздав таким образом задание каждому, приподняла го-лову девушки, смочив ее пылающее лицо влажной салфет-кой.
     Пока я боролась с кровотечением, вымазавшись при этом сама – платье понесло необратимые потери - примчался мой домашний доктор. Выгнав всех, кроме меня, естественно, он измерил ей пульс, потом, порывшись в чемоданчике, подобрал нужные инструменты и принялся за дело. Отвер-нувшись, я постаралась пропустить этот душераздирающий момент – не терплю боль. Ни свою, ни чужую. Ужасно жалко было это юное создание.
     - Ну-с, можно сказать, первая помощь оказана. Все ос-тальное в больнице.
     Он удовлетворенно оценил проделанную работу -кровотечение прекратилось, девушка как будто задремала, хотя ее бледный измученный вид все еще внушал опасения.
     - Если бы не Вы, милейшая Евдокия Ивановна...
     - Да бросьте вы, - я запнулась. Не по рангу разговариваю.
     Но доктор будто не обратил на это внимания. Он сложил все обратно в чемоданчик и, выглянув за дверь, строго кому-то приказал:
     - Помогите перенести ее в карету.
     Здесь я уже была лишняя. Но, едва переступила порог пропахшей горем комнаты, чуть было не запрыгнула в нее обратно от усердия бухающихся передо мной на колени участников событий:
     - Матушка, спасительница наша...
     Отец девушки тянулся к моей руке.
     Отцепив от кого-то подол заляпанного кровью платья, я, ускорившись, без оглядки устремилась к лестнице. Люба-ша поспешила за мной.
     Поднявшись наверх, в спальню, скинула навсегда испорченное платье богини, которой мне довелось пробыть каких-то полчаса, и попросила девушку принести воды об-мыться.
     Вернувшись в литературный салон, уже не застала там почти никого. Гости разъехались, и не мудрено, наступал рассвет.
     Камердинер, почтительно склонивший голову, протянул мне сложенный вдвое лист бумаги:
     - Ваша светлость, Вам просили передать.
     Я развернула послание и узнала автограф... Пушкина:
    
     Не спрашивай, зачем унылой думой
     Среди любви я часто омрачен,
     Зачем на все подъемлю взор угрюмый,
     Зачем не мил мне сладкой жизни сон…
     ..............................
     .....................
    
    
    
     Глава 9
    
     Франция, 2006
    
     На этот раз возвращение не доставило мне болезнен-ных ощущений. Я очнулась на той же кушетке, слава Богу, что и до путешествия в прошлое. В комнату прокрадыва-лись ранние осенние сумерки.
     Потянулась, разминая затекшее тело. С губ не сходила улыбка. Божественная ночь! В далекой стране и в далеком времени, но в моей стране и в моем времени.
     Обязательно надо порыться в интернете или в библиотеке и разузнать об этой экстравагантной... "я ".
     Рука сжимала клочок бумаги.
     … склонившийся передо мной камердинер…, "просили передать" …, и…
     Неужели я уволокла его с собой?
     Вот это подарок я себе сделала! Да, это строчки, посвященные... мне. И кем? Самим Пушкиным! А как он на меня смотрел! "Так, девушка, не зарывайся, - приструнила я себя, - не на меня, а на ту". Да какая разница! Смотрел же!
     И тут я спохватилась. Все, как бы, великолепно, но цель-то не достигнута. Не слышала я никакого проклятья, и не было ситуации, его спровоцировавшей.
     Ничего не изменилось. Более того, пока я тут развлекаюсь, благодаря шару, время уходит. Мне осталось... .
     Кстати, сколько мне осталось?
     Я ахнула от даты, высветившейся на экранчике сотового. Время тут и "там" не совпадало. В моей тутошней жизни я отсутствовала почти сутки, вдвое больше, чем "там". То есть, у меня в запасе осталось уже всего девять с половиной дней.
     Если учесть, что я нуждалась в отдыхе хотя бы несколько часов, то дней было и того меньше.
     Несмотря на это неприятное, мягко сказать, открытие, материальные потребности дали о себе знать – желудок про-тестовал против насилия голодом.
     Сообразив ужин из полуфабрикатов, уничтожила его за считанные минуты, подумав, что княгиня была бы в ужасе от подобного отношения к этикету питания.
     Приняв душ, завела будильник и провалилась в короткий, но глубокий сон без подглядываний в прошлое.
     Пять часов, выделенные на отдых, пролетели как один миг, тем не менее, чувствовала я себя значительно бодрее и была готова к новым приключениям.
     На столике меня ждал шар.
    
    
    
     Глава 10
    
     Франция, 1613
    
     Передо мной книга-реликт с витиеватой вязью на ста-ро-французском. Скольжу взглядом по строчкам и дыхание замирает. Это же..., не может быть..., один из первых переводов "Sermones in Cantica canticorum"* св. Бернарда. Того самого, который сочинил "Устав" тамплиеров. На мои запросы в ряд университетов об этой книге всегда приходил отрицательный ответ. Могла ли я представить, ГДЕ получу положительный?
     От волнения перескакиваю на следующую фразу: "Ибо что же ненавидит или карает Бог, если не собственную волю нашу? Не будь у нас своей воли и не стало бы ада".
     Пройдет десять дней, и я вспомню мудрого Бернарда.
     Погладила страницу, тут же отметив: "Рука морщинистая". Значит, в этой жизни я уже далеко не девочка. Интересно! Прикоснувшись к лицу, не удивилась шероховатости кожи, испещренной множеством бороздок. Сколько же мне лет?
     Наверное, не мало, если судить по тому, как тяжело я поднялась с кресла. Болели суставы, и, вообще, ощущение
    
    
     * Проповеди на Песнь песней (лат.)
    
     такое, будто я занималась тяжелым физическим трудом часов сто без остановки.
     Аскетично меблированная комната, освещенная свечами в высоких напольных канделябрах, располагала к размышлению и уединению. Уловила едва ощутимый запах лаванды.
     Кто-то робко царапнул в дверь.
     - Войдите, - у меня был глуховатый, басовитый тембр голоса.
     В проем заглянула монахиня:
     - Сестра-настоятельница…
     Я - настоятельница монастыря! Вот уж, точно, пути Господни неисповедимы. Уж кем-кем, а монахиней я себя, ну уж никак не представляла.
     … к вам гости. Маркиза...
     Та самая? Одна из известнейших дам французского двора начала семнадцатого века! Мне оставалось только тихо за-видовать самой себе.
     В комнату, шумно шелестя юбками, прошествовала вызывающе роскошно приодетая особа с напудренным в три слоя, если не больше, лицом, что говорило о максимуме усилий, прилагаемых ею для сохранения уже даже не вто-рой молодости.
     Она протянула ко мне руки, с жаром схватив мои:
     - Как я рада вас видеть, сестра Мария… , - улыбка, как ни странно, говорила об искренней радости от встречи со мной, - … очень… , - легкий поцелуй в щеку, сопровождаемый приторным запахом дорогих благовоний, - … но сегодня я не одна. Как мы и договаривались, я привезла племянницу.
     Посуровев, она обернулась к двери, где у порога "забыла" девочку лет четырнадцати с такими грустными глазами, что мне немедленно захотелось ее обнять и утешить.
     - Жюстин, - представила она ее.
     - Подойди, дитя мое, - я открыла ей объятия.
     Что-то здесь происходило, о чем я, Валери, естественно, не была осведомлена, поэтому благоразумно решила пока до-вериться себе же, настоятельнице.
     Девочка несмело приблизилась, забегав взглядом от меня к тетке, будто испрашивая у нее разрешения на допущен-ную вольность.
     Я погладила ее по шелковистым мягким волосам.
     - Прошу вас, - пригласила их сесть.
     Но с жестом гостеприимства я, явно, перестаралась. Мар-киза, не дожидаясь окончания церемонии знакомства, уже порхнула, несмотря на некоторую грузноватость тела, к креслу у стола. Жюстин же не тронулась с места, покорно чего-то ожидая.
     "Чего-то" прозвучало:
     - Присядьте, дорогая, - маркиза повелительно указала ей на кресло рядом, - в вашем положении лучше сидеть, чем стоять.
     Девочка вздрогнула, глаза моментально увлажнились, но она послушно присела на самый краешек жесткого кресла.
     Я ждала продолжения.
    
    
    
     Глава 11
    
     - Позволю себе напомнить вам о нашем последнем раз-говоре, когда вы приняли нашу просьбу о пребывании Жюстин у вас до разрешения известных событий.
     Девочка сжалась. Казалось, если бы было можно, она просто испарилась бы из этой комнаты.
     Маркиза умело обходила острые углы:
     - Под вашим присмотром, сестра Мария, все эти месяцы, без сомнения, пройдут для Жюстин благополучно. А как только она освободится..., м-м..., от бремени, я ее заберу. С..., м-м..., тем, что появится на свет, разберетесь по вашему усмотрению.
     Ее взгляд затвердел, в голос вплелись нотки презрения. Да-а, не хотела бы я иметь такую тетушку.
     - Я буду навещать ее раз... э-э... в два месяца. Этого доста-точно. Ну, а теперь о главном. Я хотела бы увеличить сумму пожертвования монастырю.
     Хитра, бестия. Я опустила глаза, чтобы она не увидела в них все, что я о ней думаю. Она же расценила это, видимо, как мою благодарность ее благодетельству.
     - Ну, что же, мне пора, - маркиза мило улыбнулась, - провожать меня не надо.
     - Вы не хотите остаться поужинать? – рискнула я предложить, не имея представления, чем кормят в монастыре, да еще в начале семнадцатого века.
     - Нет, нет, нет, - скороговоркой отказалась она, - я и так припозднилась, а впереди путь не близкий. А вот Жюстин, - она насмешливо взглянула на девочку, - стоит (на слове был сделан акцент) попробовать вашу пищу.
     После ее ухода мы некоторое время посидели в молчании – я с мыслями о субъективном прочтении каждым из нас морального кодекса. Жюстин, вероятно, об ожидаемом ее ужасе в стенах монастыря.
     Течение мыслей прервал колокол, созывающий на вечернюю трапезу.
     - Жюстин, помоги мне подняться, - я, действительно, чувствовала себя неважно.
     Вместе мы спустились в трапезную, куда добрались без труда под моим руководством.
     Вдоль длинного стола меня ждали около тридцати мона-хинь. Они поднялись и сели только по данному мной знаку. Жюстин я усадила рядом, зная, что тем самым нарушаю устав по многим пунктам, включая ее светское облачение, но девочка выглядела такой испуганной, что я решилась на этот шаг, поймав осуждающий взгляд коллег "по цеху".
     Помолившись, мы приступили к ужину, который на удивление (я почему-то представляла монастырскую кухню более убогой) оказался вкусным и сытным, а, самое главное – абсолютно лишенным ингредиентов, способствующих превращению нас в носителей жиров и... ну, не будем уточнять.
     На столе были представлены разнообразные сыры, овощи, опять же сырный пирог, рыбные блюда. Мне очень понра-вился салат из спаржи. Надо будет как-то разузнать рецепт его приготовления.
     После ужина я решила выведать у Жюстин заинтересо-вавшие меня подробности приключившейся с ней истории. Мы вышли в монастырский садик, где она поведала мне о ее короткой и бурной романтической страсти к молодому человеку не ее круга, а, точнее, к обыкновенному конюху.
     - Нет, не обыкновенному , - запротестовала Жюстин.
     - Хорошо, - согласилась я, - лучшему из обыкновенных. Поверь, это полезнее, чем худший из необыкновенных.
     И тут же одернула себя: " Не забывайся!".
     Она удивленно вскинула на меня глазки, и больше мне не удалось выудить из нее ни слова.
     - Пойдем, тебе покажут твою келью. И не бойся ничего, - подбодрила я ее, - теперь это твой дом. Сегодня ты можешь провести вечер как ты хочешь. Освойся, но с завтрашнего дня тебя познакомят с нашим распорядком, и, я надеюсь, он не покажется тебе излишне трудным для исполнения.
     Столь пространная речь меня несколько утомила, и я, расставшись с девочкой, отправилась в часовню испросить у Бога милосердия для этого юного существа. Видимо, я не совсем усердно молилась, или ее грех требовал многоразо-вого искупления, но той же ночью она чуть не закончила счеты с жизнью.
    
    
    
     Глава 12
    
     Рассказ Жюстин, на самом деле, привел меня, настоятельницу Марию-Анжелику ("Красивое сочетание" - отметила я), в трепет. Он почти в точности повторял мою историю в этой жизни.
     Память настоятельницы восстановила события, случив-шиеся c ней, то есть со мной, в дни юности. Оказывается, я родилась в довольно знатной семье. Мой отец был одним из заметных фигур при дворе Генриха Четвертого. Когда мне исполнилось восемь, меня обручили с тридцатилетним от-прыском не менее знатного семейства, обязующегося, со-гласно договору, объявить меня супругой в день моего че-тырнадцатилетия. Дяденька не прочь был подождать и от-хватить такой лакомый кусочек. Но на его беду, не дождавшись рокового для меня возраста, я влюбилась. И в кого? В собственного учителя игры на клавикордах, в юношу на пять лет старше меня.
     Мы, не без оснований уверенные в нулевом для нас обоих будущем в качестве супружеской пары, задумали бежать. Но в ту ночь все пошло не так, как хотелось бы. Уже будучи за воротами замка, я вспомнила о забытом Распятии, подаренном мне матушкой. Я вернулась, но к несчастью, потеряв бдительность, обратила на себя внимание одного из слуг, поднявшего тревогу из опасений, что в замок проник чужой.
     Отец очень удивился, когда под сорванной с нарушителя мешковиной, опознал родную ему дочь, после чего у него, на полном основании, возник ко мне ряд вопросов.
     Мой музыкант, не дождавшись возлюбленную, отправился выяснить причину ее задержки, но его опрометчивый порыв, как показало будущее, повлек за собой результат, категорически обратный ожидаемому.
     Итог этой романтической истории еще долго будоражил окрестных жителей – юноша лишился головы, а меня не-медленно отправили в монастырь, в этот самый, где я со временем сделала головокружительную карьеру, заступив на пост настоятельницы.
     Захваченная весьма печальными воспоминаниями, я долго не могла заснуть, когда, вдруг, уловила едва слышный шорох невесомых шагов, проскользнувших мимо моей кельи. В этот час?
     Я выглянула за дверь. В конце коридора мелькнула чья-то летящая тень. Странно. У монахинь не было привычки раз-гуливать по ночам, хотя бы потому, что сну мы отдавали не так много времени - вставали в три часа к утренней службе.
     Тихо затворив за собой дверь, я последовала за тенью. Вот здесь она повернула к лестнице на колокольню. Что еще более странно. Кроме огромного колокола на верхней пло-щадке, открытой всем ветрам, не было ничего, что могло бы кого-то привлечь.
     И, отложив бесполезные раздумья о неизвестных целях блуждающей по ночам монахини, я, отдыхая чуть ли не на каждой ступеньке, добралась, наконец, несмотря на нажитые возрастом ограничения до последней. Здесь позволила себе отдышаться.
     Темнотища, словно в подвале. Все, чему положено быть на небе в этот час, осталось где-то там над облаками, плот-ной завесой зашторивших "галерку". И, если бы колокольная площадка была бы чуть пошире, я вряд ли бы разглядела в этой темени пока еще тоненькую фигурку маленькой юной Жюстин в белой сорочке, взобравшейся на край парапета и отсылающей Богу последние слова мо-литвы перед падением в пустоту.
     Сердце, и без того уже давно требующее покоя, подскочило от ужаса.
     И откуда взялись силы! Я рванулась к ней, и она, обернувшись на мой вопль, потеряла равновесие, качнувшись вперед.
     Каким чудом я успела перехватить ее у уже предвку-шающей легкую добычу смерти, так и осталось для меня загадкой. Возможно, сама природа воспротивилась безу-мию, дав пинок ветру, рванувшему подол ее сорочки пря-миком мне в руки, вцепившихся в него железной хваткой.
     Изо всех своих слабых резервов я дернула ее к себе - ткань затрещала, но выдержала рывок.
     Мы обе грохнулись, и довольно чувствительно, на каменные плиты пола. Ее рубашка с запозданием, но все-таки треснула, лишившись значительной части подола, который я так и не выпустила.
     Девочка забилась в моих руках, пытаясь вырваться, но я крепко прижимала ее к себе, уже зная, что подобные упражнения даром мне не пройдут.
     Наконец, она затихла, тихо всхлипывая.
     - Какая же ты дурочка, маленькая дурочка, - прослезилась я вместе с ней, - разве можно? Я борюсь за свою жизнь, влипая черт знает в какие истории, а ты так легко отдаешь свою. Никакая страсть ни к какому конюху и не конюху то-же не стоит твоей жизни. Запомни…
     Слава Богу, первая часть моего выступления до Жюстин, занятой своим горем, кажется, не дошла, иначе бы она не успокоилась на одной попытке завершить бренный путь, но уже по другой причине.
     Смею надеяться, что после моего ухода с ней все было в порядке.