- Вы должны быть полностью уверены. Если решение принято, последствия необратимы. – Человек по ту сторону стола наклоняет голову, смотрит пристально.
     Проклятые юристы. Морис ненавидит юристов. Скольких повидал за пару месяцев, не счесть. Неужто работать больше негде? Одно лицо, другое… Слетелись, коршуны. Снуют день ото дня, суют под нос бумажки, не успеваешь подписывать.
     Морис безуспешно вглядывается в белобрысого юношу мутными глазами, силится вспомнить, встречал ли его, но память ускользает.
     В просторном, светлом офисе прохладно и неуютно. Вокруг всё глянцевое, белое, неживое. Пахнет стерильной чистотой. А за окном душистый воздух напоил природу допьяна. В июльском солнечном море нежится лужайка, деревья распушили сочные кроны, колышутся под жарким ветерком.
     - Господин Рéвит? – напоминает о себе бюрократ. Отрывает от чудесной картинки. – Вы уверены, что хотите продолжать?
     - Да, чёрт бы вас побрал, да! – по-стариковски бурчит Морис. – Хватит меня за нос водить. Дармоеды… – Дрожащая рука вяло ударяет о подлокотник коляски. Голос трещит, как сломанное радио. – Уже тонну макулатуры подписал, сколько ещё вам нужно?
     - Это формальности, господин Рéвит, – извинительно улыбается юрист. – Мы хотим, чтобы вы не пожалели о задуманном. А бумаги нужны, чтобы исключить разногласия. Вы должны понимать: решение очень ответственное.
     - Всё я понимаю! – отмахивается Морис. – Где мне ещё расписаться, чтобы оставили в покое?
     - Вот здесь. – Миловидная девушка по правую руку протягивает листок.
     Морис удивлённо поворачивается. Кто она? Кто же?..
     Ах, да… Распорядитель. Исполнит последнюю волю, когда станет совсем худо. Андроид она. А зовут? Как же её зовут… Юви, кажется. Да, Юви. А выглядит настоящей, даже пахнет, как настоящая.
     Сморщенная, в пигментных пятнах, кожа чувствует шёлковое прикосновение. Девичьи пальцы помогают взять ручку.
     - Это последний документ, – предупреждает крючкотворец. – Ваш андроид зачитает содержание.
     Юви открывает накрашенный ротик и принимается читать. Но Морис не слушает. Морису уже всё равно.
     Мысли путаются, перетекают одна в другую, так что рассудок не поспевает зацепить идею. В сознании всё расплывчато, неясно. Кажется, думаешь о чём-то, но проходит миг, и уже не припомнить, о чём думал.
     В редкие секунды прозрения Морис оглядывается, как будто не понимает, где оказался. А когда понимает, вздыхает тяжко и шепчет невнятицу под нос. Шепчет без всякой цели, неспособный остановиться. Как дряхлая развалюха, с жалобным скрипом катится по инерции с обрыва.
     Дни свелись к простым заботам, к бесцельному просиживанию в кресле у раскрытого окна. Острое чувство бесцельности пронизало быт. Походы в туалет с чужой помощью, приёмы пищи из ложечки, пробуждение и отход ко сну.
     Отход ко сну… Вся жизнь превратилась в медленное забвение, полночное угасание ума. Иногда сознание ещё цепляется, выдавливает слова из уст, но звучат они стариковским ворчанием, никому не нужным, никем не желанным. Морису кажется, что он ждёт чего-то, как будто старый друг должен со дня на день явиться, принести облегчение и покой. Но друг пока не пришёл. Приходится раскрывать глаза, принимать лекарства, равнодушно встречать дни. Хочется крепко уснуть. Не просто окунуться в полуденную дрёму, чтобы с недовольством, раздражением пробудиться от Ювиных слов: «Пора обедать, господин Рéвит». Нет, хочется уснуть по-настоящему, надолго. Наверное, даже навсегда. Скоро долгожданное забытье поглотит усталость и немощь, а пока Морис ждёт, терпит назойливых юристов.
     - …Настоящим подтверждаю своё согласие на проведение всех необходимых технических, медицинских, биомеханических процедур и других необходимых действий с моим организмом по усмотрению компании «Новум Корп.» в целях, установленных пунктом вторым настоящего соглашения, – дочитывает Юви и кладёт листок на стол перед патроном.
     Узловатая кисть дрожит, заносит ручку.
     «Морис Этан Рéвит» - медленно выводит старик.
     - Отлично, – улыбается прилизанный юрист, принимая документ.
     Лист ложится на матовую гладь. Тотчас поверхность меняет цвет и фактуру, становится глубокой водицей экрана с плавучими объёмными окнами и вкладками. Бумага растворяется в столе и мановением руки улетает по электронной почте. Следом уходит сумма госпошлины. Сбоку возникает трёхмерный бюст нотариуса – сухого, пожилого мужчины с тонкими губами и желчным лицом.
     - Мсье Шарон, - юрист обращается к новому собеседнику, – вы подтверждаете согласие господина Рéвита и юридическую чистоту сделки?
     - Подтверждаю, – бесчувственно цедит нотариус. – Высылаю вам нотариально удостоверенный оригинал соглашения.
     В столе возникает изображение с печатями. Бумага будто всплывает к поверхности, становится осязаемой, вновь принимает форму листа.
     - Отлично. – Юрист удовлетворённо кивает. Губы шире прежнего расползаются в улыбке. – Благодарю вас, мсье Шарон, и поздравляю вас, господин Рéвит. Осталось подождать совсем немного. Компания исполнит заказ в точности, как вы пожелали. Скоро наступит новая жизнь, господин Рéвит. – Каре-жёлтые глаза юриста поблёскивают. – Прекрасная новая жизнь.
     - Жизнь… - бестолково тянет старик и о чём-то кивает сам себе.
     Андроид Юви увозит хозяина. Кабинет закрывается, дверь с табличкой «Рейне Иккю Паскат» остаётся позади.
     Стерильные коридоры, закрытые двери, полоски света меж стеновых панелей. Коляска медленно катится по зданию клиники в поисках последнего приюта Мориса – небольшой комнаты с видом на сад.
     Внутри хорошо, уютно. Вместо неживых больничных интерьеров тёплое вишнёвое дерево, пастельного цвета обои, потолок с лепниной. Обставлена комнатка почти по-домашнему: неширокая кровать, тумбочка, комод с фотографиями. На стене мелодично тикают часы, у распахнутого окна примостилось мягкое кресло.
     Андроид пересаживает Мориса, настраивает прохладу в комнате, чтобы не досаждал уличный жар. Стелет клетчатый плед на тощие колени.
     - Вам что-нибудь нужно, господин?
     Старик вяло отмахивается, но Юви не уходит. Она огибает кресло, приближается к комоду. Анимированные фотографии изображают старика и пожилую даму. Седая пара держится за руки, нежно, по-юношески, прижимается друг к другу, улыбается. Андроид достаёт из ящика коробку. Открывает крышку, нажимает на клавишу. Из бесконечного списка выбирает одну композицию. Возникает световой диск наподобие грампластинки. Диск в мгновение ока принимает осязаемую чёрную форму, и волшебная коробка отзывается музыкой.
     Кирстен Флагстад глубоким, сильным голосом исполняет песню «Лебедь» Хенрика Ибсена и Эдварда Грига. Тонкая, размеренная старина вливается в уши, согревает покоем сердце. Композиция 1936 года шипит, потрескивает, словно доносится из настоящего патефона, и все эти чарующие слух звуки успокаивают старика.
    
     … Men sidste mødet,
     da eder og øjne
     var lønlige løgne,
     ja da, da lød det!
    
     I toners føden
     du slutted din bane.
     Du sang i døden;
     du var dog en svane! (*)
    
     Морис смыкает глаза.
     Юви смотрит на него с печальной улыбкой. Наклоняется, целует в щёку. Тихонько выходит, чтобы не спугнуть вожделенный сон.
    
     …Потрескивают поленья в камине. Укутавшись в добротный полумрак достатка, Морис и его супруга сидят у огня. Бодрый мужчина солидных лет выглядит хмурым. Он то и дело посматривает с неудовольствием на жену, как будто хочет отчитать её за бабью глупость, хочет вылить излишек горечи в груди. Зарево выхватывает убранство гостиной, лоск обеспеченной старости, задумчивые лица хозяев.
     - Не смотри на меня так. – Госпожа Рéвит не поворачивает головы, так и бросает слова в пламя. – Я для себя решила. Не нужны мне твои нравоучения, милый.
     Её седые волосы собраны в узел. А когда-то они были прекрасны, струились по плечам тёмными, игривыми волнами. Кожа её была свежа и гладка, глаза сияли улыбкой, жизнью, радостью. Теперь в хрупком старушечьем теле, в складках худой кожи сама душа стянулась узлом, теплится едва-едва.
     Морис вздыхает. Он бессилен убедить гордую упрямицу. Смотрит, грозой сводит брови, но без толку.
     - Что же тебе не хватает? Зачем рубить на корню, зачем ломать то, что ещё работает и сможет работать ещё долго? – спрашивает Морис.
     - Не начинай. Мы уже всё обсудили. Я не буду пичкать себя таблетками, чтобы протянуть пару лет. Сколько отмерено, столько отмерено, – Анна подвела черту, взялась за крестик на груди.
     - Ты знаешь, что это неправда.
     - Почему же? Разве наши клетки не запрограммированы? Разве каждой клетке не отмерено что-то там… Число делений…
     - Не юродствуй, – скривился Морис. – Мы давно удлиняем теломеры, как боремся с другими причинами старения.
     - Тогда почему я умираю? – печально улыбается Анна.
     Морис открывает рот, но ему нечего ответить.
     - Есть средства отсрочить болезнь, чтобы выиграть время…
     - Время для чего, любимый? Чтобы я мучилась и страдала? Посмотри на меня, – разводит руки женщина, – я одряхлела, мне с каждым днём тяжелее вставать и жить, тяжелее принимать бесконечные лекарства. Разве такой вечной жизни мы хотели? Это просто долгая старость… Такая же медленная смерть, как и у других. Но если есть программа, значит есть и программист. Создатель, дизайнер. И я хочу с ним встретиться.
     - Дизайнер? Криворукий, должно быть, дизайнер, если создал ахинею вроде человека. С генетическими ошибками, седыми волосами и недержанием мочи, – бросает Морис.
     - Не нужно так…
     - Нужно! Ты гонишься за пустотой. А я вот он, живой, любящий. Я не хочу жить без тебя… – Гроза сменяется тоской и комом в горле.
     - Это естественный ход вещей, Морис, – обречённо проговаривает Анна. – Мы смертны, на то есть причины. Я не хочу страдать и не хочу, чтобы страдал ты, – пытается утешить мужа, но тот лишь отворачивается, переполняемый злостью и обидой. – Сколько ещё нам топтать землю? Пять лет, десять? Даже если я пойду на терапию, моё время превратиться в каторгу. Последние дни я проведу в страшных муках и наркотическом дурмане. Не желаю такой участи.
     - Анна… - негодует супруг, хочет что-то выпалить, но поспешный жест супруги его останавливает.
     - Я решила, Морис. Это далось нелегко, но я решила. Прояви уважение, не отнимай наши последние месяцы на препирания. Лучше потанцуй со мной. – Милые сердцу морщинки складывают в улыбку, и тут уже ничего не поделать: мир мутнеет от слёз.
     Анна подаёт руку. Пара встаёт. Объятия сужают пределы Вселенной до трепета, до биения сердец. Невесомая, седая голова ложится на грудь мужа, и утомлённые глаза смыкаются; нежный выдох приносит успокоение.
     Они медленно кружатся в полутьме, растворённые нежностью и лаской. Снова звучит «Лебедь». Песня доносится издали, точно из потустороннего мира.
     - Подумать только, – удивляется Анна. – Семьдесят шесть лет… Как же быстро пролетело время. Вся жизнь прошла за один день. Короткий, невероятно короткий день… А ведь я помню наше знакомство очень ярко. Помню, как ты подошёл ко мне тем майским утром и предложил выпить латте с круассаном вместо нудной лекции. Как я могла отказаться? Я даже помню, кто вёл ту лекцию… Профессор Криклай.
     - Скверный был старикан.
     - Да, – смеётся Анна. – А сейчас мы старше, чем он тогда. Куда ушли эти годы? Где они теперь…
     - В нас, – уверенно отвечает Морис. – Мы и есть эти годы. Время стало нами. Оно взрастило наши умы, воспитало наши тела. Чтобы мы двигались дальше, боролись, не сдавались…
     - Эх, Морис… Ты не меняешься, – усмехается милая. – Внутри не меняешься. Всё такой же мечтательный юнец, умеющий заговорить любую девчонку. От твоих стихов и густой шевелюры все таяли.
     - Кроме тебя. Пришлось постараться, чтобы завоевать.
     Анна улыбается и вновь прижимается к мужу. Пара продолжает танцевать, как танцуют осенние листья в ожидании первого снега.
    
     - Господин Рéвит… – Из ниоткуда эхом звучит голос. Комната растворяется, теряется в темноте.
     Их с Анной больше нет. Нет гостиной и камина. А где же Морис? Вот он, сидит в кресле у раскрытого окна. Спящий, согбенный под тяжестью лет, уже неспособный подняться без помощи. Обветшалый, безразличный. Ум покинул сморщенную голову, последние его капли утекли чернилами в бумагу. Анна была права: такая старость всё равно что медленная смерть.
     Но ничего. Решение принято. Облегчение мук уже близится…
     - Просыпайтесь, – говорит Юви, возникая из темноты, - пора идти.
     Андроид мягко касается спящего, и треклятый мир распахивает створы.
     - Куда? – недовольно скрипит Морисов голос.
     - За новой жизнью, господин Рéвит, – улыбается Юви. – Всё готово, вас ждут.
     Юви помогает хозяину подняться. В дверях Морис встречает незнакомых людей в медицинских халатах и масках: доктора и санитара. Смотрят торжественно, точно провожают космонавта на орбиту. Старика кладут на каталку и увозят к лифтам.
     Над головой проплывают лампы. Пятна ядовитого света. Морис вертит головой, таращит глаза, тяжело дышит. Он так долго ждал этой минуты, что боится упустить любую деталь. Предплечье кусает комар, потом ещё один – что-то вкалывают. Во рту появляется металлический привкус.
     - Сначала на дезинфекцию, – распоряжается молодая доктор.
     «Щёлк» - проходит карточка через электронный замок.
     Просторный лифт увозит на пять этажей вниз, глубоко под землю. В предбаннике, похожем не то на раздевалку, не то на мясной цех, Мориса обнажают. В руках сопровождающих возникают ножницы. С шиканьем и щёлканьем лезвия вмиг проходят по одежде, оставляя пожилого гостя девственно голым, дрожащим от холода. Санитар сгребает тряпьё и сжигает в печке. Действуют люди слаженно, чувствуется, что работа для них привычна.
     Прежние спутники уходят через боковой ход с надписью: «только для персонала». Появляются двое в герметичных комбинезонах.
     Через матовые стеклянные двери Мориса под руки вводят в коридор. Транспортёр на полу приходит в движение. Бесцеремонные служащие натирают постояльца пеной, мощные струи воды ударяют с боков и потолка. Действо напоминает автомойку, только вместо машины вдоль ярких ламп скользит тщедушный старикан.
     От влажного воздуха становится трудно дышать, но экзекуция быстро кончается. Раздвигаются новые двери, столб тёплого воздуха заставляет поморщиться. После обсушки Мориса кладут на очередную каталку и по конвейеру передают в новый отсек.
     Открывается лаборатория – круглая стерильная коробка, один в один декорация из фантастического фильма. В глаза бросаются две стоящие бок о бок полупрозрачные ванные. Что-то вроде половинок гигантских куриных яиц, заполненных жёлто-бурым желе. У изголовья капсул веер манипуляторов. Кругом комнаты медицинские столы, приборы, хирургический инвентарь. У торцевой стены горит дуга прозрачного экрана в человеческий рост. Морис вертит головой, радостно и глупо скалится беззубым ртом.
     Теперь все встречные облачены в диковинные скафандры. Трое людей ведут им одним понятные приготовления. Наверху, под потолком, наблюдательный пост: Юви уже там, смотрит преданной болонкой.
     - Господин Рéвит, – наклоняется давешняя девушка-врач, говорит через пластиковую маску, – я доктор Мери Монтомé. Как вы себя чувствуете?
     - Устал, – жмурится Морис.
     - Всё в порядке. Сейчас мы поместим вас в питательный раствор и начнём. Скоро уснёте. Больно не будет, – обещает Мери.
     Голос у доктора чудесный, внушает спокойствие и уверенность. Морис послушно лежит на кушетке голышом, пока вокруг суетятся эскулапы.
     Затылок ощущает, как машинка сбривает остатки волос, и кожу облизывает холодная сырость. Пахнет спиртом.
     К телу пациента подсоединяют таблетки датчиков, кислородная маска закрывает лицо. На экране оживают графики, и Мориса погружают в обещанную ванну – левую капсулу. Гель согревает влажными объятиями. Такой мягкий, удобный. Принял форму тела, клонит, проказник, в сон.
     Морис лежит так, что из ванны выступает одна голова, но и ту фиксируют тисочками. Врач вводит данные, и аппарат у изголовья отзывается жужжанием сервоприводов. На макушке появляется лазерная карта с точками, цифрами, крестиками и кружками. По ободу головы на серёдке лба пролегает алый венец.
     - Приступайте, – командует Монтомé, и ассистент зажимает кнопки на экране.
     Мир мутнеет, глаза смыкаются. Морис блаженно улыбается, и под гул механической руки засыпает.
     Больше ничего. Тьма. Наконец-то всепоглотившая бесконечная тьма окутала сознание, не оставив следа от свинцовой тяжести бытия. Тело растворилось, ощущения сгинули, мысли рассеялись. Нет ломоты в костях; нет привычной стариковской боли, то здесь, то там вступающей в изношенное тело. Рассыпались члены. Душа вспорхнула прочь. Лёгкая, дрожащая, невесомая, освободилась от плотских оков. Какое же счастье! Какая награда за тягостную явь. Благоговение…
     Хороводом мусора улетел в тартар нестойкий храм, ветхая лачуга духа. Открыт безбрежный простор космической черноты.
     Морис освобождён, Мориса больше нет.
     Но что это? Какой-то свет. Лучезарный круг, манящий из конца тоннеля. Невообразимо далёкий и всё-таки родной, желанный. Хочется приблизиться к нему, слиться с ним в блаженстве нескончаемого экстаза. Скорее, скорее… Лететь к нему на всех парах невидимых крыльев. И голос! О, какой прекрасный голос… Божественный, проникновенный! Этот голос не может принадлежать грубой, блевотной юдоли, нет. Голос райский, эфемерный, доносящийся из лучшего мира. Сливается с ангельским пением, шёпотом рек и перезвоном листвы, призывает войти в царствие благости.
     - Гос-по-ди… - слышится издалека. Всё ближе, ближе, отчётливее. – Ин…- неясно разносится эхом. – М… орте… Вери… Рéвит…
     Его зовут. Пора вернуться к истоку.
     Покуда голос становится понятнее, свет расширяется, делается ярче. Он словно пробивается под воду. Отчаянно хочется вынырнуть на поверхность, рассеять искажения. Вот различаются оттенки слова, другого. Слова складываются во фразы, звучат понятнее. Кружок приобретает очертания, звуки – смысл.
     - Гос-по-дин Рé-вит? – всё ещё призрачно булькает вдалеке. – Вы меня слышите? Вы понимаете, что я говорю?..
     С лица что-то убирают.
     - Аммам…. – бессмысленно мычит старикан, закатив глаза.
     Круглая лампа светит в лицо. В кране журчит вода. Работает манипулятор. Позвякивают инструменты. Ассистенты переговариваются и дают понять доктору, что пациент приходит в себя.
     – Господин Рéвит, – слышится нежный голос доктора Монтомé, - скажите, вы понимаете меня?
     - Да… - усилием выдавливает Морис. Язык не слушается, рассудок отказывается принимать происходящее.
     - Отлично. Можете назвать своё полное имя и возраст?
     - Морис… Этан. Ре… Рéвит, – с трудом шамкает Морис. – Мне 101 год…
     - Помните, где находитесь?
     - В клини… В клинике.
     - Замечательно, – доктор чуть отстраняется, что-то нажимает на планшете. – Сейчас мы наденем вам очки. Вы увидите картинки, много разных картинок. После чего в памяти всплывут подробности вашей жизни. Вы должны успокоиться и просто смотреть, хорошо?
     - Свежо… - лопочет Морис.
     - Что?
     - Свежо, – старик неуклюже показывает на голову.
     А головы и нет. Вернее, нет верхней её части от висков до затылка. Крышка из черепа и скальпа лежит поодаль на хромированном столе. Срез ровный, как по маслу. Даже крови почти нет. Оголённый мозг розовеет в паутине тоненьких проводов.
     - Не беспокойтесь, господин Рéвит. Мы введём вам смесь нейромедиаторов, чтобы стимулировать работу мозга. Мысли станут чётче.
     Ассистент подаёт жидкость в капельницу. Сознание и вправду проясняется, а Монтомé надевает на глаза обещанные стекляшки. Включаются экранчики, начинает мелькать калейдоскоп картинок.
     Морис почти не успевает понять, что показывают. Изображения с бешеной частотой сменяют друг друга, оставляя послевкусие дежавю. Животные, люди, события, явления природы смешиваются в котле подсознания и варятся, шипят, бурлят. Кит, женщина, ядерный взрыв, молния, банан, улыбка, собака, дерево, пальцы… Разум едва запечатлевает снимок, как вереница новых утягивает в сотый и тысячный кадры.
     Постепенно фотографии превращаются в небольшие видеозаписи, в бессмысленные, несвязные сценки из жизни. Стремглав удирает кенгуру, ребёнок прыгает по газону, ястреб пикирует на голубя, полиция разгоняет демонстрацию, космонавт плывёт на орбите, падает стакан с водой… Видеоряд оглашают звуки бесконечно знакомых шумов, мелодий, голосов.
     Но в какой-то миг Морис понимает, что это не ему показывают картинку, окрашенную живым звучанием, это он видит события из прошлого.
     Морису полтора года… Он стоит в кроватке, вцепившись в решётку. Морис описался, он плачет. Приходит мама, берёт на руки, успокаивает. Мамин запах, теплые руки, щекотные волосы…
     Вот ему семь лет… Едет на велосипеде. Папа бежит рядом, поддерживает за седло. Отпускает. Морис вцепляется в руль, ему страшно и радостно. Первый раз он сам катится по дороге. Солнце заливает глаза, на румяных щеках восторг… Руль уходит в сторону, и бедолага летит кубарем. Скребёт коленями об асфальт, падает, хныкает.
     Двенадцать. Морис впервые подрался. Разбитый нос хлюпает кровью. Домой идти не хочется, должно быть, влетит. Морис залезает на дерево и утирает юшку листом. А внизу собираются девчонки. Они не замечают мальчика, а он их видит. Одна девочка красивая, прилежная, с розовой лентой в светлых волосах. Морис берёт грязную шишку и кидает ей на голову. Девчонки пищат и разбегаются… Глупый Морис хохочет, корчит рожицы.
     Семнадцать. Школа подходит к концу. Морис пишет стихи, не хочет заниматься. Он думает убежать из дома, купить лодку и отправиться в кругосветку. В его дыхании пышет эротика, любовные фантазии кипятят рассудок. В кудрявых волосах засел непокорный лев своеволия и не желает укрощать свой буйный нрав. Сплетённый майским, свежим ветерком льётся изумрудный свет листвы. Фарватер открыт. Паруса раздуваются, увлекая челн в щемящую даль, в пространство неведомых открытий, великих свершений, ярких дней… Морис окрылён: предстоит целая жизнь, и она прекрасна.
     Тридцать. Череда рабочих будней. Морис женат, и весь его мир окрашен тонами любви к супруге. Амбициозные начинания свершаются под гимном этой любви. Морис руководит небольшой компанией по разработке роботов, ведёт научные изыскания, пишет книгу. У Мориса больше мечтаний, чем воплощённых идей, но обилие планов лишь раззадоривает искательную натуру. Душным вечером он поглощён чертежами и выкладками новой модели. Морис чувствует, как набирает обороты. Чувствует, что наступает возраст полного расцвета и творческой мощи. Мужчина хочет детей, но Анна против. Ссорятся. Долго ссорятся, вспоминая прошлые обиды, не желая найти примирения. Точка опоры подворачивается прямо на столе, среди рабочих бумаг Мориса. Страсть отбирает напряжение, туча уходит. Супруги нежатся в горячих объятиях и забывают обиды.
     Пятьдесят. Уже действительно зрелость. Достаток и уверенность спокойной поступью вошли в жизнь. Морис уважаем, богат, неспешен. Его приглашают на светские рауты и научные симпозиумы. Компания разрослась и процветает. Морис гордится своим детищем. Его роботы расходятся по миру, приносят ощутимую пользу людям. Как много труда вложено! И как много ещё предстоит… Морис замечает, что устаёт сильнее прежнего. Та же работа отнимает больше сил и требует больше отдыха, чем каких-то пять лет назад. Забота о здоровье, спортзал, наблюдение у врачей, умеренное питание. Старания вдыхают в тело огонь. Но время, пускай и незаметно, убывает капля за каплей. Морис выступает на презентации очередного творения, находит в зале Анну, улыбается. Они меняются вместе, становятся мудрее, целостнее. Морис уже внёс огромную сумму на продление их с Анной жизней и уверен, что добьётся успеха. Часть пути пройдена, начинается новая – куда лучшая.
     Семьдесят шесть. Дни становятся короче. Кажется, что время течёт невероятно быстро, как на чужой планете. За день проходит неделя, за месяц проходит год, за полный виток вокруг Солнца – годы… Морис меньше спит, но сильнее устаёт. Работает он, как и раньше, да и выглядит куда моложе своих лет. Усилия направлены на омоложение, на поддержку изысканий биоинженеров. Обещают золотые горы, но Морис стал недоверчив, брюзглив. Его поместье – пышный сад, где медленно увядает он и его прекрасная роза. Анна… Сегодня ей исполнилось семьдесят пять. Она призналась, что больна. Всегда остаются такие болезни, какие медицина ещё не умеет лечить. Есть лишь поддерживающая терапия, способная отсрочить неизбежное. Значит, нужно успеть… Нужно отыскать бессмертие раньше, чем пробьют часы.
     Девяносто семь лет… Морис у постели жены. Она умирает. Прошло чуть больше года с тех пор как Анна отказалась бороться с болезнью. Редкими сиплыми вздохами истончается её жизнь. Веки сомкнуты, хрупкое тело утопает в огромной кровати, подушках и одеялах. Тикают часы на стене. Морозное декабрьское утро льётся со двора оттенками холода. Неподвижный, угрюмый, бессильный Морис наблюдает, как его душа гибнет на глазах. Рушится святыня, и нет никакой надежды на спасение. Будущее мёртво.
     Кто-то стучит в окно. Морис оборачивается. На заснеженном подоконнике топчется ворона. Пепельно-чёрная птица таращится из-за стекла, вертит головой, ударяет клювом в створку. Мерзко и пронзительно кричит.
     Рытвины морщин складываются в гримасу отвращения. К горлу подкатывает скорбь. Страх отражается в расширенных зрачках.
     Морис закрывает лицо, сотрясаясь от рыданий.
     Ему хочется убежать, хочется остановить садистское кручение синематографа. Но образы снова и снова вползают в сознание, настырные, неуёмные, как недавний кошмар.
     Морис видит миллионы фрагментов. Фрагментов мозаики длиною в жизнь. И представить трудно, как много прочувствовано, как много пережито за эти годы. То, что и не помнилось, но пылилось где-то на дне, вдруг всплыло ярко и отчётливо, показалось во всей красе. Он увидел каждую минуту каждого дня, как будто заново прожил эти минуты и дни.
     Один за другим, вереница кадров подходит к финалу. Морис отрывает ладони от лица и видит окно своей маленькой комнаты в клинике. Ничего не изменилось. Снаружи всё тот же затаённый тенистый сад, жаркое море воздуха, высокая ограда.
     Морис смотрит на руки. Они такие же – старые и покрытые пятнами. Старик что-то замечает, немощно подаётся вперёд, щурится.
     Чья-то макушка слегка проглядывает из-за подоконника.
     Голова вдруг выныривает, ползёт вверх. Беззвучно, медленно. Ни верёвок, ни канатов. Невидаль просто плывёт к небу. Высокий лоб, неестественно распахнутые глаза, бледный фас мальчишки. Руки по швам, ноги вдоль мускулистого тела. В проёме окна чужак зависает и безумно, не моргая, пялится на Мориса.
     Ужас сковывает дыхание, по спине ползёт озноб.
     - Ааа! – кричит Морис, накрест закрываясь руками.
     Нечто влетает в комнату, и старик пытается убежать, укатить коляску. Колёса крутятся, на полном ходу Морис врезается в дверь. Падает, тянется зацепить ручку, опадает с жалобным сипением.
     Юноша опускается на босые ноги и, неумолимый, безумный, отшвыривает коляску. Смелым рывком переворачивает дохляка на спину.
     - Нет, – трясётся Морис. – Пожалуйста…
     А тому всё равно: не может остановиться. Берёт молодыми, крепкими ручищами хилый черепок и сдавливает до стеклянного хруста.
     Морис дико, надрывно верещит. Ужасная боль вгрызается в кости, заставляет деревянное тело изогнуться плетью. Он борется, пока не пронзает его от макушки до ног озарение.
     Озарение…
     Ведь этот мальчишка он – Морис! Это он выдавливает дух из себя, из своего же тела. Как такое может быть…
     Юноша испуганно отшатывается, одурело трясёт головой. И старик вдруг начинает трясти ею. Оба замирают, ошалело глядят друг на друга. Юноша щурится, и развалина щурится вместе с ним; водит рукой и скрюченная клюка машет в ответ.
     - Кто ты? – одновременно звучат два голоса.
     Морис ничего не понимает. Морис не понимает даже, где он и кто, потому что чувствует сразу два тела, сразу две сущности. Одна – старая, облезлая, точно шапка, поеденная молью. А другая – сильная, молодая, горящая свежей кровью. Ощущения удвоились, как и способности. Появилась небывалая свежесть мысли, какой Морис не замечал за собой уже долгие годы. Слитые воедино зрение, слух, обоняние, осязание двух людей лихо шутят, показывают сразу два слепка реальности.
     Но чудо не продлилось долго.
     Что-то выдрали из личности Мориса. Нечто давящее к земле, как ненужный балласт улетает прочь. Старая кожа треснула и рассыпалась на куски. Осталась лишь полная вдохновения удаль юных мускулов. Затухающий рассудок вдруг захлестнуло горным потоком, накрыло живительной водою.
     От странного чувства одиночества, утраты, оголённости повеяло неуютным холодком. Сброшенный пожиток, пускай и дал вздохнуть свободней, но оставил чувство сожаления, потери.
     Морис чувствует себя маленьким. Словно комната вдруг расширилась до невообразимых пределов. Уши наполняет нестерпимо громкий звон. Бедолагу тошнит, он теряет чувство верха и низа, тряпичной куклой валится наземь.
     Под ногами не оказалось пола. Морис падает в раскрытую глотку мрака. Выеденные глаза не желают видеть, рассудок захлебнулся в ощущениях. Пропала комната, пропала клиника. Закричать бы, но рот сковало тугой лентой.
     Нужно время, чтобы понять: никуда Морис не падает. Он барахтается в какой-то густой жидкости. Уши залило, на лице плотная маска, спину едва заметно поддерживает мягкое, тёплое ложе.
     Морис касается шеи, груди, живота. Руки встречаются, показывают, каких размеров пальцы, предплечья, локти и плечи. Ноги по-лягушачьи дрыгают, сталкиваются ступнями. Пальцы на них сжимаются, как у младенца. Рождается чувство самости, чувство, что вот он я – существую! Потянувшись к лицу, старик встречает гладкое, непроницаемое препятствие, вроде шлема, и пытается его убрать.
     В этот миг чужая хватка сдавливает кисти, заставляет прекратить усилия. Жидкость начинает медленно течь сверху: это ложе поднимается.
     Ещё миг, и кожу овевает дикая стужа. Руки непроизвольно подаются вперёд, проваливаются в холодный воздух, теряются. Непривычно лёгкие, свободные, они ударяются вначале друг о друга, потом запястьями обо что-то гладкое с боков. Колени выныривают, дыхание учащается. Самые чувствительные уголки плоти скукоживаются от леденящей свежести атмосферы.
     На маску давят, двигают её вместе с головой. Скребут звуки прикосновений к шлему, слышится громкий щелчок. Как железный занавес, рушится последняя преграда: глаза пожирает нестерпимо яркий свет.
     Рот оказывается свободным, и первое, что он принимается делать – это кричать. Кричать от возмущения, от долбящих в перепонки чужеродных звуков, от холода после уютного, жидкого тепла. Хочется единственно вернуться в привычную среду, снова ощутить объятия мокрого домика.
     Слух точно раздирают взрывы. Кто-то оттягивает веки и светит, подлец, в глаза.
     Как маленькая награда, тело покрывает нечто шершавое, немного более приятное, нежели мерзкий воздух. Морис всё надрывается, по-детски поджимает руки, сучит ногами, но понемногу ласки обтирания полотенцем его успокаивают. Мозг приноравливается к непривычным звукам и ощущениям, извлекает их очертания из памяти, так что пробуждаются образы слов.
     Вот льётся вода, и мозг понимает, что это именно вода, и что она льётся. Вот раздаются шаги, лёгкостью и стуком говорящие, что идёт женщина. Вот ассистент несёт тарабарщину из медицинских терминов, в обрывках которых едва угадаешь смысл.
     - Добро пожаловать в этот мир, Морис, – улыбается из-за маски доктор. – Как себя чувствуете?
     Морис не отвечает, только щурится на Мери.
     - Вам трудно говорить, хотя слова и складываются в голове, – объясняет доктор Монтомé, обтирая пациента и снимая с него датчики. – Всё в порядке. Придётся учиться заново, но мы постарались, чтобы реабилитация не тянулась долго. Ваш мозг уже многому обучен, нужно лишь немного тренировок, чтобы все условные рефлексы и навыки вернулись.
     Мориса перекладывают на каталку. Он сворачивается клубком и сосёт большой палец. Мысли выстраиваются цепочкой, но пока что рваной, сумбурной. Что творится вокруг, не важно: обиженный организм требует покоя и тепла. Каталку везут куда-то. Через повороты, подъёмы, спуски, открытие дверей, шум лифтов. Наконец, затерянный путник чувствует, как его берут под мышки и за ноги и перекладывают на что-то мягкое, пахнущее свежестью.
     Когда шум стихает, а люди уходят, Морис потихоньку, робко приоткрывает глаза. Осматривается.
     Мутные контуры складываются в осязаемые предметы. Стул, комод, лампа, фотографии, зеркало… Морис узнаёт свою комнату в клинике, но с трудом соображает, что случилось.
     Поднимает руку, смотрит на неё, хмурит лоб. Кожа светлая, гладкая, нежная. Морис судорожно касается лица и находит его таким же мягоньким, лишённым каньонов грубых морщин.
     Взгляд шарит по комнате в поисках зеркала. Находит, цепляется когтями. Морис силится встать, копошится в простынях, но тело как будто разучилось повиноваться. Движения выходят смешными, неуклюжими. Пытаясь встать, Морис валится за край и оседает на попу.
     Голышом встаёт на четвереньки, ползёт. Руки по-детски лапают воздух и шлёпают о пол. Колени поспевают следом. Выходит очень даже юрко.
     У подножия комода Морис цепляется за ручки и карабкается. Первая попытка выходит неудачная, оканчивается болезненным приземлением. В какой-то миг ноги понимают, что нужно делать, помогают, толкают Мориса вверх. Наконец, скалолаз покоряет вершину и вперяется взглядом в зеркало.
     Оттуда на Мориса смотрит юноша. Молоденький, лет восемнадцати. Кожа персиковая, покрытая пушком. Голова с коротким ёжиком волос, шея чистая, без складок, грудь и торс покрыты рельефом мускулов. Несчастный старик испуганно смотрит и дрожит, не может поверить.
     «Неужели это я?! – думает Морис. – Не может быть… Выглядит, как я молодой, но тело будто чужое, не слушается».
     Приходится опираться на руки, чтобы удержаться прямо. А внутри разгорается пламя, огонь юношеской силы. Каждая клеточка стянута гибкой пружиной, готова распрямиться и донести до самых звёзд.
     Юви застаёт хозяина позабывшим себя от радости. Морис глупо улыбается отражению, ослеплённый чудом, ослеплённый преображением в божественное, юное создание.
     - Господин Рéвит, вам нельзя! – охает нянька. – Ещё рано для ходьбы…
     Подскакивает, берёт хозяина под плечо. Волочёт до кровати в страхе, что старый младенец расшибёт себе голову.
     По пути Морис изгибает шею, чтобы подивиться ещё чуточку на себя, свою гибкую молодую спину, крепкие ноги, упругую задницу.
     - Завтра утром отведу вас на приём, – обещает помощница. – Нужно удостовериться, что траекция прошла успешно и психика не пострадала…
     Юви старается уложить патрона в постель, накрыть, но юноша сопротивляется. Он взбудоражен, одурманен счастьем и не желает отдыхать. От прикосновений искусственной девушки, от её душистого запаха, короткой юбочки, глубокого выреза в декольте, появляется странное ощущение в животе. Какой-то жар проникает в нутро, заставляя сердце биться чаще.
     Покрывало пониже паха неприлично встаёт торчком. Морис удивлённо глядит себе между ног, переводит взгляд на Юви, заворожённый смотрит снова. Андроид прыснула, а мальчишка знай себе улыбается во всю ширь.
     Остаток дня проходит в таких приятных открытиях. Но рассудок незаметно возвращается, а ему вторят уже совсем другие мелодии: переживаний, страстей, терзаний. Пустая голова заполняется мыслями, и с каждым часом те делаются всё тягостнее.
     Мориса беспокоит, что он не может говорить. Хлопает ртом, выдавливает слова, но бесполезно: получается одно беззвучное шлёпанье. Мери упоминала, что речь вернётся не сразу, но всё равно неуютно… Приходится ждать.
     До рассвета не уснуть. «Достаточно проспал, – решает Морис, – хватит». Ворочается, думает, приноравливается к себе новому. Понемногу чувства молодого организма становятся привычными. Движения из младенческих дёрганий оформляются в нечто осмысленное.
     Мориса тянет прочь. Туда, где ветер и воздух, свобода и простор! Буря свирепствует в груди, велит сделать глупость, свершение, открытие! Забылось в конец, каково это: быть молодым, смотреть вокруг свежими, чистыми глазами.
     Понемногу из простых ощущений вырастают всё более сложные и глубокие. Плотскую потеху сменяет тяжесть раздумий.
     Мир перевернулся. Морис вспомнил свою жизнь, вспомнил годы забвения, страданий, мучительной старости, и так ему стало одновременно горько и радостно, что не передать. Выступили слёзы. Не зря… Нет, не зря он ввязался в драку, пошёл на рисковую процедуру. Надежды окупились сполна.
     Только не с кем разделить их больше. Одна болванка Юви. Вещица полезная, да только слишком уж знакомая, предсказуемая. Приелась былая поделка, что с неё взять? Суетится, старается угодить. Ей не преодолеть желаний создателя быть послушной, заботливой рабой. Маячит перед глазами, поглядывает с надеждой, но патрон смотрит сквозь – на снимки прошлого.
     Морис тянется, хочет снова подняться. Подскочившая было Юви натыкается на властный жест: веди меня. Андроиду ничего не остаётся, как с поникшей головой повиноваться, отвести хозяина к фотографиям.
     «Анна… - шипят едкие мысли. – Моя глупая Анна. Что же ты наделала! Оставалось каких-то пару шагов. Пару шагов, и вечное счастье… А что теперь? Ничего. Больше ничего не будет. Ты навсегда потеряна. Ведь я говорил, говорил тебе! Нельзя отступать. Там, за краем смерти, никаких ответов. Один чёрный холодный мрак. Ни мыслей, ни чувств. Ты гниёшь в земле, моя Анна, и черви едят твою мёртвую душу. О боже! Какое подлое, гадкое враньё – внушать сказки о загробной жизни! Поганые, лживые идеи… Ненавижу! Ненавижу…»
     Морис валится на столешницу комода, опрокидывая вещи. Хочет кричать, но язык не слушается. Отражение уставилось болью, ненавистью, отчаяньем.
     «К чёрту! – вопит голос, и руки сметают фотографии на пол, расшвыривают по комнате. – Я буду идти дальше, – мысленно клянётся Морис, – буду жить всему вопреки! Превозмогу смерть… Уже превозмог! Каждый прожитый мной день посвящён тебе, Анна, твоей глупости. Ты никогда не увидишь моих новых рассветов… А я буду стремиться, буду вдыхать полной грудью и вкушать молодую жизнь. Буду радоваться, наслаждаться, предаваться утехам. За тебя, моя дорогая, за тебя!»
     Мориса колотит от злости и обиды.
     Плоть… Прекрасная юная плоть смотрит из глубины: разом и тошно, и невозможно оторваться.
     Былые святилища разорены. Остались от них зияющие дыры. Что искать, когда всё, бывшее важным, бесценным, потеряно? Последним пристанищем надежд оставалось перерождение, побег от старухи с косой. А что дальше? Куда стремиться? И стремиться ли вообще? У Мориса нет ответов. Никогда не было и не будет. Он только видит юношу, полного сил и жизни, но лишённого тех смыслов, что так долго заставляли жить.
     Новые смыслы ждут впереди, зовут, источают шёпот. За ещё закрытыми дверьми слышатся отзвуки будущего. Как любое человеческое существо, Морис вынужден искать и находить вслепую, бороться и преодолевать, не зная пути. Пускай ему вдесятеро сложнее нести груз лишней сотни прожитых лет, Морис видит сущего мальчишку в зеркале. Что там опыт и знания! Потерянный мальчишка, выброшенный в море выплывать в одиночку: ему под силу лишь барахтаться в волнах, поднимая голову из воды. Стихия поглощает, увлекает течением в открытый океан, и нужно строить лодку прямо на ходу, чтобы не уйти на дно. Ведомый слабым ветром надежд, любой способен найти дорогу.
     Морис знал, на что идёт. Он страстно желал возрождения своих ноющих развалин, хотел сгореть и восстать уже другим, почти бессмертным. Но к бессмертию не прилагается инструкция, а быть гостем в собственном теле – чувство неприятное.
     Пальцы проводят по нежной щеке, покрытой юношеским пушком. Что стало с прежним, угасающим стариком? Он как будто исчез… Разработчики обещали перерождение, но сама процедура покрыта тенью коммерческих тайн. Одни заумные термины, рекламные слоганы да витиеватые юридические тексты на закуску. Никакой ясности в памяти не отыскать, да и что мог понимать без пяти минут мертвец, алкавший любого спасения? Ум старательно копается в узелках прошлого, норовя расплести их, но ответы ускользают, теряются за ширмой красочных плакатов.
     Нужно чем-то занять рассудок, отвлечься, пока море внутри лихорадит, а под ногами нет ещё твёрдой почвы. Головоломка с потерянной старостью будоражит разум инженера. Провал знаний нужно устранить. Вспомнить или узнать, что делал старый хрыч, чтобы спастись, что он подписывал…
     Морису отчаянно хочется проникнуть за полог, разобраться в тонкостях, какие упускал, будучи дряхлым стариканом. Чтобы не рвать душу мыслями об Анне, мыслями о предстоящей, голой, одинокой жизни, Морис решает собрать картину кирпичик за кирпичиком.
     С чего начать?
     Оглядывается, смотрит на беспутные копошения Юви, прибирающей фотокарточки с пола, кривится. Ему не хочется больше видеть высохшие мумии на снимках. Сгинули, нет их больше. Нужно выбросить к чёрту пережитки, чтобы не мусолили глаз.
     На запястье Морис различает штрих-код, а рядом крошечную серебряную каплю. Опирается локтями о комод, чтобы не упасть, нажимает на каплю, и та мигом растекается в твёрдую, плоскую лужицу поверх ладони. Лужица невесомая, едва касается кончиков пальцев; на движения отзывается, как растянутая, тугая плёнка.
     Прекрасно! Встроенный интерфейс работает. Морис касается экранчика другой рукой, вызывая к жизни рабочий стол.
     «Принеси поесть», – показывает помощнице надпись.
     Вслед за уходом Юви Морис неуклюже добирается до кресла. От пары условных сгибов пальцами экран вновь собирается в капельку. Навыки и вправду возвращаются быстро.
     Коробка с фотографиями и памятными безделушками летит в урну. К возвращению робота уже мало что напоминает о прежнем хозяине комнаты, разве что колкий, совсем не детский взгляд полуголого юноши в кресле.
     Морис приговаривает одну порцию, за ней другую. Брови разглаживаются от удовольствия, что животным порывом прогоняет тучи.
     Ах, какая радость есть самому, без чужой помощи! Морис так давно не держал в руках вилку и не жевал своими зубами, что почти позабыл, каково это. Одна беда – приличной еды в проклятом доме здоровья не найти. Одни овощи, соки, какие-то мутные, бешено полезные коктейли… Тоска. Но ничего: мечта о сочном куске мяса и жареной картошке вселяет решимость.
     Морис хрумкает, чавкает, грубо отрывает вилкой куски овощей. Он поглощён едой и поглощён самим собою. Взгляд сосредоточенный, движения резкие, словно юноша – туземец, поедающий тело врага. Его жутковатая, обнажённая фигура в бархате кресла светлеет на фоне чёрного проёма окна. Юви опускает взор.
     Утром андроид одевает хозяина в бархатный халат и отвозит к доктору.
     - Здравствуйте, Морис! – радостно встречает их Мери. – Как себя чувствуете?
     Морис показывает, что пока не может говорить.
     Подтянутая шатенка приглашает пациента в кабинет для осмотра. Улыбчивые складочки на лице женщины играют в прятки с возрастом: сколько ей лет, не сказать, но выглядит милая доктор притягательно.
     - Ничего страшного, – успокаивает Мери своим чарующе-спокойным голосом. – Речь -довольно сложная функция, нужно какое-то время, чтобы мозг перестроился. Если возникнут трудности, мы определим вам логопеда, а пока давайте ещё подождём.
     Просторный кабинет встречает белой обтекаемой тишью и аскетизмом, в точности как у юриста. Но глянцевые помещения больше не кажутся Морису неприятными. Напротив, он замечает яркие детали и радуется современному интерьеру. Правую стену украшает инсталляция в духе авангардизма: сюрреалистичные часы из переплетённых цветных полосок показывают без десяти девять.
     Монтомé приглашает пациента на мягкий диван. Увенчанный гибкой серебристой шапочкой и обвешанный датчиками, Морис два с лишним часа разглядывает картинки, складывает мозаики, решает задачи и тесты. Доктор тем временем считывает показания с энцефалографа. Выглядит она удовлетворённой.
     - Ну что, Морис… Могу вас поздравить: траекцию вы перенесли на ура, – улыбается доктор. – Ещё пару дней и можете выписываться. Точность переноса очень высока. Но если вдруг возникнут трудности, сразу нам сообщите. У вас есть дети, есть, кому забрать вас из клиники?
     Морис равнодушно мотает головой.
     - Что ж, думаю, вы найдёте много приятного в своём нынешнем состоянии. Ваше тело генетически улучшено. Как вы хотели, мы придали вам большую физическую силу, выносливость, усилили когнитивные функции и поработали над качеством зрения и слуха. Встроенный планшет, само собой. Вы понемногу вольётесь в русло новых способностей, а пока советую больше бывать на свежем воздухе. Вижу, вы делаете успехи - движения ровные. Молодец, продолжайте в том же духе.
     «Хочу сказать кое-что», – показывает Морис и поворачивается к Юви.
     Андроид с готовностью передаёт послание хозяина.
     - Господин Рéвит хочет узнать подробности процедуры.
     - Вам разъясняли суть, разве не помните?
     Морис пожимает плечами, пишет на экранчике: «Не всё».
     - Что ж… – Мери чуть вытягивает губы, раздумывая. – Мы переносим личность пациента, его память, знания, навыки и рефлексы в новое, заново созданное, тело. По желанию меняем любые настройки. Возраст, внешность, комплекцию, цвет глаз, цвет кожи, волос... Можно вырастить мужское тело или женское. Крепко сложенное, атлетическое или хрупкое, изящное. Фантазия клиентов безгранична, – улыбается Мери. – Но мы научились угождать самым оригинальным вкусам. Главное, что скрывается в голове пациента, что составляет его психику. Считывать память невероятно сложно. Всё равно что листать книгу на трижды зашифрованном китайском, не зная ни шифров, ни языка. Мало того, каждый образ хранится сразу в нескольких ячейках, как слепок события с разных углов. Мы извлекаем данные, обрабатываем и возводим мост между четырьмя полушариями. Естественно, скорость передачи информации в сотни раз быстрее обыкновенной работы сознания. По мере считывания и прокручивания прижизненных впечатлений нейронная сеть выстраивается в точности, как у заказчика, один мозг принимает эстафету у другого. Ни ошибок, ни перерыва в работе. В итоге человек тот же, а тело новое.
     «Хорошо, – кивает Морис и тут же пишет: А что со старым?»
     Доктор понимающе кивает. Вопрос ей знаком.
     - Видите ли, Морис, операция для донора фатальна. Реципиент наследует личность, но процедура губит первого носителя. Траекция сжигает нейронную сеть, – объясняет Мери. – Человеческий мозг не обычный съёмный диск, на него нельзя без конца записывать и скачивать данные. Скорее он допотопный винил: однажды прочерченные борозды остаются навсегда, и чтобы музыка звучала, приходится царапать дорожки иглой. Вот почему мы так тщательно соблюдаем осторожность.
     Морис отводит глаза, думает.
     - Мой вам совет, Морис, – доверительно наклоняется доктор. – Выкиньте из головы побыстрее всю эту катавасию. У вас впереди столько времени, столько новых впечатлений, представить трудно! Наслаждайтесь новой жизнью.
     На миг тень ускользает с лица Мориса. Он улыбается и моргает в знак согласия.
     - Вот и отлично, – поднимается Мери. – Ступайте, прогуляйтесь. У меня ещё пациенты. Вечером я к вам загляну, проведаю.
     Спустя пару минут Морис уже во дворе. Тает, оглушённый красотой, смотрит и не может насмотреться.
     На залитой солнцем лужайке тройка ребят играет в бейсбол. Их белые шортики и футболки порхают над травой. Вдалеке, вдоль высокой ограды аллея пышных зелёных кудрей ласкает небо. Стук биты доносится до ушей, переплетается с шумом листвы, звонкими голосами, криками ласточек. Пахнет травой и жаром камней. И цветами, что усыпали клумбы пятнами акварели. И ветер… Жаркий ветер ласкает лицо. Морис вздыхает, отпускает тревогу. Упоительное счастье уносит шелуху мыслей, разливается по жилам. Упоительное счастье, больше ничего.
     Впереди что-то падает. Морис опускает глаза. У неподвижных ног лежит бейсбольный мячик. Ребята бегут за своей вещицей, а юноша в коляске смотрит и не может понять: какой-то животный порыв мечется внутри.
     В голове будто щёлкает тумблер.
     Морис подскакивает. Хватает мяч, зашвыривает игрокам. Да так и остаётся стоять, заворожённый собственной прытью.
     Держат, держат! Морис шагает раз, другой. Поднимает голову, тонет взглядом в горизонте.
     Недолго думая, юноша делает то, о чём порой так сладостно мечталось, – бежит. Без оглядки, позабыв себя, бежит босиком по траве. Сначала ноги выпадают нескладно и несмело, но чем дальше, тем бойчее ступни касаются земли.
     Новорождённый стремглав несётся прочь. Готика и серый камень клиники остаются позади. Чередуясь, проносятся мимо деревья, фонари, бельведеры. С прогулочной дорожки провожает завистливым взглядом бабулька: ничего, скоро и она так побегает. А Морис ничего не замечает. Он готов любить весь мир! Перед ним лишь небо, распахнувшее перистые крылья облаков.
     Морис не бегал уже лет сорок, если не больше. Каких-то пару дней назад он и представить не мог этих ощущений, этой радости от простой детской забавы. Как мало нужно человеку, чтобы почувствовать себя живым…
     Путь преграждает асфальт. Дорога из клиники ведёт налево к узкой прорези ворот. Морис бы развернулся обратно, но внимание привлекает странное шевеление поодаль, за оградой.
     - У-бий-цы! У-бий-цы! – скандируют человек тридцать с плакатами.
     Морис шлёпает по асфальту к резной, кованой решётке. Охранники настороже, чтобы какой псих не вздумал штурмовать ворота. Чернокожий здоровяк из оцепления оборачивается, замечает постояльца в больничном халате, недовольно морщится: вот ещё нелёгкая принесла…
     - Ступайте, господин, вам здесь не место, – хочет отделаться, но без толку.
     Морис молчит. Слова не желают выходить на свет. Юноша смотрит немо, и служащий, оглядев его, решает отвести босоногого дурачка до клиники.
     Морис упирается, ему любопытен странный люд.
     Обросший тощий заводила расхаживает перед людьми. В одной руке мегафон, в другой – кипа листовок. Под мышкой держит толстенную книжку. Волосы подвязаны, как у хиппи, а глаза-то как сияют! Точно в башку ввинтили благостный шуруп.
     - Остановим бесовщину! – Проповедник заводит толпу. – Остановим убийства! В этой клинике прямо сейчас вершится зло. Слуги Вельзевула, называющие себя врачами, потрошат людей, вытряхивают из них душу и делают безмозглых кукол… Я работал в этой клинике санитаром, – вещает проповедник, – и видел, как творится зло, как людей убивают, чтобы их куклы жили!
     «Верните людям душу!» - читает Морис плакат. «Бог ненавидит вас», «Вы сгорите в аду», «Убирайтесь в преисподнюю».
     Рассерженные лица, глаза, полные убеждения, руки, сжатые в кулаки.
     Морис таращится непонимающе, а охранник настойчиво заслоняет собой проход, теснит к лужайке.
     - Вот он, смотрите! – кричит лидер сборища, тыкая мегафоном в Мориса. – Манекен человека! В нём нет души!
     Слова режут по сердцу. «Да пошли вы!» - рука Мориса выдаёт грубый жест, губы презрительно кривятся.
     Под гул толпы пациента уводят прочь. Напоследок, толкаемый верзилой в форме, Морис скашивает взгляд.
     - Но я отрёкся от зла! – трясёт головой мужчина. – Я узрел истинную веру! Узрел истинную веру…
     У центрального входа Юви дожидается господина. Переживает, подвозит кресло-каталку, но юноша отталкивает досужую помощницу. Мрачный, отстранённый, он поднимается наверх.
     Окно открыто. Вещи на своих местах. Морис озлобленно оглядывается, шерстит волосы. Ему нет места в комнате – проклятых четырёх стенах, где всё напоминает о прошлом. Расхаживая взад-вперёд, Морис встречает взглядом фотографию. Юви, будь неладна! Нашла одну и поставила на видное место. Седая пара обнимается для снимка, улыбается в объектив… От вида двух ископаемых делается тошно.
     «Их больше нет, – думает Морис. – А что я такое? Кто я такой? Ведь я помню всё до последней капли. Каждое воспоминание долгой жизни, каждое сомнение, страх, радость, гнев и печаль. Но моя ли это жизнь? Чёртовы фанатики… А что если они правы? Что если я – копия и мне лишь кажется, что я тот же самый?..»
     На лице играют желваки. Черты приняли острый, сосредоточенный вид, глаза нехорошо поблескивают.
     Морис решает что-то для себя, и ветер с улицы вторит его порывам, подогревает нетерпение.
     Вечером приходит Монтомé. Осматривает, проводит пару тестов, цепляет приборы. Усилия её тщетны, из постояльца не выудить и слова. Речь по-прежнему застряла в горле, но доктор обнадёживает Мориса: нужно подождать.
     Подождать…
     Морис устал ждать. Ему нужны ответы. В юности… предыдущей юности, он любил фокусы. Показывал дюжину трюков с картами, облапошив не одного простофилю. Да и девочки таяли от восторга. Ничегошеньки не понимали, но таяли. Вот и Мери не замечает ловкого жеста. Покуда юноша целует ей ручку на прощание и стреляет хитрым взглядом, ловкие пальцы цепляют что-то из кармана халата.
     Лишь стоит скрыться Монтомé за дверь, как Морис обнажает щель в проёме, следит, проскальзывает следом. Нужно торопиться, пока не замечена пропажа. Мери исчезает за поворотом, а Морис спешит в другую сторону: туда, где лифты увозят пациентов под землю.
     «Щёлк», - проходит карточка поперёк замка. Створы лифта открываются, и железная коробка заглатывает прохвоста.
     Пять этажей вниз. Морис запомнил спуск в подвал, откуда вернулся уже другим. Внизу все ответы – Морис это знает, предчувствует. От нетерпения он постукивает тапком и нервно клацает языком.
     Створы расползаются. Голый предбанник заполняет свет. Морис выходит, а вслед за ним выезжает старик на каталке, шествуют врач и санитар. В мелькании воображаемых людей угадываются призраки прошлого. Старика раздевают, уводят. Каталка растворяется в воздухе. Звуки тонут в жужжании ламп. Морис ускользает через дверь для персонала, следуя наитию, по запутанным проходам движется к ответам.
     Сердце бьётся чаще. Новый коридор, почти такой же, как наверху, в жилой секции клиники. Метрах в десяти сворачивает влево, теряется из виду. Волнительно и любопытно разом. Пугающая пустота, безлюдность на удивление притягательны. Морис вслушивается в тишину, крадётся вдоль стенки, точно вор.
     Справа одинокая приоткрытая дверь сквозит темнотой. Небольшой пост наблюдения за конвейером душа оживает, загорается мониторами. По ту сторону широкого стекла проплывает старик. Его сморщенную кожу намыливают, намывают и скребут. Старик трясётся, еле держится на тростинках ног, исчезая за дверным косяком. За ним исчезает и свет мониторов, и струи пара в душевой. Морис отстраняется, добегает до поворота: за углом чисто, одна швабра с ведром примостилась у соседнего входа.
     В торце незапертая дверь, куда шпион и ныряет.
     Металлическая лестница уводит наверх до пункта управления операционной. Как здесь много аппаратуры и кнопок! Прямо палуба корабля, только стёкла выходят под купол стерильной зоны, а не на морской простор.
     Врачи принимают старика и перекладывают в одну из овальных капсул. Бурый гель окутывает морщинистое тело. За спиной пациента оживает многорукий манипулятор. Морис присматривается к другой ванной: там что-то тёмное виднеется под поверхностью геля, не рассмотреть.
     Начинается процедура, но врачи незаметно расплываются, экраны тускнеют, операционная пустеет.
     Юноша отстраняется, оглядывается. Жмурится, закрывая ладонями лицо. Хочет вспомнить, что дальше, что там сокрыто в другой капсуле, но память гола, как пустырь. Мориса передёргивает от картинок траекции, мелькания образов и воспоминаний из прошлой жизни. Решает уйти несолоно хлебавши.
     На выходе кожа натягивается от страха: справа по коридору удаляются двое медиков, обращённые к Морису спиной. Настоящих, не воображаемых. Дверь, откуда они вышли, плавно закрывается. Парни скрываются за следующим поворотом, пока Морис унимает волнительную дрожь и аккуратно по стеночке спешит следом.
     Рука задерживает створу, возбуждённые глаза шныряют по сторонам. Никого. Внутри тоже. Одни ровные ряды металлических дверец от пола до потолка. Морис, крадучись, входит и прислоняется к косяку, чтобы слушать коридор.
     В торце комнаты дверца покрупнее. Похожа на печку в предбаннике у лифта, но крупнее раза в три. Через плотное стекло синеет пламя.
     Морис шагает вдоль шкафов, и напротив каждого возникают портреты, имена, данные.
     «Морис Этан Рéвит».
     Юноша смотрит на объёмную фотографию старика, тяжело дышит. Окружающее расплывается, один портрет горит ярко, поглощая взгляд.
     Ужас толкает Мориса, подводит к ящику, нажимает пальцем на стрелку вниз. Морис понимает, что внутри, но верить не хочет. Крышка юрко выползает, вытягивает за собой длинный хромированный стол. На столе, мирно сложив руки, покоится прежний Морис.
     Новорождённый пялится на свой уродливый старый слепок, на свой допотопный оригинал. А голый старец лежит тихо и, кажется, спит, но веки не шелохнутся, дыхание не вырвется из опавшей груди. Верхушка головы перевязана тугим бинтом, что притянул отхваченный кусок черепа. Кожа бледная, покойничья. Картина до того тошнотворная, что крутит потроха.
     Морис зажимает себе рот.
     Шаги. Юноша вскидывает голову, мигом соображая, что в комнату вот-вот нагрянут. Багровеет от страха. Оборачивается в поисках выхода, но выход лишь один.
     Просвет в дверях загораживает тень.
     Секунда на раздумья. Морис прыгает в единственное укрытие – ложе мертвеца, прямо на Мориса старшего. Протягивает руку, жмёт на кнопку. Стол пулей заползает обратно в холод.
     Хранилище пусто. Застывший, тревожный воздух. Огонёк печи беззвучно переливается за стеклом, издали освещая вошедших санитаров.
     - Вот такие. – Один показывает другому растопыренные ладони на расстоянии локтя от груди. От рукавов до запястий проглядывают цветные татуировки.
     - Да ну тебя, ты гонишь! – Курчавый молокосос кривит лицо.
     - Говорю тебе! Титьки у неё вот такущие, а задница. Мм… Какая у неё задница, если бы ты знал! Эти прекрасные половинки, как две свежие булочки. Пышат, горят жаром, требуют, чтобы их съели. – Санитар причмокивает. Подходит к нужной камере, проверяет имя, нажимает на кнопку. – Когда ты их мнёшь, сжимаешь в руках, то, чёрт подери, чувствуешь себя счастливым.
     - Завязывай, у меня уже встал.
     - Нет, я серьёзно. – Стол выезжает. На нём лежит нагая старушка в бинтовом чепчике. Бритоголовый шустрый санитар говорит и разом делает дело. – Ты трогаешь её попку и хочется вгрызться в неё, хочется крепче прижать сучку и парить всю ночь напролёт.
     - И давно вы с ней? – Второй санитар помоложе, да и видом менее задирист.
     - Неделю. На второй день она дала, – гордо скалится шустряк. – В машине. Это классно, братан… А сейчас прямо тает на мне. – Ловкое движение заставляет стол с трупом полностью выехать из ниши и застыть в полуметре над полом. – Хочу попробовать с ней что-нибудь эдакое…
     - Например?
     Рассказчик направляет тело в последний путь к печке.
     - Не знаю. Поглядим. Вчера она так стонала, что я думал, взлетит. Хочу побыстрее разделаться на сегодня и уйти пораньше. Да, детка… - Стол упирается в обод печи. Санитар открывает створку. – Сегодня ты узнаешь, что такое кайф!
     Бабулька летит в огонь и, торжественно полыхая, исчезает в синеве.
     - Тащи другого студня.
     - А так можно? – сомневается новичок.
     - Можно, если осторожно, – молодчик подмигивает. – По два незаметно. Да и какая к чёрту разница? Всё равно их пустят на угарный газ, водяной конденсат, удобрения и всякую хрень по мелочи. Всё в дело пойдёт, не лрейфь.
     Второй санитар отходит, ищет нужную камеру.
     - Какого доставать?
     - Вон того. Третий ряд. Нет, левее. Ещё левее… Ага. Щас эта чуток подпалится, чтоб они вдвоём уместились.
     - Слушай, а зачем их держат? Почему не сразу в утиль?
     - Ждут. – Бывалый достаёт сигарету и зажигалку, закуривает. Видно его тёртое, трущобное лицо, сквозь дым подсвеченное синим пламенем. – Ждут, пока новенький не очухается. Они перестраховщики, знаешь… Иногда подскочит, бегает, даже говорит. А в голове того. Тю-тю… Не помнит ни хрена или думает, что он баба, например.
     - Серьёзно? – Зелёный нажимает на кнопку, а сам поворачивается. – И такое бывает? – Удивлённый подходит, чтобы прикурить.
     Стол выезжает. Санитары курят и смотрят в огонь.
     - А то! Редко, но бывает. Доктора учудят, мозги отформатируют неправильно, и всё, пиши пропало. Придётся выращивать новую котлету и шпиговать в неё память.
     Позади со стола тихо скатывается Морис. Едва удерживается, чтобы не стошнило. Смотрит в спину парням, поднимается, брезгливо берёт на руки старого себя.
     - А дорого эта процедура стоит? Ну, чтобы себе новую жизнь купить…
     - Э, брат… Не хватит одной жизни, чтобы купить другую. – Лихой засматривается на горящую старуху, напевает под нос. – Come on baby, light my fire… Try to set the night on fire…
     Рвотный позыв снова подкатывает, но юный господин Рéвит сдерживается. Тихонько тащится к выходу, выскальзывает наружу.
     - Поджарилась, вроде, – решает парень. – Гони второго. Закинем в топку и по домам.
     Молодой санитарчик оборачивается…
     - А ящик-то пуст! – удивляется парень.
     - Чего?!
     Голый, металлический блеск нехорошо давит на психику. Ящик и вправду пуст. Заводила проверяет внутри, осматривает, как будто там есть, где спрятаться.
     - Гляди-ка, – приятель поднимает тапок.
     - Сбежал, – хватается за голову санитар. – Сбежал, собака! Недоглядели, твою мать…
     Срывается с места, за ним кулёма, но оба натыкаются на закрытую дверь. Толкают, пинают, без толку: швабра вдета через ручки, не вытащить. В сердцах задира ударяет ногой в ребристое, в сеточку стекло. Стекло жалобно, поминально трещит.
     А Морис уже на лестнице. Всё-таки хорошо иметь новое, крепкое тело и ум, отточенный до блеска. Кибернетики постарались на славу: соображает Морис куда быстрее, чем прежде.
     Ноша невесомая, не тянет. Странное дело, но старик тёплый, совсем не похож на трупа. Морис на ходу перекинул сувенир через плечо, помчался наверх.
     Скачет Морис через три ступеньки, ни капли не выдыхаясь. Не знает, зачем бежит и куда. В голове вертится одна лишь мысль: выбраться скорее прочь из проклятой живодёрни. На воздух, на свободу.
     На десятом пролёте прямо перед носом распахивается дверь. В проёме, загородив проход, возникает мужлан-охранник: обнаружили-таки пропажу, спохватились…
     Морис хочет увернуться от столкновения, но срывается, не удерживается на последней ступеньке. Руки тщетно цепляют воздух. Всё тело, от пяток до затылка, уже чувствует скорую боль.
     На секунду кажется, что падение никогда не наступит, что там нет земли, нет лестницы и жёстких ребёр ступеней. Но это кажется. Провал, удар, пару кувырков через голову, снова удар…
     Старик взмывает вверх и летит кубарем через пролёт. Сквозь тошнотворный звон в ушах Морис глупо оглядывается, не понимает, как вдруг очутился внизу. В причудливых вывертах рук и ног не сразу различает поодаль себя-прежнего.
     Бинтовая шапка у пола окрасилась винным цветом, такая же алая полоска налилась по ободу черепа. Морису кажется, что старик смотрит сквозь него впалыми, блёклыми глазами. Подрагивают сморщенные веки, из оттопыренного рта стекает нитка слюны…
     Ужас ширит Морису зрачки.
     Дурнеет. Время перестаёт ощущаться, становится мутным, непроглядным туманом. Оно высасывает ощущения, оставляя сознание в бестолковом неведении. Вроде бы мир движется, что-то происходит, но словно не с тобой. Словно, механический ход увяз в тягучем безразличии.
     Время…
     На белой стене в кабинете доктора Монтомé тикает инсталляция часов. Приближаясь, сюрреалистичное переплетение разноцветных алюминиевых вставок нарастает узлом противоречий. Гибкие, изогнутые волны разрываются иглами треугольников. Застывшая геометрия методично, секунда за секундой отмеряет от самой себя кусочки движения. Изморозь взрыва на чистом холсте.
     Морис открывает глаза.
     Поднимается с дивана, резко заслоняет часы. Ощущение, как после утреннего пробуждения, когда понимаешь, что сон растворился, и власть над собою вернулась.
     - Наконец-то. Мы уже забеспокоились, – приветливо отзывается юрист компании. – Не вставайте, не нужно, – уверяет он Мориса, – вы крепко ударились головой. Вам повезло, что раны на новом теле заживают быстрее и с меньшими потерями.
     Рейне Паскат сидит напротив, на стуле. За его спиной, скрестив руки, холодной статуей возвышается доктор Монтомé. У изголовья дивана заботливая кукла Юви умильно гримасничает, радуется, что Морис цел.
     - Где он? – выпаливает Морис и понимает, что речь к нему вернулась. Да так естественно, свободно, словно никогда не исчезала.
     Юрист и врач переглядываются.
     - Вы о своём старом теле? – уточняет Рейне.
     - Я о себе… Другом себе.
     - Там, где и положено быть, в хранилище.
     - Освободите! Немедленно! – Морис хочет вскочить, но голова идёт кругом. Юноша оседает обратно, трогает затылок, морщится. Там шишка и небольшая ранка. Почти затянулась, но всё равно саднит.
     - Господин, Рéвит, позвольте объяснить. – Юрист доверительно наклоняется. – Вы поняли всё превратно…
     - Превратно? – перебивает Морис. – Вы сделали из меня долбаного клона!
     - Это не так. – Мери качает головой.
     - Видите ли, – успокаивает клиента Рейне, – с вами не произошло ничего особенного. Как процедура траекция универсальна, и все постояльцы клиники именно так обзаводятся новым телом.
     - Откуда я знал, что вы размножите меня, как чёртову овцу! А потом одного прикончите. Чья это память и жизнь? Я даже не знаю, кто я теперь такой…
     Рейне цокает языком.
     - Вы Морис Этан Рéвит, – с серьёзным видом говорит юрист. – Как были, так и есть. Только лучше. Чтобы вам стало яснее, давайте попросим вашего андроида зачитать соглашение. Там всё предусмотрено.
     Оба поворачиваются к роботу.
     - Юви, будьте добры, пункт девять точка двенадцать.
     Андроид услужливо кивает и принимается механически озвучивать текст:
     - В соответствии с настоящим соглашением отработанные биологические материалы Пациента, в том числе ткани и органы тела, клеточный материал, продукты жизнедеятельности и другие биологические материалы, по окончании траекции остаются собственностью «Новум Корп.» и подлежат утилизации, переработке или повторному использованию по усмотрению Компании.
     - «Биологические материалы»?.. – Морис выпадает в осадок. – Да ведь это человек! Живой человек!
     - Юридически уже нет, – объясняет Рейне, всем видом показывает участие. – После траекции вы остаётесь единственным Морисом Рéвитом со всем возможным правоприемством, а ваше предыдущее тело не более чем био-отходы после операции. Старая кожа.
     Глаза Мориса округляются. Юноша остолбенел и не знает, что сказать.
     - Ваше существование длилось непрерывно, – вступает в разговор Монтомé. – Ваша личность не просто перенесена в новое тело. Мы вырастили вас заново, дав прочувствовать сразу двумя телами всё, что вы чувствовали при жизни. Восприятие может играть злую шутку, и я понимаю, что вам тяжело. Но подумайте о главном: жизнь продолжается. И это ваша жизнь, Морис. Хотите доказательств? Вспомните операцию, образы, ощущения. Мы специально делаем так, чтобы они сохранялись. Ваша старая оболочка уже ничего не чувствует. Не думает, не страдает. Вспомните, Морис! Она послужила вам сполна. А вы сидите здесь, переживаете новое рождение. Разве это не прекрасно?
     Морис пыхтит, смотрит затравленно. Рассудок начинает колебаться, но юноша противится, не может выкинуть из головы старика.
     - Правда в том, – Мери подходит чуть ближе, в глазах вспыхивает огонёк, – что жизнь от не жизни отличает лишь восприятие себя, ощущение, что вы были, есть и будете. Но через несколько лет все клетки вашего организма сменятся, ДНК реплицирует себя, и вы станете совсем другим, заново собранным Морисом. Траекция происходит с людьми ежедневно год за годом. Просто мы не замечаем, как тело обновляется, а память находит новое пристанище. Какой смысл переживать о сошедшей коже, состриженных волосах или ногтях? То же и с отжившим своё телом. Вы больше, чем просто физическая оболочка, старая или новая, Морис. Вы – информация, бит за битом надёжно сокрытая в миллиардах нейронов, в круговороте электрических сигналов и биохимических реакций. Мы лишь помогли вам перетечь в иное, лучшее воплощение. Примите это.
     - Знаете, – Рейне задумался, поправил гладенькую причёску, – воспринимайте перенос, как примерку нового костюма. Хорошего, дорогого костюма с долгим гарантийным сроком. Старый костюм пообносился, и пришла пора его заменить. Не сожалейте о сломанной вещи, смотрите вперёд.
     - Вы говорили, что носитель неизбежно разрушается, а он жив, – настаивает Морис. – Откуда мне знать, что вы не пудрите мне мозги? Что я не копия с ложными воспоминаниями?
     - Наша компания уважаема и не будет рисковать деловой репутацией. – Голос юриста похолодел, спина выпрямилась. – Клинику посещают известные люди, господин Рéвит. Многие не хотят подвергать своё пребывание огласке. А вы не только проникли в закрытую для постояльцев зону и нарушили клиентское соглашение, но и поставили под удар наши коммерческие тайны. У «Новум Корп.» есть полное основание подать против вас иск и призвать к ответственности. Вплоть до уголовной, господин Рéвит. – Тон у Рейне ледяной, брови сдвинуты, взгляд цепкий. – Но вы наш клиент. Вы многое пережили, ещё не восстановились после операции… Я и доктор Монтоме настояли на разрешении дела миром. От вас требуется подписать соглашение о неразглашении коммерческой тайны. Тогда конфликт исчерпан.
     Морис опускает голову, думает. В сознании вертится кутерьма хаотичных мыслей.
     «Что делать? Так просто отступить? Вдруг это новая уловка?.. И как быть с тем, другим… Ведь его уничтожат. Что бы Анна сказала? Ах, думаю, как старый пень! А сердце требует войны, как у мальчишки…».
     Ожидая решения постояльца, Рейне подходит к столу. По мановению руки поверхность выдаёт образец соглашения.
     - Вот, ознакомьтесь. – Юрист протягивают бумагу.
     - Один раз вы меня облапошили. Что если и здесь подводные камни?
     - Нужно внимательнее читать, что подписываете, – пожимает плечами Рейне. – Уверяю, мы никого не обманываем, господин Рéвит. Люди сами обманывают себя.
     Морис принимает ручку. Читает. Долго, внимательно читает бесконечные юридические конструкции, от которых ум заходит за разум.
     - Я подпишу, – сдаётся юноша. – С одним условием – вы отдадите мне старого Мориса.
     Мери бросает взгляд на Рейне. Юрист даже бровью не поводит, отказывает.
     - Исключено. Это собственность компании, господин Рéвит. Я не могу ей распоряжаться.
     - Хорошо, тогда свяжетесь с теми, кто может. Я заплачу, сколько потребуется.
     Коллеги снова переглядываются. Мери одобрительно кивает, и крючкотворец с неохотой соглашается, выходит.
     - Зачем он вам? – спрашивает Мери. – У вас есть всё: деньги, возрождённая молодость, ум. Вы известный учёный, у вас огромная робототехническая компания. Зачем вам угасающая плоть? Без нашей камеры хранения долго всё равно не протянет. Сутки, не больше.
     - В мире, где нет ничего постоянного, Мери, – заговаривает юноша всерьёз, – где мы - жалкий набор молекул, а память - единственное поминание, что мы вообще есть, жизнь человека бесценна. Пускай ей длиться час или день, но бесценна. Я знаю, для вас это высокопарная трескотня, ничего больше… Вижу по презрительной складочке над губою. Но слова имеют ценность, если за них отвечаешь.
     Взгляд доктора уходит в пол, лицо стыдливо разглаживается. Сколько раз Мери такое видела, но всё равно слегка не по себе. Посмотришь на юношу, и кожа холодеет: вроде молод и горяч, но взгляд седого старца.
     Дверь открывается.
     - Компания готова уступить, – сообщает Рейне с деланным участием. – Ваше старое тело сейчас готовят к перевозке. Если нужны дополнительные медицинские услуги, нужно обговорить их отдельно. На ваш адрес отправлена оферта. Когда желаете рассчитаться?
     - Немедленно. – Морис протягивает руку, и Юви с готовностью считывает пальчиком штрих-код на его запястье.
     Сделка совершена. Продано.
    
     Старый Морис продержался меньше суток. Он умер спустя шестнадцать часов сорок две минуты на веранде своего старого особняка.
     Новый Морис всё время был рядом, пускай и понимал, что несчастный утратил остатки рассудка, да и всего остального, что называют человечностью.
     Юноша похоронил себя, свою былую сущность в глубине сада, под раскидистым деревом, рядом с могилой жены. Было странным заворачивать в саван то, что ещё недавно воспринималось, как своя плоть.
     Два надгробия: «Анна Мортимер Рéвит (Девэкит)» и «Морис Этан Рéвит». Пара наконец воссоединилась. В сыром безразличии земли, в шелесте дубовой листвы.
     Морис занимался погребением и попутно думал, что чувствует Юви. Конечно, чувствует. Каждый сантиметр полимерного детища знаком, как собственный ребёнок. Но Юви молчала. На следующий день Морис обнаружил цветы на могиле. Спросил андроида, зачем та их принесла, но кукла ничего не ответила, только глупо улыбнулась. Сопереживание обогнало её детский, слабенький разум.
     «Место Юви здесь», – понял Морис.
     Она привязана к своему немощному хозяину, и теперь, когда он мёртв, невычислимый алгоритм велит ей подстригать траву возле надгробий, убирать старый дом, поддерживать бесполезный порядок посреди свершившейся энтропии. Что ж, каждому своё.
     Чертежи, схемы, заброшенные наработки… Морис проводит вечер в кабинете, в окружении книг и беззвучной темноты. Виден лишь стол – широкий остров, освещённый единственной зажжённой лампой, да силуэт хозяина, облокоченный о край. Можно разглядеть сквозь лицо опустошение, царящее внутри Мориса. Нет ни страстей, ни мыслей. Руки что-то перелистывают, чертят изредка в блокноте, но будто сами по себе, будто сгинул Морис, и сумрак ожидания повис в комнате.
     Из полумрака возникает Юви, заставляя юношу отвлечься.
     - Чего тебе?
     Андроид не отвечает. Смотрит с непонятной, затаённой надеждой. Заговорить решается не сразу.
     - Позвольте попросить вас, господин.
     - О чём попросить?
     - Отключите меня, – выдаёт андроид к немалому удивлению патрона.
     - Отключить? Но зачем? – Морис разворачивается на стуле.
     Отключение для этой модели равносильно самоубийству: сброс аппаратных настроек, потеря сохранённой памяти. Включи её заново и получишь чистый лист.
     Молчание заводит создателя в тупик.
     - Ты ведь понимаешь, что твоя натура потеряется, – наклоняет голову Морис. – И тогда вряд ли ты понадобишься мне снова.
     - Понимаю, – мирно улыбается Юви.
     - И всё равно хочешь умереть?
     - Да, господин.
     - Зачем? – недоумевает создатель. – Я воплотил тебя в жизнь, дал тебе цель. Зачем тебе исчезать, Юви?
     - Цель утрачена, – с грустной улыбкой отзывается андроид. – Моей программой, единственным предназначением была забота о вас. Но дело завершено, вы снова молоды и прекрасны. Нужда во мне отпала, и уравнение устремилось в бесконечность. Мои вычислительные способности ограничены… Если продолжу вычислять, перегрузка грозит сбоем и поломкой. Отключите меня, господин, – просит Юви. – Даже роботу нужен смысл.
     Морис отворачивается.
     Решение даётся нелегко, но хозяин исполняет просьбу творения. Он кладёт детище на стол, задирает ей блузку и погружает пальцы в пупок. Раздаётся электронный писк. Ротик Юви приоткрывается на миг и тут же смыкается. Глаза робота стекленеют.
     Новое нажатие, и андроид оживает. Расползается шаблонная улыбка, веки радостно поднимаются.
     - Могу чем-то помочь, господин? – спрашивает услужница.
     - Ступай… - Голос Мориса, как обмелевшая река; глаза, как пустыни.
     Уходит Юви, пропадает в темноте. Последний свидетель прошлого стирается, как любимый, не единожды смотренный фильм, что ты внезапно и навсегда утратил.
     Оставаться в поместье юноша не станет. Впереди его ждут, как минимум, двести лет срока службы организма. Есть на что потратить грядущие века молодости.
     На рассвете господин Рéвит дал распоряжения исполнительному директору своей компании. Нашлось немало амбициозных идей, заброшенных в долгий ящик. Достать на свет запылённые планы и связаться с нужными людьми не составило труда.
     Тоска и гнев остались в прошлом. Шёпот новых смыслов раздался из-за дверей. Чистый, восставший из пепла, Морис выглядит свежим. Лицо перестало выражать чувства, груз вины, скорби, тягостных мыслей покинул сердце. Мальчишка больше не захлёбывается в волнах. Его лодку подхватили волны и понесли к новым берегам. Впереди много дел.
     Денди собирает кожаную сумку, элегантно одевается в дорогу. В туннелях утреннего света, идёт по коридорам особняка и трогает стены, как будто прощается. У хозяйской спальни задерживается.
     Там ничего не изменилось. Та же огромная кровать, накрытая бардовым, узорчатым пледом, та же россыпь подушек, альков, цветы в китайских вазах. На дамском столике вереница безделушек и косметики, паркет застелен иранскими коврами.
     В этих светлых стенах, в окружении достатка и покоя, прошла большая часть жизни Мориса. Наверное, лучшая часть…
     Морис присаживается на краешек кровати. За окном дерево и птицы, а чуть дальше – луга, ручей, каменный мост. Кто-то кладёт руку на плечо молодому человеку.
     Женские пальцы огибают шею и ласкают щёку Мориса. Он закрывает глаза.
     Анна…
     Морис поворачивается и улыбается мёртвой жене. Как она прекрасна! Снова молода, снова лучится. На ней простенькое, белое платье в цветочный узор. Такое было в день их знакомства. Волны каштановых волос расплескались по плечам, отливают золотом на свету. Лицо чистое, точно явилась сказочная нимфа или ангел сошёл с полотна.
     - Ты уходишь? – спрашивает Анна.
     - Да. Мне пора. Дом отпускает меня. Больше ничего не держит…
     Девушка чуть слышно вздыхает и прислоняется к мужу. А он к ней. Закрыв глаза и вдыхая аромат её волос, аромат цветов и юной кожи, Морис обращается к пустоте.
     - Ах, Анна… Зачем же ты ушла? Я ведь не смогу забыть тебя… Так и буду носить за сердцем камень.
     - Я не ушла, – улыбается девушка. – Я живу здесь и всегда буду. – Пальчик прикасается к виску Мориса. – С тобой обрету бессмертие. Ты будешь жить вечно, и я буду вдыхать воздух твоей грудью, смотреть на мир твоими глазами, любимый.
     - Прощай, Анна, – плачет Морис, жмуря глаза. – Прощай…
     Открывает, а её уже нет.
     В дверях появляется Юви. Новая, ещё глупее предыдущей.
     - Машина подъехала, господин, – сообщает андроид.
     Морис выдыхает, отирает лицо. Он оставляет на столике тёмную коробку и выходит.
     Дом, впитавший память Анны, отпустил его.
     Юви обращает внимание на оставленный предмет. Может быть, хозяин забыл?
     От прикосновения коробка распахивается, и внутри возникает световой диск, наподобие грампластинки. Комнату наполняет «Лебедь», такой знакомый и разом непривычный.
     Пока хозяин спускается, Юви застывает. Странное дело, песня вроде бы хранится где-то на жёстком диске – несколько временных файлов, затесавшихся в архиве – сущий пустяк.
     Но Юви слушает голос из небытия, считает и не может сосчитать... Она вросла в пол, заворожённая неисчислимым уравнением. Силиконовые губы шепчут простые слова.
     - Была эта песня лишь грёзой, мечтою… Мечтою, – дрожит робот.
    
     Через три недели Морис уже сидит в высоком, обтекаемом кресле у иллюминатора. Тело покрывает облегающий чёрный костюм с серебристыми прожилками. Костюм наподобие водолазного, только материал мягкий и назначение иное. За окном, за кромкой взлётной полосы пустыня, сколько хватает глаз. Алая лента крыла заслоняет Солнце.
     В удобном салоне устроились ещё восемь человек, по одному у каждого иллюминатора вдоль бортов. Убранство лаконичное, причудливое. В подлокотники встроены сенсорные панели для связи и управления гидравликой кресел, на потолке ещё с пару дюжин круглых обзорных стёкол. У каждого человека на коленях лежат гладкие шлемы вроде мотоциклетных. По центральному проходу на прорезиненной дорожке прохаживается стюард в таком же футуристичном костюме. Стюард проверяет, всё ли готово к полёту, справляется у пассажиров о готовности.
     - Ваши родители? – Мориса окликает короткостриженая девушка по правую руку. Приветливое, улыбчивое лицо располагает к общению.
     Морис переводит взгляд на анимированную фотографию в руках. Ту самую, где он и Анна вместе.
     - Да… - подумав, отвечает юноша. – Они породили меня.
     По бровям девушки пробегает тень непонимания, но из вежливости спутница кивает, улыбается. Подходит стюард.
     - Простите, господин, придётся убрать, – извиняется служащий. – Нужно, чтобы все предметы были закреплены.
     Морис слушается. Кладёт снимок в карман, застёгивает молнию. По команде седоки пристёгивают двойные ремни и надевают шлемы. Сердце принимается радостно прыгать в груди, когда по корпусу пробегает вибрация, а еле слышный шум касается уха: завелись двигатели.
     Морис поглядывает в иллюминатор.
     Чуть тревожат чёрные точки в воздухе – это стая ворон облюбовала городок позади, а заодно и все людские постройки. Но чёрт с ними, экая важность засорять ими голову!
     Стюард докладывает пилотам, усаживается в свободное кресло. На экраны шлемов выпрыгивают картинки с указаниями, данными с приборов и отсчётом до взлёта. Ровно в отмеренный срок пейзаж за толстым стеклом начинает катиться назад.
     Минута, две. Разгон достигает пика. Горизонт скашивается вбок, а тело вдавливает в сиденье. Ноги повисают между небом и землёй, отчего пальцы испуганно поджимаются.
     Лёгкая тряска. Морис ухватывает подлокотники, держит их крепко, стараясь очистить ум от лишних мыслей.
     Вороны снова привлекают внимание. Юноша выгибает шею, чтобы посмотреть за борт. Догадки не поспевают за глазами, но чувство лёгкой тревоги уже царапается где-то у кромки сознания.
     «Пустое, – насилу решает Морис и отворачивается. – Пилотам виднее».
     Не успевает он это сказать про себя, как салон ощутимо встряхивает. За миг до того боковое зрение ловит шлейф от чёрного тела.
     Слишком быстро тряпица прошмыгнула над крылом, но мозг уже успел сравнить штуковину с полиэтиленовым пакетом и спросить себя, откуда здесь взяться пакету.
     Стюард отчего-то закрутил головой, занервничал.
     На экране вспыхивает красная лампочка. Салон кренит вперёд, а потом вниз, вниз. Под лопаткой неприятная щекотка. Морис думает: «Что за дрянь?..»
     Корпус не на шутку трясёт. Чувствуешь себя пылинкой. Люди крепко вжались в кресла от инерции, а может от страха. Огонёк в шлеме противно мигает, но всякие рассуждения смыло подчистую. Время как будто замерло.
     Удар. Морис бы вылетел из кресла, если б не ремни. Карбоновый корпус колотит, как тростинку, пока шасси вгрызаются в песок. До последнего мига не отпускает ужас. Ощущение, что мир вот-вот погаснет, сгрудится в месиво обшивки, металла и окровавленной плоти, оставив после один кромешный мрак.
     Но движение понемногу затухает. Звон в ушах и коленная дрожь мешают уловить остановку. Стюард отстёгивает ремни, вскакивает, бежит к выходу. Лишь теперь Морис переключается.
     Спасение много раз отработано. Экипаж слаженно организует выход и надувает трапы; пассажиры по очереди скатываются вниз.
     Даже съехав по надувной дорожке, Морис ещё беспокоен: может быть взрыв.
     Юноша порядочно отбегает, скидывает шлем, расстегивает комбинезон, одуревший смотрит обратно. Фюзеляж и крылья целы, как и ракетный аппарат, прикреплённый к брюху.
     Подбегает соседка. Оседает на колени, сипло огромными глотками вдыхает воздух: не верит, что жива.
     Морис оглядывается.
     Кругом пустыня: гладкая, выжженная, в трещинах сухой земли. На горизонте темнеют горы – огарки бездонной синевы. Крыши ангаров позади отливают белым. Через минуту будут пожарные машины: вон, несутся на всех парах с полосы. Ещё повезло… Отлетели совсем недалеко, даже высоту набрать не успели.
     Напуганное вороньё кружит поодаль, истошно каркает, потеряв собрата в мясорубке двигателя.
     - Мне нужно на Луну! – Пассажир истерит на стюарда. – Я должен к пятнице попасть в кратер Аристарха, в Селенис! Работа… Меня же уволят! – рвёт волосы бедолага.
     Морис оглядывается, хлопает глазами, силится унять озноб.
     Смех разбирает. Глупый, беспричинный смех. Судорожным кряканьем пробивается наружу, пока в конец не берёт верх. Юношу скручивает пополам, от хохота сводит живот. Льются слёзы, а он дико смеётся, не может остановиться.
     - Что вы смеётесь? – недоумевает девушка. Ей уж точно не до смеха. Сидит, выпучив глаза, как телёнок на бойне.
     На секунду горе-путник унимается.
     - Я жив, – широко улыбается Морис. – Я жив…
    
     (*) - …В последний раз ты,
     Скользя над водою,
     На светлый мир
     Всё глядел с тоскою...
    
     И ты запел,
     Прощаясь с землею.
     Была эта песня
     Лишь грезой, мечтою…
     Мечтою!
     (перевод Н. Соколова).