Народ проснулся в отвратительном и отменном настроении.
    
     А вот этого не надо. Не надо искать тайные смыслы, оскорбительные аллюзии и саркастические выпады. Здесь вам не Комиссия по этике, гордыне и богохульству (КЭГБ). Народ – это имя такое. Его придумал папа, когда Народ появился на свет. Папа посчитал, что имя красивое и соответствующее, потому что симметрично-зеркально отражает фамилию. А фамилия у них была – Доран.
     И что? Вполне нормальная фамилия, типа французская. А по-ирландски вообще означает «странник», «изгнанник» или даже «пилигрим». Но дело не в этом, а в том, что намучился Народ Доран за свою жизнь и с именем, и с фамилией – не дай бог всякому. И в детском саду хихикали, и в школе издевались, и в институте обзывали не по-взрослому, и на работах – разных, заметьте – относились одинаково: тупо и с оскорбительными шуточками.
     На каком-то этапе жизни Народ взвыл, проклял своего изобретательного папашу и отказался от отчества. От имени – нет, от фамилии тоже нет, а вот от отчества – да. Отомстил, короче говоря.
     Поэтому отчества у Народа не было, и, как звали его папу, теперь никто не знает. Даже в паспорте не записано. И поделом.
     Отчества не было, зато отечество было. Правда, отечество это каждый день менялось. Но тут уж ничего не поделаешь. Все мы это знаем и к этому привыкли. А высказываться на сей предмет – глупо. И опять-таки: КЭГБ, не будем о ней забывать.
     Ну вот, теперь, когда все расставлено по своим местам, можно начать с начала.
    
     Народ проснулся в отвратительном и отменном настроении.
     Отвратительным оно было потому, что накануне от Народа ушла жена по имени Тоска. (Не Тоскá, а Тóска, неразумные! Пуччини, понимать надо!) Ушла без особых объяснений. Сказала лишь:
     – Надоело мне с тобой, Народ, народничать.
     А потом добавила загадочно:
     – С Народом жить – как в толпе курить.
     И ушла.
     Отменным же настроение было потому, что теперь Народ мог делать не то, что положено, а то, что хочет. Например, есть на завтрак не йогурт с овсяными хлопьями, как требовала Тоска, а круассан с брусничным вареньем. И многое другое.
     Круассан был – лежал в хлебнице. И варенье было – в холодильнике. Но прежде чем приступить к завтраку, Народ решил умыться, почистить зубы и побриться. Эти процедуры – тоже из разряда тех, которые «положено», но привычка порой сильнее своеволия. И потом, ведь не будешь чистить зубы круассаном, а умываться вареньем, хотя и интересно было бы.
    
     Для того чтобы дальнейшее было предельно понятно, следует пояснить, что Народ жил на двенадцатом этаже большого дома, а выше, в квартире, которая ничем не отличалась от Народовой, обитали Петюня и Игнаша. Они были друзья и шутники. И не надо никаких домыслов! Друзья, ясно?! А жили вместе. И ничего платонического (если строго по Платону, то есть по его «Пьянке»)! Помимо всего прочего, КЭГБ тоже не дремлет. А еще Петюня и Игнаша обладали дальновидением. Они много чем обладали, но дальновидением тоже.
    
     Народ встал с дивана, направился в ванную и, прежде чем приступить к умыванию, заглянул в зеркало.
     В зеркале его не было.
     То есть, не было его отражения. Все остальные отражения были – кафеля там, полотенцесушителя, самих полотенец, а его – не было.
     Народ не понял.
    
     Петюня и Игнаша, которые жили наверху, перемигнулись и заулыбались.
    
     Народ отвернулся от зеркала, а потом снова заглянул туда. Отражение отсутствовало.
     «Это странно, – подумал Народ. – Всегда оно было, а сейчас его нет».
     Тем не менее он умылся, почистил зубы и побрился. Бриться было непривычно, потому что Народ предпочитал видеть себя в зеркале, когда бреется.
     Потом Народ прошел в прихожую. Там висело большое зеркало – высотой метра полтора, – в котором все всегда отражалось.
     Отражалось и теперь. Всё – кроме Народа.
     Народ опять не понял.
     Он низко наклонился, чтобы зеркало его не видело, а потом резко подпрыгнул. Нет. Никакого прыжка зеркало не зафиксировало.
    
     Петюня и Игнаша с интересом продолжали наблюдать.
    
     Народ отошел от зеркала вправо, затем быстро и боком, как краб, вернулся на место.
     Никакого эффекта. В том смысле, что зеркало продолжало отражать окружающую действительность, но Народ в этой действительности не присутствовал.
     Перемещение влево, а потом резкий скачок вправо тоже не принесли результата.
     Народ вытащил из ящика комода отвертку, вернулся в ванную и открутил от стены полотенцесушитель. Это была надежная и крепкая металлическая загогулина, которая могла выдержать вес не только полотенец, но и чего-нибудь потяжелее.
     Вернувшись в прихожую, Народ соорудил из стула и двух табуреток пирамиду, взобрался на нее и прикрутил полотенцесушитель под самый потолок. После чего совершил акробатический этюд: уцепившись ступнями за полотенцесушитель, свесился головой (и всем телом) вниз, чтобы заглянуть в зеркало.
     Нет, перевернутое изображение Народа тоже не показалось в зеркале. Зато полотенцесушитель, привинченный кое-как, оторвался, и Народ упал головой в пол.
    
     Петюня и Игнаша даже ахнули от огорчения. В их планы не входило нанесение Народу травм и прочего ущерба. Они хоть и были шутники, но не такие, чтобы заливаться хохотом, когда кто-нибудь шмякается на землю, поскользнувшись на банановой кожуре или свежевыплюнутой жвачке.
    
     Народ не лишился чувств, хотя было больно. Зато в голове каким-то образом появилось много разных мыслей. Народ встал, почесал ушибленный затылок, проковылял в спальню (нога тоже пострадала), лег на диван и начал эти мысли перебирать.
     Первая мысль была такая: он стал вампиром.
    
     Петюня с Игнашей покрутили пальцами у висков. Следует добавить, что, помимо дальнозрения, они владели дальномыслием.
    
     «Надо же, вампир! – озадаченно подумал Народ. – Широко известно, что вампиры не отражаются в зеркалах. Но вот вопрос: сами-то они свои отражения видят или нет? То, что для окружающих вампиры не отражаются, – это практически научный факт. А для самих себя? В литературе подобные обстоятельства не освещены. Никто никогда не читал записки натурального вампира, где он рассказывал бы, как разглядывал себя в зеркале. Непонятно…»
     Следующая мысль была научно-технического характера: «Хромакей! Ведь на телевидении умеют вычитáть определенный цвет из картинки. Вот и меня из зеркала вычли. Только как? И кто? Или что?»
    
     Петюня и Игнаша развели руками. С телевидением они дела не имели и в тонкостях цифровой технологии кинопроизводства не разбирались вовсе.
    
     Следующая мысль Народа была такова, что он сам себе удивился. Видимо, соприкосновение головы с полом что-то там такое (в голове, а не в полу) сместило и выпростало знания, о которых Народ прежде и не подозревал.
     «А может, все дело в затылочной доле коры головного мозга? – подумал он со смутным ощущением биологической тайны века. – Если эта доля повреждается, то со зрением могут быть большие проблемы. Правда, я навернулся уже после того, как не увидел себя в зеркале, но, может быть, что-то покалечило голову, пока я спал?»
    
     Петюня и Игнаша немного даже испугались. Они ровным счетом ничего не знали про затылочную долю.
    
     «Или не затылочная доля пострадала, а левая височная? – продолжал нейрофизиологически размышлять Народ. – Она отвечает, в частности, за визуальное распознавание лиц. Допустим, я перестал себя распознавать, а мозг, испугавшись, взял и выключил меня из картинки на всякий случай. Причем не только лицо, но и все остальное тело».
     Народ встал с дивана, прихромал в прихожую и заглянул в зеркало. Все было по-прежнему. То есть зеркало отражало все, что угодно, кроме Народа.
     Он опять лег на диван и уставился в потолок. На потолке зеркала не было, поэтому думалось спокойнее.
     «Не исключено, что нарушен обмен сигналами между таламусом и префронтальной корой. Это порой случается и также приводит к расстройству зрения, а заодно психики. Я псих? Не-е, это самое простое объяснение, пойдем дальше».
    
     Петюня и Игнаша опять заулыбались. Им вовсе не хотелось, чтобы Народ сошел с ума.
    
     «Мозг – вообще большая загадка, – продолжал научно мыслить Народ. – Возьмем, например, зрительный нерв. По нему ежесекундно поступает девять мегабит информации. Вся эта куча сигналов идет в таламус, потом в затылочную долю, затем в зрительную кору, и всю дорогу информация по-разному обрабатывается. А в зрительной коре есть еще стриарная кора, или зрительная зона V1, зоны V2, V3, V4 и V5. И работают также угловая извилина, нижняя теменная извилина и миндалевидное тело. А что уж говорить о дорсолатеральной префронтальной коре? Или о глазнично-лобной коре? Или о височно-теменной доле коры? Сам черт ногу сломит в этой зрительной информации и ее обработке. Какие-нибудь нейроны начали стрелять не так, как требуется, или не тогда, когда это необходимо, – и пожалуйста: картинка перед глазами совсем иная, чем на самом деле. Точнее, перед глазами-то она все та же, а мозг видит ее искаженно. Или, допустим, отказала передняя часть поясной извилины коры, и мозг уже не может отличить реальность от вымысла. Дела-а…»
    
     Петюня и Игнаша уставились друг на друга.
     – Давай прекратим, – сказал Петюня. – У него сейчас шарики за ролики зайдут.
     – Прекращать не будем, – возразил Игнаша. – Подождем. Скоро эта дурь пройдет, и тогда, может, еще что-нибудь интересное приключится.
    
     Народ резко встал с дивана, оделся и вышел из квартиры. На службу он решил сегодня не ходить.
     Народ служил популятором в одном популярном заведении. Эта должность считалась высокой, и популяторам разрешалось не ходить на работу не только в светские, религиозные, народные и профессиональные праздники, но и другие дни.
     Была весна. Погода стояла хорошая (впрочем, погода всегда хорошая, на то она и погода, чтобы быть погожей, а вот непогода – всегда плохая). Солнце запустило свои лучи в самые затхлые уголки, выковыривая оттуда остатки зимней плесени. Снег почти сошел, и повсюду были лужи.
     Народ шел по тротуару и заглядывал в каждую лужу, встречавшуюся на пути. В лужах были небо, облака, дома, деревья, даже птички и высоко летевшие самолеты, оставлявшие в синеве меловые росчерки, но Народ там не отражался. Иногда он запрокидывал голову и смотрел в небо. В небе Народ тоже не отражался, и это успокаивало.
    
     Петюня с Игнашей продолжали наблюдать. Развлечение им нравилось.
    
     Народ вышел на набережную, поднялся на мост, подошел к парапету и посмотрел вниз. Рядом был другой народ, он тоже, свесив головы, праздно взирал с моста в реку. Отражение парапета с головами попахивало английским средневековьем: тогда на мостах любили выставлять отсеченные башки казненных преступников. Только среди этих голов, там, внизу, одной все же не было – головы Народа.
    
     Нагулявшись и не увидев нигде своего отражения, Народ вернулся домой и снова улегся на диван. Только сейчас он вспомнил, что круассан с брусничным вареньем так и не съел.
     «Подождет, – решил Народ. – Никуда не денется. Надо сначала проблему дорешать».
    
     Петюня и Игнаша заволновались. Шутка ли – человек полдня голодный ходит.
     – Может, прекратим? – предложил на этот раз Игнаша. – Голод все-таки не тетка. У него скоро голодные галлюцинации начнутся, и это испортит всю картину.
     – Давай еще чуть-чуть, – попросил Петюня. – Вдруг он какие-нибудь новые идеи изобретет? Интересно все-таки.
    
     «Так, – продолжил мыслить Народ. – Вернемся к стриарной коре. Там как-никак формируется главное изображение. А основная задача стриарной коры – получение картинки с центральной ямки сетчатки глаза, то бишь фовеа. Что же у меня такое неладное с этой фовеа, что я своего отражения не вижу?»
    
     – Всё, – решил Петюня. – Хватит. Он уже зациклился. Теперь будет гонять эту фовею по кругу, пока голова не лопнет. И откуда он только таких слов набрался?
     – Согласен, – поддержал Игнаша. – Стало уже неинтересно.
    
     И тут приключилась одна неприятная вещь.
     Как бы это сказать попроще?
     Ну, одним словом, Петюня помер.
     Вот до этой секунды был жив, а потом уже нет.
     То ли тромб какой-то куда не надо заскочил.
     То ли энергия ци кончилась.
     Или просто перестал дышать воздухом.
     Иначе говоря, преставился.
     Игнаша оторопел.
     Перед ним возникли сразу три вопроса, ответа на которые он не знал.
     Во-первых, как быть с телом Петюни, коль скоро он никогда в жизни нигде не был прописан?
     Нет, это все же во-вторых, а во-первых – как жить дальше, без друга-то?
     Нет, и это во-вторых. Главный вопрос: что делать с Народом?
     Дело в том, что Петюня и Игнаша всегда отключали себявидение вместе: синхронно щелкали пальцами на раз-два-три, и себявидение у того или иного человека исчезало.
     А теперь, когда Петюня лежит рядом бездыханный, как можно синхронно щелкать пальцами? Игнаша в одиночку никогда и не пробовал гасить себявидение.
     Можно, конечно, одному Игнаше щелкнуть пальцами двух рук, и тогда себявидение отключится у всех людей на Земле. Наверное, это было бы неплохо – во всяком случае, с точки зрения Народа: он перестал бы ощущать себя исключением из правил, быть не от мира сего, воображать себя уродом с испорченным таламусом. Он стал бы как все. И все стали бы как он. Равновесие.
     Загвоздка лишь в том, что до сих пор никто не пытался отключить себявидение у всего человечества. Сделать это, может, и несложно, однако нюансов много, и не все они предсказуемы.
     «Нет, – выдохнул Игнаша. – Щелкать двумя пальцами не буду. Щелкну все-таки одним».
     И щелкнул.
    
     Эх, зря все-таки Петюня перестал дышать.
     Лучше бы они щелкнули вместе.
     Или вообще не щелкали. Бог с ним, с себявидением одного конкретного Народа. Привык бы как-нибудь обходиться без собственного отражения. А бриться можно и на ощупь.
    
     Игнаша щелкнул, и себявидение у Народа все-таки включилось.
     Зато все остальное – выключилось.
     И Народ оказался в абсолютно черном пространстве без длины, ширины и высоты.
     Перед ним было его зеркало из прихожей. И он в этом зеркале отражался абсолютно четко. А больше не отражалось ни-че-го. Потому что нечему было отражаться.
     Так и висят в безразмерном пространстве Народ и напротив него – зеркало.
     Возможно, они могут висеть бесконечно долго. Однако голод все-таки не тетка, в этом Игнаша, сгинувший неизвестно куда со своими щелчками и пальцами, был абсолютно прав.
     Очень скоро Народу захочется круассан с брусничным вареньем.