Телефон зазвонил, когда старший инспектор Беркович рассказал сыну вечернюю сказку, закрыл дверь детской и пошел на кухню, чтобы поговорить, наконец, с женой о житейских мелочах: о том, например, что кроссовки Арику уже малы, кран в ванной течет, надо будет завтра починить, и хорошо бы поменять обивку на диване в гостиной, потому что... да просто надоела старая, должны же быть в жизни перемены, верно?
     Звонил дежурный по управлению:
     – Борис, – голос у Вернера был немного виноватым, время неурочное, старший инспектор расслабился, но что делать, – вызов из «Веред», это дом торжеств на Бар-Кохба. Там жених умер.
     – Бедняга, – прокомментировал Беркович. – Что произошло? Драка?
     – Нет. Просто упал и умер. Группа криминалистов уже выехала.
     – Может, мне подождать, пока они разберутся? Умереть он мог и от естественных причин.
     Не хотелось Берковичу выходить из дома. Устал. С женой с утра не общался, настроился посидеть, наконец, вдвоем, посмотреть друг другу в глаза...
     – Борис, – Вернер перешел на официальный тон, – машина за тобой вышла.
     – Понял, – буркнул Беркович. – Спускаюсь.
     – Так и живем, – грустно сказала Наташа. – Почему-то все случается вечером или ночью. Когда ты в последний раз толком выспался?
     Беркович не ответил.
    
     * * *
     Гостей оттеснили в угол большого банкетного зала. Расставили стулья, и человек шестьдесят сидели тихо, друг на друга не смотрели, тишина в зале торжеств представлялась такой же странной, как звуки фокстрота на кладбище. У центрального стола, где должны были сидеть жених с невестой, хлопотали криминалисты. Щелкали затворы фотоаппаратов, сверкали вспышки, каждый занимался своим делом, и лишь мужчина в черном костюме был неподвижен. Он сидел на месте жениха, привалившись к столу и лицом упав в салат – классическая поза из старого русского водевиля, только жених здесь был не пьян в стельку, а мертв.
     – Сердечный приступ? – с надеждой спросил Беркович у Гиля Шохата, который возглавлял сейчас группу криминалистов. Беркович привык работать с Ханом, Шохата недолюбливал за его излишнюю, как считал старший инспектор, разговорчивость и поспешность предварительных выводов.
     – Какой еще приступ? – буркнул Шохат. Он тоже не любил работать с Берковичем, недолюбливая старшего инспектора за излишнее, как ему казалось, самомнение. – Вот, читайте.
     В прозрачном пластиковом пакете лежал листок бумаги с текстом на иврите. Текст был написан крупными аккуратными буквами с сильным наклоном влево.
     «Сегодня я счастлив, как никогда. Такого момента счастья у меня больше не будет. Зачем жить в серости будней? Лучше уйти счастливым. Малка, я тебя люблю».
     Малка – видимо, так звали невесту – лежала на трех составленных вместе стульях в дальнем углу зала, и над ней хлопотали медики, приехавшие одновременно с криминалистами.
     Беркович вернул записку Шохату и склонился над трупом. Такое впечатление, будто молодой человек сильно перепил. «Ах, водевиль, водевиль»...
     Фривольная песенка засела в мозгу, и, сам того не желая, Беркович мысленно повторял незатейливый мотив, осматривая тело. Попросил Шохата приподнять голову и посмотрел покойнику в лицо. Спокойное выражение, ни мук ужаса, ни холодной улыбки самоубийцы.
     – Так отчего же он умер? – спросил Беркович в пространство, не ожидая от Шохата немедленного правильного ответа. Сказать-то он скажет, подражая своему шефу, но, в отличие от Хана, непременно ошибется.
     – Понятия не имею, – с неожиданной откровенностью признался Шохат. – Вы видите, старший инспектор: никаких следов насилия. Лицо спокойное. Если отравление, то это не цианид, запаха изо рта нет, да и вообще признаки не те. Мышцы расслаблены, нет признаков удушья. Сделаю вскрытие – станет ясно.
     – Хорошо, – вздохнул Берковч. – Надеюсь, к утру успеете. Не зная причины смерти, невозможно проводить дознание.
     – Постараюсь, – сухо сказал Шохат. Не хотелось ему возиться ночью с покойником, но старшего инспектора он хорошо знал: если к утру результат аутопсии не окажется в компьютере, скандал в управлении разразится нешуточный. И не потому, что старший инспектор – человек склочный, нет, сам Беркович будет сидеть у себя в кабинете и заниматься прочими делами, но Хану, другу своему, скажет пару слов, и уж Хан позаботится о том, чтобы устроить подчиненному хорошую взбучку, отголоски которой смогут добраться даже до генеральского кабинета.
     Когда криминалисты закончили работу, а тело увезли медики, Беркович подошел к гостям. Сержант Соломон уже закончил собирать основные сведения и передал составленный список старшему инспектору. Говорить сейчас с невестой не было ни смысла, ни возможности, и Беркович обратился к мужчине, тихо разговаривавшему с одним из медиков «скорой»:
     – Йоси Барзель, – представился тот. – Дядя Нахума.
     – Нахум...
     – Да будет благословенна его память.
     – Понятно, – кивнул Беркович. – Отойдем в сторону, и я попрошу вас...
     – Да-да, любые вопросы, я отвечу, я понимаю. То есть, ничего не понимаю, но...
    
     * * *
     Свадьба проходила, как обычно. Как любая свадьба с не таким уж большим числом приглашенных. Нахум Барзель, 27 лет, банковский служащий, женился на Малке Вунштейн, 24 лет, официантке в ресторане на набережной. Сначала хотели играть свадьбу в ресторане, где работала невеста, даже успели заказать горячее и закуски, но Нахум передумал – не захотел, чтобы их обслуживали подруги Малки, это выглядело, по его мнению, неприлично, подруги должны праздновать, а не прислуживать. Переиграли, хотя Малке хотелось устроить свадьбу «у себя», но раз Нахум против...
     Да, так сначала все шло, как обычно. Хупа стояла в центре зала, раввин должен был прийти к девяти. Сели за стол, решили до прихода раввина немного выпить и закусить. Первый тост за молодоженов. Второй за родителей. Правда, у Нахума родителей нет, такая уж судьба, отец умер молодым, а мать вскоре вышла замуж и уехала с мужем в Америку, даже на свадьбу сына не приехала, какие-то у нее там проблемы.
     После того, как выпили за родителей, гости потянулись к столу молодоженов, всем хотелось сказать им одно-два напутственных слова. Возникла не то чтобы толпа или очередь, но скопление людей, и какое-то время Йоси не видел племянника – тот с кем-то обнимался, женщины его целовали (не забывая и о невесте), кто-то подходил с бокалом, кто-то фотографировал. Продолжалась эта бестолковая сутолока минут пять, вряд ли больше. Потом все опять расселись по местам, Малка вышла в женскую комнату поправить прическу или еще за чем-то, Нахум – это Йоси видел со своего места – сидел один, никого рядом с ним не было, «это я вам точно говорю, старший инспектор, чтобы вы не подумали, будто кто-то мог с Нахумом что-то... ну, вы понимаете». И вдруг Нахум стал раскачиваться, как на молитве в синагоге, повалился лицом в салат и больше не шевелился.
     – Кто вызвал полицию?
     – Я и вызвал. Не сразу. Сначала была суматоха. Хотели перенести Нахума к окну, мол, чтобы воздух... Но я сам врач, ортопед, могу определить... В общем, я сказал, чтобы Нахума оставили так, как он лежал, потому что ничем ему помочь уже было нельзя. Тогда я и позвонил в полицию.
     – Вы все сделали правильно, спасибо, – кивнул Беркович. – Кто сидел ближе всех к Нахуму?
     – Малки не было. Слева от нее ее родители, но они, я видел, в это время разговаривали друг с другом. Справа от Нахума было два пустых стула – он специально попросил оставить, как бы для своих родителей. А больше за центральным столом – вы сами видите – никто не сидел. За правым столом ближе всех... кто же... да, Дан Шипински, вон тот старик, видите? Менеджер банка, в котором работает... работал... Нахум.
    
     * * *
     Шипински оказался человеком наблюдательным и полностью подтвердил рассказ Йоси. Да, была небольшая толчея, всем хотелось сказать приятное жениху и невесте. Нет, сам он этому искушению не поддался, он вообще не любитель свадеб и большого скопления людей. Пришел, потому что неудобно было отказать, они с Нахумом шесть лет работают вместе – Нахум после армии окончил курсы, а в банке как раз освободилась должность. Хороший парень, внимательный, ни разу не ошибся, ни одной жалобы от клиентов.
     Да, Шипински видел, он человек наблюдательный. Толпились, но не все, конечно, человек десять-пятнадцать. Минут через пять разошлись, и Нахум пару минут сидел один, вид у него был задумчивый, он поглядывал на дверь, за которой скрылась Малка, ждал ее, естественно. А потом покачнулся и... Такая трагедия, старший инспектор...
     – После того, как поздравляющие отошли, Нахум – вы могли видеть – что-то пил? Ел? Вы говорите – сидел один.
     – Нет, старший инспектор. Ничего не ел и не пил, я точно говорю, я все время на него смотрел, не специально, место у меня такое, что видно. Если по сторонам не глазеть. Ничего он не пил и не ел, просто сидел, довольный, немного задумчивый, Малку ждал. И вдруг...
     Странно. Могло быть, что кто-то из поздравлявших в суматохе бросил что-то в бокал Нахума. Зачем – следующий вопрос. Сначала – как. Мог бросить. Отравить еду на глазах у полусотни гостей значительно сложнее и рискованнее, вряд ли кто-то оказался на такое способен. Бокал, из которого пил жених, криминалисты взяли на экспертизу. Утром все станет ясно, а пока...
     Кто подходил к Нахуму с поздравлениями? Если среди них был убийца, признается ли он (или она) в том, что подходил, поздравлял? Должен признаться, ведь его (или ее) могли запомнить...
     Переходя от группы к группе, от одного гостя к другому, Беркович делал пометки в списке, составленном сержантом, и через час, пожалуй, точно мог сказать, кто подходил к Нахуму с поздравлениями. Новый список содержал одиннадцать имен. Одиннадцать человек, каждый из которых мог... что?
     Если записку, найденную в кармане пиджака, действительно написал Нахум, то эти одиннадцать человек ни в чем не виноваты.
     Шел второй час ночи, когда Беркович отпустил гостей и сумел перекинуться парой слов с родителями невесты. Проку от разговора, впрочем, оказалось немного: оба плакали, не могли примириться с тем, что дочь их едва не стала вдовой. Если бы он сделал с собой то, что сделал, на час позже, после хупы... Нахум прекрасный парень, и он действительно был счастлив. Как он мог... Как мог так поступить с их дочерью?
     По дороге домой Беркович повторял в уме слова предсмертной записки. Уйти из жизни в самый счастливый миг, потому что такого счастья больше не будет? Конечно, графологическая экспертиза покажет, что это подделка. Кто-то из этих одиннадцати сумел подсунуть...
     А если нет?
    
     * * *
     – В бокалах яд отсутствует. – Приехав утром на работу, Рон Хан прочитал отчет Шохата об аутопсии и почерковедческой (предварительной, естественно) экспертизе и поднялся в кабинет к Берковичу, чтобы рассказать о результате. – Ни в том, что для вина, ни в том, где был сок. Аутопсия... Это был сюрприз. Убили Барзеля, воткнув ему в левое предплечье иглу с синтетическим ядом. Чрезвычайно сильным.
     – Как в дурном романе, – не удержался от замечания старший инспектор.
     – Почему в дурном? – не поддержал реплики Хан. – Очень практичный способ. Тебе делали прививку против гриппа? Ты что-то почувствовал?
     – Конечно.
     – А если бы в это время тебя отвлекали разговорами, кто-то тебя обнимал, кто-то еще говорил, какой ты хороший парень...
     – Ну... Не знаю.
     – Очень тонкая игла, на коже след почти незаметен, Шохат его разглядел только потому, что в месте укола возникло очень небольшое, размером с миллиметр, покраснение. И стал он искать место укола только после того, как убедился, что смерть наступила в результате почти мгновенного паралича.
     – Мог он сам?
     – Мог, конечно. Но тогда...
     – Да-да, – нетерпеливо перебил Беркович. – Где игла или шприц? А что записка?
     – В первом приближении подлинная. Сравнили с записями, которые Барзель писал, когда заказывал меню.
     – Отпечатки пальцев?
     – На записке? Никаких.
     – Чепуха получается, – пожаловался Беркович. – Если он писал сам и действительно покончил с собой, то почему на записке нет его отпечатков, и где шприц? Не писал же он предсмертную записку, надев перчатки, бред какой-то! Да и мотив дикий – ухожу, потому что счастлив!
     – Бывало и не такое, – философски заметил Хан. – Помнишь Юлию Кац? Женщина в самом расцвете...
     – Она состояла на психиатрическом учете, не забывай! А Барзель?
     – Если это убийство, – продолжал рассуждать Беркович, – то почему записка подлинная, и почему преступник так рисковал, убивая на глазах у десятков гостей? Мало ли других способов покончить с врагом, если Барзель был чьим-то врагом?
     – Будешь допрашивать одиннадцать подозреваемых? – участливо спросил Хан. – Не завидую.
     – Обычная рутина, – вздохнул Беркович. – Много часов, много писанины. И скорее всего, мало толка. Наверняка кто-нибудь зол на Барзеля, кому-то Барзель насолил, мало ли... Обнаружить реальный мотив таким образом очень трудно, надо будет копаться в биографии каждого.
     – Желаю удачи, – кивнул эксперт. – Окончательные результаты экспертиз получишь к вечеру, но ты ж понимаешь, от того, что я тебе сказал, они вряд ли будут отличаться.
    
     * * *
     Не отличались, конечно. Перед тем, как выключить компьютер, Беркович прочитал присланный Ханом протокол и мысленно вздохнул. Противоречия в деле остались, дневные допросы не принесли результатов. Шестеро мужчин, пять женщин. Друзья покойного, подруги невесты, одна – Шуля Мильман – школьная знакомая Барзеля, на свадьбе была со своим мужем Гаем, который тоже лез к Нахуму обниматься и у которого точно не было ни малейших причин убивать, поскольку видел он Нахума в первый и, как оказалось, последний раз в жизни.
     Ко всему прочему, никто из одиннадцати не имел отношения ни к химической, ни к фармацевтической промышленности, ни к медицине вообще – где и как кто-то из них мог заполучить одноразовый шприц, какие, по словам Хана, написанным в экспертном заключении, использовались для вакцинации в стационарных условиях клиник?
     – Не складывается? – спросила Наташа поздно вечером, когда супруги сидели в гостиной перед телевизором. Беркович выключил звук, Наташа смотрела фильм, читала титры и время от времени переводила взгляд на мужа. Долго молчала, но, в конце концов, не удержалась и задала вопрос, на какой Беркович чаще всего не давал ответа.
     – Нет, – коротко ответил он. Подумал и рассказал о вчерашнем случае, который он до сих пор не смог даже точно квалифицировать: было ли это самоубийство или убийство с заранее обдуманным намерением.
     – А я знала человека, который умер от счастья, – задумчиво произнесла Наташа. – Нет, он с собой не покончил, но... Это мой двоюродный дедушка, мамин дядя, ты его уже не застал, он умер двадцать лет назад. У него была любовь в молодости, познакомились на фронте, она была медсестрой и погибла, а он дал себе слово больше на женщин не смотреть. И не смотрел. А когда ему было уже больше шестидесяти, встретил женщину, удивительно похожую на ту, если бы она осталась жива и дожила до седых волос. Люся ее звали – как и ту девушку. И работала она медсестрой – как та. Дед будто переродился. Он – это мама так говорила, но, видимо, с его слов, – решил, что эта Люся вроде бы двойник той, одна душа... Он был счастлив, сделал ей предложение, и когда она его приняла, с ним случился инфаркт. И все. Не спасли.
     – Интересная история, – проговорил Беркович рассеянно. Что-то в словах жены показалось ему не то чтобы странным, скорее знакомым, значащим, важным... Что?
     – Так они и не успели пожениться, – заключила Наташа.
     – Не успели, – кивнул Беркович и поднялся. – Извини, мне нужно позвонить.
     – Сейчас? – удивилась Наташа. – Двенадцатый час.
     – Мне, собственно, только один вопрос нужно задать.
     Он набрал номер и, послушав несколько безответных гудков, подумал, что сейчас включится автоответчик, но трубку все же успели снять, и усталый женский голос произнес:
     – Слушаю.
     – Госпожа Вунштейн? Прошу прощения за поздний звонок. Это старший инспектор Беркович.
     – Вы арестовали убийцу?
     – Пока нет. Я только хотел спросить. Ваша дочь... Сколько времени она работает официанткой?
     – Это так важно, что вы звоните в полночь?.. Она устроилась в августе. Еще и первой зарплаты не получила.
     – А раньше где работала?
     Выслушав ответ, он сказал «спасибо, госпожа Вунштейн, я вам очень благодарен» и отключил связь, чувствуя, что никогда не сможет посмотреть этой женщине в глаза.
    
     * * *
     – Знаешь, что мне все время не давало покоя? – сказал Беркович эксперту Хану на следующий день, спустившись в лабораторию после того, как провел первый допрос. – Противоречие: письмо писал Нахум, но на бумаге нет отпечатков его пальцев. Не писал же он собственное предсмертное письмо, надев перчатки! Абсурд, верно? А в зале не было никого, кто бросился бы поздравлять жениха, будучи в перчатках. Никого, верно?
     – Да, – кивнул Хан.
     – Да, – повторил Беркович. – И когда Нахум почувствовал, что умирает, рядом с ним не было никого. Того же никого, понимаешь?
     – Что значит «того же никого»? – удивился Хан. – Странное выражение.
     – Единственный человек, на кого я не обратил внимания, единственный, кто был в перчатках и кого не было рядом с женихом, когда он потерял сознание...
     – Я понял, – буркнул Хан.
     – Я подумал о ней, – продолжал Беркович, – когда Наташа рассказала семейную историю и закончила словами «она так и не вышла за него замуж».
     – Но почему? – поразился Хан. – Где мотив? Логика? И не забывай: письмо написано...
     – Да! Это тоже! Кто единственный из всех мог продиктовать эту чепуху Нахуму, а он бы записал под диктовку просто потому, что его об этом попросили?
     – Мотив? – повторил Хан. – Она же его любила!
     – Да, – грустно сказал Беркович. – Сначала. Знаешь, как они познакомились? Малка работала медсестрой, а Нахума привезла «скорая» с аппендицитом. Они стали встречаться, и Нахум действительно был счастлив. А Малка вскоре поняла, что не сможет с ним жить. Ни за что. Сказала ему об этом. А он стал ей угрожать: если не выйдешь за меня – убью.
     – Обратилась бы в полицию!
     – Хотела, но он ее предупредил – пойдешь в полицию, убью, когда выйдешь из отделения. Мне, мол, без тебя не жить. С тобой – счастье, без тебя мне на этом свете делать нечего. И все в таком духе.
     – Глупость какая, – пробормотал Хан. – Все равно надо было идти в полицию.
     – Нам с тобой легко говорить, – с горечью сказал Беркович. – А она растерялась, испугалась, запуталась. Тогда и придумала что делать.
     – В день свадьбы!
     – По ее мнению, это было самое безопасное. Если убьет до свадьбы, станет одной из главных подозреваемых, улики будет гораздо труднее скрыть. После свадьбы – она даже думать не хотела, что окажется Нахуму женой хоть на мгновение. Свадьба – так она решила – верный случай. Много людей, много подозреваемых, никаких следов. Никто не подумает, что это она. Ее и в зале не будет, когда он умрет.
     – Как глупо. Ты бы все равно ее вычислил.
     – Не знаю, – пожал плечами Беркович. – Мне действительно в голову не приходило подозревать Малку. Если бы не рассказ Наташи...