Пролог
    
     Лайнер набирал высоту.
     Монотонный гул устраивающихся на ночь пассажиров утешал, отвлекая от назойливо зудящей мысли о тысячах метров под днищем "Боинга".
     Летисия порылась в сумке. Неужели забыла? Рука ткнулась в коробочку. Нет, не то.
     Как правило, она за неделю до поездки продумывала и составляла список вещей, необходимых ей и в дороге, и для работы. Но на этот раз на сборы остался ровно один день, сегодняшний, и заниматься сочинительством времени не нашлось.
     Она вытряхнула содержимое сумки на колени. Все, что смахнула в нее со столика в спальне перед выходом. Маленькие, но нужные мелочи – салфетки, гель для рук, косметичка, зеркальце, зажигалка... . А, вот и она - упаковка снотворного, купленная утром в ближайшей к дому аптеке.
     Летисия запаслась ею так, на всякий случай. Она старательно избегала пользоваться услугами воздушного транспорта. И особенно на дальние расстояния. Боязнь пикантных неожиданностей на сумасшедшей высоте диктовала поискать более приемлемые способы передвижения. Тоже не исключающих волнений, но, в любом случае, не будоражащих воображение.
     О приглашении из Испании она даже и не мечтала. То есть, мечтала. Но чисто умозрительно. А когда его получила, на радость не хватило сил. Ликовала молча. До конца не веря, что это случилось.
     Корни генеалогического древа их семьи произросли именно оттуда, из Мадрида, о чем сообщал портрет времен Средневековья пра какой-то там бабушки Летисии.
     А вернуться к корням всегда полезно. Тем более, когда есть с чем – ее профессионализм реставратора оценили и за океаном.
     И, так как "Боинг" был предпочтительнее всех остальных транспортных средств (Сан-Франциско и Мадрид это не соседние улицы), не воспользоваться им было бы неразумно в свете срочности предстоящей работы, а таблетка снотворного помогла бы забыть о ее предпочтении.
     Летисия приспустила спинку кресла и без особого интереса пролистала тоненькую брошюрку, торопливо всунутую ей в последние минуты перед регистрацией Патриком. Взглянув еще раз на титульный лист, усмехнулась:
    
     Тайна чисел
    
     Ну, действительно, не учебником же по квантовой физике развлекаться на десятикилометровой высоте.
     Автор брошюрки, вероятно, с целью не отпустить за просто так читателя поманил и кратким, но интригующим вступлением:
    
     Число судьбы определяется через нумерологический анализ всех букв вашего полного имени...
    
     "Оч-чень интересно. А если у меня их восемь? Полных имен. Что тогда? А… тогда до конца полета мне есть чем заняться. И таблетку не надо было принимать", - Летисия, вновь нырнув в глубины сумки, выудила из нее ежедневник и ручку.
     Итак…
     Старушка-соседка, посетовав на ухудшающееся зрение, поправила для верности очки, подслеповато щурясь на вдруг опустевшее кресло, где мгновение назад суетилась весьма симпатичная, но довольно беспокойная особа, что-то постоянно ищущая в своей бездонной ручной клади.
     О факте ее присутствия напоминали лишь потеряно уткнувшиеся друг в друга в углублении сиденья серенькая книжица и, пестревший на раскрытой страничке женскими именами, ежедневник.
     Под каждым из имен выстроился ряд цифр.
    
    
    
    
    
    
    
    
    
    
    
    
    
    
    
    
    
    
    
    
    
    
    
    
    
    
    
     Часть первая
    
     Провал
    
     Глава 1
    
     - Она спит.
     - Не-а. Не видишь? Она не дышит.
     - Жалко. Красивая. Пошли отсюда. Боюсь мертвых.
     - Да чего их бояться? Помнишь ту ведьмачку, что сожгли третьего дня? Так я там был. Ночью. И даже потрогал ее кости. Такие комочки. Знаешь, как от догоревшей свечки, которые маманька собирает. Вот так вот.
     - Да ну? Не жутко было?
     - Совсем нет. Наоборот... , - молчание, - ... н-ну, жутковато, но только поначалу. Смотри, маманьке не проболтайся, а то…
     - А чего меня-то не взял? И не сказал даже.
     - Сначала сопли подотри.
     Веки будто склеились. Пришлось довольствоваться только тем, что слышала. А слышала я нечто весьма странное.
     Голоса детские. Один с превосходством. Другой удивленно-почтительный.
     В спину впивалось что-то острое. Саднило правый локоть. О ногах почему-то не имела ровным счетом никакого представления.
     Нащупав под ноющим боком булыжник, попыталась его сковырнуть.
     - А-а-а…!
     - Ты чего?
     - Она шевелится. Чтоб мне провалиться, шевелится.
     - Чего придумываешь? – в голосе превосходства явно поубавилось.
     - Ты как хочешь, а я... . Вот, смотри, опять.
     Наконец, ресницы разлепились. В двух шагах от меня на корточках сидели двое мальчишек. Один из них, смуглый, с огромными, скорее от испуга, глазами, вцепился в длиннющую палку, которой, видимо, собирался воспользоваться для проверки своих предположений о моем статусе – я еще "здесь" или уже "там" ?
     И он уже вознамерился было ею потыкать в меня, когда я неожиданно заявила о себе как о живой (иное мироощущение мне пока, слава Богу, было не ведомо).
     Тот, что без палки, худенький, если не сказать больше, с болтающимися как на огородном пугале широкими, явно не его размера, штанами, и в рубашке-балахоне без пуговиц, резво вскочил, и, отбежав подальше, просительно заканючил:
     - Марио, пойдем, а? Ну, пойдем. Пусть себе лежит.
     Судя по вдруг забегавшему от брата ко мне и в обратном порядке взгляду, Марио раздирали сомнения относительно выдвинутой им самим же альтернативы – быть или не быть верным взятой на себя роли смельчака. Чувство самоутверждения явно пересилило, и он-таки ткнул в меня палкой, после чего стремительно отскочил на безопасное расстояние, наготове дать деру сию же секунду.
     Тут я уже не выдержала:
     - Больно.
     Мальчишки замерли, и… тут же их как ветром сдуло.
     Где это я? Какой-то проулок. Очень узкий и очень темный. Тяжелые стены домов по обе стороны от меня, сужаясь, врастали далеко вверху в голубой лоскуток неба.
     Изучая этот лоскуток, пыталась сообразить, почему я здесь?
     Лежать было все неудобней. Острие камня с таким же усердием впивалось теперь уже в другую точку на спине. Еле-еле приподнявшись, кое-как довезла тело до стены дома и, подтянувшись до полусидя, осмотрелась.
     Проулок выходил на выложенную все тем же булыжником улицу, по обратную сторону которой нависало угрюмое серое здание с окнами-щелочками, запечатанными темными ставнями.
     Знакомство с окрестностями не омрачилось чьим-либо присутствием, если не считать вдруг выпрыгнувшей из мусорной кучи рыже-черной кошки, с подозрением на меня уставившейся. Убедившись в моей лояльности, а, следовательно, в своей безопасности, она отказалась тратить на меня время попусту, лениво отправившись дальше по своим делам.
     Сквозившая холодом мостовая, сокрытая от солнца, значительно проигрывала в соревновании с морским пляжем, а грубо выложенная стена менее всего походила на удобную спинку шезлонга, что заставило меня попробовать сменить положение с сидя на стоя. Но, цепляясь за выступы шершавых камней, я смогла преодолеть всего лишь несколько дюймов, тут же вернувшись в исходную позицию - трясущиеся от слабости ноги не оправдали ожиданий.
     Глазами поискала хоть что-то, на что можно было бы опереться. И нашла. Из-за выступа в стене выглядывало нечто, к чему я, уговаривая себя, что "и это пройдет", пересидками-перебежками добралась в конце концов. И, дотянувшись, ухватила край... дорожной белой сумки с застежкой-бантиком, нехотя заскользившей ко мне.
     Это моя вещь?
    
    
    
    
     Глава 2
    
     - Она была здесь, - растерянный голос Марио, утративший прежние снисходительность и браваду, - нет, правда. Хуанито не даст соврать. Мы вместе ее нашли.
     Он определенно заискивал перед кем-то.
     Вместительное углубление за тем самым выступом, служившему мусоросборником для жителей дома, почти скрыло меня.
     - Ну, и где же она? Смотрите мне, если соврали, бездельники.
     Женский голос. Раздраженные интонации которого неприкрыто намекали на недовольство. И очень намекали - то ли женщину оторвали от более важного занятия, чем знакомство со мной, то ли она не очень доверяла фантазиям мальчишек.
     Тяжелые шаги затопали совсем рядом. Я вжалась в стену, почему-то пожалев о невозможности, в силу брезгливости, зарыться в холмик не только сегодняшних, судя по запаху, отходов.
     Две пары глаз, Марио и крупной, лет сорока матроны, разодетой до смешного странно - рубашка со съемными рукавами, длинная до пят юбка, с заложенными крупными складками – уставились на меня. На голове у женщины восседало нечто подушкообразное. "Оригинальный фасон берета. Это что, из серии "все свое ношу с собой"?", - мне было не до смеха, но ее костюм меня, действительно, взбодрил.
     Они настороженно меня разглядывали, от чего я поняла, наконец, о чем думал зверек в клетке, окруженной любопытными. Удовлетворенная осмотром, убедившим женщину, что я вполне соответствую ее представлениям о живой материи, она, подбоченясь, произнесла:
     - Ты кто такая?
     Вполне резонный вопрос. Я сама задавалась им с момента пробуждения. Ответ пока, к моему глубокому сожалению, не нашелся.
     Поскольку меня продолжало не устраивать положение сидя, но сейчас уже по другой причине - задирая голову, я чувствовала себя несколько беззащитной перед возвышающейся напротив воинственно настроенной особой - я в очередной раз уговорила себя подняться.
     Но попытка восстановить равноправие с треском провалилась, и, если бы не поддержка проявившей вдруг милосердие женщины, я бы упала, чего мне не хотелось бы.
     Без церемоний прислонив меня к стене, она отступила на шаг и, снова придирчиво осмотрев, возобновила допрос с уже более агрессивными интонациями:
     - А это еще что такое? Ты почему в штанах? Прячешься что ли от кого? Или...
     Что ей еще пришло в голову, я узнала чуть позже.
     Опустив глаза на джинсы приятного светло-голубого цвета с легкой потертостью и кокетливой прорезью на коленке, пришла к выводу, что у меня отменный вкус. Да и кроссовки как будто ничего. Видно, новые.
     С каких это пор джинсы служат прикрытием для прячущихся? Любопытная точка зрения. А, главное – свежая, не забитая обыденными мнениями о преимуществах данного вида одежды над классическими формами.
     - Ну, чего молчишь? Или языка нету? Откуда ты?
     Напористость бесцеремонной матроны меня не то, чтобы смутила, но привела в замешательство. Я, как ни странно, действительно, не находила ответы на ее вопросы, поскольку сама терялась в догадках, кто я и откуда.
     - Я... не помню.
     - Это как это? Как тебя зовут-то?
     Опять вопрос к месту. Неплохо было бы и это узнать. Хотя бы чисто информативно.
     - Я же говорю. Не помню.
     На всякий случай, еще раз порылась в памяти. Пусто. Пока я отнеслась к этому факту довольно спокойно. Видимо, ударилась головой при падении (затылок побаливал), и для восстановления выскочивших знаний требовалось время.
     - Придуриваешься, что ли? Ну, тогда и сиди тут. Марио...
     - Да нет же, - мне не хотелось остаться здесь снова одной. Непонятно где и в состоянии не стояния, - я в порядке. Сейчас..., минуточку..., подождите...
     Повторное обращение к памяти не дало положительного результата. Она представляла на данный момент чистый во всех отношениях лист бумаги. Не замаранный, так сказать, данными о моей личности, включая имя.
     Подобное открытие восприняла пока все еще как временное явление, что с минуты на минуту обернется шуткой - ах, ваше имя? Да, пожалуйста. Адрес? Тоже не проблема. Извините за временный сбой. С каждым может случиться.
     Женщина оглянулась и уже с большим интересом задала очередной вопрос:
     - У тебя что, падучая, что ты ничего не помнишь?
     - Да... н-н-ет. Это вы об эпилепсии?
     Она наморщила лоб, что-то обдумывая, и грустно покачала головой, придя к навязанному ей решению:
     - Пойдем. Дам тебе поесть. Отдохнешь. Может, что и вспомнишь. Марио, чего стоишь столбом, помоги с той стороны. Придется идти закоулками, хлопот потом не оберешься из-за ее штанов.
     Я заковыляла, придерживаемая с двух сторон неожиданными помощниками, крепко прижимая к себе белую сумку.
     Мне казалось, что именно в ней я найду память.
    
     Глава 3
    
     Я вертела головой в разные стороны, пытаясь все-таки понять, где я. Вопрос - как я здесь оказалась? – уступал первому. Если бы узнала это место, вспомнила бы, наверное, каким ветром меня сюда занесло.
     Но ничто не навело хотя бы на отдаленное угадывание этих улиц, мощеных серым грубым булыжником, этих средневековых мрачно-строгих домов, хмуро выстроившихся укором пронзительно голубому небу со стайками воздушных облаков, этой часовни с витиевато узорчатыми воротами.
     Редкие прохожие, замедляя темп, откровенно глазели на нашу процессию. Моя спасительница, сердито на них поглядывая, напротив, ускоряла шаг, заставляя и меня с моим синкопированным ритмом приспосабливаться к нему.
     Я не менее была заинтригована массовым увлечением здешних жителей маскарадными костюмами, оглядываясь каждый раз на очередной замысловатый фасон.
     Наконец, мы свернули вправо от площади и чуть ли не бегом двинулись по узкой улочке, стремительно спускающейся вниз. По обе ее стороны жались почти вплотную друг к другу двухэтажные постройки, значительно менее монументальные, чем те, что встретились нам по дороге, но так же сурово-недоступные и с закрытыми ставнями.
     - Ну, вот мы и дома, - женщина, придерживая меня за локоть, толкнула тяжелую задубевшую дверь и, дождавшись, пока мы с Марио войдем, поспешно захлопнула ее за нами.
     Просторное полутемное помещение не баловало взгляд роскошью - громоздкий стол на "слоновьих ногах" и вокруг него такие же неподъемные кресла с высокими жесткими спинками. Вдоль стены на века замер громадный посудный шкаф.
     - Снимай-ка свою бесовскую одежду, переоденешься в рубашку и юбку моей дочери. А ты, - обратилась она к Марио, - чтоб не открывал рта. Кто его знает, кого мы привели в дом. Пойди-ка, принеси молоко и хлеб.
     Оставшись одна, я в задумчивости опустилась в кресло. Что-то здесь не так. Странная, если не сказать больше, одежка здешнего населения. Как будто знакомый мне язык - испанский, с примесью кастильского наречия, но насыщенный давно вышедшими из употребления речевыми оборотами, которыми, как выясняется, свободно владею и я. Ни одного автомобиля или хоть какого-то вида общественного транспорта на улицах. Отсутствие бутиков. И, вообще, весь антураж напоминал декорации к фильму на доисторическую тему.
     - Ты чего расселась? Я же сказала, снимай все. На вот, переодевайся, - женщина вернулась, сердито бросив на соседний стул небрежно скомканную одежду, - и быстро.
     - Как ваше имя? – решилась я задать ей вопрос.
     - Тебе-то зачем? Ну, Марселина. А ты-то вспомнила свое?
     - ... м-м-м... нет, - мне вдруг стало ужасно неловко. Будто я намеренно скрывала то, что касается меня.
     - Врешь, небось. Ну, да Бог с тобой. Будешь тогда... э-э-э ... Лаурой. А что? Неплохо. Ла-ау-ура, - нараспев произнесла она и довольно улыбнулась, от чего у глаз лучиками разбежались морщинки, придав лицу добродушно-смешливое выражение.
     - Почему я должна переодеться? Мне удобно в моей одежде, - посмела я возразить, воспользовавшись этим ее выражением.
     - Будешь спорить, вернешься туда, откуда пришла, - Марселина вновь посуровела, - имя свое не помнишь, из каких ты мест тоже не помнишь, обрядилась мужчиной. Скажи спасибо, что это мои мальчишки нашли тебя. А не то сидеть бы сейчас тебе в подвалах монастыря и ждать суда Святой Инквизиции.
     - Суда... кого? – я остолбенела. Скорее всего, ослышалась.
     Марселина перестала греметь посудой. Обернувшись, она грозно набычилась:
     - Если ты не прекратишь придуриваться, я выкину тебя отсюда. Мне еще еретички здесь не хватало, - она раздраженно вытерла руки о подол юбки, но, видимо, решив пока попридержать свое намерение, проговорила, - и пойди умойся. Срам на тебя смотреть. Мало вас кострами учат. Марио! Отведи-ка ее к зеркалу.
     Вмиг объявившийся сын Марселины знаком поманил меня.
     Соседняя комната, более светлая, благодаря открытым ставням, окнами выходила во двор дома.
     Здесь спланировали спальню - широкая, аккуратно застеленная кровать с горкой подушек, массивный, с прожилками темного дерева, комод, несколько стульев, расставленных по углам. Но королевой комнаты, без сомнения, было огромное овальное зеркало. Вставленное в тяжелую раму со множеством застывших вычурных завитушек, вырезанных, определенно, деревщиком-трудоголиком, оно горделиво встречало входящего его отражением.
     В данном случае, тем отражением, что несмело приближалось ко мне - совершенно незнакомой особы со смазанной косметикой на лице. Что, впрочем, абсолютно не портило ее миловидное личико с потерявшими покой серыми глазами, утонченно прямым носиком, правда, не совсем без изъяна – чуть длинноватым кончиком, и мягко очерченными губами.
     Но какой бы привлекательной она ни была, мне до нее не было никакого дела.
    
     Глава 4
    
     Марио вполне адекватно отреагировал на последовательность обуявших меня эмоций, за доли секунды сменивших одна другую с такой интенсивностью, что система единиц физических величин рисковала дополниться еще одной - непонимание, недоверие, удивление, отчаяние…
     Мальчишка снисходительно усмехнулся, задумчиво нахмурился и, наконец, испуганно растерялся, пытаясь сообразить, зачем я, размазывая слезы по лицу, остервенело тру незнакомку в зазеркалье. Вряд ли ему пришло в голову, что искала я там себя. Пусть даже и похуже, чем эта. Но себя.
     Он попятился, споткнувшись о порог, и пулей вылетел с воплями:
     - Мам, иди сюда..., скорей...
     Я же рыдала, вдруг поверив, что у меня нет ничего моего. Даже я сама была не я, а некто, пусть и с симпатичной мордашкой.
     Что же случилось? Кому понадобилось так разыграть меня? Куда исчезла моя память? Но, самое главное, я не знала, что мне теперь со всем этим делать?
     Марселина шумно вбежала в комнату, на ходу приговаривая:
     - Это все моя доброта, чтоб ей пусто было. Ну, чего ты тут рассусонилась? Ребенка напугала. Зеркала что ли никогда не видела?
     Она схватила было меня за руку, но почему-то замешкалась, переводя взгляд с "подделки" на всхлипывающий оригинал, потерянно изучающий ненавистное отражение.
     Будто что-то поняв, Марселина неожиданно прижала меня к груди и, покачивая, успокаивающе прошептала:
     - Ну, не надо, не надо. Слезами ничего не изменишь. Знаешь, сколько я слез пролила? И что? Все, как было, так и есть. Мужа не вернула, - она вздохнула, - для всех день Святой Агеды это праздник, а для меня... , - она всхлипнула, - ... горе, Dios me perdone*... . Он умер в этот день... . Пойдем-ка, лучше расскажешь мне хоть что-нибудь о себе.
     - Да не знаю я ничего о себе, - я оттолкнула ее, - как вы не поймете? Ничего. Даже эту, - я махнула в сторону зеркала, где мой двойник так же безнадежно отмахнулся от меня.
     Слезы душили.
     Что со мной? Что мне теперь делать? Как я попаду домой, если не помню, а, есть ли он у меня?
     - Ну, хватит реветь, - вдруг прикрикнула на меня Марселина, видя, что уговоры не действуют, - устроила мне тут потоп. Пойдем, говорю. Чумазую за стол не пущу.
     Она, исключая протест с моей стороны, подхватила меня под руку и, развернувшись, решительно выволокла из спальни со злополучным зеркалом.
     Ополоснув лицо, я, под давлением Марселины, заставила себя глотнуть молока, вяло отщипнув кусочек теплого, только из печки, хлеба.
     Женщина все это время, пока я безответно допрашивала саму себя, пыталась, видимо, уболтать меня с целью отвлечения от моих "маленьких" неприятностей, рассказывая, как ей трудно управляться одной с ее пацанами.
     - А что ты думаешь, и постирай, и приготовь, и уследи за ними. Слава Богу, дочь помогает. А вот вчера…
     Я молча ее слушала, больше занятая переполохом, воцарившимся в моей голове, пока она вдруг не задала мне вопрос, неожиданно перескочив с ее серых будней на изменившее их ритм событие сегодняшнего дня.
     - А что это у тебя за вещичка такая чудная? – она кивнула в сторону сумки.
    
     *Прости меня, Господи (исп.)
     Господи! Как же я забыла! Хотя "забыть" стало, кажется, весьма привычным для меня состоянием.
     Охнув, вскочила, задев недрогнувшую ножку стула, и бросилась к "чудной вещичке", затаившейся там, где ее и оставили – на небольшой тумбе у окна.
     Еле разобравшись с замочком (от волнения руки тряслись, отдирая "бантик" от кнопки), я заглянула во внутрь. Но… все, что там нашлось, опять-таки не напомнило мне ни о чем. Ну, хорошо. А документы? Должны же быть какие-то документы, рассказывающие что-то обо мне?
     Порылась во внутреннем кармашке. Да, есть.
     Торопясь, извлекла на Божий свет листочек с текстом на... незнакомом языке.
     Подкатила тошнота. Я, что, и свой родной язык забыла? А, может эта сумка вовсе и не моя?
     Глаза остановились на цифрах: 21.02.2008
     Что такое произошло двадцать первого февраля две тысячи восьмого года, что это событие было зафиксировано на этой ничем не примечательной бумажке? Значит, это не просто бумажка. А, что?
     Я снова пробежала глазами по лесенке слов, выхватив имя - Letisia - и ничего не говорящую мне фамилию. Ниже – San Francisco и Madrid. Какое отношение ко мне имеют эти два города? Или я имею к ним?
     Затеребила еще один документ. Похоже, удостоверяющий… мою личность, судя по фотографии. Нет, не мою. Той, в зеркале.
     То же имя. Ну, что же. В зеркале не в зеркале, хоть понятно, как меня называть. И, если мне приблизительно тридцать лет (исходя из сведений, предоставленных отражением), то родилась я где-то в тысяча девятьсот… восьмидесятых годах.
     Но все, в чем я сейчас варилась, никак не напоминало двадцатый век.
     Что-то здесь не так.
     - Какое сегодня число? – я повернулась к Марселине, все это время молча наблюдавшей за мной.
     - Число? – она непонимающе уставилась на меня.
     - Да, число. Что вы так на меня смотрите? Число, месяц. Зима, лето. Ну, же, Марселина.
     - А-а, одиннадцатый день августа, - ответила она, наморщив лоб, будто подсчитывая.
     - А… год? Год какой? – смутные сомнения зароились в голове.
     - Ну-у... , двадцать девятый год правления нашего короля Филиппа, - Марселина уже не хмурилась. В ее глазах ответом на мое позеленевшее лицо задрожал страх.
     Это было последнее, что я увидела, перед тем, как потерять уже не память (здесь терять было нечего), а дар речи, и кулем осесть на заготовленную, может, именно на этот случай, низенькую скамеечку рядом с тумбой.
    
    
    
     Глава 5
    
     Марселина хлопотала возле меня, сокрушенно приговаривая:
     - Да что же это такое?... вот наказание на мою голову..., ну-ка, не крутитесь тут..., Хуанито, принеси воды ...
     Расстаться с онемением я ни за что не соглашалась. Это означало бы возвращение в абсурд. Напротив, я еще крепче сжала губы, протестуя против пребывания и в этом доме, и среди этих людей, и... в непонятном мне времени во главе с загадочным Филиппом.
     А, может, это все-таки шутка? Или меня, вдруг, невзначай, убедили сниматься в триллере, где в соответствии с сюжетом главная героиня перепрыгивает из ее реальности в мир фэнтези, впадая от такого, прямо скажем, неординарного события в истерическое состояние, а перед этим накачали чем-то, чтобы была правдоподобней?
     Слабая надежда шевельнулась в воспаленном от событий мозгу.
     Ну, конечно же! И при этом я попутно забыла и название фильма, и его создателей, хотя на фоне всех остальных "позабываний" это такая мелочь, что я не почувствовала угрызений совести по данному поводу.
     Значит, надо немедленно разжать губы и заявить о себе как о разгадавшей чей-то коварный план относительно моей карьеры в кинематографе.
     Я задержала руку Марселины, протиравшей мне лоб влажной тряпкой:
     - Я все поняла. Передайте, пожалуйста, вашему руководству, или кто там у вас, что я подам на вас в суд. Немедленно покажите мне выход из вашего гадюшника.
     Марселина резко отдернула руку.
     - Что-о? Какой суд? Это твоя благодарность мне? А-а, тебя подослали ко мне эти... в сутанах. Как же я не догадалась? Вот, дуреха-то!
     Она закружила по комнате:
     - Так ты просто-напросто вынюхиваешь ересь! Хороша я, нечего сказать. Привела в дом непонятно кого.
     Она рванулась к моей сумке, схватила ее и швырнула в меня:
     - Забирай свое добро и убирайся, паскудница!
     Сумка шлепнулась на пол, и из нее высыпалась масса каких-то мелочей, среди которых и маленький плеер с мощными наушниками, откуда вдруг явился нашему с Марселиной слуху необыкновенно красивый голос Бэрри Гибба, оповестившего нас о его нежелании (не по теме нашей бурной разборки) сказать "до свиданья".
     Вероятно, удар пришелся по панели кнопочек, одна из которых немедленно отреагировала.
     Несмотря на то, что я не поняла ни слова из того, о чем сообщил нам поп-звезда, я ПОМНИЛА его имя, и, более того, сюжет разрывающей душу песни. Может, это и есть мой родной язык?
     Открытие утвердило в мысли, что все, во что я втянута, не более как стремление кого-то сотворить из меня кинодиву. И, скорее всего, я сопротивлялась желанию неизвестного (пока) продюсера стать великой актрисой. Иначе, как объяснить все это?
     Марселина, выпучив глаза, замерла с воздетыми вверх руками. Что происходило у нее в это время в голове, можно было только догадываться. Но по мертвенно побелевшему лицу не составило труда предположить, что процесс переработки информации усложнялся с каждой секундой.
     Она поняла, что их коварный план раскрыт.
     Я встала, гордо одернула блузку и, подняв плеер, демонстративно прервала звуковой фон.
     Марселина дернулась и, попятившись, судорожно закрестилась, выпаливая молитву. И по ее содержанию я поняла, что она таким образом пытается защитить себя от нечистого, подружкой которого, без сомнения, являлась я. Занимательный поворот сюжета.
     Это меня окончательно взбесило:
     - Хватит притворяться. Я обо всем догадалась. Из вас такая же актриса, как из меня... Папа Римский.
     Реакция несчастной женщины была совершенно непредсказуемой. Она вдруг бухнулась на колени и слезливо запричитала:
     - Что хочешь отдам! Только детей не трогай! Что ты хочешь? Говори!
     Я устало опустилась на стул:
     - Домой я хочу, домой. Отпустите меня, а? Это я вам отдам, что хотите, только отпустите.
     Сцена не разнообразилась выходом кающейся съемочной группы во главе с зачинщиком мероприятия, из чего я заключила, что насилие надо мной продолжается, найдя подтверждение своим предположениям и в реакции Марселины на мою просьбу.
     Она не медля подскочила и, широко распахнув дверь, выкрикнула:
     - Иди!
     Вслед мне полетела одежда ее дочери:
     - И это забери! Пригодится!
     И она оказалась права.
     "Подаренные" Марселиной юбка и блузка, действительно, пригодились.
    
    
    
     Глава 6
    
     Пустынная и одинокая улочка равнодушного ко мне средневекового города привела меня в замешательство.
     Прижав к груди сумку и скомканную одежду, я потерянно искала хоть кого-нибудь, кто подскажет, где находится выход со сценической площадки, на которой я оказалась по какой-то трагической случайности.
     "Странно. Где народ-то," – я беспомощно оглядывалась. И, как ответ на вопрос, сбоку, на выезде, показалась телега, груженая бочками.
     Наконец-то. Я поспешила к ней:
     - Остановитесь, пожалуйста. Да, стойте же. Я хочу у вас что-то спросить.
     Возница, молодой парень в маленькой четырехугольной шапочке на голове с отогнутыми вниз полями, что меня уже не очень удивило (фильм же снимают, чего ж тут странного), натянул вожжи, резко затормозив.
     - Эй, куда тебя несет, болван? Вина перебрал с утра? Убирайся! А не то...
     На этом его ругательная речь внезапно прервалась, и он, привставший для усмирения лошадей, растерянно опустился обратно на скамеечку, увлеченный созерцанием меня, перебегая взглядом с лица на грудь и еще ниже, и снова возвращаясь к лицу. Что позволило без помех сократить расстояние до его телеги.
     - Скажите, пожалуйста, - вежливо начала я, хотя внутри все кипело от злости.
     Как они (кто это "они" мне еще предстояло выяснить) посмели вмешаться в... меня? Накачать черт его знает чем до такой степени, что я забыла... себя? И ради чего? Какого-то дешевого фильмеца, судя по натурным съемкам и отсутствию массовки?
     - Как мне найти съемочную группу? Ну... оператора, режиссера, кто там у вас еще?
     Парень безучастно к вопросам осматривал меня и вдруг, дернувшись, взмахнул хлыстом:
     - Ну-ка, отошла. Быстро! – и, огрев ни в чем не повинных лошадей, умчался, тарахтя бочками и оглядываясь.
     Я отскочила, недоумевая. Что послужило причиной для его столь яростного протеста ответить на мой такой простой вопрос.
     Скорее всего, все тут заодно.
     Я устремилась вверх по улице, придерживая одежду Марселины.
     Вскоре навстречу стали попадаться спешащие по своим делам горожане, немедленно сторонившиеся меня при попытках приблизиться к ним все с тем же актуальным для меня вопросом.
     Что их так настораживает? И, в конце концов, есть тут хоть один нормальный человек, кто сможет мне помочь?
     Наконец, выйдя на площадь с той самой часовней, мимо которой мы проходили совсем недавно к дому Марселины, невольно залюбовалась архитектурной вязью из гирлянд и медальонов, украшающих входные двери готической постройки.
     "Платереско, - подумала вдруг и тут же удивилась, - откуда я это знаю? Значит, я разбираюсь в архитектурных стилях? Интересная новость".
     Город явно был мне незнаком. Хотя это трудно было утверждать, учитывая причуды моей памяти. Вот будет фокус, если вдруг выяснится, что это не что иное, как мой родной город, а вот этот дом – мой дом.
     Все более настораживала еще одна существенная деталь, отмеченная ранее. На всем протяжении пути я не встретила ничего, сколько-нибудь напоминающее о моем веке. Но я тут же отмахнулась от этого факта, решив, что киношники народ особый, и за ценой не постоят, очистив город от "скверны" двадцать первого столетия для своих далеко идущих целей.
     Наконец, мне удалось приостановить бегущую мимо дамочку, одетую, как и все здесь, весьма причудливо.
     - Я прошу прощения, как мне пройти к месту съемок?
     Кажется, вопрос был задан весьма корректно и вежливо, но у девушки странным образом округлились глаза, задержавшихся на моих джинсах.
     Что их так нервирует? А, может, здесь работает скрытая камера, и появление меня в современной одежде в "не моем" эпизоде приносит миллионные убытки киностудии? Тогда, все понятно.
     - Я сейчас уйду. Только подскажите мне, пожалуйста, в какую сторону, чтобы не портить натуру? Мне нужен кто-то из организаторов этого проекта.
     Девушка дернулась было уклониться от ответа, но я, уже наученная опытом, удержала ее за руку, пытаясь все-таки добиться нужной информации:
     - Что происходит? Покажите мне только, куда идти.
     - Что ты хочешь от меня? – ее ноздри раздувались от злости, - отпусти меня. Да отпусти!
     Она вырвала руку и, отступив на шаг, процедила:
     - С дьяволом связалась, вот у него и спрашивай, бесстыдница.
     Мое терпение лопнуло. Мне уже было не до корректности.
     - Да с каким дьяволом? Вы что, с ума тут все посходили? – забежав вперед, я перегородила ей дорогу, - или вы проводите меня к месту вашего сбора, или у Гаагского суда будет чем заняться на ближайший год.
     Я не знаю, чем бы закончилась наша перепалка, если бы не похоронная процессия, покинувшая часовню.
     Девушка мелко закрестилась, что-то приговаривая, а у меня потемнело в глазах.
     В гробу лежал НАСТОЯЩИЙ покойник!
    
    
    
     Глава 7
    
     Мое состояние весьма близко напоминало состояние того, кто только что проплыл в свой последний путь.
     Зазомбированная издевательским правдоподобием скончавшегося, я проследила за ритуальным эскортом, сопровождающим усопшего.
     В голове загудел колокол.
     Девушка бросила на меня взгляд исподлобья и, видимо, пожалев (что интересно выражало мое лицо на тот момент? ), нерешительно спросила:
     - Что ты ищешь?
     Я оцепенела словно громом пораженная, нет, даже не пораженная, а уничтоженная.
     - Кажется, уже ничего не ищу.
     Осев на мостовую, я уткнулась в подаренные Марселиной тряпки и разрыдалась.
     Девушка, поколебавшись, нерешительно приблизилась и, присев рядом, сочувственно проговорила:
     - Я отведу тебя в госпиталь. Пойдем, - она несмело пригладила мои волосы, - здесь недалеко.
     Так уговаривают маленького ребенка перестать капризничать. Осторожно потянув к себе юбку Марселины, спросила:
     - Дай я посмотрю, что это у тебя здесь. Это твое? Пойдем-ка сначала ко мне, переоденешься. И кто это так посмеялся над тобой? Мало того, что в мужчину нарядили, так еще и на улицу выгнали. Негодяи! Хорошо хоть твое вернули.
     Всхлипывая, я потерянно замотала головой:
     - Нет, вы ошибаетесь. Так… какой сегодня год?
     Девушка горестно вздохнула:
     - Бедная ты, бедная. Вставай, пойдем, нельзя тебе оставаться в... этом.
     - Бога ради, какой год? Или вы тоже забыли? – у меня, как ни странно, еще теплилась надежда на розыгрыш.
     Но ее ответ только подтвердил сказанное раньше Марселиной.
     Господи, какой Филипп?
     Я пребывала словно во сне. Послушно поплелась за девушкой, безропотно подставляла ей руки, чтобы та сняла с меня блузку ("А это что за тряпка на груди? Зачем? Богохульники!"), без протеста согласилась сменить джинсы ("А повязка к чему здесь? ") на широкую, в сборку юбку.
     - Ну, вот, совсем другое дело, - заключила довольная осмотром Кончита (она мимоходом представилась мне), - только… обувка. Не приведи Господи. Откуда она у тебя? Да уж, ладно. Другой нет. А это, - она брезгливо указала на мою, брошенную на пол, одежду, - надо сжечь или закопать. Ну, как? Тебе лучше? Мне нужно в госпиталь, я помогаю сестрам монахиням. Пойдешь со мной. Там за тобой присмотрят.
     - Подождите. А... что это за город? Где я? – во рту вдруг стало сухо.
     - Мадрид, - Кончита снова нахмурилась.
     Испания. Неплохо. Меня подташнивало.
     - Филипп... Габсбург? – что не нужно, помню.
     - Не знаю, какой "бург". Филипп Красивый.
     Бог мой! Шестнадцатый век! В голове моментально сработало - Эль Греко. При чем здесь это? Нет, нет, очень даже при чем. Двадцать девятый год правления... это... приблизительно... тысяча пятьсот... мама дорогая!... восемьдесят... пятый год.
     Сердце ухнуло вниз.
     Так не бывает! Просто не бывает, и все тут. Чья-то насмешка? Или… может, в той жизни я бьюсь над созданием машины времени и добилась, наконец?
     Как бы то ни было - попала как кур в ощип. В самое сердце Святой Инквизиции. Теперь понятно, почему у всех вызывали отрицательно-испуганную реакцию мои джинсы. Каким-то образом меня угораздило перескочить во времена Филиппа Второго, прославившегося как раз тем, что он запланировал за время своего правления почистить страну от ереси и привести ее в "божеский" вид. И мужская одежда (а джинсы в первоисточнике это ну, никак, не женская деталь туалета) свидетельствовала о моей причастности к ереси. Более того, к ее самой извращенной разновидности - колдовству.
     Но как же это случилось? Абсурд! Сумасшествие какое-то!
     - Нет, одежду я возьму с собой, - мне не хотелось расставаться с крохами моего мира не смотря ни на какие политические и религиозные установки Филиппа Второго, - дайте что-нибудь, я заверну ее.
     Кончита не стала спорить, но по ее сердитому взгляду я поняла, что она недовольна моим решением. Еще бы!
     Я же руководствовалась лишь робкой надеждой на возвращение.
     Домой.
    
    
     Глава 8
    
     Не успели мы пройти до конца улочки, как мимо нас промчался тот самый парень в смешной шапочке, но уже с телегой без бочек. Их место перехватили двое мужчин в черных сутанах с идеально выбритой тонзурой. А поскольку мостовую замостили далеко не столь идеально ровным асфальтом с подогревом, а всего лишь крупным булыжником, эта поездка явно не доставляла им удовольствия, о чем говорили их напряженные позы с вцепившимися в перекладины пальцами.
     Кончита хмуро проводила их взглядом и, что-то буркнув, оглянулась на меня:
     - Не отставай.
     Мы двинулись в том же направлении, что и лихой наездник, но едва завернули за угол, как поимели счастье вновь встретиться с ним.
     Он что-то рассказывал своим попутчикам, активно жестикулируя при этом. Владельцы тонзур согласно кивали головами, но один из них вдруг вплотную приблизился к "докладчику" и что-то прошипел ему на ухо, от чего тот отшатнулся от него и, перекрестившись, принялся оправдываться, судя опять-таки по жестикуляции, но уже несколько вялой.
     Кончита подтолкнула меня и прибавила шаг. Но ее поспешность только привлекла их внимание.
     - Да вот же она! Стойте!
     Я оглянулась. Парень показывал на нас, а, точнее, на меня. Его длинный, вытянутый в мою сторону палец, являл собой в ту минуту точный "комментарий в картинках" выражению "указующий перст".
     Правда, я, как деталь этой картинки, не совсем понимала, с чего бы это он ко мне привязался. Ведь "бесовской" одежды на мне уже не было.
     Его собеседники осматривали меня без особого интереса, и, все бы ничего, если бы парень не проявил излишнего любопытства к кроссовкам, предательски выглядывавшим из под коротковатой юбки дочки Марселины.
     - Смотрите! Я же говорил! Проверьте, что у нее в руках. Мужская одежда, вот что! Это точно она! Еретичка!
     Я стояла как вкопанная, не представляя, что предпринять в данной ситуации.
     Но Кончита, вдруг заслонив меня, гаркнула на него:
     - Ты что тут разорался? Какая еретичка? Ее Господь обидел, не дав ума. Кто-то поиздевался и вышвырнул ее, и ты сразу еретичка?
     Во время этой дискуссии "сутанщики" неспешно двинулись ко мне. Причем, один из них, перебирая четки в руках, уж очень алчно рассматривал висевшую на моем плече сумку.
     Решив не дожидаться окончания этой весьма экзотической сценки, я, так же неспешно, в такт шагам пожелавшим со мной пообщаться монахам, развернулась в обратном им направлении, в проулочек между домами, намереваясь безотлагательно избежать с ними беседы.
     Но не тут-то было.
     - Сестра, тебе нечего бояться, - услышала я за спиной, - позволь задать тебе только один вопрос.
     Я замешкалась, усыпленная доброжелательным тоном моего собеседника, но в ту же секунду меня отрезвил пронзительный крик Кончиты:
     - Оставьте ее! Ради всех святых, она же как дитя!
     Меня будто пришпорили, и, не разбирая дороги и подобрав путающийся между ногами подол юбки, я метнулась в спасительную улочку, услышав за собой тяжелый бег моих несостоявшихся "поклонников".
     Без сомнения, они находились в более выгодном положении, чем я. Это был их город.
     Я неслась, боясь оглянуться и увидеть тянущиеся ко мне руки преследователей. Неужели это все происходит со мной?
     Но разгадку этой тайны в данную минуту мне не то, что не хотелось поручить возжелавшим меня монахам, и не потому, что я им не доверяла, а, просто, мне было некогда.
     Жизнь дороже всех вместе взятых тайн на свете.
     А в том, что вопрос стоял именно так, я не сомневалась. Вернее, не сомневались мои ноги, лишенные возможности думать, а, поэтому, руководимые только лишь примитивным инстинктом. Инстинктом сохранения тела, частью которого они являлись.
     Домчавшись до конца улочки, я юркнула в первую попавшуюся подворотню, завершившуюся… высоченной глухой стеной.
     Тупик.
     Тоскливо окинула взглядом препятствие. Нет, не одолеть без альпинистского снаряжения. Ну, что же, так я им не дамся. Они вот-вот покажутся из-за поворота. Точнее ориентира, чем их бухающие шаги и прерывистое тяжелое дыхание и не придумаешь.
     Схватив из усеянных здесь камней тот, что поувесистей, я приготовилась к обороне. Лучше уж так, чем на костре. Меня передернуло от мысли о моих горящих костях.
     - Сюда, скорей, сюда.
     Я вздрогнула. А это еще что такое?
     Откуда-то сбоку ко мне протянулась чья-то рука и, дернув за подол юбки, с силой потянула в зияющий проем в прежде монолитной стене, уводящий куда-то вниз.
     Я не стала сопротивляться столь невежливому обращению и немедленно приняла приглашение.
     В полутьме трудно было что-то разглядеть, а, когда неизвестный мне спаситель поспешно задвинул толстую перекладину на потайной двери, тем самым прочно отгородив нас от всего остального мира, я оказалась в полной непроницаемой темноте.
     Некто нащупал мою руку.
     - Идите за мной.
    
    
     Глава 9
    
     Мы отошли на значительное расстояние от места нашей встречи, прежде чем я нарушила молчание:
     - Кто вы? И куда вы меня ведете?
     Мой спутник лишь промычал что-то невнятное и еще крепче сжал мою руку, что мне, на этот раз, совершенно не понравилось. Спасение спасением, но это не повод для сближения.
     - Пока вы не объясните, куда меня ведете, я не сдвинусь с этого места, - я попыталась высвободить руку из обруча его железной хватки.
     - Вы хотите остаться здесь навсегда? – в глуховатом, с хрипотцой, голосе мужчины, прозвучали нотки раздражения, - в такой темноте вы вряд ли выберетесь отсюда когда-нибудь (он еще и едва заметно картавил). Без меня, - добавил, вдруг смягчившись.
     - Но..., - начала я, опасаясь не без оснований, что поспешила довериться совершенно незнакомому мне человеку, пусть даже и моему спасителю.
     - Вы хотите вернуться?
     Вопрос, конечно, злободневный, с точки зрения выбора ситуаций - либо быть сожженной на костре Инквизиции ни за что, ни про что, либо блуждать в темноте в каких-то катакомбах с возможным насильником или серийным убийцей. И не где-нибудь, а в средневековой Испании.
     Во всяком случае, вторая ситуация оставляла хоть какую-то надежду на продление моего бренного пути, поэтому я выбрала ее, заставив себя замолчать и послушно следовать за предполагаемым маньяком. Оставалось только удивляться, как он ориентируется в этой черноте.
     Шли мы довольно долго. Я успела за это время перебрать все возможные варианты и относительно личности моего спутника, и конечной цели нашего пути, и вопроса - а, что же дальше?
     - Дальше вы пойдете одна, и только вперед, никуда не сворачивая, иначе заблудитесь, - тут же прозвучал ответ, будто он подслушал мои мысли.
     - Но..., - обозначенная им перспектива меня почему-то не привлекала.
     - Не перебивайте, - он чуть повысил голос, - этот ход приведет вас в монастырь. Отсюда недалеко. Настоятельница – сестра Френсис. Скажете, что вы от... Пекаря.
     Его лица, по известным причинам, я не видела, но почувствовала, что он улыбается.
     - Она вам поможет.
     Он слегка пожал мою руку и подтолкнул вперед.
     - Не бойтесь. Там вас "черные" не найдут, и там вас ждет защита. Но, помните, только вперед. Я, к сожалению, не смогу проводить вас. Да, и в этом нет необходимости. Здесь совсем рядом.
     Я услышала его удаляющиеся шаги.
     - Подождите. Кто такие "черные"? – меня не столько интересовало это странное слово, сколько ужасно не хотелось остаться опять одной.
     Но он или не услышал меня, или не захотел ответить.
     Я обреченно прислушивалась к эху его удаляющихся шагов, не решаясь двинуться с места.
     Смесь из кромешной темноты и мертвой тишины добавила впечатлений, и, вместо того, чтобы продолжить путь, я присела на корточки, обхватив колени и зарывшись в юбку, как будто это могло мне как-то помочь.
     Жалость к себе со страшной силой в прямом смысле обрушилась на меня водопадом слез - совершенно одна, в каком-то подземелье, с абсолютно пустой памятью, занесенная каким-то ветром в Богом забытое время... .
     Отплакавшись, что несколько помогло разгрузить эмоции, я решила, все-таки, за отсутствием выбора, исследовать окружающее пространство, чтобы понять, где это "вперед", и не перепутать его с "назад", куда мне не очень хотелось возвращаться.
     Протянув руку вправо, нащупала шероховатую поверхность каменной стены. Слева ожидаемая стена не нашлась.
     Через пару шагов обнаружила поворот – рука потеряла ориентир и ткнулась в пустоту.
     "Вот и третий вариант моей кончины" , – я представила себя блуждающей в лабиринте подземелья, о чем предупреждал "заботливый" незнакомец, медленно теряющей силы и...
     Быстренько стерев возникшую в голове красочную картинку моей мучительной смерти, я устремилась вперед, минуя поворот.
     Что бы меня ни ждало там, это было все-таки лучше того, что нарисовало мне воображение.
     На тот момент, возможно от пережитого стресса, я совершенно забыла о зажигалке в сумочке.
    
    
    
     Глава 10
    
     Часики высветили пять часов двадцать две минуты. Вечера или утра – мне уже было все равно. Я шла, не останавливаясь, уже неизвестно сколько времени. Казалось, этому чертову коридору не будет конца. Ужасно хотелось пить. Про "есть" я уже старалась не вспоминать.
     Одолев еще какое-то расстояние, обозначенное опять же часиками в час с небольшим, я все-таки остановилась передохнуть, и, предварительно обезопасив мое девичье здоровье от возможной сырости и весьма ощутимой прохлады пола драгоценным кулем с одеждой и сумкой, превращенному на время в пуфик, присела, с удовольствием вытянув ноги. Но, облокотившись о стену, неожиданно для себя задремала.
    
     ... Ручка летит по бумаге. Я что-то торопливо записываю. Непонятный мне набор букв, выстраивающихся в какие-то слова, так же мне непонятные. Кружево слов ни о чем мне не говорит. И еще… цифры. Это я в состоянии понять, но...
    
     Очнувшись, тут же забыла об увиденном во сне. Надо скорей отсюда выбираться.
     Подобрав небогатый скарб, снова тронулась в путь. Но, не пройдя и трех шагов, вдруг уловила неясное многоголосье. Оно гудело где-то далеко сзади, а, может, впереди. Разобрать было довольно трудно из-за гулкого блуждающего эха.
     Замерев, прислушалась. Неужели это те самые монахи? Ну, конечно, они обнаружили вход в это подземелье и теперь спешат по моему следу в предвкушении легкой добычи.
     Я вжалась в стену, лихорадочно ища выход. Темнота, хоть глаз выколи. Ну, не стоять же на месте на самом деле. Подобрав подол, побежала, уже не разбирая, где какая из четырех сторон света.
     Голоса то удалялись, то приближались. Вконец запутавшись, я тормознула, напряженно вслушиваясь. Как будто тихо. Кажется, мне удалось от них удрать. Облегченно вздохнула, но тут же спохватилась: "Интересно, чему я радуюсь? Ни еды, ни воды, ни света. С пути, кажется, сбилась. Поздравляю! От погони я ушла".
     И мой нос подсказал, куда ушла, довольно болезненно упершись в ту же шероховатую стену, едва я сдвинулась с места.
     Теплая струйка крови возвестила о том, что отделалась не только ушибом. Но страшнее было другое – я попалась. В сжимающие объятья каменного мешка.
     Беспорядочное тыканье в разные стороны убедило, что вокруг все та же стена.
     "Господи! Нет, нет, нет. Только не это" , - я боялась сойти с ума. Мне уже было все равно - костер, пытки. Неважно. Только бы увидеть свет и людей. И, может быть, именно этот крик души вернуться к миру, пусть и давно исчезнувшему, подтолкнул меня на возобновление попыток выбраться отсюда. Как-то же я сюда забралась.
     Метания увенчались успехом. Найденный узкий проход из тупика (и как я в него протиснулась прежде? Что только не сотворишь в панике!) я оценила с тем же накалом чувств, как, вероятно, и обнаруженный когда-то Колумбом путь в Новый свет. С той лишь "незначительной" разницей, что его поиски сопровождались наличием солнечного света и помогающей ему команды единомышленников.
     Уже не отлипая от стены, двинулась вдоль нее. Но не далеко. Свалившись в голодном обмороке.
     Сколько я пролежала здесь, сказать трудно. Хотя бы потому, что, придя в себя, не заметила каких-то существенных изменений ни снаружи, ни внутри меня. Только лишь пить хотелось еще больше, а тело лениво отмахивалось от призыва разума подняться и идти дальше.
     Сопротивление охватившему бессилию немедленно подавилось диким головокружением, потребовавшим не дергаться и лежать смирно.
     Уже вновь теряя сознание, в полузабытьи успела узнать все те же буквы, настойчиво выводимые моей рукой, но...
     Небытие утащило за собой.
    
    
    
     Глава 11
    
     - Осторожно! Да осторожней же! Не хватало ее еще и уронить. Сюда, сюда. Сестра Анна, поправьте ей руку.
     Кто-то довольно небрежно приподнимает обозначенную часть моего тела и устраивает ее у меня на груди.
     Я все слышу, чувствую, но почему-то не могу открыть глаза, а рот и подавно, чтобы хотя бы спросить, куда меня несут. И кто, собственно, несет. Первая мысль, что это те самые загадочные "черные". Подсмотреть бы, но отяжелевшие веки категорически протестуют.
     Мягкое убаюкивающее покачивание вновь погружает в сон: "Ну, и пусть. Какая в конце концов разница – черные, белые, хоть в крапинку. В этой темноте все равно не разберешь".
     Очередное пробуждение вызвано попыткой кого-то меня напоить. Кто-то осторожно раздвигает мне губы и каплю за каплей вливает в рот удивительно вкусную воду. Появляется дикое желание пить и пить без остановки. И не по капле. Но этот некто протирает губы чем-то мягким, и на этом "водопой" заканчивается.
     Я хочу подбодрить незнакомца: "Не стесняйтесь, продолжайте!", но фраза всего лишь прозвучала у меня в голове. Озвучить не вышло.
     Глаза словно склеили скотчем. Как, впрочем, и все тело.
     Слышу чей-то равнодушный женский голос.
     - Ее состояние ухудшается.
     Интересно, на каком основании обладательница этого голоса сделала такой вывод? Я, напротив, чувствовала себя довольно сносно. Ну, если не брать в расчет потерю контроля над моими же конечностями.
     - До утра не доживет.
     Кто-то зевнул.
     Это про кого "не доживет"?
     - Слишком долго она там пробыла.
     Щеки коснулось чье-то дыхание, не совсем аппетитно пахнущее, прямо скажем.
     "Лук, какая-то приправа и... нечищенные зубы", - составила я список ингредиентов, напрочь отбивших мне аппетит. Хотя пообедать жареной форелью я была бы не против. Да и не только форелью.
     - Дыхания нет.
     Кто-то наклонился еще ниже и, прижавшись к моей груди, замер в ожидании признаков сердцебиения.
     - Ничего не слышу. Сестра Бенита, позовите преподобную мать Френсис. Может ее перенести вниз, в карцер?
     Так это я "не доживет до утра"? И опять вниз? Да что это за издевательство?
     Я, вернее, мой мятежный дух восстал, возмутившись. Но, к сожалению, только он и смог восстать. Все остальное, во что он был заключен, не то что не восстало, а, прямо наоборот, скованное абсолютной неподвижностью, представляло собой образец полного равнодушия к мятежу духа.
     - Проверьте ее зрачки, сестра Анна, - этот голос тоже не внушал надежды на сочувствие.
     Чьи-то пальцы приподняли мои веки, и прямо перед собой, на расстоянии считаных дюймов я уперлась во взгляд женщины лет шестидесяти с крупным в оспинах носом. Бело-черное покрывало монахини не красило это лицо.
     - Она умерла.
     Я не сразу вникла в смысл сказанного. Но все тот же мятежный дух, соображающий побойчее вследствие услышанного заключения, взорвался в немом вопле протеста: " Это я-то умерла? Да это от вас уже и пыли не осталось!".
     Вопль, поскольку был немым, никого особенно не заинтересовал.
     Женщина отпустила мои веки, тут же послушно закрывшиеся, и удовлетворенно проговорила:
     - Ну, вот и закончились ее страдания.
     " Да как вы смеете? Еще не закончились!" – я была безмерно возмущена.
     - Бедная девочка, - кто-то третий присоединился к поминкам. Этот голос озвучил большую благожелательность, - ну, что же, мы сделали все, что могли. Упокой, Господи, ее душу.
     Но моя душа решительно не желала успокаиваться.
     "Ребята, вы в своем уме? Я же живая!".
     Присутствующие, определенно, придерживались другого мнения по данному вопросу, поскольку последовало предложение от более сочувствующей:
     - Перенесите ее в капеллу. Отпевание и обряд погребения совершим как обычно.
     "О, Боже! Да что же это? " – я почувствовала солоноватый вкус слез.
     - Но Устав монастыря... , - начала нерешительно та из сестер, которая весьма решительно констатировала мою кончину.
     Завершение мысли я услышала уже из уст той, что предложила капеллу вместо карцера:
     - ... запрещает противоречить аббатисе монастыря. Займитесь необходимыми приготовлениями, сестра Анна. И накройте ее.
     На лицо опустилась мягкая, но удушливо-плотная ткань.
     - Но мы обязаны сообщить о ней, и вряд ли они допустят упокоить ее на монастырском кладбище, - настаивала сестра Анна, ассоциировавшаяся теперь только с тошнотворным запахом.
     - Я разрешаю вам, сестра Анна, пропустить завтрак и помолиться за упокоение ее грешной души, - в голосе ее оппонентки вдруг появились жесткие нотки.
     Меня снова несли. Уже недолго. После чего оставили, наконец, одну.
    
    
     Глава 12
    
     Итак, я в гостях у преподобной матери Френсис. Последнее, что я запомнила перед тем, как оказаться здесь – накинувшаяся на меня чернота подземелья.
     Значит, меня нашли. И я должна была бы радоваться очередному чудесному спасению. Ведь добралась до адресата, где, по словам неизвестно как подоспевшего на помощь... Пекаря, должна была найти безопасность. А что в итоге? Все то же самое. И хуже. Булыжником здесь уже не защитишься. И вобще ничем. Я скована, в прямом смысле, по рукам и ногам, и они вольны делать со мной все, что им придет в голову. Да уже пришло – похоронить заживо. А перед этим отчитаться перед кем-то о кандидатке на панихиду. И этот кто-то, возможно, лишит меня даже положенного всем смертным обряда захоронения. Зачем же Пекарь спасал меня, если я пришла к тому, от чего ушла?
     Покрывало блокировало нос. Задохнуться бы не получилось, но свежего воздуха, явно, не хватало.
     Безотчетно начала уговаривать тело образумиться и восстановить, наконец, двигательные функции. И не знаю, вполне возможно, что до него, наконец, дошло, что это единственно возможный вариант очередного его спасения, или, напротив, на него повлияла усиленная работа мозга, напуганного нехваткой воздуха, но кончики пальцев рук дрогнули, и через минуту я сорвала накрывший меня саван.
     Отдышавшись, привстала и огляделась. Ну, вот она и часовня. С теряющимся где-то далеко наверху потолком и освещенная свечами, окружившими мое ложе – высокий постамент посреди аскетично и просто убранного зала, единственное украшение которого - алтарь, в изобилии устланный свечами перед статуей Спасителя.
     Красиво и покойно. Если бы я пришла сюда помолиться в той, другой жизни. В этой надо побыстрей отсюда убираться.
     Борясь со слабостью, сползла с жесткой лежанки, и, хватаясь за спинки скамеечек, потянулась в сторону выхода.
     Открыть дверь получилось только с третьей попытки – ее тяжесть и моя легкость заставили потренироваться, прежде чем она нехотя поддалась и сдвинулась ровно настолько, чтобы рассмотреть внутреннюю архитектуру монастыря.
     Уходящая ночь позволила увидеть справа лишь глухую стену, убегающую ввысь, а слева опять же стену, но уже с узкими оконцами жилых помещений.
     Все это не особенно способствовало замыслу побега, но другого пути мне никто не собирался предложить. Я должна была пошевеливаться, если хотела еще немножко пожить. Пока за неимением лучшего хотя бы и в этом веке.
     И не дурнопахнущей сестре Анне решать, достойна ли я чести упокоиться в их монастырских пенатах. И упокоиться ли вобще.
     Но только я занесла ногу перешагнуть порог часовни, как тут же внесла ее обратно. Совсем рядом кто-то перешептывался, раздраженно-возмущенно что-то доказывая кому-то.
     "Черт! "– и тут же прикусила язык. Святое место. Повременю с излияниями.
     Подавляя позывы тела упасть тут же у порога, кое-как доплелась до постамента, в последнем усилии на него вскарабкалась, и даже успела накрыться все тем же покрывалом.
     Выдавать себя рановато.
    
    
    
     Глава 13
    
     - Вы обратили внимание, сестра Бенита, на ее туфли ?
     - И не только на туфли. А ее мешок? Очень странный мешок. Белый. Вот с такой длинной веревочкой. Тоже белой. Настоятельница все унесла к себе.
     - А посмотрите, что у нее на руке.
     Покрывало справа приподнялось. Кажется, речь идет о моих часиках.
     - Вы видели что-нибудь подобное, сестра Бенита?
     Шепот двух монахинь шелестел совсем рядом.
     - Нам немедленно надо сообщить о ней профессу*. Немедленно.
     - Но... аббатиса...
     - Я не нуждаюсь в ее разрешении.
     Покрывало опустилось.
     - Но она ведь мертва.
     - Не имеет значения. Посмертное сожжение это тоже урок для всех. И, потом... , мне внушает опасения наша аббатиса.
     - Что? Сестра Анна, как вас понимать?
     - А как вы объясните ее упорство в поисках этой... еретички? Да, еретички, и не смотрите так на меня, сестра Бенита. И я подозреваю, что ересь это не единственное, в чем она погрязла. И откуда преподобная мать Френсис узнала о ней? А как можно пренебречь уставом и оставить эту... ведьму в монастыре, оскверняя тем самым всех нас?.
     Свистящий шепот монахини гулко разносился по часовне.
     - А ее приказ перенести еретичку в часовню?
     Сестра Анна перешла с шепота на голос, пока сдерживаемый, но настолько преисполненный возмущения и негодования, что, если бы не напоминание сестры Бениты: "Бога ради, тише, сестра Анна. Мы в Храме Господа нашего" , - она, наверняка, разразилась бы истерическими обвинениями в более высоком звуковом регистре.
     - Снимите с нее... это, сестра Бенита, - безапелляционным тоном приказала сестра Анна, в очередной раз приподняв покрывало, - лучшего доказательства ее греховности и быть не может.
    
    
     Я наблюдала за ними сквозь щелочку ресниц. От живописной картинки, представшей взору, чуть не прыснула от смеха. Слава Богу, сдержалась.
     Сестра Анна брезгливо придерживала двумя пальчиками покрывало, явно пытаясь подавить неприличное месту и статусу любопытство, выразившееся в скошенных на часики горящих глазах, тут же вспорхнувших вверх, будто она вымаливала согласия у Всевышнего прибегнуть к вынужденной мере изъятия доказательства ведьмовства без Его на то указания.
     Сестра Бенита, весьма миловидная, с пухлыми, как у ребенка, губками, в данный момент удивленно приоткрывшимися, зачарованным взглядом прилипла к предмету вожделения сестры Анны, и то нерешительно тянулась к часикам, то в страхе отдергивала руку – а, вдруг это, действительно, орудие ведьмы? Напряженная борьба с собой достигла пика, и от постигшего ее потрясения она начала вдруг икать. Да так громко, что немедленно объявившееся эхо подхватило посторонний помещению звук и торжественно разнесло его по часовне.
     Сестра Бенита, вконец перепуганная, попятилась, тут же наткнувшись на спинку молельной скамеечки, и зажала рот рукой, что не предотвратило иканья, спровоцированного несостыковкой требования сестры Анны с ее личными убеждениями. А, напротив, еще более участило. Наконец, несчастная не выдержала и бегом бросилась из часовни.
     Сестра Анна проводила ее насмешливым взглядом и, долго не раздумывая, откинула покрывало, задергав браслетку. Куда брезгливость подевалась!
     Я ни под каким видом не собиралась расставаться с моей собственностью, пусть и всего лишь часиками, но и раскрывать себя было тоже рановато, особенно в свете подслушанного разговора двух монахинь.
     Пока я анализировала сложившуюся ситуацию, мои же часики пришли мне на помощь - пиканье будильника возвестило о поре пробуждения. Видимо, в той жизни, я просыпалась в это время.
     Сердце защемило. Я просыпалась – чтобы куда собраться? На работу? На учебу? И кто в это время посапывал рядом со мной? Муж? Любовник? Ребенок?
     Судорожные всхлипывания сестры Анны, в ужасе отпрянувшей от погребального ложа, вернули меня к нерадостной действительности. Ее глаза буквально выскакивали из орбит. Это привычно-обиходное выражение, которому я никогда не придавала особого значения, вдруг получило настолько выразительное подтверждение и в смысле "выскочить," и в смысле "орбит" , что я даже сама испугалась. А, что, если и правда выскочат?
     Будильник же все громче надрывался в потугах разбудить меня, поэтому пришлось, что поделать, его отключить, дабы не нарушать покой часовни.
     Повалившаяся на пол не в меру любопытная монахиня так и не сдвинулась с места, пока к ней на помощь не подоспела сестра Бенита, наконец, справившаяся с икотой.
    
    
    
     Глава 14
    
     - Господи! Сестра Анна, что с вами?
     Бенита склонилась над ней, но та, закашлявшись, вцепилась в девушку:
     - Помогите мне, помогите мне подняться, сестра Бенита, скорей. Немедленно к аббатисе. Или нет. Мне надо выйти из монастыря. Как можно быстрей.
     Проговаривая скороговоркой все это, сестра Анна с трудом освоила вертикальное положение и, зыркнув в мою сторону, прошипела:
     - Моли Бога, чтобы ты уже не почувствовала все, что тебе причитается. Сестра Бенита, оставайтесь здесь, а я пришлю кого-нибудь. Кто ее знает, эту ведьму, что там она еще надумала.
     Напрасно она это сказала. Монахиня, и так не особенно жаждущая близости со мной, побелела и едва слышно пролепетала:
     - Но мы же должны были ее омыть и приготовить к мессе. Куда же вы? А я?
     - А вы молитесь, сестра Бенита, молитесь. За всех нас и за нашу обитель, испоганенную... этой, - она кивнула в мою сторону, - и чтобы Господь услышал ваши молитвы.
     Последняя часть монолога сестры Анны была адресована, судя по грозной интонации ее голоса, уже напрямую Богу, который в случае ослушания, видимо, тоже рисковал подвергнуться опасности впасть в немилость ревностной монахини.
     Прошаркав мимо меня и бросив очередной испепеляющий взгляд в мою сторону, сестра Анна покинула часовню.
     Не воспользоваться паузой и попробовать уговорить Бениту помочь мне было бы глупо. Шансов почти ничего, но другой выход не приходил в голову. Мало того, что обо мне в очередной раз помчались кому-то рассказать, пообещав все возможные муки ада, так еще и не оставляли ни на минуту одну для приведения в исполнение плана бегства отсюда.
     Кроме того, Бенита почему-то внушала мне симпатию.
     Я дождалась, пока она преклонит колени перед статуей Иисуса и уйдет в молитву, чтобы, видимо, испросить у Бога прощения за контакт - пусть и "посмертный" с моей стороны - с ведьмой, и потихоньку спустилась с пьедестала.
     Неслышно приблизившись, я устроилась рядышком с ней, смиренно склонив голову. Может, здесь ее реакция на меня будет менее болезненной? Ведь настоящая ведьма вряд ли бы нашла о чем поговорить с Богом.
     Она не сразу меня заприметила. Продолжая пухлыми губками перебирать одну за другой все известные ей молитвы, Бенита повернула ко мне хорошенькую головку, окинув меня совершенно пустым взглядом, медленно, но верно, наполняющимся осмысленным выражением по мере того, как она отдалялась от ментальной сферы и приближалась к реальной. Но, к сожалению, осмысленность, ускоряясь, двигалась в обратном направлении тому, на что я надеялась. К чему-то, близкому к смертельному ужасу, вылившемуся в вопль, который мне пришлось заглушить, зажав ей рот рукой.
     Ее остекленевшие глаза подернулись дымкой, и она расслабленно повисла у меня на руках.
     - Милая девушка, я прошу прощения, но нельзя же быть такой чувствительной? То икота, то обморок. Для здоровья это не совсем полезно. Рекомендую вам немножко отдохнуть от впечатлений.
     Так, шепча ей на ухо миллион извинений, я дотащила бесчувственное тело Бениты до постамента.
     План созрел молниеносно.
     Скинув с себя одежку Марселины, не постеснялась то же самое проделать и с безвинно потерпевшей монахиней. Правда, поскольку у меня совершенно отсутствовали какие-либо знания о деталях монашеской одежды, то здесь пришлось повозиться. Особенно с вимплом, под которым сверкнула, к моему удивлению, изящная золотая сеточка, вплетенная в волосы Бениты: "А, как же умерщвление плоти?".
     Наконец, разобравшись со всеми частностями ее одеяния, я натянула на себя все, что получилось с нее снять, а монахиню, в свою очередь, приодела в блузку и юбку дочки Марселины. И в мирской одежде она выглядела очень даже мило. Ни дать, ни взять пастушка с пасторально-сентиментальной картинки.
     Приподняв отяжелевшее тело, я кое-как затащила его наверх, не забыв сложить руки на груди. Покрывалом накрыла бесчувственную Бениту.
     - Отдыхай, милая. Ты явно переутомилась.
     Я успела как раз вовремя.
     Скрипнула дверь часовни.
    
    
     Глава 15
    
     Вновь я застыла в молитвенной позе у алтаря, куда рванулась при звуке открываемой двери, чтобы замаскировать вынужденную трансформацию, и, по возможности, отдалить момент узнавания.
     Но в эту минуту я, действительно, молилась. Молилась за свою жизнь, прося у Бога лишь одного – оставить мне ее. Пусть и в этой стране, и в этом времени. А я уж как-нибудь разберусь, что с ней делать дальше.
     Некто присоединился ко мне, едва слышно шепча:
     - Libera me, De morta aeterna ...
     Я искоса взглянула на молящуюся, вдруг встретившись с изучающими меня глазами дамы уже не первой молодости, но до сих пор сохранившей, несмотря на обезличившую ее накидку-вимпл, притягательность утонченной, но увядающей красоты.
     Внутри все оборвалось. Я опустила голову еще ниже, лихорадочно придумывая объяснение.
     - Вы новенькая, сестра?
     - Д-да.
     - А где сестра Бенита?
     - А-а... она вышла... ненадолго.
     - Преподобная мать Френсис ничего мне о вас не говорила.
     - М-м-м... я приехала ночью. Под утро.
     - Как ваше имя?
     В памяти всплыла Марселина.
     - Лаура.
     - А я сестра Мария.
     Перекрестившись, я поднялась, тем самым как бы показывая, что наш разговор у алтаря не уместен. На самом же деле надо было прекращать этот спектакль и начать уже действовать. Моя собеседница встала вслед за мной. Мы чинно приблизились к постаменту.
     Под покрывалом дернулась рука Бениты. Она вот-вот очнется.
     - Сестра Анна попросила меня помочь сестре Бените в омовении усопшей. Вы тоже здесь для этого? – монахиня не спускала с меня глаз. Ее колючий взгляд из-под припухших век ни на секунду не отвлекся от меня.
     - Нет-нет, я пришла сюда поблагодарить Господа за милость присоединиться к моим сестрам по ордену.
     Сестра Мария удивленно вскинула брови и, поправив покрывало, как бы мимоходом бросила:
     - Но королевский двор мне известен. Я не помню вас.
     Я растерялась. При чем здесь королевский двор? Мне он как раз не известен. И что? Какая связь?
     И в это время Бенита пришла в себя. Она сладко потянулась и, видимо, что-то вспомнив, громко ойкнула, после чего забарахталась под саваном. Успешно его сбросив.
     Но я не стала ждать продолжения фуршета и, наскоро попрощавшись с сестрой Марией, поспешила к выходу.
     Вскрики за моей спиной подстегнули меня, и я, не имея ни малейшего желания оглянуться, чтобы убедиться в причине суматохи, подхватила с обеих сторон незаконно доставшееся мне монашеское платье и прибавила скорость, не совсем приличную для сего святого места.
     Вылетев из часовни, я заметалась между стеной и темными окнами соседнего помещения, пока не услышала сзади душераздирающий визг Бениты, возвестивший о кульминационной точке ее нервного состояния, что заставило меня быстро принять решение о маршруте моего пути.
     Я помчалась вперед по каменной дорожке, проскользнула под аркой и очутилась в галерее, кольцом охватившую внутренний дворик монастыря. В центре возвышалась статуя многострадального Иисуса, у подножия которой я и укрылась, тесно к ней прижавшись, благо рассвет еще только намечался: "Прости меня, Господи, но Ты единственный, кто может меня сейчас спасти – в прямом и переносном смысле".
     Я вовремя нашла приют у скульптуры Спасителя, поскольку ровно через секунду мимо меня стрелой пролетела сестра Мария. Понятно, куда и зачем.
     Дольше здесь оставаться было, по меньшей мере, неразумно, и, поэтому, обежав взглядом клуатр, я нацелилась на одну из дверей, ведущую по всем признакам во внутренние помещения монастыря.
     Я должна была вернуть свои вещи.
    
    
    
     Глава 16
    
     Благостная тишина и снижающая бдительность сонливость витали в длинном бело-коричневом коридоре. Пестревший темно же коричневыми двери, вероятно, служившими входом, а, соответственно, и выходом из келий, он сворачивал куда-то вправо.
     Слева от меня узкая лестница вела наверх, куда я и взбежала, не обнаружив внизу что-либо отличное от скучного однообразия дверей, и резонно решив, что приемная настоятельницы должна заявить о себе чем-то более впечатляющим. И не ошиблась.
     Едва я ступила на второй этаж, моему взору открылась великолепная галерея полотен на библейские сюжеты из Ветхого Завета. Оригинальных полотен, не подделок.
     Буквально открыв рот от восхищения, я переходила от одной картины к другой, забыв, зачем я здесь.
     "Мадонна с младенцем" Фернандо де Льянос. Нежная, почти прозрачная и, вместе с тем, глубокая палитра красок передавала одновременно и трогательность, и невыразимую печаль склонившейся над ребенком молодой женщины, будто предчувствующей, что ожидает ее сына в будущем.
     А эта? Боже! Эль Греко! Это его необыкновенно перламутровый тон, который он добивался наложением краски на белый клеевой грунт, едва просвечивающий сквозь жженую умбру.
     Я почти носом уткнулась в " Апостолы Павел и Петр" , не в силах оторваться от изумительной техники мастера, когда чьи-то торопливые шаги отвлекли меня от восьмого чуда света.
     С сожалением бросив последний взгляд на сокровищницу, я дернула ближайшую ко мне дверь и попала в полутемную комнату... с потрясающей картиной "Бичевание Христа" Уге Хайме. Это его рвущийся к воздуху, пространству, но вынужденно скованный рамками готической живописи стиль.
     Но на восхищение у меня уже не было времени. Я застыла у двери, прислушиваясь к едва слышным отсюда шагам. Кажется, удаляющимся. У них же месса сейчас, кто же допустил ее пропустить? С другой стороны, до мессы ли сейчас, когда монастырь под угрозой.
     Дождавшись, пока шаги стихнут, огляделась. И первое, на что упал взгляд – моя сумка. Так значит, я попала туда, куда надо.
     Мои вещи, словно на распродаже, рядком выстроились на изящно инкрустированном столе.
     Схватив все в охапку, я уже было устремилась к выходу, как мое внимание привлек очередной шедевр - "Святое семейство" Луиса де Моралеса с его мерцающими красками и гладкой эмалевой манерой письма.
     Я не могла пройти мимо него. Завороженная, застыла перед полотном, понимая, что стала свидетелем чуда или открытия, в очередной раз подтвердившего уже доказанный не раз факт моего необъяснимого перемещения во времени - свежесть и насыщенность цвета, отсутствие разрушений красочного слоя, столь характерного для произведений живописи Средневековья. Эта картина была написана совсем недавно, лет двадцать назад, то есть в шестидесятые годы шестнадцатого века.
     - А вот и наша беглянка.
     Я чуть не выронила свой скудный скарб, застигнутая врасплох кольнувшим спину голосом.
     Боясь обернуться, непроизвольно сделала шаг навстречу полотну, инстинктивно пытаясь вписаться в его сюжет и лишить, как я правильно догадалась, преподобную мать Френсис, удовольствия распознать меня.
     Но была поймана ее цепкими пальцами.
     Аббатиса аккуратно развернула меня к себе, и я встретилась с ее глазами – проницательно-умными, пытливо в меня вглядывающимися:
     - Не торопись, дочь моя. Тебе уже некуда спешить. Бог тебя уже привел.
    
    
     Глава 17
    
     Она усадила меня на стул, украшенный той же тонкой вязью, что и стол, и села напротив, накрыв мою руку своей. Я прижимала к себе мои жалкие вещички, не желая расстаться с ними ни на минуту.
     - Ну? Я думаю, тебе есть, что мне рассказать. Не бойся. Ты в безопасности.
     Ее теплота и искренность обезоружили. Да так, что меня неожиданно прорвало:
     - Вы в опасности. Сестра Анна отправилась куда-то с доносом на вас и... на меня. Я не знаю, куда и к кому, к какому-то профессору. У вас что, для приговора сжечь на костре необходима ученая степень? Сестра Френсис, решайтесь, я повторяю, вы в опасности. Из-за меня, к сожалению. Мы должны бежать отсюда и...
     Она настолько впечатлилась моим монологом, что вдруг громко, смешно всхлипывая, рассмеялась, смахивая выступившие слезы.
     В промежутках между всхлипами она успевала проговорить:
     - ... это надо же... прости, Господи... бежать...
     Я недоуменно ждала объяснения довольно странной реакции аббатисы. Что ее так рассмешило?
     - Послушайте. Если вам все равно, что будет с вами, то мне моя жизнь еще очень даже нужна. Отпустите меня. Зачем я вам?
     Она так же неожиданно успокоилась и, придвинувшись ближе, участливо спросила:
     - Откуда ты, милое дитя? И как оказалась в нижних коридорах монастыря?
     - Ах, да. Вам привет от Пекаря. Правда, я совершенно не в курсе, кто он такой, но благодаря именно ему я имела счастье исследовать ваши катакомбы. Кстати, как вы меня нашли?
     Сестра Френсис, не отвечая, поднялась, обошла стол и, выдвинув один из ящичков, что-то вытянула оттуда. Боже, мой плеер. В каких уже переделках он не побывал.
     Она опасливо держала его двумя пальчиками:
     - Что это? И откуда у тебя эта бесовщина?
     - Да какая же бесовщина? Обыкновенный плеер. Как вам объяснить? Вы музыку любите?
     - Не гневи, Господа, дочь моя, - сестра Френсис посуровела, - не забывай, где ты.
     - Да, простите. Ну, тогда так. Вам же нравятся Псалмы? Kyrie, Gloria, Cred ... ну, и так дальше.
     Аббатиса изумленно не сводила с меня глаз.
     - Ну, понятно. Конечно, нравятся. Иначе бы вы не слушали их с утра до вечера. Ну, так вот, все это можно записать вот в эту штучку и слушать везде, где бы вы ни находились. С ума сойти, правда? Дайте, я покажу вам.
     Тут я ошиблась. Состояние сестры Френсис начинало внушать опасения. Она вдруг покачнулась и, выпустив "бесовщину", гулко ударившуюся о поверхность стола, медленно осела вниз, слава Богу, не промахнувшись мимо стула.
     Я тоже хороша. Вместо того, чтобы следовать плану побега, инструктирую аббатису средневекового монастыря о технике прослушивания Псалмов с помощью плеера.
     Воспользовавшись паузой, я несмело подобралась к столу и потихоньку потянула к себе нарушителя спокойствия.
     - Ну, так я пойду? Приятно было познакомиться. Прошу прощения за причиненные хлопоты ...
     Заговаривая таким образом растерявшуюся настоятельницу, я, пятясь, мелкими шажками подступала к выходу. Но ретироваться не удалось. Меня остановил ее не терпящий возражений голос:
     - Ты останешься в монастыре. Пока послушницей, а там... видно будет.
     - Что? Какой послушницей? – мне однозначно не понравилась перспектива, - о чем вы?
     - Не противься, дочь моя, это Господь привел тебя сюда, - и, помолчав, вбила последний гвоздь, - и здесь ты найдешь путь к вере.
     Я попыталась ей возразить, что в данной ситуации никакой другой путь, кроме как отсюда, мне был не интересен, но на меня вдруг навалилась такая усталость и безразличие, что, ткнувшись в дверной косяк, я молча выслушала ее приговор.
     Да, в конце концов, куда мне идти? В этом мире я была чужая. А здесь, в монастыре, по крайней мере, будет крыша над головой.
     Мне ничего не оставалось, как согласиться с ней.
     Я с тоской смотрела в будущее... , а напрасно.
    
    
    
    
    
    
    
    
    
    
    
    
    
     Часть вторая
    
     Пробуждение
    
     Глава 1
    
     - Я принесла вам обед, сестра Лаура… . Боже, как красиво!
     Восторженный вскрик Маргариты потревожил благостную тишину монастырской часовни. Я поморщилась - не люблю, когда мне мешают работать.
     Обмотав кисть влажной тряпкой, вложила ее в выдолбленное гнездышко внутри деревянного сундучка со множеством ячеек, оборудованного для моих "профессиональных" нужд.
     Потянулась, разминая затекшие мышцы и постанывающую от длительного напряжения спину. Часа три, не меньше - мои часики по причине заглохнувшей батарейки давно уже успокоились в ежесекундном напоминании о продолжении моей биографии в качестве монахини-художницы - я провела за работой, расписывая основание ретабло Девы Марии.
     Маргарита, преисполненная трепета, с увлажнившимися от переизбытка впечатлений глазами умиленно осматривала почти завершенный алтарный образ.
     - Они словно живые, - прошептала она, замерев в благолепном созерцании.
     - Ну, что у нас сегодня за деликатесы? – я, действительно, проголодалась. Завтрак в монастыре подают настолько рано, что часам примерно к десяти желудок требовательно настаивает на добавке.
     Инфанта-монахиня, не отрываясь от лик святых, скороговоркой перечислила:
     - Гаспачо, сыр и рыба.
     - Вы не присоединитесь к трапезе? – я приподняла крышку кастрюльки.
     - Нет, я не голодна, - Маргарита, наконец, соизволила обратить на меня внимание, - сестра Лаура, аббатиса просила вас зайти к ней.
     - Что-то случилось? – я зачерпнула холодный суп.
     - Не знаю. Она сегодня принимала гостей. Хм, посыльного от моей тетушки. И была очень взволнована. Я не нужна вам больше? Не хочу опоздать к рекреации.
     - Конечно, идите. Спасибо, что позаботились обо мне. Я скоро буду.
     Маргарита мне нравилась. Милая девочка. Ни намека на королевскую спесь. Несмотря на молодость, она усердно готовила себя ко вступлению в должность настоятельницы нашего монастыря. В том, что именно она станет преемницей Френсис, никто уже не сомневался. Видимо, это и обговаривали с момента появления инфанты Марии с дочерью в монастырских стенах.
     Мать Френсис заметно сдала за эти два года, что я ее знаю. Она, еле передвигаясь из-за мучающей ноги подагры, старалась не пропускать ни одной службы, но с каждым разом ей все труднее было исполнять надлежащие ее положению функции.
     Что такое передал ей королевский посыльный, от чего она взволновалась? И при чем тут я?
     Аккуратно отделив косточки от тушки рыбки в маринаде, я в очередной раз восхитилась поварским искусством сестры Бениты - той самой, что подменила меня на погребальном ложе. Обиженная монахиня еще долго сторонилась меня, памятуя о доставшейся ей роли и все-таки все еще подозревая в колдовстве. Но, после того, как я написала ее портрет, она смягчилась и даже испекла специально для меня потрясающе вкусный сырный пирог.
     Сложив остатки трапезы в корзинку и омыв руки, я окинула взглядом алтарь.
     Над ретабло я работала почти год. Вернее, моей кисти принадлежат две, довольно крупные, фрески на боковом поле и четыре, помельче, внизу.
     Расписывать алтарь когда-то поручили одному из малоизвестных в то время художников, и он, без сомнения, в конце концов, довел бы задуманное до ума, если бы, расшалившись, не расширил поле деятельности, заинтересовавшись одной из наших монахинь, проявившей к нему, в свою очередь, далеко не платоническую привязанность. Каждый понес заслуженное наказание, после чего мать Френсис препоручила мне внести свой вклад в роспись алтаря.
     Потрясенная неожиданно открывшимся во мне талантом живописца, она не долго колебалась в принятии столь волнительного для меня решения.
     Помог случай.
     Монастырю в дар был преподнесен портрет Хуаны Австрийской. Его с почестями внесли в приемную настоятельницы. И, поместив в достойную принцессы раму, по великолепию чуть ли не затмевающую изображенную на холсте даму с надменно-жестким взглядом, оставили ночевать у стены, планируя на следующее утро водрузить на полагающееся ему парадное место над столом настоятельницы.
     При этом не учли одну, казалось бы, незначительную, но роковую, в данном случае, архитектурную деталь помещения. По печальной случайности, рамы окна на той самой стене, куда прислонили картину, не закрепили защелкой. Не выдержавшие натиска разразившейся ночью грозы, они дохлопались до того, что треснувшие в знак протеста стекла осыпались тучей осколков, вонзившись в Хуану.
     Аббатису, обнаружевшую рано утром учиненный природой вандализм, чуть удар не хватил. И даже не столько потому, что картина понесла безнадежный ущерб, сколько потому, что она посчитала случившееся дурным предзнаменованием и приказала немедленно убрать портрет с глаз долой.
     Но вмешалась я.
     Моя сумка, предусмотрительно конфискованная и припрятанная аббатисой, кроме прочих вещичек, вместила и небольшую бархатную коробочку, отделанную золотой тесьмой, в которой покоились десять загадочных щипчиков, пилочек и пинцетиков. И, когда портрет ногами вперед выносили из приемной, я, вдруг, подумала – а, не попробовать ли?
     Уверенная в догадке, убедила мать Френсис подождать с осуществлением ее желания изолировать Хуану от нашего милого общества, и, испросив разрешения порыться в сумке, выбрала нужный, как мне казалось, зажим-пинцетик. С его помощью я, как можно бережнее, извлекла из подпорченного грозой платья инфанты цветные капельки витража.
     Взволнованное происходящим дыхание аббатисы выравнивалось по мере того, как росла горка преступных капелек на расстеленной рядом тряпочке.
     - Мне нужны краски и кисти, - потребовала я, и ровно через час мне их доставили.
     Запершись в приемной, куда не допускался никто на время починки монастырского имущества, кроме матери Френсис, конечно, я вернула чуть было не подвергшейся обструкции картине ее первозданную красоту, получив в благодарность от аббатисы задумчивый взгляд и новый вимпл.
     Полюбовавшись еще раз алтарем, я вышла из часовни.
     Меня ждала настоятельница.
     Глава 2
    
     Цифры. Я почему-то должна их запомнить. Но не могу. Уже на третьей сбиваюсь. Возвращаюсь к началу ряда и... опять то же самое.
     Я спешу. Мне кажется, исписанный именами и цифрами листок вот-вот исчезнет.
     Очередная попытка тоже не увенчалась успехом.
    
     Разочарованная, просыпаюсь.
     Что это за сон? Он снится мне уже третий раз. И третий раз вызывает ощущение беспокойства и страха. Страха, что я не успею разгадать эту цепочку символов. А, если не успею, то произойдет нечто страшное и неотвратимое. А, что может произойти страшнее того, что уже случилось со мной? С чужим именем, чужой для меня внешностью, чужой жизнью.
     Я зарылась в подушку. Кто же я, на самом деле? Старания вспомнить хоть что-то неизменно натыкались на некий непробиваемый блок с ячейками. От которых ключи выбросили.
     Взглянула в окно. До рассвета еще далеко. Зубчатая стена монастыря прямо напротив окна моей кельи еще утопает в непроглядной темени. И те же "зубчики" первыми сообщают о восходе, чернясь на фоне светлеющего неба.
     Стена надежно преграждает путь сюда кому бы то ни было, кроме лиц королевской семьи, пожелавших расстаться с тревогами внешнего мира. Таким образом, я оказалась в окружении весьма знатных дам, включая родную сестру Филиппа Испанского Марию, обоснованно заподозрившую меня тогда в часовне в лукавстве. Не скажу, что подобное соседство оставило меня равнодушной, но я воспринимала их всех как героев давно забытой сказки, и, может быть, поэтому мои отношения с ними не складывались. Для меня они жили "понарошку". Кроме Маргариты, моей ровесницы, если отвлечься на минуточку от разделяющих нас пятьсот лет. Мы подружились почти сразу. Но и с ней я не делилась моей тайной.
     Вчерашний разговор с Френсис заставил меня поволноваться. То, что она предложила, выбило меня из колеи привычной, уже знакомой и безопасной жизни в монастыре. Хотя я и не предполагала всю оставшуюся жизнь провести здесь, тем не менее пока не достаточно созрела принять предложение оставить обитель, пусть и ненадолго – всего на полгода.
     - Поверь мне, Лаура, желание доверить тебе живописать ее, подкреплено только лишь ее собственными впечатлениями от портрета Бениты. Месяц назад я отправила его в Эскориал. У тебя необыкновенный талант. И я не хочу, чтобы об этом было известно только мне.
     - Но их семейный портретист Куэльо, - я кивнула на вернувшуюся, благодаря мне, к "жизни" Хуану, - я не хотела бы покидать стены монастыря.
     - Тебе нечего бояться. Там ты тоже будешь жить в монастыре. Но под мастерскую тебе выделят комнату рядом с ее покоями. Как закончишь, ты вернешься сюда. И не забывай, что монастырь получит щедрое пожертвование.
     Ну, вот она и причина, почему Френсис хочет, чтобы я согласилась стать портретисткой Изабеллы. Что возразишь на это?
     Помолчав, я уточнила:
     - Когда я должна уехать?
     - Завтра. За тобой пришлют.
     Френсис тяжело поднялась и, с трудом передвигаясь, села напротив, как когда-то, безапелляционно определив меня в послушницы.
     - Мне нелегко с тобой расставаться. Я... привыкла к тебе. Ты послана Богом нашему монастырю, в этом я уже не сомневаюсь. И, прежде, чем мы расстанемся, - здесь она замолчала, стараясь подавить выступившие слезы, - я должна тебе еще что-то сказать. Не знаю, увижу ли я тебя еще. Мне с каждым днем все хуже.
     Казалось, она собирается с духом поведать мне какую-то историю.
     - Когда-то я не ответила на твой вопрос, как мы тебя нашли. Тот, кто отправил тебя ко мне... Пекарь... известил меня об обстоятельствах встречи с тобой и просил принять тебя. Его сообщение я получила через три дня после того, как он оставил тебя одну в наших коридорах. Я немедленно начала поиски, и, к счастью, мы обнаружили тебя почти сразу. Ты не дошла всего несколько шагов до входа в... библиотеку
     - В библиотеку? – я вспомнила внутреннюю планировку упомянутой комнаты, где любила просиживать часами, роясь в старинных фолиантах. Ничего похожего на дверь в подземный лабиринт я там не заметила.
     - Этот путь неизвестен никому, кроме меня и монахинь. Не всех монахинь. Избранных, - не слыша меня, продолжала Френсис, - я достаточно хорошо узнала тебя за это время, чтобы не требовать обещания нигде не упоминать об этом потайном ходе, - и, подумав, добавила, - не забывай, кто нашел здесь приют.
     - Да, а что случилось с сестрой Анной? Я не видела ее после той ночи.
     - Она проявила излишнее любопытство, недостойное монахини. Грех, который она должна была искупить. Но сейчас не об этом.
     Френсис задумалась, будто сомневалась, исповедаться ли дальше. Взглянув на Хуану, ответившую ей неприступно-надменной позой, и, вероятно, вспомнив реабилитацию портрета, она улыбнулась:
     - Благодаря ей я поверила тебе.
     - Что значит "поверила", мать Френсис? – я ожидала любой ответ, но не тот, что прозвучал.
     - Поверила, что ты не ведьма.
    
    
    
     Глава 3
    
     - Ее высочество Хуана, - продолжила свой рассказ Френсис, - основательница нашего монастыря и нашей общины. И об этом тоже не каждый знает. Она..., - тут аббатиса замолчала, колеблясь, открыться ли мне до конца, - … но это не моя тайна. Но, если бы ты была ведьмой, ты и близко бы не подошла к портрету, не то чтобы дотронулась до него.
     - Да почему вы думали, что я ведьма?
     Я рассмеялась, представив себя на метле, несущейся куда-то по своим черным ведьминским делам. Картинка из фильма ужасов. Правда, визажисту пришлось бы основательно поработать над моей ангельской внешностью, чтобы придать ей мрачно-мистический вид со всеми полагающимися атрибутами подружки дьявола – убивающая наповал роковая красота, сдобренная испепеляющим взглядом и кроваво-плотоядной улыбкой.
     - А все, что я нашла в твоем мешке? – сестра Френсис нахмурилась, - откуда это? И для чего?
     Она выжидательно посмотрела на меня. Надо же, какое терпение у моей настоятельницы. Ни разу, с того судьбоносного для меня утра, она не спросила меня об этом. Наверняка, все то, что хранила моя сумка, включая ее саму, вызывало массу вопросов.
     - Я верну их тебе, - аббатиса, слегка разочарованная нежеланием с моей стороны пооткровенничать с ней, вздохнула, - но хотела бы знать, что это. И, потом, там, - она понизила голос, - мужская одежда. И... очень странная.
     - Это моя одежда, - на этот раз я не отвела взгляд от напряженно ждущих ответа глаз аббатисы. Нет смысла что-то придумывать или врать ей, по сути, спасшей и вытащившей меня из отчаянной ситуации, - но я не могу рассказать вам, откуда это. Просто вы не поверите мне, мать Френсис. Я и сама до конца не понимаю и не верю, что то, что произошло со мной, правда. Но в том, что я не ведьма, не сомневайтесь. Будь я ею, меня бы здесь давно уже не было.
     Последний аргумент, видимо, убедил настоятельницу окончательно довериться, и она, порывшись в карманах платья, протянула мне ключ:
     - Возьми. За "Святым семейством" тайник. Открой его. Там твои вещи.
     Она устало сгорбилась и закрыла глаза.
     Я нашла здесь все в целости и сохранности. Замкнув потайную комнатку, забаррикадировала ее шедевром де Моралеса и вернулась к Френсис.
     Аббатиса спала, склонившись набок. Милая старушка, как многим я тебе обязана!
     Тихонько вложив ключ в ее руку и бесшумно затворив за собой дверь, я вышла из кабинета.
     Мне нелегко было покидать монастырь. Он стал моим домом. А Френсис... ну, не то, чтобы матерью, но чем-то близким к этому.
     Скоро утро. Утро последнего дня здесь, в моей обители.
     Что-то меня ждет в семействе Габсбургов. Я прыснула, уткнувшись в подушку. Ну, надо же, куда меня занесло. Меня…
    
     ... обыкновенного реставратора. Ну, не совсем обыкновенного, а специалиста... высокого... класса …
    
     Стоп!
     Отбросив подушку, я обхватила голову руками .На всякий случай еще и крепко зажмурилась, пытаясь удержать забрезжившую в наглухо заблокированных прежде уголках памяти проскользнувшую информацию. Не уходи, не уходи!
     Она не просто ушла, а без оглядки шмыгнула туда же, откуда и появилась. Тем не менее, я глупо улыбалась от счастья, понимая, что это "откуда" дало, наконец, о себе знать.
     И это только начало.
    
    
     Глава 4
    
     Роскошная карета, присланная за мной, ждала у ворот.
     Я в последний раз оглянулась на мое убежище, укрывшее меня на эти два года от людского невежества, ненависти и страха... за себя. Крепла необъяснимая уверенность, что сюда я больше уже никогда не вернусь.
     Френсис не вышла меня провожать. Она окончательно слегла и даже не появилась на утренней мессе. Но я простилась с ней, поцеловав ее морщинистую, в старческих крапинках руку, понимая, что это наша последняя встреча. Встреча-расставание.
     - Бог бережет тебя, девочка. Не забывай Его.
     Я улучила минутку и зашла к Маргарите. Она, будто ждала меня, бросившись навстречу:
     - Мне будет недоставать тебя, сестра Лаура.
     Расстегнув сумку, я протянула ей фотографию. Снимок, сделанный в чьей-то квартире, может быть, и в моей - я сижу на кровати среди разбросанных веером журналов.
     Она нашлась в большом, с кучей отделений, кошельке.
     Маргарита ахнула, попятившись, и замерла у стула.
     - Ну, что ты испугалась, глупенькая? Это всего лишь моя фот... мой портрет, просто очень маленький. Возьмешь? На память.
     Будущая настоятельница несмело протянула руку к диковинке и… все остальное потеряло для нее какой-либо интерес. К счастью для монастыря – ненадолго.
     - У этого художника Божественный талант. Кто он?
     - В том-то и дело, что не знаю. Вернее, не помню. Не заморачивайся. Главное, что тебе понравилось.
     - Как ты сказала? Не... что?
     - Ну..., не думай об этом.
     - Странная ты все-таки, сестра Лаура, - у Маргариты увлажнились глаза, - я буду молиться за тебя.
     Мы обнялись, и я, не оглядываясь, покинула келью.
     Меня никто не провожал, только в одном из окон мелькнуло озабоченное личико спешащей куда-то Бениты.
     Дорога до королевского дворца заняла около двух часов, в течении которых я не отрывалась от окна. Оказывается, монастырь построен на окраине Мадрида, за городской чертой. За колышущейся в такт движению полупрозрачной шторкой мне повезло полюбоваться пробегающим мимо довольно однообразным, но живописным пейзажем средневековой Испании.
     Сопровождающая меня женщина с носом "уточкой" и почти сросшимися на переносице бровями старательно делала вид, что спит, но в то же время зорко наблюдала за мной, в любую минуту готовая предотвратить мои поползновения в сторону дверцы кареты. Расстрел на месте был бы обеспечен.
     Но я не собиралась нарушать запреты или куда-либо сбегать. Напротив, мое любопытство все более подогревалось. И не мудрено.
     Кто еще из моих современников удостоился чести стать семейным портретистом Филиппа Второго?
     Среди моих знакомых не нашлось, наверное, кого-либо, кто скрыл бы сей факт.
    
    
    
     Глава 5
    
     Я неделю уже жила в придворцовом монастыре.
     В маленькой узкой келье, ненамного разнящейся с прежней. Ну, только лишь видом из окна. Более чем впечатляющим – гранитных голубовато-серых стен королевского дворца.
     И особых изменений в декорациях пока не предвиделось, включая строгую, продуманную по часам жизнь обители. Скучное однообразие внешнего и внутреннего быта слегка раздражало – стоило ли срывать меня с насиженного места, давая взамен все то же самое. Даже стену из окна.
     Но и ему пришел конец, когда однажды утром, сразу после завтрака, меня позвали к настоятельнице – сестре Долорес. Грузной, расплывшейся, с тройным, сбегающим вниз подбородком, тетеньке, почему-то убежденной, что мое увлечение живописью - это нечто сродни первородному греху. По ее мнению, к которому она возвращалась неоднократно во время нашей затянувшейся беседы, монахиня "не должна отвлекаться на мирскую суету" , поскольку ее "прямое предназначение – служить Господу".
     Поток нравоучений иссяк только после как бы невзначай брошенного мной вопроса:
     - Увековечить величие дома Габсбургов, так пекущихся о чистоте веры, это мирская суета?
     Сестра Долорес поджала губы и резко проговорила:
     - Постарайтесь не опоздать к вечерней мессе, сестра Лаура.
     И моя неявка и на вечернюю, и на утреннюю, и на все последующие мессы, я думаю, утвердила ее в моем легкомыслии и в своей правоте, поскольку в монастыре я уже не появилась.
     Мое местожительство в тот же день переместилось ни больше, ни меньше в покои дворца, куда меня препроводила все та же особа, бывшая моей спутницей по дороге в Эскориал. Она и на этот раз не отказалась от настороженного рассматривания меня исподтишка.
     В отведенную мне комнату мы добрались, преодолев нескончаемые коридоры и переходы, где изредка мелькали, судя по простоте одежды, лица, опосредованно приближенные к королевским особам, то есть, проще говоря, обслуживающий персонал, ответственный за удовлетворение их, королевских, материальных потребностей.
     Но чем выше к "Олимпу" мы поднимались, минуя затканные золотисто-красочными гобеленами залы с до блеска начищенным полом без единой царапинки на дорогом узорчатом деревянном покрытии, тем чаще наталкивались на разбросанные группки сдержанно беседующих придворных, напомнивших мне…
    
     … старинные гравюры, когда-то отреставрированные мной в...
    
     Где? Я замедлила шаг: " Ну же! Где? "
     - Не отставайте. Мы уже почти пришли.
     Голосок у нее не райской птички. Так каркнула, что и без того робкая память снова затихла.
     Вскоре, действительно, свернув в правое крыло дворца, мы остановились у высокой, матово отливающей мореным дубом, двери.
     - Прошу…
     Толкнув створки, попутчица завела меня в комнату. Нет. В хоромы.
     Золотисто-бордово-желтые тона тяжелых бархатных портьер сочетались с убранством тех же оттенков широкой кровати, искусно подобранной простой, но изящной мебелью. И как апофеоз красоте - потолок утопал в жемчужно-серебристых облаках со ступающими по ним небожителями в окружении порхающих ангелочков.
    
     "Да-а, мой супердом я оценила бы в три цента по сравнению с таким-то великолепием…".
    
     Что?
    
     Спальня с раздувающейся от ветра шторой, гостиная с искусственным камином и резным антикварным шкафом, раздобытым на барахолке и приведенным мною в его изначально-товарный вид, столовая с набором медной посуды…
    
     Они каруселью кружились вокруг меня – штора… камин… шкаф… посуда… штора…
     Я припала к колонне, стражем выступающей у двери.
     - Вам плохо? Это с непривычки, - нос "уточкой" насмешливо сморщился. Закрывая двери с обратной стороны, она надменно добавила, - располагайтесь. Я приду за вами.
     Но мне было не до нее.
     Карусель, ускоряясь, завихрилась, смазавшись в сплошную несущуюся ленту, где уже что-либо различить было просто невозможно.
    
     "Дохлый номер", - как говаривал Патрик.
    
     Патрик? Кто он?
    
     Глава 6
    
     Порывшись в косметичке, я нашла все, что нужно было, чтобы придать лицу более праздничный вид в соответствии с предстоящим знакомством с сильными мира сего – чуть блеска губам, длину ресницам, баланс коже. Я впервые за годы вынужденного заточения прикоснулась к косметике. Незачем было, да и не до того. Но навыки не растеряла.
     Ну, что же. Кажется, я готова к приему. Бросив критический взгляд на уже привычное отражение в зеркальце, пришла к выводу, что оно мне однозначно понравилось. Что-то из серии "вечной невинности" с едва заметным налетом скрытого потенциала.
     - Следуйте за мной.
     В комнату без стука вошла все та же озабоченная должностными обязанностями тетенька, но одета она была уже несколько иначе. Невзрачное прежде платье заменила на, видимо, парадное, более тяжеловесное и громоздкое из-за прилагающихся к нему мелочей - вычурно топорщимся жестким воротником, узким обручем обхватившего шею, корсетом, намертво сковавшим тело, грузной окантовкой лифа, больше напоминающей сбрую, нежели украшение.
     Я молча последовала за ней.
     Идти пришлось недолго, и на этот раз наш путь ограничился двумя переходами по узким коридорам без излишней роскоши, приведшими в маленькую тесную комнатушку с одним единственным креслом у стены.
     Моя суровая спутница осмотрела меня взглядом собирающегося пообедать удава и, задержавшись на лице, явившему несмелую попытку улыбнуться, ища одобрения, вдруг безапелляционно заявила:
     - Если бы не рекомендации преподобной сестры Френсис, я бы и дух твой сюда не допустила.
     Улыбка, не найдя поддержки, благополучно канула в никуда, бегством убедив не надеяться на радостное продолжение нашего общения. И более того, впредь постараться не допустить его следующей фазы в виде попытки подружиться.
     - Вы правы относительно рекомендаций, - я смиренно опустила глаза, - но, к сожалению, мой дух не подвластен даже мне, поэтому вам, как и мне придется смириться с его присутствием здесь.
     Чем я ей не угодила?
     Ее глаза потемнели от злости.
     - Что у тебя с лицом? Что это?
     Забыв о косметике, я не сразу поняла, о чем это она.
     Брезгливо вытянув палец, чуть ли не упершийся в мои губы, она уличающе процедила:
     - Они красные и блестят.
     И тут меня как током пронзило. Как же я забыла! В этот интересный период развития человечества за пользование помадой любительницы улучшить свою внешность отправлялись на костер, никак не меньше.
     Надо было срочно выпутываться из проблемы, а поскольку на обдумывание времени не было, брякнула первое, что пришло на ум.
     - Вы имеете что-то против Кристиан Диор?
     Она наморщила лоб, видимо, пытаясь вспомнить хоть кого-либо с подобными звукосочетаниями и одновременно стараясь понять их связь с блеском моих губ. Но, поскольку таковых ни в ближнем, да и ни в дальнем окружении не нашлось, а, соответственно, и связь не прослеживалась, недовольно пообещала:
     - Я все равно все о тебе узнаю.
     - Не забудьте поделиться со мной вашими сведениями. Они мне тоже пригодятся.
     Я ей все-таки улыбнулась.
     В нашу беседу вмешался некто за тяжелой коричневой шторой с мелодичным, нараспев, голосом и властными интонациями:
     - Пусть войдет.
     Край шторы отогнулся, и выглянуло личико молоденькой девушки, с любопытством меня осмотревшей, что несколько смягчило разъедающую подозрительность "удава".
     Она обворожительно мне улыбнулась:
     - Ну, что же ты стоишь?
     И тут же последовал ее не терпящий возражения окрик:
     - А вы, сеньора Урсула, будьте здесь.
     Я не стала уточнять, что отразилось на лице вышеназванной особы, и нерешительно отдернула штору.
     Девушка, засмеявшись, втащила меня в то, что скрывалось за ней. Этого мгновения хватило, чтобы успеть провести ладонью по губам и стереть, не без сожаления, компрометирующую меня помаду. Но, как показало будущее, семейство Диор, трудясь над таким предметом как красота, стремилось, видимо, доказать, что не все в этом мире преходяще, есть и постоянные величины - губы настырно излучали мерцающий розовый блеск, в чем я убедилась позже.
     Ослепительно роскошное убранство помещения, куда я вошла, без сомнения, затмевала женщина у окна, немедленно мной узнанная.
     Куэльо, действительно, был великим портретистом.
     Ко мне обернулась инфанта Изабелла.
    
    
    
    
    
    
     Глава 7
    
     Более красивой женщины, вернее, девушки (на тот момент ей было около двадцати) мне не доводилось раньше встречать.
     Огромные, феерические, слегка выпуклые глаза, искрящиеся и манящие. Прямой, с едва заметной горбинкой, без единого изъяна нос. Сочные полные губы с капризно поджатой нижней губкой оттенялись белоснежно-бархатистой кожей.
     Образец классической красоты. Так и просится на холст.
     Ладони неожиданно вспотели, и я облегченно про себя вздохнула, зная, что мне не придется, к счастью, пожимать ей руку. Я совершенно не представляла как себя вести. Мало того, что опыт общения с королевскими особами у меня напрочь отсутствовал, так все еще осложнялось и недостатком информации о правилах придворного этикета в столь туманные времена.
     Но Изабелла разрядила обстановку.
     Она поманила меня к себе, скользя взглядом снизу доверху по моей персоне, задержавшись, ну, конечно же, на лице, а, точнее, на его нижней части, и задала тот же вопрос, что и Урсула. Тон вопроса не предвещал ничего хорошего.
     - Что это, сестра Лаура?
     И черт дернул меня их накрасить!
     - Это… что? - переспросила я севшим от волнения голосом.
     Второй промах. Не отвечают вопросом на вопрос родившимся с голубой кровью.
     Инфанта нахмурилась. Я же, состроив невинную гримаску, тянула время, соображая, как выкрутиться из вовсе не простой для меня истории. Скрестив два взаимоисключающих факта – аскетизм монахини и ее же баловство порицаемыми церковью соблазнами – я продемонстрировала, таким образом, вопиющий симбиоз отрицания и утверждения в одном флаконе. Подобная игра добром, как правило, не заканчивается, и, с сожалением согласившись с поражением - терять мне уже нечего – я приняла вызов:
     - М-м-м…, простите, Ваше Высочество. Если Вы имеете в виду цвет моих губ…, это декоративная косметика…, изобретенная мной…
     Мысленно я попросила тысячу извинений у месье Кристиана, присвоив патент на его губную помаду. Ну, не рассказывать же испанской принцессе, живущей за пятьсот лет до меня, о преимуществах косметической продукции двадцать первого века перед весьма примитивными мазилками средневековья. Кроме того, я просто физически почувствовала, как костер Инквизиции подпаливает мне пятки.
     - Декора... что? – Изабелла приподняла бровки.
     Я смешалась. На минуточку увидела себя ее глазами - одеяние монахини лишь подчеркивало мою бесовскую сущность.
     Надо немедленно что-то придумать. И решение пришло.
     Наклонившись к своему приданому, покоившемуся в мешке из грубой ткани, прародителю женских сумочек, извлекла на свет косметичку.
     Вероятно, я совершала ошибку, но другого выхода у меня не было. Должна же я была как-то ответить на поставленный вопрос, а, заодно, отдалить по возможности общение с более заинтересованными лицами в вопросе колдовства.
     Изабелла и, как оказалось, ее младшая сестра, Каталина, со все более возрастающим любопытством следили за моими манипуляциями. Хоть и принцессы, но девчонки же.
     - Позвольте, Ваше Высочество, показать Вам некоторые из моих... опытов, - и тут я затараторила, боясь, что меня прервут, - мне необходимо постоянно экспериментировать, ну, пробовать, понимаете? Чтобы добиться на полотне нужного тона. Я растираю краски, добавляю в них различные ингредиенты, то есть, меняю состав и каждый раз получаю новый оттенок или совершенно неожиданный для меня результат, как то, что Вы видите сейчас на моем лице, Ваше Высочество. Согласитесь, неплохо, правда? Я принесла с собой кое-что, чтобы и Вы убедились, насколько это красиво. Присядьте, пожалуйста. Не волнуйтесь, это займет не более пяти минут.
     Сестры переглянулись, при этом Каталина прыснула, видимо, потрясенная моей сокрушающей недоверие смелостью. Да, я и сама от себя пришла в ужас. Но остановить меня могло только внезапное онемение.
     Разложив на небольшом столике у стены, загобелененного готическим изображением одного из родственников королевской семьи (подозреваю, что это был никто иной, как Карл, дедушка принцесс), весь мой неиспользованный за эти годы косметический набор, выбрала помаду мягкого светлого тона и взглянула на Изабеллу, настороженно за мной наблюдающую.
     Ну, была не была!
     - Это то, что помогает увлажнить губы и придать им свежесть и аромат. Вы разрешите прикоснуться ею к Вашим губам, Ваше Высочество?
     Инфанта нерешительно обернулась на сестру, и, встретив ее восторженно-изумленный взгляд, дала высочайшее согласие на эксперимент. Она присела на краешек кресла и чуть приподняла голову, зажмурив глаза, тем самым благосклонно разрешив мне над ней покудесничать.
     Помадная кисточка коснулась приоткрытых в ожидании губ, тут же заметно пополневших от обволакивающего их влажного блеска. И никакого силикона не надо.
     - А теперь ресницы. Прошу прощения, Ваше Высочество, но для этого придется открыть глаза. Не бойтесь. Раз…, два…
     Изабелла, прислушиваясь к новым для нее ощущениям, медленно, с опаской отделила верхние веки от нижних.
     - Не моргайте, пожалуйста. Вот так. Теперь левый. Отлично. Просто сказка! Ну, и последнее.
     Пудра. Моя любимая. С перламутровым оттенком. По всем пунктам намного опередившая тяжелые белила здешнего производства.
     - Спокойно, еще чуть-чуть... . Все. Мисс Вселенная!
     Я склонилась перед принцессой в поклоне, тем самым выражая восхищение ее красотой и сообщая об окончании сеанса.
     Разгибаться мне было страшновато. Реакция Ее Высочества могла оказаться прямо противоположной той, на что я рассчитывала.
     Каталина, все это время судьей примостившаяся рядом и, судя по взволнованному дыханию, с замиранием сердца контролирующую происходящее, наконец, выдохнула:
     - Чудо! Так вы еще и парфюмер, сестра Лаура?
     Взгляд Изабеллы, с недоверием вглядывающейся в зеркало, подтвердившему еще более блистательную красоту инфанты, буквально на глазах менялся от настороженного до удивленно-детского. Завершила она осмотр вердиктом, поразившим меня:
     - Все это останется здесь.
     Я облегченно выпрямилась.
     - Но...
     Я опять затаилась.
     - Кто еще знает о твоих... красках?
     - Никто. Вы первая, Ваше Высочество, кому я это показала. Вы же знаете..., - я замялась, - это довольно опасно...
     - Я решу, что делать с тобой и со всем этим.
     Более мудрого решения я и не ожидала. Если кто-то обвинит меня в колдовстве, Изабелла легко подтвердит это, представив суду якобы "конфискованные" ею доказательства, таким образом, сняв с себя все подозрения. Если же нет – она оставляла за собой право держать меня на коротком поводке. На всякий случай. При этом, наверняка, не раз воспользовавшись моими "игрушками". Она не устоит от соблазна быть самой привлекательной.
     Я хотела было протянуть ей и косметичку, но…
    
     * Высшая степень в Ордене иезуитов