Пару месяцев назад я прочел в итальянской газете, что «Вилла Каскана», где я однажды гостил, снесена и на ее месте возводится какая-то фабрика. Значит, больше нет причин молчать о том, что я видел (или мне мерещилось) там в одной из комнат и на лестничной площадке, и о тех последствиях, которые, возможно, с этим связаны. Впрочем, пусть читатель решает сам, сон это был или явь.
     «Вилла Каскана» была во всех отношениях превосходным строением. Однако, если бы она уцелела, никакая сила в мире – я употребляю это выражение в буквальном смысле слова – не заставила бы меня вновь там поселиться, потому что, на мой взгляд, она была просто-напросто заколдована.
     Если судить по свидетельствам очевидцев, привидения, как правило, не причиняют людям особого вреда. Конечно, они могут напугать, но тот, кто с ними сталкивается, обычно остается в живых. Более того, порой фантомы бывают даже дружелюбны и доброжелательны. Однако существа, которые я видел в «Вилле Каскана», доброжелательными не назовешь, и сложись обстоятельства немного иначе, боюсь, что мне вряд ли удалось бы пережить Артура Инглиса.
     Дом, обращенный к переливающемуся всеми оттенками синевы чарующему морю, стоял на Итальянской Ривьере недалеко от Сестри-Леванте на поросшем остролистом холме. Позади него поднималась по склону целая рощица бледно-зеленых каштанов, которые у самой вершины уступали место темным, почти черным по сравнению с ними соснам. В разгар весны природа вокруг цвела и благоухала, и соленая свежесть моря, приносимая ветрами, гулявшими по сумрачным сводчатым комнатам, смешивалась с ароматом магнолий и роз.
     Три стороны цокольного этажа занимала обширная, стоящая на колоннах лоджия, крыша которой служила балконом для трех комнат первого этажа – двух просторных гостиных и спальни с ванной и туалетом. Из холла к лестничной площадке перед этими комнатами вела широкая мраморная лестница. Спальня пустовала, гостиные же использовались по назначению. Главная лестница уходила отсюда на второй этаж, где тоже располагались спальные комнаты, одну из которых занимал я. С другой же стороны площадки первого этажа полдюжины ступенек вели к еще одним апартаментам, где в то время, о котором речь, устроил себе спальню и студию художник Артур Инглис. Таким образом, лестничная площадка у моей спальни, находившейся на самом верху здания, нависала как над площадкой первого этажа, так и над ступенями, которые вели к комнатам Инглиса. Джим Стэнли и его жена, которые и пригласили меня в гости, занимали комнаты в другом крыле дома, где размещалась еще и прислуга.
     Я приехал в середине мая, в ослепительный знойный полдень, как раз к ленчу. В саду царило буйство красок и запахов, и шагая по солнцепеку с морского берега, я жаждал окунуться в мраморную прохладу виллы. Однако, едва вступив под ее своды (читателю придется поверить мне на слово), я тут же почувствовал, что мне здесь не по себе. Должен признаться, что это ощущение было хотя и сильным, но каким-то неопределенным. Помнится, увидев на столе какие-то письма, я решил, что меня, наверно, ждут дурные вести. Но ничего плохого там не обнаружилось, напротив, все мои корреспонденты, можно сказать, купались в благополучии. И все-таки мое необъяснимое беспокойство так и не развеялось. С этим прохладным, очаровательным домом что-то было неладно.
     Может, не стоило бы этого упоминать, чтобы не подсказывать читателю самое простое объяснение, но обычно я сплю очень крепко и, устроившись в постели и выключив свет, практически тут же открываю глаза, чтобы встретить новое утро. Тем не менее, в первую ночь на «Вилле Каскана» сон ко мне не шел. Возможно, поэтому, когда я все же уснул (если я действительно спал), меня посетили чрезвычайно живые и очень необычные видения. Да, именно необычные – в том смысле, что раньше ничего подобного мне не снилось.
     Надо добавить, что мои недобрые предчувствия к концу первого дня только усилились. После ленча мы с миссис Стэнли прогулялись вокруг дома, и она упомянула о никем не занятой спальне на первом этаже, располагавшейся по соседству с комнатой, где проходил наш ленч.
     – Мы не стали ее занимать, – пояснила она. – Видите ли, у нас с Джимом прекрасная спальня с гардеробной в другом крыле, а здесь пришлось бы превратить столовую в гардеробную, а столовую устроить внизу. Так что наша квартира находится там, а Артур Инглис устроился в другом коридоре. И о вас я позаботилась. Вы ведь как-то обмолвились – мол, чем выше в доме живете, тем лучше себя чувствуете. Вот я и поместила вас не в той комнате, а на самом верху дома. Не правда ли, я верх совершенства?..
     Ее слова зародили у меня какое-то сомнение, такое же неопределенное, как и прежнее предчувствие. Я не мог понять, зачем миссис Стэнли без каких-то особых причин решила объяснить мне все это.
     Мой сон (если это все же был сон) мог быть навеян и еще одной мелочью. Во время обеда вдруг зашел разговор о привидениях. Но Инглис безапелляционно заявил, что только осел способен поверить в существование сверхъестественных сил. И тему тут же закрыли. Насколько могу припомнить, больше ничего примечательного не случилось.
     Спать мы все отправились довольно рано. Я зевал, когда поднимался к себе наверх, глаза у меня буквально слипались. В комнате было жарковато, я широко распахнул все окна, и внутрь вместе с бледным светом луны хлынули любовные песни множества соловьев. Я быстро разделся и лег в постель, однако мою недавнюю сонливость как рукой сняло. Впрочем, мне это даже понравилось: я не ворочался, не метался и чувствовал себя совершенно счастливым, слушая птичьи напевы и глядя на лунный свет.
     Однако потом я, вероятно, все же уснул, так что все последовавшее могло оказаться и сном. Так или иначе, но чуть погодя мне показалось, что соловьи умолкли и луна зашла. И подумалось, что раз уж мне не спится, то неплохо бы что-нибудь почитать. Я вспомнил, что в столовой на первом этаже оставил интересную книгу, встал с постели, зажег свечу и спустился вниз. Свою книгу я увидел на столике у стены, но одновременно обратил внимание, что дверь в пустующую спальню открыта. Оттуда струился какой-то странный сумеречный свет, не похожий ни на зарю, ни на сияние луны.
     Я заглянул туда. Прямо напротив двери стояла кровать – огромная, под балдахином, с повешенным в головах гобеленом. Сумеречный свет исходил от кровати, точнее от того, что на ней находилось. Вся она была сплошь покрыта ползавшими по покрывалу огромными, слабо светящимися гусеницами длиной в фут или даже больше. Обычные для гусениц ножки им заменяли ряды клешней, похожих на крабьи. Передвигались они, цепляясь клешнями и подтягивая затем туловище, сплошь покрытое какими-то шишками и припухлостями. Сотни этих уродливых желтовато-серых существ образовали на кровати шевелящуюся пирамиду.
     Ненароком одна из гусениц с глухим мясистым шлепком шмякнулась на пол, однако ее клешни легко, как в пластилин, вонзились в твердый бетон, и она снова взгромоздилась на кровать, присоединившись к своим чудовищным подружкам. Чего-то похожего на, так сказать, лицо у гусениц я не заметил, но на одном конце у них помещался рот, открытый, видимо, для дыхания.
     Пока я стоял и смотрел, гусеницы, кажется, ощутили мое присутствие. Все рты, как по команде, повернулись в мою сторону, отвратительные существа с теми же глухими мясистыми шлепками вдруг начали падать с кровати на пол и, извиваясь, поползли ко мне. На долю секунды я застыл, как во сне, но в следующий миг уже мчался наверх, в свою комнату. Мне хорошо запомнилось, как мраморные ступени холодили мои босые ноги. Я влетел в спальню, захлопнул за собою дверь, а потом… Потом вдруг осознал, что не сплю и стою у своей постели, обливаясь потом от ужаса.
     Стук захлопнувшейся двери все еще звучал у меня в ушах. Как это обычно и бывает при пробуждении от кошмара, страх, который я испытал, увидев ползающие по кровати и падающие на пол отвратительные существа, не исчез. К тому же мне вовсе не казалось, что я видел их во сне. До самого рассвета, не решаясь лечь, я сидел или стоял, прислушиваясь к любому шороху. И боялся, что для клешней, разгрызавших бетон, деревянные или даже стальные двери стали бы детской игрушкой.
     Только с приходом долгожданного дня мой ужас растаял. Шепот ветра снова стал ласковым, кошмарные видения поблекли. Робкий и бледный рассвет, набирая силу, постепенно заиграл всеми красками и, наконец, охватил весь небосвод своим праздничным сиянием…
    
     На вилле существовал замечательный порядок: каждый завтракал тогда и там, когда и где ему нравилось. Я перекусил у себя на балконе, потом написал письма и сделал другие дела, так что до ленча ни с кем из нашей компании не встречался. Вниз я спустился с опозданием, когда остальные трое уже приступили к еде. Между ножом и вилкой у меня лежала маленькая коробочка, и когда я усаживался, Инглис сказал:
     – Вы ведь интересуетесь естественной историей? Тогда посмотрите, пожалуйста, вот это. Я заметил, как что-то ползает у меня по одеялу, а что это, не пойму.
     Еще не открыв коробочку, я уже знал, что там найду. И действительно, внутри оказалась маленькая гусеница, серовато-желтая, с необычными шишками и наростами на туловище. Она была очень активна и стремительно металась по коробочке. Таких ножек, как у нее, у других гусениц я никогда не видел: они были точь-в-точь как клешни у краба. Я взглянул на нее и тут же захлопнул крышку.
     – Нет, я тоже не знаю, что это, – сказал я. – Но выглядит омерзительно. Что вы собираетесь с нею сделать?
     – Ну, хочу сохранить ее, – ответил Инглис. – Она уже начала окукливаться, интересно посмотреть, в какую бабочку она превратится.
     Я снова открыл коробочку и убедился, что стремительные движения действительно означают плетение паутины для кокона.
     – У нее очень странные ножки, – снова заговорил Инглис. – Похожи на клешни краба. Как краб по-латыни? Ах, да – cancer. Что ж, если это какой-то неизвестный вид, давайте назовем ее «Cancer Inglisensis”.
     И тут что-то щелкнуло у меня в голове, и обрывки кошмарного сна или не менее кошмарной яви соединились. Под влиянием снова нахлынувшего ужаса я неожиданно даже для самого себя взял да и вышвырнул коробочку в окно, прямо в лежавший за усыпанной гравием дорожкой бассейн с играющим струями фонтаном.
     Инглис рассмеялся.
     – Любителям мистики не нужны конкретные факты, – констатировал он. – Бедная моя гусеница!
     И перевел разговор на темы, не имевшие отношения к оккультизму или гусеницам.
     Должен признаться, коробочку я швырнул в фонтан, потому что попросту потерял голову. Меня извиняет лишь одно: внутри находился миниатюрный сородич тех, кто ползал по кровати в необитаемой комнате. Это значило, что кошмарные фантомы все же состояли из плоти и крови, а может, и из чего-то еще. Наверно, это должно было рассеять страхи минувшей ночи. Но на деле вышло иначе. Шевелящаяся пирамида на покрывале только стала для меня еще более реальной и ужасающей.
    
     После ленча час или два все отдыхали, гуляя по саду или посиживая в лоджии, а часа в четыре вдвоем со Стэнли мы отправились купаться по дорожке мимо фонтана. Бассейн был мелкий, вода прозрачная, и я хорошо разглядел на дне белеющие остатки коробочки. Картон в воде расслоился, и от нее остались только клочья размокшей бумаги.
     В центре фонтана стоял мраморный итальянский купидон, державший в руке бурдюк для вина, из которого струилась вода. А по его ноге ползла гусеница. Как бы странно и невероятно это ни казалось, но она не погибла вместе со своей тюрьмой, а добралась-таки до безопасного пристанища и теперь там, в недосягаемости, извивалась и раскачивалась, плетя себе кокон.
     И пока я стоял и смотрел на нее, мне вновь показалось, что, как и прошлой ночью, она меня заметила. Высвободившись из уже опутавших ее тенет, гусеница соскользнула по ноге купидона и, бросившись в воду, как змея, поплыла в мою сторону. Меня удивил уже сам факт того, что гусеница умеет плавать. А она к тому же двигалась с невероятной скоростью и вскоре уже ползла по мраморному бортику бассейна. В это время к нам присоединился Инглис.
     – Ух ты! – произнес он, заметив знакомую тварь. – Да ведь это наш старый добрый Cancer Inglisensis! Ишь ты, какой он шустрый!
     Мы стояли рядом на дорожке, и когда гусенице оставалось проползти до нас примерно с ярд, она приостановилась, мотаясь из стороны в сторону, словно бы в сомнении, куда двигаться дальше. Потом, видимо, приняв решение, заползла на ногу Инглиса.
     – Я ей нравлюсь больше, – отметил он. – А вот я не уверен, что она мне по душе. И раз уж утопить ее не удалось, лучше, наверно, сделать так…
     Он стряхнул ее на гравий и раздавил…
    
     Из-за сирокко, пришедшего с юга, после обеда дышать стало тяжелее, так что этой ночью я снова поднялся к себе, засыпая на ходу. Но усилилось и ощущение того, что в доме что-то неладно и где-то вблизи таится опасность. Тем не менее, уснул я мгновенно. Сколько мне удалось проспать, не знаю, но проснулся я (или мне приснилось, что я проснулся), чувствуя, что должен немедленно встать, иначе будет поздно. Я попытался (во сне или бодрствуя) перебороть страх, убеждая себя, что стал жертвой нервного расстройства из-за сирокко или чего-то еще. Однако другая, так сказать, часть рассудка предостерегала, что с каждой секундой промедления опасность только растет. В конце концов, второе ощущение стало невыносимым, и, надев рубашку и брюки, я вышел из комнаты на лестницу. И сразу же понял, что опоздал.
     Площадку первого этажа сплошь покрывали ползавшие там гусеницы. Дверь в комнату, где я видел их прошлой ночью, была закрыта, но они протискивались сквозь щели в ней и даже, вытягиваясь буквально в струнку, одна за другой выпадали из замочной скважины, снова становясь на выходе пухлыми и массивными. Некоторые из них словно обнюхивали ступени на пути к комнате Инглиса, другие ползали по нижним ступенькам лестницы, ведущей ко мне. Путь к бегству для меня был отрезан. Нет слов, чтобы передать тот леденящий ужас, который охватил меня в этот миг.
     Наконец вся масса гусениц пришла в движение, одолевая ступеньки к комнате Инглиса. Омерзительным мясистым потоком они хлынули по коридору, и вот уже первые ряды, видимые благодаря исходящему от них бледно-серому свечению, достигли двери. Панически боясь, что, услышав мой голос, они повернут ко мне, я все же попытался крикнуть, чтобы предупредить его. Однако, несмотря на все усилия, из груди у меня не вышло ни звука. Гусеницы ползали вдоль щели между дверью и косяком, проникая сквозь нее, как уже делали это раньше, а я все стоял и смотрел, не в силах ему помочь.
     Наконец коридор опустел. И только теперь я почувствовал босыми ногами леденящий холод мрамора, на котором стоял. А на востоке уже начала заниматься заря…
    
     Полгода спустя я встретился с миссис Стэнли в Англии, в одном загородном доме. Мы потолковали о том о сем, а потом она сказала:
     – Прошел уже месяц с того дня, как мне сообщили ужасную новость об Артуре Инглисе.
     – Я ничего не слышал, – произнес я.
     – Не слышали? У него рак. Ему даже не предлагают операцию, потому что надежды никакой: врачи говорят, что у него буквально места живого не осталось.
     За все прошедшие полгода не было и дня, когда я не вспоминал свои кошмарные сны или видения (называйте их как хотите) в «Вилле Каскана».
     – Ужасно, не правда ли? – продолжала миссис Стэнли. – И я не могу отделаться от мысли, что он…
     – …Подхватил болезнь в вилле, – закончил я.
     Она озадаченно взглянула на меня.
     – Почему вы так решили?.. Откуда вы узнали?..
     И вот что она мне рассказала. В пустовавшей спальне за год до этого один их знакомый умер от рака. Ей посоветовали принять самые строгие меры предосторожности, и она никому не позволяла спать в той комнате. Там провели дезинфекцию, все тщательно вымыли, вычистили, заново покрасили. И тем не менее…
    
     Перевел с английского Мих. Максаков.