На планету Kepler-186f бережно опускался звездолет. Он давно выработал свой теоретический ресурс, был списан и стал личной собственностью. Шпангоуты и стрингера жалобно стонали, традиционно подергивалось что-то красно-синее на нактоузе, застенчиво подвывала аварийная сигнализация реактора. Бортинженер Ят Сен (на корабле его называли просто – Сунь) держал под пультом скрещенные пальцы. В углу камбуза тихо поскуливал кок Турсун Заде (на корабле его называли просто – Мирзо, а иногда, чтобы обозначить особо хорошее отношение, еще короче – Вынь). Командир корабля Иван Иванов (на корабле его так и называли из уважения к представителю вымирающей титульной нации) флегматично смотрел в иллюминатор. Мимо неторопливо проплывали облака. Волноваться было не из-за чего. Или приземлимся, или нет, – молча думал командир. В соседнем кресле штурман Рабинович бормотал свое обычное и непонятное «шма исраэль адонай элохейну адонай эхад». На корабле его обычно называли, естественно, Эхад, а иногда, чтобы обозначить особо хорошее отношение, еще короче – Шма.
    
     Корабль вез груз меди и медных сплавов. Позади остались месяцы пути и достигшая наконец стабильности страна, а вместе с ней – и остальная Земля. Нет, не подумайте чего дурного – после Второй Мировой войны традиционных войн больше не случалось, а нетрадиционные… Что человечеству какие-то нетрадиционные, при его-то опыте. При уничтоженных – своими руками, не в войнах – десятках миллионов в России, полутора десятках миллионов в Китае, четверти населения в Монголии и трети – в Кампучии? А здесь сущая ерунда – там тысяча жертв, тут – тысяча, там грязная бомба, тут цистерна цианида в водопроводе… Ни вирус Эбола, ни батрахотоксин никто с самолетов и спутников распылять не стал, а остальное – мелочи. В реках водились караси без плавников, на селе родились пороси – временами двуглавые, а рыбологам и поросеводам было что выпить, чтобы не так страшно было это есть, и было чем закусить, то есть этим самым. Только вот медь никому не требовалась. Промышленность умерла, и даже само слово это было уже процентов на 50 (по данным вражеских, то есть иностранных, социологов) или 75 (по данным продавшихся иностранцам своих) забыто. В стране все давно выработало свой теоретический ресурс, было списано и стало личной собственностью.
    
     Страна жила за счет продажи нефти, газа и эмиссионных квот (правда, никто не знал, что это такое, но за них платили зерном), за счет ввоза радиоактивных отходов (ценная вещь, пригодная для освещения изб), за счет сдачи в аренду на сто лет островов (с автоматическим продлением аренды на тот же срок и правом выкупа после десяти арендных сроков) и за счет продажи разрешений на работу (и на заключение браков с женщинами коренной национальности). Последние покупали китайцы – трудолюбивые, чадолюбивые и непьющие, они пользовались большим успехом у жительниц Сибири, измученных мужскими пьянством, мордобоем и – последнее по порядку, но не по важности – претензиями к их фигуре.
    
     Корабль с портретом неизвестного длинноволосого, сильно бородатого, седого мужчины, цифрой 29 и гордым девизом «МЕДЬНАШ», смысл которого был, наверное, забыт уже с век назад, – если и предположить, что его когда-то кто-то знал, – гордо рассекал безбрежные просторы космоса. Для гордости имелись основания. Продажный империалистический журнал «Фробс» некоторое время назад затеял создать ТОП-100 предприятий России. И хоть скребли они, как сказал бы Иван Иванов, «по всем сусекам», ста они не набрали, зато Сколковский Распиловочный Комбинат в список вошел, да под самую крышу. Командир не знал, что такое «сусек», но помнил эту фразу – часто использовавшуюся прадедом, на коленях которого он когда-то любил сидеть и играть медными самородками. Капитан корабля был из потомственных меднознатцев – до пятнадцати примесей к меди и количество их – с точностью в доли процента – различал он по спектру отраженного света и индикатрисе отражения. А электросопротивление и временнУю прочность, определив примеси и зная заранее термообработку, просто называл по памяти. Да что там – его легендарный прадед и термообработку определял без Роквелла и Бринелля – просто ногтем… впрочем, вы все равно не поверите, но когда выпьет – то и по Виккерсу! Перед своей славной кончиной, как и положено меднознатцу – от передозировки купороса, – прадед успел рассказать правнуку, кто такой «скр», упомянутый выше по сусекам. А вот про «сусек» не успел, – меланхолично думал капитан. Мирно проплывали облака. Изрыгая традиционное сине-зеленое пламя, корабль горделиво снижался. Туземцы радостно ждали, вострили луки и прикидывали – 510 и 578 нанометров явно видны, и, кажись, еще то ли 515, то ли 521 проглядывает.
    
     Туземцы на самом деле были студентами какого-то задрипанного местного университета, а на каникулах они подрабатывали, изображая аборигенов в резервациях на потребу межпланетным туристам. Капитан знал это из отчетов предыдущей экспедиции, которые тщательно проштудировал перед вылетом – файлы из библиотеки выносить не разрешалось, а искусство копирования было утеряно два (по данным вражеских, то есть иностранных, социологов) или три (по данным продавшихся иностранцам своих) поколения назад. Все это совершенно не удивило капитана Иванова – на Земле ситуация была ровно такой же: половина стран объединилась с Россией, стала горделиво говорить «мы две шестые части суши» (правда, мало кто понимал, что это значит) и поставляла на мировой рынок, то есть остальным объединившемся двум, как это ни странно, третям, нефть и газ и какие-то квоты (никто не знал, что это такое, но за них платили), получая взамен все остальное. Студенты задрипанных земных университетов типа Калтехая и Эмайтая тоже подрабатывали аборигенами на потребу туристам с других звезд – история на всех планетах развивалась одинаково. Настоящие аборигены – если когда-то и были – спились и сторчались два века назад благодаря гуманизму властей, которые под нажимом правозащитной организации «Зеленый Пис» разрешили им жить своей жизнью. Капитан это знал, потому что его непутевая дочь сумела получить образование и уехать из Двухшестых в Дветрети, но там – горе-то какое! – примкнула к этим, простите за грубое слово, зеленым. На этой планете, – молча думал капитан, – наверняка все то же…
    
     А продажный империалистический «Фробс» не смог составить своего обсотанного топа, ибо нашлась в стране лишь половина потребного для того топа количества предприятий – и то с трудом, и пришлось, как шутили славяноведы Двухтретей, ограничиться полушкой. Но Сколково, умеющее не только пилить, катать и кидать, но иногда также закапывать и нагревать – особенно после дождичка в четверг на полнелуние, – заняла в том топе страшно сказать какое высокое место… впрочем, все равно не поверите. Спрашивается, почему же он не находил потребителя на свою медь именно в Двухтретях? Даже если за морем медь – полушка, то транспортные расходы все съедят и бизнес не получится! – сетовали при отлете корабля женщины и дети, роняя горькие женские и светлые детские, согласно традиции, слезы. Но капитан только улыбался (уголками глаз) и хмурился (в усы). Он верил в свой экипаж! Открою вам, впрочем, один секрет – капитан любил вкусно поесть. А Мирзо готовил намного лучше, чем в жральне (народ ласково называл ее тошниловкой) у задней стенки родной доменной печи.
    
     А не находила компания сбыта своей меди и сплавам потому, что государство, продававшее нефть, газ и эти, как их, квоты, не было заинтересовано ни в чем другом. И для всего остального установило пополнения бюджета ради такие условия, что поддержание самого существования производства уже было чудом, а о продаже за рубеж никто и не заикался. Любому идиоту, даже бакалавру, даже самому мба-тому с плеши до пяток и по уши магистрому магистру было ясно, что проще слетать на Kepler-186f. Вот они и летели – капитан мрачно смотрел в иллюминаторы (пока на борту все в порядке, для него нет работы), бортинженер чинил подтекающие соединения (трубы были, естественно, медные, и подтекающие соединения он просто обжимал), кок готовил и кормил экипаж свежей хавкой – вкусными ништяками, штурман бормотал и раскачивался, ослабив (вопреки уставу) тяги на штурманском кресле. Капитан делал вид, что этого не замечает. Он временами любил Шма, что каждый раз немало удивляло обоих.
    
     И вот Kepler-186f, крякнув почвой, принял в свои объятия… короче, с позволения сказать, приземлились. Не говорить же «прикеплерились» – еще поймут как-нибудь не так. Капитан, невидимо для экипажа, облегченно вздохнул. Да, он любил эту старую посудину, на которой в свой длинный почти ежегодный недельный отпуск (на зависть подчиненным) имел обыкновение погонять по трассе Земля–Марс–Венера и обратно. Но его любовь не помешала бы заслуженному корыту развалиться при очередном взлете, при проколе пространственно-временного континуума, сигма-деритриинитации с легенными ускорениями или при посадке – особенно, если бы они попали левой задней опорой, три раза чиненной, в какой-нибудь пенек. И даже безголовый окунь, запеченный Сунем с триждыгенномодифицированной картошечкой в фольге из меди М00б в горячей зоне корабельного реактора, не спас бы ни корабль, ни капитана, ни реактор.
    
     Возбужденно галдящие квазиаборигены окружили корабль. Огненная вода, огненная вода! – радостно выкрикивали они, прыгали и кривлялись. Какой ужас, – думал капитан, печально глядя сразу во все иллюминаторы сразу. Он понимал, что произошло, он уже сталкивался с этим веселым ужасом в мрачных глубинах космоса. На планеты зачастую раньше всех прилетали невоспитанные дети из Группы Свободного Поиска, – маргинальной международной организации, насчитывавшей едва ли сто миллионов членов, – начитавшиеся скверной – когда-то называвшейся почему-то «бульварной» – литературы, в которой аборигены якобы вели себя именно так. Они и обучали аборигенов соответствующему поведению. Проклятия, которые обрушивали на головы детей ксеносоциологи, ксенопсихологи и ксенокультурологи всех планет, не могут быть здесь воспроизведены сразу по трем причинам, две из коих таковы: не все употребленные ими слова знает автор, а объем проклятий превосходит 137 тысяч знаков с пробелами. Но зато на таких планетах аборигены быстро усваивали «универсальный земной», на котором теперь говорили почти все. В этом великом и еще более могучем языке было примерно 300 слов, заимствованных из трех основных древних, ныне забытых языков, и который благодаря упрощенной грамматике (объект и субъект действия всегда указывались прямо и конкретно, как и время действия, род же отсутствовал) выучивался относительно легко – к 10–15 годам на нем научались говорить почти все.
    
     Ситуация стала чуть более цивилизованной, когда из корабля вышел капитан. На последней ступеньке трапа, однако, чуть не случился традиционный для полетов в дальний космос, конфуз – капитан зацепился за торчащий из ступеньки болт и чуть не упал. Аборигены с большим уважением оттопырили зады, присели и закивали головами – они интерпретировали почти падение капитана как свидетельство необычной тяжести перелета. Кивали аборигены необычно для земного глаза – они синусоидально перемещали голову вверх–вниз и синусоидально же вправо–влево. В результате голова описывала то, что на Земле, Марсе и Венере несколько веков назад называли «фигурой Лиссажу». Отношение частот было обычно – но не всегда – рациональным и кое-что означало. Капитан немного знал этот язык и понял их восхищение.
    
     Встречающие быстро разделились на четыре группы (по количеству членов экипажа), и начался разговор посуществу – капитан не зря надеялся на свою команду. Каждый немедленно брал потенциального клиента за бока и рога и начинал проводить промоушен, форсайт и мерчандайзинг. Опыт такой деятельности многие сотрудники имели – без отрыва от доменной печи они проходили краткосрочные пятиминутные необычайно насыщенные коучинг-тренинги в Всевышней Школе Экономики, которая занималась всем образованием на всей территории Двухшестых и добилась в деле образования невиданных успехов – 99 % выпускников-бакалавров умели определить, что все страны, не вошедшие в Победоносные Двешестых, составляют жалкие две трети, а 99,9 % выпускников-магистров могли даже объяснить, почему так получается. Правда, в Сколково бакалавры проходили дополнительное обучение. За первую неделю они запоминали, что медь плавится при 1083 градусах Цельсия, за вторую им объясняли, что такое градус Цельсия и учили отличать его от того градуса, которым измеряются треугольники, и от того, который входит в единицу «лигрыл». Магистров в компанию на работу не брали: практика показала, что их не удается обучить очень важному для работы в компании умению, а именно – определять, когда из нормального еженедельного пятидневного отпуска пора выходить на работу.
    
     И вот корабль стоит с гостеприимно открытым люком, а вокруг него расположились четыре группы. И во всех четырех шел разговор по существу и, более того, каким-то вполне естественным чудом в каждой группе скучковались те аборигены-студенты, которые разбирались и интересовались одним и тем же. Самая большая группа собралась вокруг бортинженера – здесь обсуждали электротехнику и хвастались, под каким именно напряжением они могут держаться за оголенные провода. Быстро выяснилось, что кеплериане знают о существовании металла «медь», примерно знают его свойства и свойства его соединений. Медных руд на Кеплере отродясь планеты не было и за последний миллиард лет не образовалось, и после золотого и серебряного века с необычайным развитием во втором философическо-трепологической литературы наступил, минуя медный, сразу век деревянных бушлатов. Что именно называют этим непонятным словом кеплериане, выяснить не удалось.
    
     Бортинженер быстро понял, что электротехника у кеплериан развита примерно так же, как в Двухтретьих на Земле, только для проводов они применяют серебро. Поскольку и электропроводность, и теплопроводность у серебра немножко лучше, чем у меди, то медь им не нужна – даже со скидкой в день рождения по предъявлении документа. Единственное преимущество меди – большая прочность, но в электротехнике прочность проводникового материала редко бывает критична, разве что для мощных электромагнитов, и небольшие присадки никеля к обычному материалу, серебру – а никель у них есть – решают эту проблему. Другие преимущества меди как проводника – чуть меньший вес и чуть большая температура плавления – также не играют существенной роли. Разговор дружелюбно эволюционировал в сторону рассказывания анекдотов на самую популярную у электриков тему – об индукции желания, преодолении сопротивления и количестве разрядов при контакте с противоположным полом. Вселенная и в этом великом смысле оказалась, как следовало ожидать, едина.
    
     Вокруг Выня бурлила иная тематика – Вынь был кок, поэтому он знал и любил химию. С жаром обсуждалось, что и как надо класть на сковороду и в кастрюлю, что, как и откуда именно и с какой скоростью вынимать, и класть ли второй раз. Химия на Кеплере была, и развивалась она более чем успешно. Но соблазнить кеплерианских химиков применением меди в качестве катализатора не удалось – они успешно применяли никель и рений, а для обеззараживания местных зеленых писов (впрочем, кеплериане называли их красными – по цвету листвы) – платину и палладий. Всех этих металлов у них было в достатке; про избирательность действия приправ и катализаторов они прекрасно знали, но реакций, которые избирательно катализировались именно медью, не использовали и использовать не предполагали. Не соблазнили кеплериан и краски на основе меди – одно из существенных отличий их от землян состояло в продвинутом зрении – у них в глазах было не три цветоприемника, а семь, что существенно изменяло ситуацию. Наличие такого семиполосного спектроанализатора означало практическую невозможность подобрать краску заданного цвета, и чтобы нарисовать, например, самый обычный красный (назовем его так) лист, нужно было иметь то самое вещество (или смесь веществ), которое придавало ему этот самый красный (назовем его так) цвет. Поэтому живопись была в основном абстрактная (местные красные не позволяли обдирать листья для такой ерунды, как изготовление красок), а фотография – только черно-белая. Цифровое многоканальное фото успешно существовало, и воспроизведение – тоже, естественно, многоканальное, облучением всеотражающего (белого) экрана. А вот цветной печати не было – поскольку не было эквивалентных красок. Последняя надежда Выня – применение соединений меди в сельском хозяйстве для борьбы с вредителями – тоже не соблазнило кеплериан. Во-первых, не факт, что кеплерианские вредители были чувствительны к земной отраве, в во-вторых, – тут кеплериане понижали голос, то есть переходили на инфразвук, – наши «красные» за борьбу с вредителями сами понимаете, что с нами сделают… Как же вы живете?! – изумлялся Вынь. Плохо, – отвечали кеплериане; точнее, они говорили что-то вроде «красноподобно», но Вынь их прекрасно понял и пригорюнился. Ситуацию сгладила только канистра с некой жидкостью, за которой он быстро сбегал к кораблю.
    
     Наиболее изобретателен оказался, как ему и было положено по должности, капитан корабля. И неспроста – он был человек необычайно знающий, поскольку с образованием ему очень сильно и необычно повезло. Во-первых, в яслях и детском саду он успел поучиться в самых последних группах, еще не включенных во всероссийскую единую вшивую образовательную систему. Вшивой ее уважительно называли многие люди (по первым буквам названия – Всевышней Школе Экономики). Поэтому он знал не 300 слов, а почти втрое больше. Но он этого стеснялся, от знакомых женщин, а еще тщательнее – от сослуживцев – скрывал. Не ровен час, донесут – должность начальника доменной печи (две тату-звездочки на плечах, соответствующие тату-лампасы на другом месте) потеряешь. Шма, впрочем был в курсе, и по ночам они тихо занимались филологизмом – играли в давно забытую «игру в слова». Так ее и называли, другого имени у нее не было; по слухам, она когда-то была даже запрещена, чтобы не обижать азиатов и африканцев, влившихся в одну шестую и сделавших ее Двумяшестыми. После детского сада даже школа не смогла справиться с Иваном Ивановым, таблицу умножения он пронес, прижимая к сердцу, через все школьное лихолетье. Бакалавриат его бы сломал, против вшивого бакалавриата, как говорил его мудрый дед, нет ни медного лома, ни хитрого приема. Но как-то – никто не знает как, дед унес с собой этот секрет в Великое Медное Когда-Нибудь – он спас внучка. И тот вырос, играя с медными самородками, ночуя в тепле доменных печей, читая книги, бережно хранившиеся рабочими и инженерами в бездонных подвалах, страшных для инспекторов Министерства Оптимизации Образования, которое народ нежно называл «министерство два нуля».
    
     Бекитцер, как сказал бы раздраженно Шма. Капитан был разнообразен и изобретателен. Он рассказал кеплерианам про гальванопластику и показал корабельный талисман – гальванокопию самой важной части тела главы фирмы – рейтинга. Провел их по кораблю, демонстрируя прелесть высочайшей пластичности меди на примере обжатых инженером подтекавших сочленений. Рассказал про невиданную коррозионную стойкость и показал, что медь не растворяют даже напитки землян (при этом он не преминул показать им два раза, как земляне употребляют напитки). Лихо раскочегарив походный горн, показал в реальном времени тонкость медного литья. Но на песнь о пластичности они сказали, что у них есть свинец, олово, алюминий и никель, да и про сверхпластичные сплавы цинк-алюминий, олово-висмут и даже олово-свинец они все знают. На крик о коррозии они терпеливо ответили нержавеющими сталями и титаном, а на хрип о тонком литье безразлично сплюнули – «силумин». Тогда капитан прибег к последнему, всесокрушающему, как он полагал, приему – лично и собственноручно отлил, причем отлил именно колокол из колокольной бронзы, сплава меди и олова, и сыграл на нем гимн Двухшестых. Но выяснилось, что хоть кеплерианцы и верят в великого Кеплера, сотворившего мир за шесть оборотов планеты, но звуковое сопровождение у них другое – они пилят магически освященной зазубренной стальной полосой хорошо освещенную зазубренную стальную полосу под прямым, как единственная извилина магистра, углом. При этом они поведали капитану, в знак глубокого расположения и благодарности за экскурсию, величайший секрет – что при этом пилении освещенная полоса должна быть ближе к тому полюсу планеты, из которого вылетает больше электронов при распаде кобальта-60. Иначе гамма не вполне хроматическая получится. Капитан охромател.
    
     А что Эхад, он же Шма? Вокруг него собралось не столь много аборигенов, и хотя разговор затеялся интересный, и всякие малознакомые слова быстро и обоюдно мелькали в обоих направлениях, но никаких конкретных предложений Шма им не сделал. В основном он рассказывал анекдоты и вожделенно и пристально наблюдал реакцию на них. После первых трех сотен анекдотов он попроси Выня принести канистрочку – и понеслось. Кеплериане оказались весьма юмороспособны, причем спектр воспринимаемого и генерируемого юмора у них, как у всех развитых народов вселенной, оказались близки. Известно же, что некоторые древние примитивные народы Земли совершенно не переносили шуток в свой адрес: за критику могли побить, а за карикатуру – убить. При этом сами они про себя могли и пошутить (на более глубокой стадии болезни делается невозможным и это, но не будем о страшном). Когда после очередной сотни анекдотов участники подкреплялись из канистры и падали на благодатную почву – немного отдохнуть от непрерывного хохота, Эхад быстренько посещал остальные три нанотусовки и возвращался к своей. Где-то в середине седьмой сотни до него, несмотря на его тупость, начало доходить, что кеплериане, как и земляне, очень любят анекдоты о женщинах. Вселенная едина, антропный принцип рулит! – радостно подумал он и продолжил наблюдения. Где-то к концу седьмой сотни он заметил, что самки-кеплерианки, коих среди студентов было немало, тоже с восторгом и рассказывают, и воспринимают анекдоты на животрепещущую в руках тему. Однако… однако ощущалась некоторая тонкая разница. Когда количество рассказанных анекдотов перевалило за тысячу, а статистическая погрешность опустилась ниже психологически важного, как при росте курса дветретидоллара (денежной единицы Двухтретей) порога 3 %, его осенило. Кеплерианки статистически достоверно лучше кеплериан воспринимали анекдоты о первой фазе знакомства (что ей подарить), а кеплериане – о второй (что конкретно с ней делать) и третьей (куда потом ее девать). Опять все как на Земле, – восхитился наш стихийный двешестыхрощенный включеннонаблюдающий социолог. Но лишь после очередной сотни до него начало медленно доходить, что если произвести агрегацию клеток, то оказывается, что и для кеплериан в целом проблема «что подарить женщине для быстрого и безболезненного перехода ко второй стадии знакомства» актуальнее, чем для землян. Серебро и, кстати, золото были на планете в избытке, яхонтов, смарагдов и карбункулов не было, а рубинов, изумрудов и гранатов – завались. Странное дело, – задумчиво думал он, – райская планета, а самкам дарить нечего… и медь им не нужна…
    
     * * *
    
     Капитанский кулак со свистом прорезал воздух жральни и обрушился на стол. Молчать! – взревел он. – Какое поражение! Какое разочарование! Какой отлет! Ни одна сука… ни один кобель… никто не покинет эту красную планетку, пока не найдем решения! Вынь!! Все канистры снести немедленно в мой сейф и запереть!!! Ключ – мне!!!!
    
     Экипаж содрогнулся. Ничего страшнее придумать было невозможно. Иван Иванов, легендарный трезвенник, которого никто никогда не видел пьяным, а кто видел – уже никогда никому об этом не расскажет. Лишение экипажа доступа к живительной влаге влечет скорую смерть – если кто-то не найдет решения. Как продать этим красноватым нашу медь, розово-карминные в зависимости от марки и выделки слитки, кои горделиво возлежат в закромах корабля. Трясущиеся члены экипажа не знали, что исторгнутый луженой медью капитанской глоткой и подтвержденный капитанским кулаком с многозначительной татуировкой на третьих фалангах П У Д Ъ призыв не терять присутствия духа уже возымел свое действие. В полном соответствии с Теорией катастроф и работами дветретьихматематиков Рене Тома и Кристофера Зимана и двешестыхматематика Яши Синая в мозгу одного из членов произошло неведомое. Произошло то, что тысячи лет было загадкой для философов. Произошло рождение НОВОГО.
    
     Спусковым словом оказалось произнесенное капитаном громовое слово «сука».
    
     Что спасло корабль, экспедицию, фирму и отчасти, в дальней перспективе, Двешестых, которые когда-то были Россией? Скажем прямо, честно, откровенно, как всегда отвечали те, кому положено отвечать. Спасли свойства титульной нации, стрессоустойчивость, терпимость к лишениям, способность воодушевить малые азиатские и африканские народы. Спас капитан корабля Иван Иванов, спас, произнеся слово «сука».
    
     На утро следующего дня тихий скулящий вой заполнял корабль. Сунь и Вынь сидели в двух противоположных углах камбуза и тихо выли. Примерно 90 % времени они выли в унисон, оставшиеся 10 % по очереди переводили дух. Вой не стихал уже третий час. Время от времени у них немного не совпадали частоты, отчего возникали биения – низкочастотная модуляция. Это было столь чудовищно ужасно, что капитан, несмотря на полное отсутствие музыкального слуха, искусал себе руки до крови – он кусал их каждый раз, когда видел, что эти руки пытаются помимо его воли схватить ключ от сейфа. Левое, логическое полушарие его мозга было готово вылить канистры на головы этих двоих, было готово утопить их каждого в своей канистре, чтобы не подрались, деля поровну, но правое полушарие пугалось образов членов экипажа, просовываемых в горлышки канистр (каждого в свою), противилось этой гениальной идее и от напряжения почти ссохлось, как у одного легендарного героя древности. Капитан страдал и не знал, что он свой вклад в спасение уже внес, и что окончательное спасение уже близко.
    
     Тем временем Шма сидел на ступеньке трапа, задумчиво перекатывал на ладони в задумчивости же тот самый болт, вывинченный из трапа, и жевал кончики пейс, традиционную деталь прически штурманов всех земных кораблей. Он знал, что кое-кто из охочих до земных анекдотов кеплерианских женщин-студентов скоро появится из кустов. И он знал, что он предложит появившимся. Кроме, разумеется, того, что предложили бы на его месте и другие члены экипажа, если бы не умирали сейчас от жуткой смеси неопохмела и страха. О чем красноречиво, с частотными биениями, свидетельствовал вой, стекавший мимо вывинченного болта по ступенькам трапа и впитывавшийся в гостеприимную кеплерианскую почву.
    
     И тут на помощь сюжету нашего повествования приходит случайность. Впрочем, она сэкономила лишь тысячи полторы знаков, но все равно приятно – первые две студентки, приблизившиеся к кораблю, оказались подругами, но с разных факультетов – одна с металловедческого, вторая с экономического. Хорошо иметь дело со студентками! – радостно думал Шма, глядя проникновенным взглядом в лицо любимого капитана, через пять часов – оформление таких серьезных документов – да еще в двух, простите за откровенность, экземплярах – дело не быстрое.
    
     На столе перед капитаном скромно, как юная девственница с металловедческого факультета, и понимая важность своей роли, как опытная выпускница экономического отделения, лежал договор о создании совместного межзвездного предприятия «МММ», то есть Могучая Межзвездная Медь с четырьмя учредителями. Предприятие за счет начального капитала в размере ста тонн меди и медных сплавов должно было построить два завода по производству украшений из меди и ее сплавов с годовым объемом впуска в сто тонн (дабы не обрушить рынок). См. приложения согласно стандарту межзвездных договоров №№ 1-18, составляющие неотъемлемую часть данного договора. Договор был надлежащим образом зарегистрирован – пройдя через подпространственный тоннель – на планете Цетаганда. Такая регистрация придавала документу юридическую силу, обладающую непреодолимым и прямым действием «для всех мыслимых вселенных» – такова была стандартная крючкотворская формулировка, принадлежащая полулегендарному, полумифическому межзвездному юристу древности Станиславу Лему. Капитан посмотрел на Шма. Тот жевал пейс и глядел в иллюминатор. Он мысленно сравнивал студенток и никак не мог определить, какая понравилась ему больше. Обе оказались очень хороши! Хотя и немного по-разному. Капитан снял со стенки верный ледоруб, с которым покорил 25-километровую вершину Олимп на Марсе (в скафандре, с полной кислородной выкладкой) и вырубил свою замысловатую подпись – клинописью на земном и рядом – на упрощенном кеплерианском. Ниже красовалась подпись Шма на каком-то древнем языке, а справа – подписи двух студенток, отныне – совладелиц фирмы.
    
     * * *
    
     Корабль, поскрипывая стрингерами и шпангоутами, восторженно лег на обратный курс. Отсутствие балласта мешало экипажу – корабль ощутимо мотало на гравитационных волнах от коллапсирующих то там, то тут двойных звезд. Вдобавок Иван и Изя пили в центральном посту слитую из амортизаторов корабля жидкость – смесь глицерина и спирта. Прапрадед Иванова и прапрадед Рабиновича, когда-то вместе воевавшие в последней традиционной войне, называли эту химическую субстанцию «ликер шАсси». Один из прапрадедов летал на самолете, а другой восстанавливал самолеты после очередного приземления на брюхо. Или наоборот – история информацию не сохранила. Иван бормотал: «Шесть тысяч лет вместе, шесть тысяч…» – и помавал изумленно головой, Изя терпеливо поправлял его: «Шесть тысяч семьсот семьдесят четыре, шесть тысяч семьсот семьдесят четыре». Сунь и Вынь с благоговейным ужасом наблюдали за происходящим.
    
     Стакан плавно следовал за стаканом, а в голове у Шма медленно и печально формировалась мысль – а ведь можно производить моноизотопную медь и продавать как ювелирный металл… а можно еще производить наномедь и продавать как ювелирный металл… А еще женские трусики, инкрустированные кристаллами меди… Изотопов, конечно, у меди, как собак нерезаных, но все они, как и собаки, некошерны, то есть распадаются, как неосвященная маца, а вот 63-ый и 65-ый стабильны, а чтобы отходов не было, можно гарнитуры продавать, сережки из 63-го, его, кажись, 69 % в естественной смеси, а колечко из 65-го, его, кажись, 31%... а можно браслетик из 63-го, а всю прочую дребедень из 65-го… Рабинович и не заметил, что бормотал все это себе под нос.
    
     «А из 64-го изотопа ничего делать не будем, – внезапно протрезвевшим голосом изрек Иванов. – Он хоть за 13 часов в смесь никеля и цинка превратится, но при этом электроны и позитроны испускает, это потребителю вредно…»
    
     На том и порешили.
    
     За окном плавно проплывали звезды.