– А вот это Долли, знакомься, – не отрываясь от показаний приборной доски, брат махнул рукой в сторону двери. Игорь, прежде с восторгом и трепетом разглядывавший безбрежные космические дали, резко обернулся в кресле. И замер, уставившись на незнакомку, появившуюся в проеме.
     – Твой ангел-хранитель, – продолжил Виктор, все так же, не сводя глаз с экранов, – прошу любить и жаловать…. Да не сиди ты, подойди, чего жмешься.
     Игорь недоверчиво повернулся в сторону брата, а затем снова, через спинку, оборотился к замершей в дверях нежданной гостье. Подойти так и не посмел, тогда Долли вошла в рубку сама. В лучах заходящего за лунный диск солнца, показалась девушка удивительной красоты. У Игоря невольно перехватило дыхание, он медленно поднялся из кресла и сделал робкий шаг ей навстречу.
     – Ты, правда, похожа на ангела, – произнесли его губы. Он не успел понять, как это произошло, густо покраснел, но не смог отвести глаз от представшего перед ним, будто сотканного из его снов и мечтаний создания.
     Она улыбнулась. Два небесной глубины озера, иначе он не смог описать её глаза, глянули на него так, что голова пошла кругом. А девушка, будто не замечая этого, подошла совсем близко и протянула тонкую ладонь. Он сжал её, пальцы были мягкие и тёплые, но нахлынувшие на него давно позабытые ощущения заставили немедля их выпустить.
     – Я – не ангел. Я – твоя Долли … – В это мгновение её дивные глаза оказались прямо перед ним, – Не нужно смущаться, я – робот.
     Игорь почувствовал, как придавившая всё его существо к полированному полу рубки управления тяжесть отпустила. Он позволил себе сделать глубокий вдох. И только теперь различил на её тонком, облегающем хрупкую точёную фигурку комбинезоне маленькую металлическую нашивку с нулями и единицами чуть выше правой груди – опознавательный признак роботов, выполненных технически столь тонко, что иным способом от людей трудно было отличить.
     – Вижу, что понравилась, – отвернувшись от экрана, вставил Виктор, – Не зря выбирал модель. Авторская работа, единичный экземпляр. А образ, кстати, сделали по твоему эскизу. Извини, братишка, пришлось умыкнуть твой рисунок, сам знаешь, художник из меня никакой, а описывать образы я не умею.
     – А я всё думал, куда же он запропастился…– Игорь запнулся, смутился и снова посмотрел на Долли.
     – Да, а голос? – некстати спросил брат.
     – Что, голос?
     – Тебе нравится её голос? Тут уж пришлось положиться на мой собственный вкус. Нарисовать голос ты не удосужился. – Ухмыльнулся Виктор.
     Игорь не ответил, он снова, завладел податливой ладошкой Долли. Взял её обеими руками, а затем приник к ней и поцеловал. Виктор, сообразив видимо, что его уже не слушают, отвернулся. Долли удивлённо пожала плечами, но руки не отняла. Никак не верилось, что все это всего лишь поделка известной фирмы, пусть и штучный экземпляр, под заказ, но творение рук человеческих. И там, под слоем плоти находятся полимерные суставы, микросхемы, сложные сервомеханизмы, позволяющие Долли двигаться и говорить. А еще так искренне, лучезарно улыбаться, нежно сжимать его пальцы в ответ и…. он встряхнулся.
     – Я очень рад знакомству, Долли, – голос прозвучал натужно, неестественно. Долли погладила его ладонь, легкими, нежными прикосновениями тонких, будто фарфоровых, пальчиков, Игорь невольно опустил взгляд. Снова встретился глазами с ней. Долли улыбнулась в ответ, едва заметно, он робко коснулся ее плеча и тут же отдернул руку.
     – Давай посмотрим на закат, – предложила Долли, снова заставляя его вздрогнуть и залиться краской.
     – А я покажу его со всех сторон, – тут же поддержал Виктор, взмахом руки убирая с экрана все лишнее, очищая его от выведенных параметров работы космоплана, и оставляя на нем лишь бескрайние просторы и Луну, выглядывающую слева. – Пристегнитесь.
     Игорь безоговорочно выполнил команду брата, немедленно отцепившись от Долли даже взглядом; сел в кресло, щелкнул ремнями безопасности. Все команды Виктора, с самого бегства с Земли, он исполнял беспрекословно. Да нет, и раньше тоже, конечно, ведь в семье ему всегда желали только добра… а брат и подавно. Ведь он тоже желает… куда больше прочих, тех, оставшихся… вытащил же его из…
     Космоплан повело в сторону, Луна мигнула и исчезла с экранов, мысли смешались и спутались. Как волосы Долли, белокурые, струящиеся пшеничным потоком, изливающиеся на плечи….
     Луна снова показалась, но уже сверху, нависнув над кораблем громадной полусферой.
     – Держись, сейчас будет весело! – озорно воскликнул Виктор, закладывая новый вираж. – Все красоты одним махом облетим, это тебе не экскурсия в планетарий. Это – настоящий полёт. Увидишь заодно, на что способен твой старший брат.
     Игорь только кивнул, вцепившись в подлокотники, он не отрывался от стремительно приближающегося спутника. Расстояние минутою раньше измеряемое тысячами километров, сошло до сотен, затем до десятков, они коснулись низкой искусственной атмосферы Луны и столь же низкого искусственного гравитационного поля, и срикошетировав, вновь поднялись, и снова упали, но уже не столь стремительно пикируя. Под ними пронесся чудовищных размеров кратер Зееман, кабрирование, он уменьшился в размерах, но все равно казался исполином, даже рядом с самым знаменитым из ударных образований – кратером Тихо, разбросавшим свои магматические выбросы на сотни и сотни километров окрест себя, белыми дорогами выглядели они с высоты пятидесяти километров со стремительно пролетавшего корабля. Немного времени прошло, и космоплан уже оказался над Алтаем. Виктор снизился, космоплан вошел в атмосферу Луны, скорость уполовинилась, так что к Морю Нектара они добрались совсем уже не спеша. А затем, насладившись зрелищем, снова поднялись вверх над Пиренеями, чтобы, пересекши Море Изобилия, достигнуть Моря Кризисов, там самая низкая точка лунного ландшафта, там по сию пору ведутся глубокие исследования недр, а затем отправиться к кратеру Эндимион и Морю Холода, туда, где добывают воду для всего спутника. И закончить экскурсию уже на другой стороне, перебравшись через кратер Пири…
     Корабль резко тряхнуло, скорость заметно упала. Тревожно замигали огни на панели управления, экран подернулся рябью, а затем осветился десятком всплывших тревожных символов, вещавших тем беспокойней, чем непонятней они были. Игорь вжался в кресло.
     – Что… что случилось? – он никак не мог перейти из одного состояния в другое, еще мгновение назад он любовался проносящимися под ним пейзажами, от которых захватывало дух, а сейчас, корабль, внезапно потеряв управление, сбившись с курса, медленно падал в сторону Моря Спокойствия.
     – Неполадки в третьем контуре. Сейчас попробую… а, черт! Автонастройка сбита. Да что за дела! И питание опять не работает, говорил же технику… нет, черта с два забесплатно сделает, а в кредит – вот вам кредит, – бормотал он, будто напрочь забыв о существовании пассажиров, обернувшись тем, кем и был для Игоря все эти годы – героем межпланетных трасс, способным преодолеть любые сложности, какие бы с ним ни случались. О которых столь часто рассказывал брату во дни приездов в санаторий. – Да, придется идти самому. Старая калоша, вот купил, теперь не наремонтируешься, – космоплан снова тряхануло от носа до кормы, Виктор выскочил из кресла и обернулся на брата.
     – В симуляторы, поди, играл? Ну так это то же самое. Держи штурвал и смотри, чтобы крен не превышал тридцати градусов. И смотри за тангажом, я сейчас. Мгновение. Долли, ты остаешься следить…
     Не договорив, он скрылся, дверь рубки бухнула, обрезав последнюю фразу.
     Игорь схватил накренившийся штурвал, попытался выровнять, налег всем телом. Линия горизонта резко ушла в сторону, космоплан закувыркался в хаотическом движении вокруг оси. Потянул на себя и вправо, пытаясь вернуть картинку в исходное положение, он и впрямь делал нечто подобное, играя, давно, еще там на Земле, еще когда…. Он мотнул головой, снова концентрируясь, вот уж не время для воспоминаний. Вцепился крепче в штурвал, тот будто налился свинцовой тяжестью, но медленно начал выравнивать курс. Несколько томительных секунд и у него получилось. Буйство тревожащих сигналов на приборной доске немного улеглось, корабль вышел из пике и заскользил над испещрённой кратерами поверхностью куда ровнее. Игорь ослабил хватку, краем глаза выхватил Долли, сидевшую в соседнем кресле. Ее взгляд скользил по экрану, ровный бесстрастный. Будто она не ведала, что происходит. Будто просто ждала, когда он справится с заданием.
     Снова отвлекся, надо же! И так некстати. Их сильно подбросило, выбивая из кресел. Экран замигал и погас, а в мозг, разрывая душу на тысячи дрожащих от первобытного ужаса кусков, вклинился настырный вой аварийной сирены. Он всё крепче сжимал в руках вывернувшийся и застывший перпендикулярно штурвал, стараясь сообразить, что делать, как поступить, да хотя бы на какую кнопку нажать первой. В симуляторах с ним ничего подобного не случалось..
     – Не тревожься, всё будет хорошо… – точно из далёкой дали послышался нежный и глубокий голос. Тот самый, о котором спрашивал Виктор…
     Последние несколько огоньков, оставшиеся на приборной доске вдруг заплясали перед глазами Игоря. Космоплан задрожал, вибрация становилась всё сильнее, сорвала внезапно сделавшиеся скользкими ладони со штурвала, тот ожил и крутанулся в другую сторону. Пытаясь завладеть вращающимися теперь свободно ручками, Игорь подался вперёд, но спинка пилотского кресла раскрылась и уехала. Он увидел перед собой отблескивающий металлом сферический потолок рубки управления. Вой упреждающей сирены внезапно сменился отрывистым визгом и затих, сорвавшись. И в наступившей тягучей тишине он услышал, как тяжело ухает о грудную клетку его испуганное сердце.
     Всё глубже и глубже вжимая в кресло хрупкое человеческое тело, наваливалась непосильная тяжесть.
     – Отказ всех систем! Отказ всех систем! – эхом отдавался грозный мужской голос. – До столкновения тридцать метров, двадцать метров, десять метров. Приготовиться к экстренной поса….
     Голос захлебнулся в грохоте и потонул в крутящейся багровой пустоте…
     Игорь с большим трудом расклеил враз высохшие веки. Перед глазами, никак не желая обретать четкие линии, плыли очертания каких-то предметов. Вздох вырвался из горла хрипом. Из окружающей серой мути выплыло белёсое пятно, приблизилось, заслонив собой всё остальное. Он часто заморгал. Пятно оформилось в лицо Долли.
     – Живой? Пошевелиться можешь?
     Она отбросила крепёжные ремни. Игорь попробовал подняться и снова повалился на спину.
     – Ничего, ничего, сейчас, – Долли пропала из поля зрения, затем вернулась. – Открой рот!
     Он слепо повиновался. Как привык – за столько-то лет. Язык ощутил что-то круглое, прижал капсулу к нёбу, та лопнула и превратилось в ручеёк кисловатой жидкости.
     – Пей!
     Судорожно напрягая пересохшее горло, он стал глотать.
     – Вот, хорошо, – прокомментировала Долли, – сейчас будет легче.
     Через минуту, напившись, он смог подняться, опираясь ей на плечо.
     Рубка представляла собой груды развороченного металла. Прямо над ними угрожающе навис кусок вырванного с места листа углепластика до этого бывший частью потолка. А вот экран остался целым и даже светился в полутьме яркой синеющей пустотой.
     – Виктор! – произнес Игорь, пугаясь собственного голоса, позади него что-то треснуло, сноп искр выбился из разодранной в клочья проводки. – Витя! – выкрикнул он – как в детстве, когда боялся этой наваливавшейся пустоты и звал брата на помощь. – Витя! – и на подгибающихся ногах бросился к двери. Но та, брезгливо выгнувшись, не поддавалась.
     – Отойди! – приказала Долли.
     Игорь нерешительно отшагнул в сторону. Хрупкая ручка девушки легла на сталь перегородки, и тени напряжения не отразилось на её нежном лице. Однако дверь подалась, сорванная с мощных петель, она попросту вывалилась наружу.
     – Подожди меня здесь.
     Игорь опёрся спиной на холодную стену и замер. В соседнем помещении что-то задвигалось и упало, потом затихло.
     – Иди сюда! – наконец, позвала она из темноты.
     Вслепую шагнул в темноту, остановился. Замигало и включилось аварийное освещение.
     – Игорь, скорее, там Виктор…
     Ноги сами понесли его вперёд. Коридор быстро кончился ещё одной вывороченной дверью и небольшим помещением; там, на полу….
     Что-то блеклое поплыло перед глазами, он мотнул головой. Виктор лежал на спине, пригвождённый к полу куском обломившейся балки точно засушенная бабочка, и сжимал ее окровавленными руками.
     – Витя! – Игорь упал на колени, подполз, увидел побелевшее с заострившимися чертами лицо брата.
     Тот часто дышал, с его растрескавшихся губ сорвался стон:
     – Прости,…не довёз, – попытался улыбнуться брат, поперхнулся. Тело разом обмякло, глаза утратили осознанное выражение, а из открытого рта пульсирующими толчками вырвалась наружу кровь. Багровая лужа вокруг головы всё увеличивалась, густые вьющиеся волосы брата намокли. У Игоря перехватило дух, желудок подступил к горлу. Он отвернулся, его вырвало. Слёзы заливали лицо. На левое плечо легла тонкая рука, другая погладила голову. Он поднял глаза.
     – Почему ты ему не помогла? – судорожно сглотнув, спросил он.
     – Уже нельзя было помочь. Повреждения несовместимые с жизнью, – говоря это, она заботливо вытирала невесть откуда взявшейся влажной салфеткой его лицо и руки, – И не смотри туда. Вот… возьми, это – термокостюм. В него надо одеться, иначе мы не выберемся. – В его руках оказался запечатанный пакет:
     – Иди, – не позволила ему сказать хоть слово, – иди в рубку, вынь накопители и возвращайся. Поможешь мне собраться. Аккумуляторов надолго не хватит.
     Игорь поплёлся через темный пустой коридор; не решаясь обдумывать произошедшее, он наскоро переоделся вытащил жесткие диски с памятью космоплана. Когда вернулся, Виктора на прежнем месте уже не было, только бурые пятна, да окровавленная балка валялась на полированном полу. Кажется, он даже испытал некоторое облегчение от этого. И за это всадил с размаху в свою память новую иглу.
     – Я вынесла его наружу, – появившись из ниоткуда, сказала Долли, – Пошли, основное я уже собрала, остались только мелочи. Диски взял? – он лишь кивнул головой, сил на большее не оказалось. – Пока солнце низко, надо выдвигаться, нам надо много пройти.
     – Куда мы идём?
     – К ближайшему посёлку, приблизительно 250 километров севернее. Космоплан лишён маяка и опознавательных знаков, так что искать нас здесь никто не будет. Выходи, я буду подавать, а ты грузить гравиплатформу, хорошо?
     Игорь кивнул и медленно отворив скрипнувшую дверь, ступил на Луну. Маленький шаг, ботинок немедля испачкался в реголите. Прямо над головой в черном небе, истыканном звездами, висел пронзительно голубой шар родной планеты с белесыми разводами облаков, будто глаз, лишенный век и подернутый катарактой. В лицо ударил слабый ветерок с востока от восходившего солнца, ноздри раскрылись невольно, вдыхая запахи лунной поверхности – странные, непривычные, едкие, подобные тем, что он чувствовал во время новогоднего торжества, как только отгорят бенгальские огни. Так пах реголит, пыль которого покрывала всю поверхность спутника Земли.
     Долли деловито сновала между неуклюже валявшимся на брюхе, погибшим кораблём и аварийным люком. Передавала ему пакеты и упаковки, маленькие ящички, коробочки, какие-то инструменты. Игорь складывал всё это на зависшую в упрямой тишине над самой поверхностью платформу.
     Когда сборы завершились, он сел на небольшой округлый камень и застыл, медленно раскачиваясь из стороны в сторону, пока Долли копала могилу облачённому в пластиковый пакет телу Виктора. Покончив с погребением, она подошла к нему, присела на корточки, доверчиво заглянула в глаза:
     – Ты как? – спросила осторожно.
     Не в силах говорить, он замотал тяжёлой головой, закрыл лицо руками, разрыдался. Мгновение и девушка оказалась за его спиной, прижалась всем телом, согревая, шепча успокоительные слова. Тонкие ладошки нежно массировали голову, затем остановилась на висках, и замерли. Игорь ничего не видел, но ощущал их заботливое тепло, и слёзы унялись, он задышал ровнее:
     – Это я убил Виктора, – слетело с губ, настойчиво рвавшееся из груди признание.
     – В системе обнаружились неполадки, – спасительной нитью протянулся её голос, – а это значит, что корабль все равно должен был упасть. Не здесь, так в другом месте. И ты – всего лишь свидетель. Невольный свидетель запрограммированной и ожидаемой аварии. Мне думается, у Виктора не было средств, как следует следить за космопланом.
     – Зато он нашел деньги для того, чтобы приобрести мне тебя.
     – Он очень сильно тебя любил, – кажется, она поцеловала его в лысеющую макушку.
     – Я тоже любил его… он должен был остаться. Он, а никак уж не я – никчёмный душевнобольной отросток. Обуза для всех. Даже родители не могли более терпеть меня, отправили в лечебницу. Мама говорила, что там мне будет лучше. А я желал там только одного – умереть, освободить землю от своего невозможного присутствия. Освободиться от самого себя. Витя наверное понял, попытался спасти, вытащить…и вот лежит теперь здесь.
     – Ты должен жить. Чтобы его смерть не была напрасной. Ну, всё, всё, милый, успокойся. Ничего не болит?
     Он качнул головой.
     – Хорошо. Думаю нам пора. Ты голоден?
     – Нет.
     – Тогда возьми вот это.
     Ладонь скользнула к его губам. Очередная капсула раскрылась и потекла внутрь охлажденной, живительной влагой. Он жадно пил её, только теперь ощутив, насколько сильна была жажда. Долли подняла его на ноги. Зачем-то обняла, погладила согбенную горем спину.
     – Пошли, – сказала тихо.
     Над изломанной хребтами линией горизонта занимался жгучий рассвет. Солнце всходило со стороны кратера Тарунций, низкие насыпи которого, истершись за миллиарды истекших с его образования лет, ныне стремительно выветривались, превращая его в пыльную равнину, заваленную обломками скал, медленно погребаемыми реголитом и песком, начавшим образовываться в ходе терраформирования Луны, около ста лет назад. Еще сотня лет – и перемычка между «морями» исчезнет, Море Спокойствия вольет свои темные воды в Море Изобилия, они сойдутся в затмевающей жаркое солнце буре и утихомирят воды свои. Навсегда.
     Оранжевый диск медленно, наверное, уже часов десять, поднимался над пологими склонами кратера, окрашивая их и окружающие скалы в неприятный оранжевый цвет, цвет перезревших мандаринов. Лучи потянулись по земле, по склонам, горизонт по обе стороны от светила заполыхал червонными сполохами, затмевая робкую белесую дымку тонкой атмосферы, пожирая ее грядущим зноем. Лучи протянулись вверх, достали вечную черноту неба, соединяясь, будто совокупляясь с ней, маняще дразня языками плазматического пламени. Жутко было смотреть на зрелище мучительно восходившего солнца, еще долго будет продолжаться рассвет, еще много дней температура будет повышаться с нынешних десяти градусов Цельсия, до состояния раскаленной сковороды, и лишь пройдя зенит, злоязыкое солнце начнет уходить, в сторону запада, а жара потихоньку спадать.
     Игорь медленно брел по темно-серым отложениям, ботинки оставляли позади себя неровную цепочку следов. А ведь он так и не подошел к могиле Виктора, не посмел, не решился…. Даже сейчас, когда корабль скрывался за невысокими скалами, выломанными в незапамятные времена из коры планеты, да так и оставшимися навсегда нелепыми выростами над темной гладью, не посмел даже обернуться в ту сторону. Хотя все существо его просило об обратном.
     – Долли, – произнес он и замер. Нет, не стоит, не сейчас. Потом, чуть позже. Когда они отойдут еще хоть ненамного.
     Снова это нежное, почти незаметное прикосновение, он невольно обернулся. Нет, не мог не сказать.
     – Долли, – снова начал он. – Спасибо тебе, – голос сорвался, он перевел дыхание, облизал пересохшие губы. – Я не смог бы… вот так.. просто не смог. Оставил бы его там… под балкой, в крови, а когда… – пальцы коснулись его губ, принуждая к молчанию.
     – Все равно я виноват, – мысли неожиданно, да нет, привычно перескочили с одного на другое. Игорь упрямо покачал головой в ответ на возражения, которых не было. – Я должен был держать курс. Это просто, я столько раз пробовал, столько проделывал тоже самое на симуляторах, господи, да я до сих пор играл в них…. И все равно.
     – Жизнь ничем не заменишь, – тихо произнесла она.
     – Вот именно, – жестко прибавил Игорь. – Вот именно, – повторил он, пытаясь смотреть на медленно, мучительно медленно выкарабкивающееся из-за гребня кратера светило. – Ничем не заменишь. А я даже не заметил ее. Проходил мимо, вернее…. Мне двадцать пять лет, Долли, – с красной строки начал он, – двадцать пять, а я пока еще никто и ничто. В детстве, во младенчестве, кажется, доктора заметили у меня отклонения в развитии. Я ни с кем не общался, сидел в уголке и рассуждал про себя. И все время грезил о чем-то. О космосе, я всю жизнь мечтал выбраться за пределы Земли, мечтал улететь с нее, покинуть, как можно скорее. Нет, не из-за брата, хотя и Виктор тоже, ведь он на десять лет старше и герой-космолетчик. Всегда вдали от берегов, всегда на фронтирах, я редко его видел, раза два в год, может три. Уже в санатории….
     – Ты скучал по нему.
     – Не то слово. Он был единственным человеком, с кем я мог разговаривать, понимаешь, единственным. Я слушал его рассказы запоем, я наслаждался каждым приходом его, от и до. С родителями, нет, с сестрами, даже с людьми, нет, только с ним у меня было такое. Первое время, я познавал мир через него. А потом… знаешь, как это отвратительно, когда приходит в твою камеру человек, доктор и записывает твой рассказ на диктофон. А потом сидит у себя в кабинете и делает выводы, что-то добавляет в мою карту. Она становится толще и… и давит на меня. Невыносимо давит. Знаешь, только сейчас я не чувствую ее веса, потому что далеко, очень далеко от тех мест, и все благодаря Виктору. А он… я…
     Мысли снова спутались, он готов был расплакаться. Долли остановилась рядом, сжала его лицо в ладонях, так когда-то делала его матушка, когда… да незадолго до того, как отправить в лечебницу, в санаторий для подростков с психофизическими отклонениями. Ему только исполнилось 16. Врачи предположили у него невыраженный синдром Аспергера. И родители тут же… нет, конечно, они любили его, ведь он был их младшим, долгожданным и значит, самым любимым в семье, но только… они все равно отправили его в санаторий; конечно, для его же блага.
     Синдрома у него не нашли, но обнаружили другое, не позволившее выбраться из стен; что ему говорила мама после обследования – тебе здесь будет лучше всего, о тебе будут заботиться, как нигде в мире, все твои мечты, если и осуществятся, то только через это заведение. Уже тогда он назвал его клеткой, сперва походя. А потом…
     – Что потом? – спросила Долли. Значит, синдром все же есть, он не заметил, как говорил вслух все это время.
     – Брат навещал меня чаще всех остальных. Еще когда окончил летную школу, и у него было много времени перед распределением, он заходил почти каждый день, за исключением неприёмных субботы и среды. А мама, когда она помирилась с отцом, они приходили тоже часто. Баловали подарками, – он усмехнулся, – вот эти симуляторы последние годы, сколько уж не помню, много, лет семь, это все что у меня было из космоса. Я просил только эти подарки. Ничего больше. И ничего больше не получал. Только от брата… с ним были все мои мечты. Даже потом, когда их не стало…
     Последние слова Игорь произнес совершенно другим тоном. Вырвался из рук Долли и медленно побрёл прочь. Все так же, не смея обернуться. И только когда Долли нагнала его, как же быстро она это сделала, вроде бы он спешил, Игорь решительно повернулся к ней и спросил:
     – А почему ты сама не подаешь сигнал о помощи. 250 километров, это же не расстояние. Да и спутников над головой, наверное, полно.
     Мгновение растянулось в минуты. Она молчала, словно не зная, как ответить, а быть может, это молчание и было задано программой. Затем осторожно коснулась тыльной стороной ладони его щеки, бережно провела снизу вверх. Рука безвольно опустилась, он следил за ней во все глаза.
     – Понимаешь, когда меня создали, я прошла ту же модификацию, что и корабль Виктора. Прости, милый, я не могу подать сигнал о помощи.
     Он вздохнул тяжело. Посмотрел по сторонам. Солнце разогревало пустыню, сейчас еще нежарко, но вот к полудню станет за пятьдесят, а может и больше. Ах, да полдень наступит только на следующей неделе. А какой сегодня день и число? – он тщился вспомнить, но никак не мог, отчаянно напрягал память, даже пот прошиб. И тут же впитался костюмом, жадно сберегавшим каждую каплю жидкости.
     – Сегодня у нас что? – решился спросить он, прерывая муку своих дум. Дни недели, месяцы календаря оказались начисто вытерты из памяти, стершись бесчисленным своим повторением, как неотличимые друг от друга двери в коридорах санатория, без номеров, без табличек, и только одна была для него открытой. Поначалу его долго учили находить свой коридор и свою дверь, не пугаться и не путаться – как же давно это было, казалось, целая жизнь прошла.
     Она и прошла, но только мимо него, помимо него за все эти годы. Сколько их ни было, одинаковых, безликих и безымянных.
     – Восемнадцатое апреля, – откликнулась Долли, безжалостно разрушая всплывавшие в памяти тени прошлого. Захотелось снова прижаться к ней, столь всемогущей, столь всеведающей, одной-единственной, кому он смог довериться: неожиданно для себя сумел не просто подойти, произнеся несколько дежурных, ничего не значащих фраз, как учили его тамошние земные наставники, но говорить, просто говорить с ней, понимая, что она слушает, не записывая, внимательно слушает его сбивчивую, неровную речь, рассыпающуюся на слова, растаскивающуюся междометиями, отвечая, попадая в мысль его, и, не делая при этом никаких пометок, а если и делая, то столь незаметно… да и кому они теперь, эти пометки. Они одни на Луне, совершенно одни. И до ближайшего, и при этом не подозревающего о его существовании человека еще только предстоит добраться.
     – А день недели?
     – Четверг. Восемнадцатое апреля всегда четверг, – все правильно, ведь календарь остановили, просто он не успел привыкнуть к этому. Не научили, не хотели, не видели смысла. И только она, вот так просто одним словом, не удивившись, не обидевшись, не пустившись в рассуждения…
     Ему захотелось расплакаться. Долли была ангелом, его ангелом, нет, той богиней, что приходила в его сны, тайные сны, которые он видел, отключив аппаратуру, а потом говорил, что так само вышло. Его тайной, которой он посвящал всего себя. И тот рисунок, что выкрал брат, один из множества, он тоже….
     Неземное существо, покинувшее горние выси, чтобы придти за ним, убогим.
     – Ну, идем, милый, нам предстоит очень долгий путь, – донесся ее голос, нежный, ласковый, точно перезвон колокольчиков. Игорь оглянулся, неловко перемялся с ноги на ногу и последовал за ней, медленно с непривычки, переставляя ноги в тяжелых ботинках, уже покрывшихся темно-серым слоем реголитовой пыли.
     За день, точнее за следующие пять земных часов они прошли от силы километров двадцать. Ноги ныли, ступни болели, спина гнулась к земле: Игорь никак не мог ни сам войти в ходьбу ни приспособиться к скорости передвижения Долли, то спешил, то замедлял движение. Раз они остановились, ненадолго у массивной базальтовой глыбы, расколовшейся надвое, здесь, в тени, было прохладно, они перекусили, вернее, Долли накормила опекаемого нехитрым запасом концентратов. Он еще немного посидел у скалы, не услышав Долли, кажется, за все время уйдя в себя столь глубоко, что звук ее голоса показался шумом далекого прибоя – ведь они потихоньку пересекали Море Спокойствия с юго-востока на северо-запад и «берег» остался далеко за спиной, уже за краем горизонта, куда более близкого, чем на Земле, чей подслеповатый глаз хоть здесь не был виден; всю дорогу он преследовал их, медленно пересекая по высокой дуге небосклон; Игорь невольно отводил взгляд от неспешно набиравшего силу солнца и видел мутный диск родной, но невыносимо чуждой ему планеты.
     Долли снова окликнула его, только тогда он очнулся от грез, встряхнулся, точно пес, выбравшийся из воды, и подошел к ней. Надо же, впервые он пропустил мимо себя звон этого чудного колокольчика, кажется, бормотал вслух, или повторял про себя, никак не в силах различить это. Прежде он не слышал тех, кого мог не слышать, и по первой поре как раз своих родителей. Слова не то, что проходили сквозь него, но застревали где-то на дороге, будто утыкаясь в незримую преграду, его окликали, раз, другой, он переспрашивал, и уже переспрашивая снова погружался в себя.
     Его все равно терпели. Это и еще многие чудачества, казавшиеся не слишком обременительными, милыми пустяками с детства слабого ребенка, взращенного слишком поздно, почти в пятьдесят, а потому получившего не просто весь генофонд родителей, но и все их генетически передающиеся заболевания по полной программе. Что-то вычистили после рождения, что-то осталось, проявляя себя не сразу, но постепенно, по мере формирования юного организма. И проявив, почти немедля закрепляясь в нем…
     Только брата он слышал. И с ним только мог вести беседы, не прерываемые никакой из его грез, внезапно возникшей на пороге сознания и вытеснявшей все остальное и всех остальных. И вот еще Долли. Но с ней куда проще, ведь она ангел, нет, не ангел, он забыл, она сама пришла из его фантазий. Совершенное, неземное существо сошло к нему, подало руку, подставило плечо; все понимающая и всегда готовая придти на помощь… как возможно, что она… она такая…. Но ведь она же ангел, ах, да…
     – Я не ангел, милый, – произнесла Долли, наклоняясь к нему; он снова говорил вслух. Смущенно отвернувшись, Игорь увидел за спиной две дорожки следов, идеально ровную и… его…. – Я просто Долли. Позволь, я возьму тебя за руку, так будет удобнее идти.
     Он не посмел отказать ей ни в чем. Тем более, «вечером», когда земной глаз своей катарактой достиг далеких хребтов – в этот час, как говорил его внутренний хронометр, пришло время покоя. Но прежде, когда Долли расставила палатку, и соединила в ней две постели вместе, настал час совсем иной, незнаемый прежде, сладостный, а потому невероятный.
     Сперва он просто не понял, что Долли делает. Когда лёг, уже приготовившись к полному покою, к сновидениям, в которые должен был погрузиться. А Долли погасила в палатке свет и села рядом с ним на край кровати как это часто делала мама…ещё тогда, когда могла быть рядом каждый вечер,… наклонилась, поцеловала в щёку…
     – Тебе удобно? – шелестом набирающей силу весенней листвы прозвучал в тиши её голос.
     Позабыв об отсутствии освещения, он кивнул, потом, спохватившись, выговорил робкое:
     – Да, – господи, вспомнил он, да какая разница, она же видит и в полной темноте.
     – Конечно, вижу, – ответили из черноты произнесённым видимо вслух его мыслям, пауза, он понял, это она улыбается, – Хорошо вижу, – прошептали рядом, совсем близко уже с другой стороны…
     Он ощутил лёгкое, точно крыло пролетающего рядом мотылька дыхание Долли, в ухе защекотало,… инстинктивно вжал голову в плечи.
     – Расслабься, – прошептала она, – не думай ни о чём…
     Тёплые губы коснулись мочки уха, поцеловали, так трепетно, так нежно. Игорь затаил дыхание. Непривычно потеплело внизу живота,…и тут же почувствовал на себе её лёгкое, точно пушинка тело. Долли была нагая, совсем. Руки, прежде безвольно лежавшие вдоль тела, вдруг сами сомкнулись на её шелковистой спине, словно без его участия гладили, ощупывая каждую выпуклость, каждую впадинку… не хватило воздуха, он судорожно сглотнул. А тонкие пальцы девушки стали перебирать, оставшиеся на затылке густыми волосы, поглаживая,… лаская,… её губы… влажные, податливые коснулись его губ…
     Сначала робко, будто пробуя на вкус, прикоснулся к языку её тонкий язычок, углубился, пощекотал нёбо… Игорь ответил, страстно, настойчиво… сам удивлённый, не мог оторваться… целовал и целовал, ловил его внутри, точно юркого зверька, а язычок уже был таков…ласкал за ухом, продвигался, оставляя за собой прохладные следы, заставляя его тело вздрагивать в нежной истоме и всё сильнее вожделеть каждого прикосновения, короткого и меткого, как кисть художника, что точно знает, где положить на полотне мазок и раз, за разом попадая в цель, создаёт фон, перспективу, образы, один прекраснее другого, завораживает. Вот протянулась влажная дорожка по шее, задержалась в ложбинке, достигла груди,…
     Тонкие руки гладили плечи, грудь в мелких завитушках волос.
     Хорошо! Как непривычно, невыразимо хорошо!
     А он, этот неугомонный язычок лизнул под рёбрами, спустился ниже, потом ещё ниже…
     Там сделалось тесно и горячо. Трусы сползли к коленям. Игорь почувствовал шелк волос в своих руках, крепко сжавших её голову у самых своих бёдер…
     И… у него вырвался неуправляемый стон, тело выгнулось…
     Ещё глубже,… ещё чуть-чуть,… ещё капельку…
     И вдруг перестал её чувствовать. Нежные волосы Долли неожиданно высвободились из рук, водой утекли сквозь пальцы.
     Пустота продлилась мгновение… Там, где недавно были волосы, там оказались бёдра покатые, тёплые, гладкие. Его руки самым естественным образом легли на них, сжали…
     Секунда без движения, она дала ему отдышаться, почувствовать её глубину. А там было влажно, томительно, невыразимо… так, как не бывало прежде… никогда; и где-то вдалеке осталась только Света …
     Нет! Ведь он давно запретил себе даже вспоминать…
     Долли легонько подалась вперёд, потом вернулась, прерывая мысли. Он был слепым, но каждой соприкасающейся клеточкой прочувствовал движение,… забыл дышать,… горячее тепло рвалось наружу…
     Пальцы впились в бёдра, прижали резко, отпустили…
     – Милый, – вздох, едва слышный, – не спеши. Доверься мне.
     Но он уже не мог остановиться,… рывок, а потом ещё, ещё…
     На мгновение тело замерло в высшем напряжении сил, точно струна, на самой высокой ноте и сразу стало содрогаться, изливаясь горячим потоком, туда, в волнующую бездну.
     Долли вся замерла и изогнулась, с его губ сорвался стон…
     Кровь прилила к вискам, дыханье сбилось и всё вокруг звучало, сливаясь в радостном аккорде, ликовало, а спутанные локоны опять легли на грудь…
     Долли, часто дышала, он слышал, как колотится, перекликаясь с его ухающими ударами, её сердечко, совсем, как настоящее,…
     – Мой хороший, милый, – услышал тихий шёпот.
     Он, словно в бреду, бормотал ей в ответ что-то бессвязное, путались слова. Она осталась только соскользнула и повернулась на бок, прямо перед ним, позволила обнять. Защекотало ноздри, он нежно отодвинул волосы и провалился в сон, как в черный непроглядный омут, как в бездну, мгновение – и его не стало, и вселенная остановилась, исчезла, растворилась без следа, и только её мягкое тепло еще чуть-чуть напоминало о незабываемом, невозможном.
     А мгновение спустя он вернулся назад. Солнце уже поднялось над далекими кратерами, зависнув над ними ярким слепящим оком, источавшим злое, невыносимое свечение, даже смотреть в ту сторону казалось немыслимым. Он и не смотрел – окна в палатке были завешены, – лишь почувствовал, что солнце поднялось, что прошло много времени, и что он все то время без пробуждения проспал. И совсем без лекарств, которыми ежевечерне кормила его сестра.
     Кажется, теперь они ни к чему были.
     Игорь открыл глаза, пошевелился едва заметно, чтобы не потревожить Долли. Но ее уже не оказалось рядом, хрупкое тело, которое он чувствовал мгновение назад, так же осталось во сне. Не меняя позы, он огляделся из-под опущенных век – Долли находилась на другом конце палатки у контейнера с продовольствием, занималась походной кухней, обнаженная, бесстыдная, но изумительно прекрасная в своем бесстыдстве; через минуту до него донесся запах зеленого чая. Кажется, она тоже была довольна, Игорь слышал, как приготавливая завтрак, она мурлыкала себе под нос какую-то задорную песенку, ему совершенно незнакомую, что-то про нежность и высоту небес. Невольно он улыбнулся, потянулся, Долли обернулась к нему, Игорь несмело, все еще нерешительно потянулся к ней, она приблизилась, позволив его пальцам касаться шелковистой коже, где вздумается. И только тогда, склонилась и прошептала, одаривая поцелуем, на который невозможно было не ответить:
     – Милый, все готово. Можешь вставать.
     – Иди ко мне, – прошептал он, удивляясь нежданной развязности, последовавшей разом за невольной робостью. Впрочем, сознанию не впервой совершать подобные переходы, обычно в обратную сторону, но сейчас…
     – А ты поймай меня, – Долли отпрянула, Игорь невольно поднялся следом, тоже обнаженный, и позабывший об этом. Кто мог сравниться с изгибами её великолепного нежного тела. Разве что другой робот, или другая,…
     Впрочем, раз, когда он лет в 14 неудачно сверзился с лестницы и повредил бедро, три недели за ним ухаживала сестра – тоже робот, наверное, так полагалось в то время. С невыразительным женским лицом, и жесткими, словно ворс, волосами, которые он старательно притягивал к себе. Сестра всякий раз отрывала руки, не принимая игры или не понимая ее. И продолжала заниматься делом.
     Но однажды ему все же удалось увидеть ее без одежды – это был скорее шок, нежели приятство. Манекен, не более того, имеющий лишь видимые женские очертания, бессмысленные и безнадежные. Игорь разом потерял к ней всяческий интерес: наверное, так происходит со всеми подростками в его возрасте, да нет, куда раньше, когда они пристают к роботам «женского пола», скорее ради любопытства, нежели всерьез. Просто посмотреть, что скрывается под комбинезоном. И всякий раз оказываются разочарованы. Кроме того парня, Толика, кажется, чей папа приобрел действительно стоящую сестричку – но только для себя.
     Впрочем, куда ей до Долли.
     Долли… он забыл обо всем, расставил руки по сторонам и снова утонул в воспоминаниях. А она уже находилась за его спиной, на кровати, скрываясь под тонкой простынкой, безуспешно разыгрывая скромницу.
     Он набросился на нее с поцелуями, Долли уворачивалась лишь первые секунды. А затем,… открылась ему, тихо прошептав:
     – Теперь сам.
     Все произошло как-то само собой, быстро накатило, как морская волна, и ушло, оставив его, лежащего как рыба на песке, судорожно переводя дыхание вглядываться в ее огромные глаза.
     Долли едва заметно, одобрительно кивнула. И уткнувшись в шею, поднялась, позвав завтракать. Кажется, об одежде она забыла напрочь.
     Игорь поднялся медленно, несуразно, стал искать трусы, да вот, как раз у плотно запечатанного входа в палатку. Торопливо оделся, ему было внове находиться обнаженным подле женщины, столь прекрасной, столь совершенной, пусть и искусственной, но все же женщиной, а для него ещё какой настоящей, впитавшей в себя всю женственность мира, ту самую трогательную и страстную одновременно, какой он прежде не знал, не замечал да и не видел ни в ком ином. Уж сколько лет не позволял себе видеть. Свое бледное, почти лишенное меланина, тело он зрил неуклюжим и поспешил спрятать под одеждами. И только тогда подсел к ней. Любуясь исподволь ее тугой грудью, гранатовыми сосками и впадинкой на шее. Невольно вспоминая ту, с которой почти 10 лет назад началось его посвящение в мужское общество …
     Ведь, Света настаивала именно на этом, ну да, ей виднее, она была на четыре года старше Игоря. Почему была, она и сейчас есть… где-то… слава богу, что где-то далеко. Не здесь. Не сейчас. Тем более, не сейчас, когда ему так хорошо. Когда он нигде, на необитаемом острове, и все, что происходит вне Моря Спокойствия, да что «моря», вне стен палатки, пока не касается, не коснулось его, откатив тяжелой мутной волной.
     Долли положила голову ему на плечо, пальцы Игоря невольно стали перебирать ее белоснежные локоны. Не ангел, конечно, разве бывают ангелы столь совершенны. Он вздохнул несколько раз порывисто…
     – Нам пора, – донесся до его сознания голос Долли. Он улыбнулся, кивнул, но так и не поднялся. – Милый, идем же.
     – Долли, скажи, тебе понравилась? Ну то, что у нас было? Нет, не то… – надо точнее сформулировать вопрос. – Ты получила удовольствие?
     – Я не успела, милый… это хорошо, что ты так счастлив, – виновато улыбаясь, произнесла Долли.
     Он вздрогнул всем телом и, повернувшись к ней, пристально посмотрел в глаза.
     – Что ты хочешь сказать? Я слушаю. Только без утайки.
     – Милый, у тебя слишком быстро… – прервалась, всмотрелась внимательно в его напряженное лицо, а оно требовало объяснений, и коротко вздохнув, продолжила, – и я не успеваю,… просто не успела почувствовать,… Прости. Ты не волнуйся, только не надо так спешить, тогда…. – последних слов он не расслышал, вместо них донеслось почти забытое «кролик!».
     Кролик! Игорь вздрогнул, разом поднявшись на ноги. И она тоже, вот так без предупреждения, казалось, без задней мысли, не отводя глаз, произнесла то же самое…
     Для чего он пошел на ту вечеринку, ах, да его же пригласили, Света взяла с собой поразвлечься среди своих товарищей, её ровесников, а его, ну да, как механического зайца, как новую игрушку, экая затея. Прежде я с вами была, а теперь нашла себе кролика. Странного и смешного…
     Но представила его всем по-взрослому, как своего парня. И поцеловала даже у всех на виду. Он расправил плечи, почувствовав себя здесь важным гостем, ведь она с ним, а не с кем-то из тех, взрослых парней. И всё было хорошо, до той самой минуты, когда он ушел к стойке бара, принести для Светы пятый по счёту коктейль. Странно, он только сейчас заметил, сколько же она пила. Прежде, если и обращал внимание, то лишь на то, что в минуты алкогольного помутнения она казалась еще нежней и ласковей, нежели обычно. Почти как Долли, вот странно, у них и волосы похожи…
     – Где мой костюм и очки? – резко возвращаясь к действительности, спросил он надтреснутым голосом. Долли стояла без движения. – Ты слышала, что я спрашиваю тебя? Где очки? – он начал задыхаться, Долли качнулась к Игорю, но тот забился в угол палатки, едва не сорвав с места непрочное сооружение.
     – Не подходи! – судорожно вскрикнул он. – Не подходи, я приказываю тебе!
     Долли замерла. Протянула руки, словно сама просила о помощи. На лице застыло выражение отчаяния.
     – Милый, скажи, что случилось? Я не понимаю…
     Да, конечно, так он и поверил. Глупая нелепая сказка. Она еще пытается успокоить его. Снова наговорить чепухи, как тогда, в боксе, когда он все силился вызнать, сколько ему еще здесь пребывать. Еще пытался выведать, не понимая, не сознавая, что ловушка захлопнулась, и единственный способ вырваться оказался… нет, не тот, что дал ему Виктор, другой.
     Другой. Вернувшись, он обнаружил свою возлюбленную в объятиях крепкого детины, бесстыдно лобзавшего Свету. Шокированный Игорь на мгновенье застыл на месте, сжимая в руках мешающий ему теперь высокий бокал с едко – оранжевой жидкостью. Зачем-то бережно поставил его на столик и бросился к целующейся парочке. Что-то кричал. Приказывал уйти, да, кажется. А потом получил ответ.
     – Ой, ну кто это тут шумит! – с отвязной улыбочкой произнесла захмелевшая Света, – посмотрите на этого героя. Ты же ребёнок. Нет, не ребёнок, – и сделала многозначительную паузу, во время которой многие повернулись к ним, прислушались, – ты – кролик, – потом мелко рассмеялась, облизала губы. – Кролик в скафандре, секс две минуты, зато потом двухчасовая лекция о космосе, Боже мой, как интересно, как познавательно. Пошли, Егор. А он пусть летит на свою Луну.
     И засмеялась. Все вокруг, заглушая музыку, дружно загоготали.
     И Долли смеялась вместе с ними, её личико выражало незнакомое прежде презрительное неприятие…
     Но почему она… откуда она вообще узнала об этом? Он никогда никому ни слова, даже Виктору… Виктору, закопанному и забытому, Виктору…
     – Витя, – прохрипел Игорь полузадушенным голосом, вырвавшись из палатки под колючие лучи светила пока еще холодные, и холодом этим пронзившие грудь..
     И тут же вернулся назад.
     Уже сквозь пелену увидел, как ударил Светку мелко, подло в спину, она упала. Он подскочил, сам не зная, что будет дальше, не чувствуя себя, не осознавая своих действий, его понесло, и поняв это, она истошно закричала:
     – Ты, псих, уйди! Уберите отсюда этого урода!
     Затылок ответил гулом и глухой болью на удар, мигом сбивший с ног, а чьи-то руки, потянув за одежду, подняли, выволокли за дверь.
     Далее он не слышал. Забвение. Игорь не помнил, как добрался до дома, закрылся в комнате, упал на кровать и зарыдал от невыносимой обиды. Ведь она слушала, вроде бы с интересом слушала, а он, лежа рядом с ней на её постели в розовых тонах, пока вечно занятых родителей не было дома, поверял ей свои мечты. И казалось, Света мечтает вместе с ним, увлеченно, с неподдельным интересом…. И ведь Долли тоже слушала,… поддакивала,… улыбалась…
     Потом, в страхе, что его увидят её дружки, или сама Светлана, под разными предлогами несколько недель не выходил из дома. Всё сказывался больным, закрывался в комнате, уходя в себя. Сначала родители верили в его внезапную болезнь, мама пыталась разговорить, узнать, что случилось, но всякий раз натыкаясь на стену глухого молчания, сдалась. Пригласила специалиста. Надежного, уверенного в себе. Разом отметшего подозрения в некомпетентности. Даже мама была подавлена его напором и внутренней энергией, а надавить на нее всегда казалось занятием безнадежным. Виктор никогда не мог, да и он… только в детстве, когда уж очень хотел прогулять урок…. Она не вступала в переговоры. Она знала, понимала, и либо соглашалась, либо… просить все равно без толку. Разве какую мелочь, вроде симулятора. Но ничего большего, ведь доктор, этот самый доктор Вил или Вол – он куда лучше знает, он специалист как раз по таким случаям, и самое главное, он желает тебе только добра.
     Обходительный, вежливый, осторожно спрашивал, выведывал, елейным доверительным голосом, а Игорь упорно молчал, но по-прежнему не мог переступить порог, теперь уже своей комнаты. Учиться не мог совсем и вот тогда, сначала робко, в семье заговорили о санатории. Доктор приходил ещё несколько раз, говорил с ним, потом шептался с отцом. Далее дорога в лечебницу, вроде на обследование, на недельку другую… безвозвратная…
     Все, как сговорившись, желали ему только добра…
     И самое обидное, все, как один, были правы в своих намерениях. Даже Долли. И она тоже. С ними заодно. Конечно же, заодно.
     – Ты с самого начала все знала, а теперь просто напомнила обо всем, когда я… когда Виктора… не подходи! – наконец, он нашел костюм и стал судорожно переодеваться. Долли по-прежнему стояла в стороне, не двигаясь с места. Приказ есть приказ, с некоторой даже злобой подумал он, отворачиваясь. И глядя на узоры ткани, произнес холодно:
     – Нам пора. Собери палатку, выходим.
     Вырвавшись наружу, пошел, ускоряя шаг, не оглядываясь. Какая разница куда. Лицо горело от стыда. Нежданно понял, что от стыда именно перед Долли. И тут же прибавил шагу, пытаясь обогнать самого себя.
     Не заботясь глядеть под ноги, несколько раз спотыкался. Шероховатая, изъязвленная, словно такыр, шрамами, почва тягомотным полотном плыла перед глазами, и только когда незримая лёгкая рука поддержала под локоть, дернулся, шарахнулся в сторону, упал. Долли силилась поднять, он упирался, сбрасывая путы, всякий раз отползая в сторону. Она сдалась, застыв на месте. Игорь поднялся сам; так не хотел, но встретился с её распахнутыми, полными ужаса глазами – и отвернулся.
     – Я сам могу идти, не приближайся, – пробурчал в сторону, не глядя на неё, упреждая все вопросы, – Молчи, слышишь, молчи, я запрещаю…
     Глаза, эти глаза, все понимающие, всепрощающие, невыразимой глубины… никак нельзя поверить, что существо сие сделали простые человеки, вроде него, да пусть хоть полубоги, но смертные. Как смертный вообще может создать такое? А потом купить, еще торгуясь, и подарить, словно безделицу.
     Кажется, она кивнула. И робко вытянула руку, указывая, направляя. Он пошел вперёд; буря миновала, оставив за собой лишь пустоту, пустыню раскаляющуюся светилом с каждым пройденным часом все больше. Безбрежную, словно океан, куда ни кинь взгляд, лишь реголитовые наносы после жестоких ветров, да редкие валуны, а на востоке, куда едва достанет сил смотреть, из-за проклятого солнца, небольшое скопление кратеров. Сравнительно недавнее, возможно, рухнули обломки кометы, утишив свой бесконечный бег в Море Спокойствия. Лучшего места не подберешь для этого, но само «море» открывалось лишь избранным, оно было самым чистым образованием на Луне, наименее пострадавшим от космической бомбардировки. Как странно, что их корабль упал именно сюда. Как неслучайно это. Как точно названо «море» полтысячи лет назад – тогда, в незапамятные времена, люди еще предполагали, что здесь возможна жизнь, что темные образования на спутнике Земли это действительно широкие прохладные моря, где можно найти место покоя своего. Как нашел его Виктор, его брат, его единственный друг, его надежда и опора, его все. Нашел, а он, младший, все еще продолжает свое путешествие, в поисках собственного упокоения. Надежда, поманив, оставила, и теперь он шел, упорно переставляя ноги, не думая, не понимая, лишь следя за тем, чтобы Долли опять не приблизилась. Уже не спотыкался, ничего вокруг не замечая, цеплялся за бездорожье под ногами, за пыль, песок и камни, кратеры большие и поменьше, что нужно было обходить. Время растянулось в знакомую спасительную безликость, коридором без окон и дверей, куда он выпал из мира враждебного и ненавистного.
     И какая разница, что под ногами, гладкий серый пол санатория, или вот этот реголитовый песок неотличимый от него по цвету. Как выяснилось, все одно. Виктор понадеялся, что его ещё можно спасти, заставил и его поверить и ошибся, так глупо надеяться на чудо. После стольких лет, когда отчаяние давит грудь, а таблетки заставляют забыть обо всем, даже о надежде на спасение. Или тем более, о надежде. Предоставляя только один выход из клетки. Когда дверь открывается не изнутри, а снаружи. Когда сперва судорожно вглядываются в монитор, не веря, а потом вышибают дверь одним ударом, этим подтверждая самые жуткие для них догадки – и самые давно лелеемые для него.
     Все же, как жаль верёвка, сплетенная им из проводов всех этих безнадежных симуляторов, так долго укрываемая от всех, осталась на Земле, потерялась в укромном местечке санатория. Там же был и крюк, его осталось только вбить и…
     А теперь верёвка…
     – Какая верёвка?
     Он обернулся. Долли в растерянности топталась рядом, боялась поднять глаза.
     – Подслушивала? Какое твоё дело? Тебя создали опекать меня, и опекай, – слова вышли неприятными им обеим. Долли помолчала немного, задумавшись, и все же решилась:
     – Мы идём уже шесть часов без перерыва. Тебе нужен отдых, пожалуйста. Отдохни и напейся. Кушать хочешь?
     Резкое качание головой. В глазах поплыло. Она, как и все другие стремится сохранить его никчёмную, тщедушную жизнь, те пичкали лекарствами, отлично зная, что он не поправится, что некого лечить, разве только душу вытащить из тела и вместо неё вставить другую, здоровую. Как заменяют чипы испортившимся роботам, чья телесная оболочка, будучи слишком дорогой остаётся, а интеллект заменяется другим, ведь тонкая психическая организация самообучающихся роботов иногда дает сбой…
     А вот его починить невозможно, хотя,…сколько стоит вырастить человеческое тело? По крайней мере, дешевле, чем создать Долли.
     Он представил себя лежащим на спине без движения, здесь на Луне, бессмысленно глядящим в небо, недвижимой частичкой этого ландшафта. Вздохнул полной грудью и посмотрел в черноту небес. Как он мечтал о ней, как лелеял эти надежды, даже когда попал в лечебницу. Как мучился, когда узнал, что его пребывание все более и более затягивается, как старательно вглядывался в лицо мамы, рассчитывая увидеть в нем нечто большее, нежели любовь к сыну. То, что помогло бы ему узреть его мечты воочию. А она никогда не показывала Игорю ничего большего, лишь безграничную привязанность и веру в силу докторов, их знания и опыт. Его глаза просили, но всякий раз оказывалось, что мама не понимала этот взгляд. И торопливо прощаясь, обещала новую игрушку от недостижимого неба.
     Только теперь его мечты сбылись. Он в космосе – свободный ото всего и ото всех. И от той жизни, в коей он пребывал последние годы, с каждым днем уходя в нее все глубже и глубже. Но глядя в мамины глаза, как можно сказать, что изверился, перестал надеяться и больше не можешь тут прожить без своей немыслимой уже мечты.
     А когда Игорь похоронил надежду и оплакал ее скорую гибель, родители пришли вновь с приятной новостью – для них приятной – они договорились, вскорости его не будет обслуживать живой медперсонал – только роботы. Так надежней. Ведь они же любят его. Да и доктора советуют, робот никогда не причинит вред даже своим бездействием, он круглосуточно на страже, он придет на помощь в любую минуту. Это окончательно и обжалованию не подлежит.
     Вот тогда он и поспешил с веревкой. Не имея иной возможности вырваться из тяготившего его ежечасно плена. Не имея шансов рассказать обо всем даже брату – причин поступка не понял бы и Виктор, скорей бы отговорил от последнего шанса на избавление, оставив на попечении неусыпного Аргуса. И он принял бы его слова как истину. Какое счастье, что брат не услышал этих его слов. Скорее, догадался, насколько ему плохо на самом деле, и лучше, что догадался и стал действовать самостоятельно. И вытащил его оттуда.
     И какая ирония, что Виктор похоронен, вместе с надеждами, в Море Спокойствия. А Игорь ещё продолжает свой путь в никуда. Под солнцем, которое проникает везде и всюду, и даже легкий ветерок, поднявшийся было на восходе, когда терминатор от восходящего светила покатился по видимой стороне Луны, тотчас стих, словно придавленный неумолимо подступающей жарой. Жаль, что они не сели на темную сторону, жаль… жаль, что он вообще попросил брата остановиться возле Луны. Разве Виктор мог отказать ему, узнику, отбывшему почти десять лет в заключении? И снова в заключение попавшему – здесь, в месте своих мечтаний.
     Да, от пищи и еды нужно отказаться, остальное – дело времени. И тогда Долли, освободившись от никчемного его, в два счёта доберётся до посёлка, ведь усталость ей неведома…
     Что-то лопнуло во рту и потекло внутрь, орошая ссохшуюся глотку. Как он не заметил,… когда она успела,… вот и лежак на теневой стороне валуна уже готов и только ждет его усталого тела. Он вспомнил, как Долли хрупкой ручкой выламывала дверь на корабле…
     Нет, умереть от голода и жажды она ему не позволит, так уж запрограммирована. Если нужно, будет пичкать силой и понесёт на руках, точно безвольного младенца. Что ж, придумал же, как соорудить верёвку…
     – Игорь, всё готово.
     Он кивнул. За валуном было еще прохладно, но термокостюм сориентировался быстро, начав нагреваться. Только сейчас он понял, как же тихо на Луне. Ни птичьего щебетания, ни шороха листьев, ни плеска волн Моря Спокойствия. Ватная тишина вокруг. Прежде, одурманенный смертью брата, ласками Долли, воспоминаниями о предательстве Светы, он ничего этого не замечал и только теперь, едва выдалась минута свободы от мыслей, огляделся вокруг, насколько возможно, не вставая с лежака, и прислушался. Долли по счастью, отвлеклась, ища что-то в контейнере с продуктами, ему выпала редкая возможность послушать Луну. Господи, как же он мечтал об этом все годы, как мечтал!
     А сейчас…. Он просто устал. И душой и телом – и от души и от тела разом. Игорь сел в мягкое кресло, стал жевать стряпню Долли, не ощущая вкуса. Она суетилась вокруг него.
     – Прости меня, пожалуйста, – зазвенел в тиши колокольчик. Господи, как она смотрит. Точно бродячая собака, если её погладить, приласкать, а потом попытаться уйти восвояси – ничего не получится. Она пойдет за ним на край света и даже дальше. Нет, скорее она понесет его на край света на своих хрупких неумолимых плечах…
     – За что? Ты ни в чём не виновата. Все дело во мне, понимаешь….
     – Ты просто не дослушал меня, не дал договорить. А кто такая Света? Твоя девушка?
     – Не делай вид, что ты не знаешь.
     – Я не знаю, правда. Ни в одном из моих файлов нет этой информации. Это как-то связано с тем, что я тебе сказала там в палатке? – Догадалась, – может быть, расскажешь мне о ней, тогда я смогла бы понять, что с тобой случилось…
     Нет, лучше тишина. Усталость накатила волной, он уже не слышал, что говорила и говорила Долли. Это оказалось так легко – не услышать ее. Закрыться. Захлопнуть любезно приотворенную для побега дверь.
     Он еще раз вгляделся в Долли. Её необходимо освободить от своего болезнетворного присутствия. Какое растерянное и несчастное выражение уже сейчас на её прежде невозмутимом или улыбающемся лице, а ведь прошло двое суток, с момента встречи, всего-навсего…
     Он вскочил с места и пошел прочь, вернее, поплелся, едва переставляя ноги. Зачем ей понимать? Он устал, устал от жизни так давно, а Света,… она всего лишь вскрыла чирей, уже созревший и нагноившийся к тому времени в его слабовольной, непотребной душе. И он мечтал о космосе лишь потому, что не умел и никогда не смог бы жить среди людей. Слишком иным он был, а что делает садовник с деревом, растущим криво? – выкорчёвывает. Вот и люди научились избавляться от ему подобных, только за сотни лет гуманности, они изобрели новые способы, заместо простого выдергивания из почвы. Понастроили лечебниц с глухими стенами, ими и отгородились от чуждых и странных, мыслящих иначе. Чем не выход, но только не для тех, что томятся, безвольно глотая разноцветные пилюли, что на время дают забыться и превращают жизнь в безмыслие, где счастливы лишь те, кто ничего этого не понимает.
     Долли? – шагает рядом, значит, догнала. Сейчас нельзя об этом думать, ещё услышит его случайно проговариваемые вслух намерения. Взгляд на ноги, тяжёлые ботинки переставлять раз за разом легчайшие частички реголита взмывают ввысь и опадают снова. Он увлёкся, стал считать шаги, бормоча цифры себе под нос…
     Тысяча восемь,…две тысячи шесть,…две тысячи…
     – Нам пора отдохнуть.
     Две тысячи двести сорок пять… две тысячи триста…
     Ах, да она говорила что-то. Он остановился так резко, точно налетел на стену, повернулся к ней. Нет, надо слушать. Прислушиваться, ведь иначе она поймет. Не даст.
     – Хорошо. Ставь палатку. Кровати раздели, ты слышишь!
     – Да… конечно.
     – Вот и хорошо. Спать будешь в комбинезоне, – хотел добавить что-то.
     – Я поняла. – Кивнула с грустью, не заставив пускаться в объяснения.
     Он отвернулся, выбрал камень достаточно крупный, чтобы сесть и лишь теперь увидел уже коснувшийся горизонта подслеповатый глаз Земли.
     А во сне первом на Луне беспокойном, тревожном сне он видел себя со стороны, болтающимся на верёвке в предсмертных судорогах, но Долли подоспела, вытащила, заставила дышать. Она опять была нагая. У неё на руках, чуть Игорь отдышался, появился младенец, тоже голый, с её бездонными очами. Лицо Долли светилось, она шептала что-то склонившись над ребёнком, и внезапно протянула руки:
     – Возьми его, ведь это ты. Ты заново родился, и отныне всё будет хорошо.
     Не сознавая, что делает, он машинально взял дитя, миг и его руки сделались пустыми, младенец растворился в нем.
     Как же он испугался в эту минуту, когда почувствовал в себе иное существо. Вздрогнул всем телом, пытаясь избавиться от него, но сон не отпустил, продолжился, но совсем иной сон, успокоительный – в нем Долли прижималась к нему, бормоча ласковые слова и протирая платком вспотевший лоб…. Или это был не сон? Порой так трудно отличить одно от другого, когда и то и другое еще несколько дней назад казались немыслимыми, невозможными, невообразимыми. А теперь пришли за ним. Виктор выгнал его из лечебницы, похитил, вывез, хотел спрятать среди своих знакомых на Марсе, но его, его, Игоря, прихоть о Луне, заставила изменить маршрут космоплана…
     Долли поднялась на локте, значит, он снова говорил вслух, что же делать, как смочь если не говорить, то хотя бы понимать, что говоришь. Прикрывать рот пальцами во время дум? Или жевать жвачку? Да, пожалуй и так, последнее проще. Только где её взять на Луне?
     Светка всегда жевала жвачку, даже когда целовалась с ним, он ощущал клубничный привкус на губах, и с тех пор его люто ненавидел.
     С петлей не выйдет, надо измыслить другие пути. Раскинувшееся вокруг разливанное «море» слишком бедно на валуны и скалы, чтобы найти среди них подходящую. Да и Долли не даст. Значит… что значит? Надо искать… искать.
     Неожиданно Игорь остановился, пригляделся к Долли, да, едва он коснулся губ, как понял, что все это время говорил, да и та мгновенно оказалась рядом, готовая придти на подмогу.
     – Что надо найти, милый? Не можешь заснуть? – с трудом он отнекался, Долли легла, с видимой неохотой, продолжая глядеть на него. Игорь отвернулся, прикрыл пальцами рот, продолжая размышлять.
     Ну да, его неожиданно осенило. Лекарства. Как просто, лекарства. Ведь среди них должно же найтись одно, такое, ну на самый экстренный случай, Виктор не раз рассказывал о подобном. Крайняя мера космолетчиков, чтобы не мучиться в удушье ядовитых газов, вырвавшихся из системы жизнеобеспечения. Он вроде говорил, что такие пилюли должны быть всегда под рукой, в аптечке сыщется точно. И тогда…
     Остался невыясненным один только вопрос – как чутко «спит» Долли. Насколько глубоко отключается. Вряд ли в ней та же программа, что и у его стоглазых Аргусов, долженствующих стеречь каждый его шаг, счастье, что он не познакомился с ними, жаль, что не познакомился…
     Вот черт, он снова заговорил, нет, так не пойдет. Надо подождать. Усталость ему в помощь, в самом деле, за сегодня он находился так, что….
     Мысли стали ватными, ушли из головы, он понял, что отключился, и поняв это, осознал, что пробудился ото сна – короткого или длинного, кто знает? Надо взглянуть на часы, лунные сутки нестабильны, в среднем их продолжительность 24 часа 48 минут, но в зависимости от дня лунного месяца варьируются в довольно широких пределах. Он читал и неоднократно, что эти сутки для колонистов сделали такими именно потому, что биологические часы человека настроены на 24,5 часа и в отсутствие Солнца, быстро перестраиваются на такой ритм. Интересно, если бы об этом узнали века два назад, наверное, астрологи ликовали бы. Кажется, тогда еще астрология считалась наукой. Интересно, что тогда проходили в школе вместо астрономии?
     Он хлопнул себя по губам, нет вроде молчал все это время, видимо, еще недостаточно проснулся. И с трудом поднявшись, хорошо, что солнце уже довольно высоко и позволяет разглядеть предметы в палатке, начал искать аптечку. Но прежде удостоверился, что Долли «спит». Поводил перед лицом рукой, щелкнул пальцами. Нет, не реагирует. Возможно, в режиме подзарядки аккумуляторов. Игорь вздохнул с некоторым облегчением. Значит, можно искать аптечку спокойно. Она где-то здесь, возле контейнера, Долли всегда выкладывает ее, ведь в ней еще и его лекарства, те самые, надо внимательно осмотреться вокруг.
     – Игорь, что ты ищешь? – он чертыхнулся про себя. Не может быть! Ведь не шумел, двигался осторожно, как кошка. Да у нее и сейчас закрыты глаза. Какие сенсоры сейчас его разглядывают, хотел бы он знать.
     Игорь остановился у аптечки, медленно повернулся к ней. Долли открыла глаза, проморгнулась, совсем как человек. Легким движением соскользнула с постели, подошла к нему, снизошла к нему, так будет вернее.
     – Свои лекарства, – хрипло ответил он. – Не могу заснуть.
     – Вот, возьми, – медленно проглотив горечь поражения, он вернулся на свое место. Долли легла следом. Ватная тишь снова обуяла их, так, будто они в самом деле оказались погребены Морем Спокойствия.
     Он лег на спину, разглядывая сквозь плотную ткань палатки кружок набирающего силу солнца. Наступал четвёртый день, рассвет заканчивался, светило упрямо карабкалось в зенит. Еще неделю оно пребудет там, а затем почти четыре дня захода. Температура потихоньку подобралась к тридцати пяти градусам, валуны накалились, источая жар, базальтовые глыбы прогрелись насквозь, и теперь лишь тень спасала от прямых лучей. Ставить палатку приходилось при каждой остановке, наглухо закупориваясь от внешнего мира, с безразличием вечности взиравшего на них со всех сторон.
     Сухой воздух, пронизанный реголитом, становилось тяжко вдыхать, Долли достала респиратор; посмотрев на себя в нарукавное зеркало, Игорь с нехорошей усмешкой подумал, ну вот, теперь он действительно обратился в кролика в скафандре. И только совершенству Долли все оставалось нипочем – ее тугая плоть выдерживала и не такие температуры. Внезапно ему захотелось коснуться ее кожи, тонких фарфоровых пальчиков, несущих сумку с аптечкой и палаткой. Гравиплатформа со всем остальным грузом двигалась за ней над самой поверхностью, точно привязанная. Не понимая, что делает, он наклонился к Долли – и упал. Она резко обернулась, метнулась, нет, еще быстрее, слова не подберешь, с какой скоростью пришла на помощь. Миг, и она уже поднимает его, осторожно, бережно, словно он сам из фарфора.
     Так и есть, раздраженно подумалось ему, в сравнении с ней он дешевая китайская ваза.
     – Милый, пожалуйста, будь внимательней, тут же расселин много, – Игорь вяло посмотрел на нее. Жара давила физически, а ведь это лишь самое начало долгого лунного дня. Воздух раскалился, солнце изжарило темные базальтовые скалы, почву под ногами столь сильно, что тепло уже струилось вверх, поднимаясь едва заметными струйками, вдали превращаясь в марево. Горизонт, столь бы близок на Луне он ни был, в сравнении с Землей, так и вовсе рукой достать, терялся в дрожащей завеси, растворялся меж темных иссушенных зноем, скал, скрывался за пологом зноя, будто играя в прятки – сколько еще до него идти, неведомо. Только Долли знает.
     Впрочем, особенно далеко вперед он старался не заглядывать. Надо поспешить, но как…
     – Расселин? – Мозг ожил, очнулся от сомнамбулического просматривания незамысловатого лунного пейзажа, выискивая затерявшийся среди скал и кратеров горизонт, сокрывшийся за ними в густом тумане восходящих потоков. Вот оно, именно то, что нужно! На его лице против воли, отобразилось ликование.
     – Да, расселин, – не сообразив, чему он так обрадовался, ещё раз подтвердила Долли, – Здесь бывают и очень глубокие, в сотни метров, а потому…
     – Да, да, я буду осторожен. Не упаду, можешь не сомневаться, – говоря это, он мелко кивал, а в голове рождался и разворачивался перед мысленным взором план действий. Надо только придумать, как отослать её от себя подальше, едва он завидит нужную трещину, подходящую, такую, чтобы сразу насмерть, благо дело сила притяжения здесь теперь равна земной, не мучится потом, ведь он всегда страшился боли.
     Игорь облегчённо вздохнул, улыбка спряталась под маской, повторявшей изгибы кожи на его лице, герметично прилегающей к нему. Оставались нерешёнными всего лишь две проблемы, и тогда он станет по настоящему свободным от всего и всех и даже от самого себя:
     Первая – не позволить Долли услышать его мысли по поводу, иначе она всё поймет и у него опять ничего не получится, но как это сделать?
     «Он нам мешает? Он нам и поможет», – сама собой всплыла в голове фраза из какого-то допотопного фильма.
     – Кто нам поможет? – озабоченно поинтересовалась Долли.
     – Да так, – смутился он, – вспомнил глупый фильм. – Идём, мы и так потратили слишком много времени на разговоры. Сейчас жарко, чем дальше, тем мне труднее будет идти, нам надо спешить, – сказал он бодрым голосом, самое главное заставить её поверить, что он хочет как можно скорее добраться до цели их путешествия. – Долго нам ещё?
     – Если мы будем проходить в день столько же, сколько и раньше, примерно неделю, если точнее, восемь с половиной земных суток, – Долли немного ободрилась.
     И они снова принялись мерить шагами Море Спокойствия. Всевидящее земное око выползло над горизонтом на фоне яркого, почти в зените светила побледневшим, затмеваемое зловещими лучами слишком сильного, по сравнению с ним соперника, почти совсем ослепло. Игорь, несмотря на защитные очки, старался туда не смотреть, достаточно и того, что он всем телом ощущал мощь Солнца, казалось, гибельную для всякого живого, кто посмел без защитного костюма оказаться на поверхности Селены, и жизненно необходимую там, на далёкой Земле. Вот такая ирония, кому-то смерть, а где-то благо от одного и того же огненного шара…
     – Какое благо, Игорь? Ты хорошо себя чувствуешь?
     – Да, да, все в порядке, не волнуйся. Это я про солнце, всё время болтаю сам с собой и пугаю тебя, – он несколько раз глубоко вдохнул, прежде чем сказать ей главное, самым будничным тоном, – Никак не научусь контролировать свою речь. Ты мне поможешь?
     – Конечно, если ты скажешь, как, – кивнула Долли, мгновенно оказываясь слишком близко, заглянула в глаза и робко коснулась его плеча.
     Он невольно вздрогнул, механически отвечая на ее взгляд, но тут же справился с собой, отвел глаза и старался не смотреть больше в ее сторону. Под ноги, только под ноги, и чуть-чуть по сторонам.
     Пока им не попадалось сколько-нибудь крупных расселин. Но они должны найтись впереди, ведь Долли знает точно…. Море Спокойствия одно из самых ровных и невыразительных образований планеты, но на пути им, он помнил карту, висевшую с давних пор над головой, должны попасться трещины в десятки, а то и сотни метров шириной и глубиной почти в полкилометра. Вот на такие и следует рассчитывать, такие и надо выискивать, хотя в этом дрожащем трепещущем пологе отличить одну от другой будет ох как нелегко.
     Ох,… она уже перед ним, доверчиво заглядывает в глаза, опять отвлёкся. Некоторое время он не мог отвести от нее взгляда.
     – Игорь? – повторила Долли.
     – Прости, задумался. Так вот, я придумал: ты можешь, всякий раз, когда я открываю рот, в то время, как мы не заняты разговорами, подавать мне сигнал. Возможно, тогда я научусь разбирать, когда думаю, и когда проговариваю мысли вслух.
     – Хорошо, – с готовностью кивнула Долли, кажется, ей тоже стало легче хотя бы оттого, что воздвигнутая им стена глухого молчания больше не отталкивала её с прежней силой, – Какой сигнал?
     – А хотя бы этот, – Игорь приложил указательный палец правой руки к тому месту на маске, где должны были быть губы.
     – Но ты не сможешь всегда его видеть, – разумно предположила Долли, стараясь попадать под его неверный шаг: они опять продолжали путь.
     – Тогда что? – и вдруг до его слуха донёсся отрывистый писк, короткий и громкий, оглушающий в окружающей их тишине.
     Игорь сжался от неожиданности, а Долли рассмеялась:
     – Не пугайся, это я. Такой сигнал подойдёт?
     – Здорово!
     – Ночью тоже тебя предупреждать?
     – Тем более, ночью, – наблюдая, как с каждым обращённым к ней словом оживает и приобретает прежнюю прелесть очаровательное личико Долли, Игорь не смог сдержать улыбки.
     – Слушаюсь, ваше благородие, – вытянулась в струнку Долли.
     – Отставить, поручик, вольно, – поддержал он игру, да, все правильно, она должна думать,… писк и губы, едва открывшиеся, тут же сомкнулись. Думать, что у них всё хорошо, – Отлично, продолжайте в том же духе.
     – Так точно. Кушать будешь?
     За разговорами он не заметил, сколько они прошли. И всё-таки, как же хорошо, что она рядом, пусть ненадолго, но скрасит последние дни. Думая об этом он напряжённо прислушивался, но писк не повторился.
     – Ну, так как насчет обеда? – повторила свой вопрос она.
     Он охотно согласился, Долли поспешила расставить палатку, освободила от маски, напоила и занялась приготовлением еды из концентратов. Игорь устроился в кресле рядом с ней, невольно любуясь ловкими гибкими движениями, изумительной фигурой, которую не мог скрыть комбинезон, и в нем Долли оставалась выточенной рукой неведомого скульптора прекрасной статуэткой, ожившей Галатеей, от которой невозможно оторвать глаз.
     Он перестал сопротивляться своему желанию. Не зная, зачем это делает, Игорь стал расспрашивать ее об этапах терраформирования Луны, всегда живо интересовавших его воображение, только вот сосредоточится на чтении послушно передаваемых ему в санаторий Виктором книг, ему редко когда удавалось. Может, мешали лекарства, тормозившие всякую мысль, может что ещё. А Долли, не отрываясь от готовки, просто и доступно рассказала ему обо всём, упреждая вопросы и восклицания уже привычным отрывистым писком.
     Он слушал и вглядывался, и вглядываясь, мыслями уносился в неведомые дали, доступные его воображению прежде; покамест его фантазию не начали глушить горстями таблеток. Долли говорила, речь текла плавно, Игорь погрузился в странное оцепенение, прерванное лишь раз, резкими движениями Долли, когда она вынуждена была пройтись от одного края палатки к другому. Но и в это время не прекратила свой рассказ, даже тон оставался прежним; смежив веки, Игорь внимал повествованию, наслаждаясь ее удивительным ни с чем не сравнимым голосом, перезвоном колокольцев, везущих его через миры и века. От самого начала, от первого шага человека по поверхности спутника, до времен, которые помнили его родители. Ведь в истории освоения было всякое: и первоначальный восторг начала космической эры, вершиной которой и можно считать прибывшие к Луне экипажи, и забвение, и снова возрождение, много позже, спустя почти сто лет, когда термоядерный синтез позволил человеку вернуться к прежним, позабытым под сукном планам. Люди основали первые долговременные станции, занялись изучением, разработкой недр, добычей полезных ископаемых. Главным из которых стала, разумеется, вода, на Луне ее обнаружилось с избытком. А это значило создание новых заводов, новых термоядерных станций, новых поселений, наконец. Луна оказалась нужна и важна – но как перевалочный пункт на пути к другим планетам, к Марсу, к спутникам Юпитера, Сатурна, еще дальше, куда только простиралось воскресшее воображение человечества.
     Наверное, поэтому она первой попала под эксперимент по терраформированию. Не так, как это делалось на том же Марсе прежде, не банальное уплотнение атмосферы и изменение климата, но коренная перестройка спутника. Изменение всего и вся, ведь тогда, сто лет назад, в эпоху великих открытий, все казалось возможным, и надо было найти лишь место, для их применения.
     Так, через четыре миллиарда лет после своего возникновения, Луна обрела плотную атмосферу, которую удерживало искусственное гравитационное поле в чуть меньше земного. Спутник раскрутили до скорости вращения близкому к стандартному земному, а затем добавили еще полчаса к суткам, удовлетворив просьбу колонистов – маленькая частичка самости для лунных обитателей, фактически уже туземцев. И завершив сей акт творения, человек впервые понял, сколь могучие силы ему дарованы. А потому оставив Луну, бросился на освоение Венеры, Европы, Титана, Каллисто…. И еще дальше, уже за пределы солнечной системы. А Луна так и осталась – недоделанной игрушкой, позабытой и заброшенной в угол, местом добычи полезных ископаемых, главное из которых, вода, увы, так и никогда не оросила ее «моря», как поначалу того хотелось. Слишком нужна для других целей, чтобы расходовать понапрасну. Человек спешил, и старался не оглядываться на свою первую затею; на Луне остались только те, кто мог, несмотря на жару, песчаные бури, лютый холод и отсутствие влаги, работать на раскинувшихся в разных концах спутника добывающих компаниях. Те, кто не мог, не имел возможности покинуть его и отправиться на дальние фронтиры.
     – Как я, – буркнул Игорь, вглядываясь в рассказчицу. Долли не ответила, продолжая рассказ о новых планах по обустройству планеты, Игорь отвлекся от них, целиком и полностью сосредоточив свое внимание на самой Галатее. Подумал, ему бы такого учителя: Долли умела внятно и спокойно рассказать, без отсылок к первоисточникам, не сыпля обилием цифр или специфических терминов. Его прежние учителя, даже те книги, что приносил Виктор, часто грешили подобным, особенно перекрестными ссылками друг на друга, настолько частыми, что тома можно было раскладывать как мозаику, дабы добраться до сути…. Долли предупреждающе пискнула. Он вздрогнул и поймал себя на том, что не желает видеть ее больше в этом костюме.
     – «Человечество не останется вечно на Земле, но, в погоне за светом и пространством, сначала робко проникнет за пределы атмосферы, а затем завоюет себе все околосолнечное пространство», говорил Циолковский, – завершая свой рассказ, и как бы подводя под ним черту, сказала Долли. – Мог ли он догадываться, что оно пойдет еще дальше, наверное, иногда представлял себе.
     – Ты, я смотрю, очень хорошо его знаешь, встречались, не иначе как, – тут же заметил Игорь.
     – Ну что ты, мне же всего полгода.
     – Совсем еще кроха, – и оба радостно, как-то беззаботно рассмеялись. А отобедав и отдохнув, продолжили свою путь-дорогу.
     Прошло часа три, десять километров пути, и расселины стали попадаться всё чаще, все глубже. Но день, скрашенный беседами с Долли, оказался самым приятным из всех, проведённых на Луне, и он, расслабившись, позволил себе получать удовольствие от каждого его мгновенья. В конце концов, скоро ему всё будет нипочём. И найти нужную успеет завтра, тем более, Долли сама предупредила его о крупных трещинах лунной коры на пути их маршрута, порекомендовала обойти восточней, он, позабывшись, согласился, но потом не стал спорить и портить себе и ей настроение. Вряд ли такие дни у них еще случатся.
     И когда земной шар, съежившийся до жирного полумесяца стал закатываться за далекие холмы, почти не различимые в мареве, когда они устроились на ночлег, он не терпящим возражений тоном попросил Долли, как и прежде, разделить их кровати. Голос не дрогнул, а вот сердце ёкнуло от перемены, которую за одно мгновение претерпело её лицо. Но он не мог позволить себе снова и снова терпеть поражение там, где победа виделась невозможной, не мог обижать её своими робкими и неумелыми попытками изображать мужчину. И остался непреклонен в своем решении, немедля, как только Долли выполнила приказ, улёгшись к ней спиной. Хотел было обдумать, как именно…
     Да глубокий непрошеный сон, навалился разом. И заставил бы его забыться до самого утра, если бы…
     Он очнулся от ощущения тяжести, будто что-то неведомое давило ему на грудь и…
     Долли? Неужели она, без спроса! Он задохнулся, попытался оттолкнуть руками, ногти безвольно царапали грубую ткань. Нет, отметил пробуждающийся мозг, это не похоже на тонкую ткань комбинезона Долли. Неужели, она его чем-то накрыла, а (писк послышался откуда-то издали) сама легла сверху. Ведь ткань была тёплой, даже горячей, обжигающей…
     – Уходи, – всем существом отталкивая от себя невыносимо плотную перепонку, прохрипел Игорь, – уходи немедленно, ты слышишь! Долли!
     – Я не могу уйти, – приглушенным и далёким показался голос девушки, совсем не так, если бы она была над ним, – потерпи немного.
     – Ну, уж нет!
     – Палатка упала, Игорь. Забыла укрепить колышки. Я всё исправлю, только полежи спокойно ещё чуть-чуть, ладно?
     Так это палатка! Осознание этого вызвало у него невольный смешок, а он-то подумал, что Долли его домогается. Вообразил из себя…
     Его руки, перестав бороться с мёртвой материей, спокойно легли на грудь, он не выдержал и расхохотался.
     – Сейчас, – полотно скользнуло с лица и уехало вверх, обретая утраченные контуры палатки, а через некоторое время вернулась и Долли. Наклонилась над ним, всё ещё содрогавшимся от взрывов гомерического хохота. Положила ему на лоб прохладную ладонь. Сосредоточенность и тревога на её личике рассмешила его ещё больше.
     – Пить хочу, будь добра, – прыская в очередной раз, попросил он, и живительная капсула мгновенно лопнула во рту.
     Долли не отходила, пока он утолял жажду.
     – Всё в порядке, – наконец, выдавил из себя Игорь, – люди иногда смеются и без всякой на то причины.
     – Да? – некоторое недоумение на её лице. – Хорошо, спи. Таблетку дать?
     Игорь замотал головой.
     – Не надо, попробую сам.
     – Ещё раз прости, что разбудила, как я могла забыть,… так обрадовалась, что ты,… – в свете забиравшегося в выси светила виноватое выражение на её личике казалось отчаянным, Долли явно подбирала нужные слова, – и забыла. А ты так крепко спал…
     – Ничего, не волнуйся, с кем не бывает.
     – Это непростительно, – отрезала она.
     – Я тебя прощаю, – и добавил, – так и быть, на первый раз.
     – Правда?
     – Конечно. Ложись.
     – Слушаюсь, ваше благородие, – вытянулась Долли.
     – Вольно, милая, – улыбнулся Игорь.
     Ему сделалось уютно и тепло, сон, лёгкий и глубокий затуманил сознание так прочно, что Долли пришлось расталкивать его, когда серп Земли снова выглянул из-за горизонта.
     Последующие два дня прошли спокойно, они всё так же шли к цели, разговаривали только во время перерывов. Солнце добралось до зенита и жарило тем нестерпимее, чем дальше уходила иссеченная трещинами и побитая кратерами поверхность «моря». Долли, сберегая Игорю силы, отказалась от разговоров на ходу. Отрывистыми писками, упреждая едва не произнесённые вслух думы. Да и не мог он размышлять, разгорячённый мозг буквально закипал на пятидесятиградусной жаре. Остановки, во время которых она отпаивала его, приводя в себя, зачастили. И только ночью, в полутьме, в задраенной наглухо палатке он позволял себе обдумывать свой план. Упреждающие писки робота стали редкими, неужели ей удалось научить его отличать мысль от слова? За столько лет никто не смог, а она, да нет, он выдумал это. Вот так помоги себе сам, человек….
     Однако, за все это время измыслить, как отделаться от Долли, хотя бы на минуту, никак не мог. Крутился и потел на взмокшей кровати, бессознательно теребя в руке подаренный Виктором перед самым полётом медальон – чип космолетчика со всеми личными данными, на тот почти невозможный случай, если что-то пойдет не так, он попадет в аварию и для опознания понадобится….
     Медальон! Как же он,… отрывистый писк сомкнул его уста.
     – Сегодня в первый раз, – прокомментировала довольная Долли, –- молодец. Тебе лекарство дать?
     – Не надо, я съел их целый пуд. Прости, что разбудил.
     Долли засмеялась:
     – Разбудил, надо же. Разбудил робота.
     – Тихо, Долли, – резко, боясь потерять едва зародившуюся в голове мысль, – я спать хочу.
     И тут же тишина.
     – Спокойной ночи, – тихонечко прошептала Долли, закрывая глаза.
     Значит медальон. Если незаметно потерять его метров за двести от расселины, а потом послать Долли принести его. Да, только вот каким, спрашивается образом с такого расстояния, он сможет определить глубину расселины в раскалённой слепящей пустыне, в этом жутком мареве, где даже сквозь солнцезащитные очки едва видны лежащие в двух сотнях метров валуны? И потом, как увидеть сокрытую в тени бездну? Он не разглядит в черноте расселины ничего, лишь первые метры, которые могут оказаться и последними, всякое случается. Разве что бросить камень и по звуку, иначе никак. Да, именно, но как незаметно потерять медальон? Она ведь поднимет тут же. Поднимет скорее, чем медальон долетит до земли… как космоплан, рухнувший на поверхность и раздавивший своей массой Виктора…. Нет, не сейчас.
     Он попытался абстрагироваться от неприятных мыслей. Не надо позволять себе в такие минуты кусать губы и бесцельно плакаться. Только не сейчас. Позже, у него про запас будет вечность.
     Тогда, ничего не ронять, – мгновенно перескочило сознание. Отлично! Вот как всё гениально просто. Ночью снять с шеи и спрятать, а когда найдёт подходящую дыру и убедится в воочию в том, что лететь ему и лететь…
     Как же он раньше не дошел до этого, как не додумался до такой простой идеи? И как хорошо, что она наконец-то забрела в его затюканную бесконечной жарой голову.
     Игорь, удовлетворённый принятым решением, снял медальон, и сунув в карман поглубже, безмятежно уснул. А наутро, поднявшись, буквально погнал Долли вперед, почти не разбирая дороги, конечно, та всегда рядом, всегда на подхвате, готовая придти на помощь; Игорь почти не смотрел в ее сторону, только чуть вперед, на россыпь мелких камешков, на извивы трещин, на давно засыпанные жаркими ветрами вечные кратеры от крошечных, размеров с кулак метеоритов. Вперед, покуда шли ноги, а сегодня они буквально тащили полуослепшего от солнца парня все дальше и дальше, как ему казалось, к заветной цели, которая вроде бы показалась на горизонте, нет, уже гораздо ближе, – если это не обман зрения, не иллюзия, порожденная измученным жарой мозгом – индикатор показывал почти шестьдесят, время выпечки, реголит под ногами буквально лип к ботинкам, жар то и дело пыхал в лицо нестерпимым смрадом бенгальских свечей. Он шел, не замечая, не обращая внимания, к невысокой гряде, он уже присмотрелся, приметил, такие обычно отмечают широкую и глубокую расселину, вот если бы сейчас еще и карту и чуть-чуть передохнуть.
     Долли упреждающе пискнула, он не обернулся, шел вперед до тех пор, покуда она не схватила его за руку.
     – Осторожнее, смотри, впереди расселина, – забеспокоившись, и снова заглядывая ему в глаза, начала она. – Я же говорила, надо больше забирать на восток, хорошо, хоть обходить недолго.
     – Расселина мелкая? – словно бы нехотя спросил он, меж тем, напрягшись каждым мускулом в ожидании ответа.
     – Недлинная, – огорчила его Долли. – Надо остановиться, на тебе лица нет. Милый, не надо так бежать, если ты беспокоишься о запасах, у нас хватит и на десять и на двенадцать дней.
     Он позволил оттащить себя немного дальше от края провала и замер в ожидании; меж тем Долли уже хлопотала, ставя палатку; еще несколько минут он следил за подрагивающей в раскаленной дымке гладью Моря Спокойствия, раскинувшегося от горизонта до горизонта, казалось море наконец-то ожило, наполнилось бесценной влагой, добытой с немыслимых глубин и, расплескавшись, подошло к самым его ногам, омыв ботинки, и теперь медленно, но верно поднимается, новой волной жаждая смыть его и утянуть за собой. Туда, где будет он, море и безбрежный небосвод, истыканный яркими звездами, несмотря на весь жар поднявшегося в зенит светила, разбросавшего протуберанцы в синеве небес.
     – Все готово, милый, иди скорее. Вот, возьми, – только сейчас он почувствовал, как сильно жаждет, доплетясь до кресла, упал в него, позволив Долли приводить его в чувство. И только когда разум прояснился, а в глазах перестали видется миражи бескрайней пустыни «моря», он неловко дернулся, схватился за шею и сдавленным от волнения голосом произнес:
     – Медальон.
     – Что? – не поняла Долли, наклоняясь, лицо показалось совсем рядом, Игорь невольно и отшатнулся и протянул руку к нему. Дыхание сбилось, он словно попал в водоворот, в пучину, затягивавшую его все сильнее, с каждой секундой лицезрения прекрасного совершенного образа. Затягивавшую, и не позволявшую устам отверзнутся внове.
     Миг, и наваждение спало, схлынуло, оставив его одного на берегу Моря Спокойствия. Он проглотил комок, вставший в горле, и еле слышно произнес:
     – Мой медальон, – судорожное глотание, непроизвольно он обхватил рукой шею, точно пытаясь задушить себя. – Я… я потерял его, упал с цепочки.
     – Милый, я бы заметила… можно, – но омут ее глаз уже не подействовал так сильно, он отпрянул.
     – Да тут что смотреть, ну ты же видела его, металлический кружок с чипом. Я помню, что в последний раз, вчера ночью, он точно был на шее, а потом… нет, потом не помню.
     – По дороге… прости, милый, я бы заметила.
     – Значит там, на месте, когда ты убирала палатку. Сорвался, – голос сорвался следом. – И остался там. Придется возвращаться, сама понимаешь, это от Виктора… последнее. Все, что он мог передать мне, – снова ком в горле, продолжать он не мог. Воспоминания, непрошено выползшие на зов имени брата, задушили его.
     – Я посмотрю. Оставайся в палатке, я быстро, – молния не закрылась, в кондиционированный воздух ворвался раскаленный зной, Игорь подошел к выходу. Долли уже скрывалась за мелкой грядой холмов, за секунды преодолела низину и теперь поднималась на невысокую кальдеру. Задержав дыхание, слезящимися глазами, Игорь пристально следил за ней, до рези, до боли, до кроваво-красных кругов. И только затем схватил респиратор и очки.
     Долли добралась почти до самого горизонта, скрываясь в мареве, в подрагивающем пейзаже, становясь частью его, растворяясь в нем, исчезая в Море Спокойствия, точно торпеда, ушедшая на морское дно в поисках одной ей ведомой цели.
     Подождав еще чуть, он вышел из палатки. Огляделся, почему-то сделал это украдкой. И подошел к расселине. Неширокая, метров десять, отвесная, уступов он не увидел. Чернота тени скрывала ее истинную глубину. Игорь снова обернулся на марево близ далекой кальдеры, куда вели три цепочки следов, подобрал с почвы камень, обжигающий руки и бросил его вниз. Приглядываясь, нараспев стал считать: «двадцать один, двадцать два…», как учили когда-то в школе, на уроках безопасности. Тогда они, кажется, в третьем или четвертом классе, мерили друг другу пульс, определяя частоту, начиная с длинно произносимого числа, чтобы попасть точно в скорость течения времени. Хочется надеется, ему это не понадобится. Никогда.
     На словах «тридцать шесть» камень ударился о базальт внизу, покатился, эхом отдавшись о стены расселины, замер. Замер и Игорь. Сколько он насчитал, пятнадцать секунд. Простая формула расчета, припомненная им накануне… же тэ-квадрат пополам… около ста метров. Более чем достаточно. Да еще и скалы внизу, не заметенные, не занесенные ни реголитом, ни песком.
     Он сглотнул слюну, не получилось, обернулся. Нет, никого. И, кажется, за весь путь вниз он не задержится ни на одном уступе. Надо только чуть разбежаться, оттолкнуться, отпрыгнуть подальше, к середине, тогда уж точно… он замер… вытер разом взмокшее лицо, отошел на метр от расселины, напрягся, изготавливаясь…
     Предупреждающий писк неподалеку. Да нет, не может быть. Чтобы так быстро. Ведь она не могла найти, но почему же этот писк. Он вздрогнул всем телом, содрогнулся до основания, и не оглядываясь, рванулся вперед. Не успеет,… теперь она не успеет, не должна, мысль настигла его, когда тело оторвалось от поверхности и рванулось в глубь расселины, в самую черноту, свет мгновенно померк, не успеет, уж точно…
     Кажется, он повторил это вслух, ибо эхо прокатилось по расселине, странный шум, непостижимый шум; в ужасе он смежил веки, но и сквозь закрытые глаза видел, чувствовал, ощущал всем телом несущийся на него базальт дна, непреклонно твердый, изготовившийся встретить его, принять удар на себя, растерзать обломками камней, размозжить кости, перемолоть, расплескать кровь… как же здесь холодно; и только эхо, жуткий шум, словно его дыхание обрело громоподобную мощь. И как же долго длятся эти пятнадцать секунд падения, как невыносимо долго, он готов был кричать и закричал, эхо ответило ему истошным криком, и болью, и ослепительным светом. Который никак не желал меркнуть.
     Мысли смешались, заполонили мозг и тут же разбежались прочь. Игорь с трудом открыл глаза и увидел… Долли. Она стояла на изножии скального выступа, держа его тело на вытянутых руках. Комбинезон светился, несильно, но и этот свет больно бил в глаза, после черноты ночи, после падения в колодезь смерти, после всего переделанного, передуманного, перечувствованного, после всего…. Игорь извернулся, но Долли держала его крепко, а затем резко тряхнув, взяв поудобнее, стала подниматься. Неестественно изогнувшись в черноте расселины, она поднималась, не глядя, спиной вперед вышагивая по монолиту скальной породы. Непостижимым образом, удерживаясь лишь обнаженными ступнями за вертикаль скалы, изрезанной бесчисленными разломами, и держа перед собой Игоря, шаг за шагом выносила его на поверхность. Беззвучно. Бесстрастно. Неизбежно. Его пронизала дрожь, он снова дернулся и замер, точно пойманный в силок кролик. Лишь в ноздри бил запах сгоревших дотла бенгальских огней.
     И добравшись до поверхности, преодолев метров пятьдесят скальной породы, вынеся свою бесценную ношу в мертвые воды Моря Спокойствия, безразлично принявшие это подношение, как готовы были принять и жертву, опустила Игоря в тень, на песок. Села рядом, долго смотрела на него, так же не отводившего, не смевшего отвести взгляд в смеси горечи и разочарования. В ужасе от самого способа спасения своего и от спасительницы своей, совершившей это непостижимое; с лицом Будды, вытащившей из бездны и сейчас так же внимательно, пристально вглядывающейся в самую сердцевину его глаз, взглядом, пронизывающим насквозь. Игорь внутренне содрогнулся, не представляя, робко, едва осмелившись, вытянул вперед руку, попытался коснуться ее; рука немедля оказалась отброшенной.
     Затем веки Долли дрогнули. Сомкнулись, а когда раскрылись, ведь Игорь, стараясь восстановить напрочь сбитое испытанным только что ужасом дыхание, цеплялся взглядом за её бездонные, разверстые очи,…
     И сердце замерло от внезапной, мучительной боли, съёжилось в комок, который неожиданно подкатил к его горлу.
     Ведь её глаза на невозмутимом, казалось лице, жили собственной жизнью, не имеющей к этому лицу совершенно никакого отношения,…
     Глаза исполнились влагой, он наблюдал, как медленно перебирается сквозь нижние ресницы первая крупная капля. Как она, пролагая русло для будущего ручейка, стекает вниз по её гладкой щеке, и добравшись до подбородка, снова оформляется в слезу, тяжелеет, подгоняемая торопящимися сверху солёными собратьями, и, отрываясь, падает, стремительно летит к жаждущей поглотить её поверхности раскалённого спутника. За ней летит другая капля, потом ещё и ещё. Растерянная Долли, сначала кончиками пальцев, а потом и всей ладонью размазывает слёзы по лицу, её щеки делаются мокрыми, ведь глаза, невидящие, исполненные мукой глаза не устают наполняться и источать незнаемые ей прежде неуёмные ручейки.
     И всё вокруг исчезло, испарилось, Игорь, не в силах отвести взор от её немых, не в пример ему вечно жалующемуся на всех и вся, молчаливых стенаний, внезапно выпал из реальности. Здесь и сейчас не было больше горячего воздуха, дрожащего в мареве и привычного уже глазу ландшафта Луны. Не было ничего, кроме вот этих, источавших из себя наружу боль и стужу бездонных озёр…
     Долли плачет? Так тихо и беззащитно, точно это не она ещё минуту назад сделала невозможное, двигаясь задом наперёд, тащила его наверх, болтающегося, точно добыча на крючке удачливого рыбака…
     Плачет, совсем, как живая… Он вздрогнул от одной мысли…. Как маленькая беззащитная девочка, не сводя с него глаз, роняет слёзы на песок, не зная и не умея с ними справиться,… как исступлённо её пальцы трут сомкнувшиеся веки…
     Дыхание пресеклось, он падал и падал в невообразимо глубокую расселину, и падению этому не было конца…
     – Игорь? – лицо обдало влажной прохладной волной, он огляделся и понял, что лежит в палатке на своей кровати, а Долли совсем рядом, сосредоточенно обтирает его лицо, проверяет пульс…
     Всё это ему приснилось, слепив в полуночный кошмар все его тайные помыслы? Конечно, не могут же роботы плакать, в самом деле. Да и не мог он прыгнуть… слаб в коленках.
     Он пригляделся к Долли, к её четким выверенным движениям, к нежному лицу, по которому всё ещё текли неуправляемые слёзы,…Текли, заставляя душу сжиматься от угрызений так некстати очнувшейся совести. А Долли, убедившись, что он пришёл в себя, тут же отвернулась, отошла в дальний угол палатки, и, уткнувшись в спасительный угол, замерла.
     Он поднялся, рванулся к ней,…
     – Не надо, – слабым, полузадушенным, мольбой донесся её голос. Сбил его с ног. Колени упёрлись в жёсткий, неровный пол палатки.
     – Прости меня…
     Она не повернулась.
     – Долли! – он хотел добавить, но что? Что может сказать он ей теперь, после того, что сделал,… значит, сделал и это был не сон.
     Но попытался справиться с собой, объяснить, да, ведь она всё понимает, она поймёт… набрал в грудь воздуха…
     – Ничего не говори, – заставила поперхнуться рвавшимися наружу словами, – я никуда не гожусь, я почти убила тебя…– молчание, короткий вздох, – так старалась сделать тебя счастливым…
     – Что ты такое говоришь?
     – Знаешь, в чем проблема? В том, что я не смогу, как ты. Нет такой расселины, которая смогла бы меня уничтожить, нет лекарства, и верёвки тоже нет…
     Он не понял, как оказался рядом с ней, как развернул к себе, обнял, прижался всем существом, согревая, будто она и впрямь нуждалась в этом.
     – Долли, не надо, прошу тебя, замолчи, – шептали его губы, – всё дело во мне, это я никуда не гожусь. – Она оттолкнула его резко и тут же подхватила, чуть не упавшего снова у самого пола и сразу отошла в тот самый угол.
     – Долли, пожалуйста, послушай…
     – Не надо. Успокаивать робота, неблагодарное занятие. Моя вина очевидна и… я не знаю, что теперь делать, – она повернулась, резко, заставив его отшатнуться, – но ты, ты должен знать, – и в ответ на немой вопрос: – Как избавиться от никчёмного робота.
     Мгновение ему почудилось, что пол уходит из-под ног, он пошатнулся, но удержался неимоверным усилием воли и посмотрел на нее, глаза молили об ответе.
     – Что… что ты такое говоришь? Это я сам должен уйти, освободить тебя, понимаешь? – нет, не так, надо говорить уверенно, чётко, чтобы она уяснила, чтобы не ошиблась, поняла все до конца.. – Я так давно устал от жизни, то есть я хотел сделать это ещё до нашего с тобой знакомства, а ты… это ты… у меня никогда ещё не было кого-нибудь ближе и лучше тебя. Только Виктор, но он – совсем другое. – Игорь замялся, стараясь не утратить нить размышлений. – Раньше я надеялся, что стоит мне вырваться за пределы лечебницы, или Земли и всё изменится, я смогу быть счастлив, и только здесь, на Луне понял, что это всего лишь иллюзия. Всё иллюзия. И дело не в том, что ты – плохая или испорченная, напротив. Сломан я…
     Мгновение – и Долли закрыла его рот ладонью.
     – Освободить меня? От чего? Ведь ты – всё, для чего, и ради чего меня создали. Я намертво привязана к тебе невидимой, но прочной и неразрывной нитью; как это описать,… У вас, людей, – намеренно делая ударение на этом слове, – это называют любовью. Вот только вы можете выбирать, кого любить, кого ненавидеть, а я… я на это не способна. Ты и только ты для меня причина и следствие, сам смысл моего существования.
     В этот момент её глаза, уже сухие, но не менее бездонные от этого, оказались совсем рядом. Игорь вздрогнул, опустил взгляд, не в силах дольше заглядывать в ее озера.
     – Прости меня, – прошептал он, точно в забытьи, обнимая и прижимая её к себе пряча невозможный взор на своей груди, – я тоже… – он запнулся, но перевёл дыхание и заставил себя продолжать. – Я тоже очень сильно к тебе привязался…. Понимаешь, прежде не мог себе представить, как это бывает, мне было не до этого целых десять лет, но…. Я не хочу унижать тебя своими неумелыми ласками.
     – Милый, для меня главное – чувствовать тебя рядом, и совершенно не важно, в каком качестве. Но, если это заставляет тебя страдать…
     – Да нет же! Нет, Долли. Ты всё неправильно поняла, – озёра глядели на него вопрошающе; Игорь сбился, погладил её волосы, притянул к себе, – быть рядом с тобой… так хорошо, невообразимо хорошо, и ты именно такая, даже лучше, чем я мог когда-либо себе выдумать, вообразить, – он смешался, Долли прижалась к нему. Он продолжил: – Потом, когда занялся изготовлением верёвки ещё там, в санатории, забросил и мечты, потому как не мог и надеяться, – и замолчал, ведь Долли подняла на него глаза, в них снова, стояли слёзы, – не плачь, милая, это невыносимо. Дело не в тебе – это я ни на что не годен.
     – Глупости, и слушать не хочу, какие глупости ты сейчас говоришь.
     – Я слабый, безвольный нытик, не могущий даже контролировать собственные мысли, отличать их от речей, не говоря уже о том…
     Писк, резкий, отрывистый, он вздрогнул.
     – Не ври, ты научился. А если ты о сексе, – жестко, без лишних эмоций произнесла она последнее слово, – так я спокойно обойдусь и без него. Но, можешь мне поверить, что и в этом отношении с тобой всё в порядке, ты слышишь, в полном порядке.
     – Что за чушь! Ведь ты сама сказала, – Долли молчала, пришлось завершать начатую фразу: – Что не успеваешь ничего почувствовать со мной, это – правда, ведь ты не первая, кто говорит мне такое.
     – Быстрота семяизвержения после длительного воздержания – абсолютно нормальное явление, – голосом автомата произнесла она, – ты не даёшь себе раскрыться, почувствовать. И тогда… не дал мне объяснить,…
     – А Света? С ней было то же самое…
     – Света? Подожди, у тебя губы пересохли и потрескались, – она метнулась к контейнеру, а вернувшись к нему растерянному, обессиленному, заботливо смазала губы, погладила голову, вгляделась в глаза, – Милый, ты еле на ногах держишься. Давай отдохнём, просто полежим рядом, мне одиноко без тебя…
     Игорь рассеянно кивнул, позволил ей напоить себя, уложить в кровать и пристроиться на своей руке. Долли лежала к нему спиной, он слышал лишь ритмичный перестук её сердечка, и лёгкое, едва различимое дыхание. И, повинуясь нахлынувшему чувству, он обнял её, подсунул другую руку под лёгкий локоток, на тонкой талии. Она взяла его ладонь, погладила пальцы, да так и оставила в своей руке. Это было последнее, что он запомнил… просто не мог более ни думать, ни воспринимать что-либо, даже обдумывать всё услышанное от Долли, измученное сознание провалилось в благодатную пустоту…
     Очнувшись, он увидел перед собой белоснежные локоны Долли. Ужели, всё это время, а он и не представлял себе, сколько времени прошло, прижимая её к себе, он так и не шелохнулся. Затылок ответил пробуждающемуся сознанию глухой ноющей болью – ответом на пережитое нервное потрясение. Хотелось пить, но он не пожелал тревожить Долли, ведь ей тоже досталось.
     Она повернулась, уткнулась ему в плечо, совсем как маленький слепой котенок. Что-то невыразимо нежное шевельнулось в груди. Боже мой, она спрашивала его о способе своего уничтожения, она искала смерти, ещё вчера.
     И этому её желанию единственный виновник – он сам. Как мог он допустить такое! Виктор подарил ему всё, о чем он только мог мечтать при этом сам погиб нелепой смертью. А он, Игорь, выживший, чуть было не уничтожил всё, что осталось от брата, в том числе и память о нём, в том числе и Долли, как выяснилось столь ранимую и беззащитную. И на фоне всех её умений и возможностей уязвимую ещё более, чем он сам.
     – А где медальон? – внезапно, не открывая глаз спросила Долли.
     Он высвободил руку, ощупал карманы и, найдя, протянул ей чип. Долли села на кровати к нему лицом, держа медальон на ладошке несколько минут разглядывала его:
     – Не понимаю, зачем было обманывать, – наконец, сказала она. – Сказал бы, Долли, я хочу умереть, убей меня, – оторвавшись от изучения медальона, она внимательно посмотрела на него. На её лице блуждала загадочная улыбка. Он вздрогнул, хотел подняться, но сил не осталось. Затылок неумолимо притягивало к подушке.
     Как же быстро она напоила его, проверила пульс, заставила выпить горьковатую жидкость.
     – И ты выполнила бы такой приказ?
     – Нет, – она опять улыбнулась, чуть заметно, – но я нашла свою верёвку, теперь мы на равных, если надумаешь снова искать расселину поглубже, попроси об этом меня.
     – При чём здесь верёвка?
     Она не отвечала, казалось, сосредоточившись на надевании медальона на цепочку, мягко приподняла ему голову, повесила на прежнее место.
     «Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред» – первый закон робототехники, наблюдая за Долли, вспомнил он; затылок понемногу отпускало. Подобный приказ, произнеси его Игорь когда-нибудь, немедля выведет её из строя, раз и навсегда. Да, ничего себе верёвка. Безотказная.
     – Который час?
     – Сейчас глубокая ночь, но тебе просто необходимо набраться сил, ведь до следующей расселины путь неблизкий, – продолжила Долли.
     Он подхватился, обнял девушку, зашептал ей на ухо ласковые слова. Долли улыбнулась и выскользнула из его рук одним движением. Он бросился за ней, неловко прижал к себе, чувствуя как ладони закрыли ее груди, нашивка робота порезала подушечку большого пальца. Долли была чуть ниже его, он склонился, прижимая к себе ее хрупкое нежное тело, прижался щекою к шее, и так замер. Долли подалась, открывшись ему.
     Он принялся целовать, жадно, истово, словно в первый раз.
     В тот день у него все было словно впервые. Он ласкал ее тело, и она отвечала ему, всем существом своим ощущая, как откликается его призыву Долли. А когда она в самый волнующий момент остановилась, внезапно задохнувшись вскриком, сжав ему руки, безмолвно попросив об отсрочке, он почувствовал… трудно словами описать эти чувства, просто прижал Долли к себе, зашептав те ласковые фразы, которые имеют значения только здесь и сейчас, в минуты подобной предельной близости, и совершенно бесполезны, что до, что после нее.
     По прошествии какого-то времени, они снова наслаждались друг другом, и закончили почти синхронно, Долли откинулась назад, Игорь сел, прижался к ее груди, тяжело дыша, волосы слиплись от пота, она растерянно перебирала его редкие пряди, потом, когда он поднял глаза, улыбнулась усталой улыбкой таящей в себе бесконечное удовлетворение. И эта улыбка еще раз унесла его в заоблачные дали; Долли легла рядом, положив голову на плечо, он сам не заметил, как забылся сном совершенно счастливого человека.
     А наутро все повторилось. И еще раз, уже вскоре после обеда. Теперь они решили никуда не спешить, ведь осталось всего четыре дня пути. А пока солнце в зените, лучше из палатки не высовываться; милый, ты и так натерпелся от жара за последние дни, да еще я тебя выматываю – Игорь на все это отвечал невольной улыбкой, теперь почти не сходившей с его уст, блаженной улыбкой; почти на каждую новую фразу или действие Долли появлявшуюся, да и без этого, стоило ему вспомнить что-то так или иначе связанное с ней, а подчас вовсе не связанное. Теперь все в нем перевернулось, изменилось кардинально – и улыбка сама стала провозвестником подобного изменения. Он лежал на спине, ощущая прильнувшую к нему Долли всем существом своим, всей своей сутью, волна нежности, в ночь пришедшая из Моря Спокойствия захлестнула его, затопила, он бережно обнял бесценную спутницу свою, наклонясь, поцеловал в самую макушку, в расходившиеся пряди белоснежных волос, и произнес:
     – Знаешь, я давно хотел тебе сказать, – она не подняла головы, но новообретенным чувством Игорь понял, что после этих слов, та стала вся внимание. – Многое хотел сказать. Даже не знаю, с чего именно лучше…. Да все равно.
     В этот миг его будто прорвало, захотелось говорить и выговориться, высказать все, что наболело, накипело, наслоилось и за десять лет пребывания в больнице, и за время полета, и падения, и за те дни, что они шли по мертвенной пустыне «моря», овеваемые жаром недвижного солнца, забравшегося в самый зенит. Почувствовав, что ему внимают, ему сопереживают, всякому его чувству сопричастны, Игорь уже не осознавал, сколь долгим окажется его монолог, это не имело значения, важным казалось другое – освободиться от невыносимого бремени нерастраченных слов, давящих сознание. Туманящих подобно невыносимому зною, царящему окрест палатки, объявшему повернутую к солнцу часть Луны, и, казалось, лишь этот крохотный мирок, единственный на планете, еще сопротивляется, еще не затоплен жаром пламенеющего светила. Лишь одна она осталась противостоять палящему морю зноя, укрывая его, их, в надежном убежище, отрезая от всего сущего, потерявшего разом и смысл свой и предначертание, и даже само стремление уйти, переместиться в другую точку пространства сейчас казалась едва ли не кощунственным – ведь для этого надо было бы собрать палатку, снова отдав себя на растерзание безжалостных лучей никак не устанущего испускать жар светила; разрушить их крохотный мирок, именно их, ничей больше, что они возвели посреди бескрайнего Моря Спокойствия, безразличного и к недавним горестям, и нынешним радостям. И потому самая мысль о дальнейшем продвижении, о всем дальнейшем, так или иначе связанном с другими местами, другими людьми, другими ситуациями, сейчас отзывалась едва ли не болью в его едва только успокоившемся сердце.
     Долли подняла голову.
     – Ты размышляешь вслух, – просто сказала она. Игорь кивнул.
     – Да я уже говорю вслух, мне многое надо тебе сказать, я понял, что рассуждаю словами, а не мыслями, и так даже лучше…. Мне хочется, чтобы ты поняла, почувствовала, о чем мне думается сейчас, – она кивнула, голова снова опустилась на его грудь, пальчики принялись разглаживать упрямые завитки волос, непокорно свивавшиеся обратно, она внимала его мыслям, а Игорь продолжал свое странствие по грезам и памяти. Он начал рассказывать о своем первом телескопе, подаренным на десять лет, о тогдашнем увлечении астрономией. Он читал учебники для восьмого класса, но в голове никак не могли удержаться, ни законы Кеплера, ни названия хотя бы нескольких десятков малых планет и крупнейших астероидов и комет, а чаще всего он путал, к примеру, астероид Апофис с экзопланетой Осирисом, а потом долго злился на свою дырявую голову, обязанную выучить хотя бы то немногое, что так влекло его душу. Он обожал рассматривать Луну, тихими вечерами, еще когда учился в школе, часто ночевал на балконе, благо их дом располагался почти у городской черты, и ночное небо над ними, казалось, исполнено трепещущим светом близких и далеких светил.
     И снова путал кратеры, особенно часто Коперник и Тихо. И снова… едва не разбил телескоп с досады,… его остановило присутствие Светы…, а может, именно в нем тогда все было дело. В том, как она смотрела на него, на его оборудование в комнате, на звездные скопления, далекие и близкие планеты. Будучи впервые приглашённой к нему домой с нескрываемым удивлением разглядывала чуждые ей предметы, которые и составляли его жизнь, помыслы и устремления. Света поворачивала его к себе, отвлекая от беседы, он смущался, ведь мама за стеной, но запах клубники врывался, врезался в его мозг, заставляя забывать обо всем прочем начисто, и думать лишь о той, которая…
     – Ты хочешь знать про Свету? – неожиданно спросил Игорь, вздрогнув, словно в этот момент, в самом деле, ощутил на губах клубничный привкус.
     – Да, конечно, хочу, – Долли приподнялась над ним на вытянутых руках, щекоча ему лицо растрепавшимися прядями волос, сквозь которые проглядывали очи, маня и затягивая в свой бездонный омут,…
     – Мы познакомились на дискотеке, не помню, чего я туда пришел вообще, вроде с приятелями, развеяться, хотя и не люблю… Света первая подошла ко мне, – он запнулся, пристально вглядываясь в лицо Долли. Внезапно ощутив пустоту на месте старой раны, не мог оторвать взгляд от нагой зовущей бестии, что подпитываясь его желаниями, его устремлениями, его уставшим телом и замученными, замороженными на десятилетие чувствами, выслушивает его пространные речи, едва сдерживая себя. И, как любая другая женщина из плоти и крови вовсе не желает слушать о сопернице, пусть из далекого далека, но ещё так недавно выстроившей меж ними глухую стену. От которой Долли удалось избавиться совсем недавно, и она слишком хорошо понимала, сколь дорогой ценой.
     Но раз уж он решился высказаться, пусть так и будет.
     – И что же было дальше? – промурлыкала, да, именно промурлыкала Долли.
     – Что дальше? – будто в полусне повторил он, разом освобождаясь от взгляда и снова утопая в воспоминаниях.
     Тогда, внезапно обрушившееся на него, глупого, несмелого и замкнутого в своих мечтаниях юнца, внимание подобной смазливой мордашки, враз снесло ему голову. Света была старше, и не в пример его не сформировавшимся однокашницам, самого раннего созревания. Полногрудая, с чувственными пухлыми губами, манящими изгибами тела, более всего напоминающего собой виолу; она знала и свою цену и способ ее увеличить многажды: как воспользоваться своими прелестями, особенно в моменты, когда ей вздумывалось присовокупить к своей коллекции кого-нибудь ещё. А хоть бы и этого излишне худощавого и угловатого подростка, как потом выяснилось – мечтателя о космических далях.
     Ведь жизнь полна сюрпризов и может быть он окажется куда более прытким, чем видится на первый взгляд и ублажит ненасытную её, уже перепробовавшую всех, кто так или иначе попадался под руку. И случайно, именно случайно, остановившую свой замутнённый неприкрытой похотью взор на Игоре. Тот самый взор, который он расценил тогда, как нечто большее, как заинтересованность именно в нём, а может быть даже и любовь,… так же, как совсем недавно посчитал упавшую на грудь палатку добивающейся его Долли. И, как не обнаружил за грубой материей палатки ничего, кроме самой палатки, не обнаружил и в Светлане никакой любви, да даже желания просто выслушать и понять его,…
     – Хотя нет, она слушала, – перебил он сам себя, – а я не замечал, что поддакивала мне лишь от скуки или в издёвку надо мной.
     Долли выпрямилась, убрала со лба волосы, блаженное выражение покинуло её лицо и сменилось сосредоточенным:
     – Она посмеялась над тобой? – угрожающе прозвучал в тиши её голос, так, будто доберись она сейчас до Светы, той сильно бы не поздоровилось.
     – Ещё как, хотя сейчас, знаешь, сейчас я понял, что совершенно зря столько лет пестовал в себе обиду, обиду на неё, на Свету. Да ей и в голову бы не пришло раздумывать о моих чувствах, моё рабское преклонение и неумелость может и забавлявшие сначала, к тому времени уже порядком ей наскучили. А в тот вечер она повстречала кого-то, кто мог, наконец, взять её без разговоров и излишних отступлений, а она всегда желала лишь добротной порции тестостерона, острых ощущений и больше ничего. Я помешал и был в ответ осмеян, уже прилюдно,… теперь смешно об этом вспоминать. Ведь ты, мой легкокрылый ангел, ты совсем другая.
     – Я робот, Игорь.
     – Пусть робот, но куда человечнее иных живых, – будто отвечая его словам, она прижалась к нему всем телом, лицом зарылась в завитушки. И образ Светы, таивший в себе то странное зловещее очарование, что заставляет, вскочив глубокой ночью на измятой постели в бессильной ярости сжимать в кулаки пустоту, сыпать немыми упрёками, будто та, что находится теперь незнамо где услышит и однажды сочтет необходимым отвечать. Или и вовсе придти к нему, хотя бы для того, чтоб повиниться, да, он столько лет надеялся на это в самой глубине души, даже тогда, когда приказал себе забыть её имя, стереть из памяти всё, её касающееся, он всё ещё наивно ждал,… Чего? Уже тогда он вряд ли мог себе ответить, а ныне ответы стали не нужны. И Долли, своей трогательной и хрупкой, своей бесконечной нежностью и вниманием к Игорю безболезненно удалила из сердца глупую занозу и, не заставив пустовать, заполонила его всего, без остатка.
     Долли вскрикнула, и он, очнувшись только теперь осознал, что всё это время ласкал её, покрывал поцелуями, прижимал к себе бедра, столь послушные и податливые. Ведь там, во влажной глубине, от которой кружилась голова и заходилось сердце, и был его настоящий дом, пристанище желаний и, не выдержав нахлынувшей на него волны, излился сам. И уже потом, очнувшись от сновидений, самых благостных, сжимая в объятиях посвятившую ему себя всецело Долли, разглядел на куполе палатки заметно накренившийся к закату солнечный диск. Это означало лишь одно, завтра температура за бортом их испоенного блаженством ковчега, начнёт спадать. Медленно, но неотвратимо приближая закат жаркого, душного дня, исполнившего смрадом жженого пороха «море» окрест, да все, что он видел, к чему прикасался, было пропитано этим запахом, казалось, сами лучи злобного желтого карлика источают эти миазмы.
     Игорь неприятно поежился, снова почувствовав одуряющий жар светила, потрескавшиеся губы и трясущиеся в эпилептическом припадке далекие холмы и пригорья, опоясанные чернотой вековечных недвижных волн Моря Спокойствия, вызывающие, если долго вглядываться в их бесконечное трепетание пойманных на иголку бабочек, темноту в глазах и болезненные кровяные круги.
     – Завтра на восходе Земли, – видимо спинным мозгом, узревшая всё то же самое, и, казалось безмятежно спящая до этого момента, произнесла Долли, – нам следует продолжить наше путешествие.
     Она будто не понимала его слов. Не почувствовала его излияний. Игорь повернулся к ней, словно, проверяя всерьез ли она говорит, или лишь делает вид, снова шутит. Но нет, лицо Долли оставалось все таким же сосредоточенным. Он сжал кулаки и бессильно опустил их.
     – Послушай, – после недолгой паузы, произнес Игорь. – Я не желаю уходить, я даже в мыслях не имею ничего подобного … – и произнося, он почувствовал насколько сильно в нём желание остаться здесь и только с ней одной. К чему ему теперь далекий посёлок, с безразличными чужими людьми, и то, что может ожидать его там, по приходу, когда они узнают, кто он и откуда. Когда найдут разбившийся корабль, когда уберут металлолом, когда отправят его… снова обратно, жизнь, сделав мертвую петлю, грозила затянуть ее вокруг шеи, сомкнулась на медальоне. Он взялся за него до боли сжал пальцами, будто и впрямь мог поломать чип, произведённый из материала столь прочного, что даже стальные пальцы робота не сумели бы с ним справиться. Но только теперь Игорь не желал ничего подобного. Даже слышать не мог. У него есть все в этом маленьком ковчеге, все, о чем он даже не смел и помыслить, – и неужели Долли думает, что он захочет, нет даже только подумает о том, чтобы покинуть этот санктум санктотум, святая святых их блаженства, их нежности, их единения, – всего их мира; неужели она думает, он способен променять вот эту незатейливую спасательную палатку экипажа космоплана на… на что-то еще, чтобы им ни выкинула своенравная кудесница Фортуна.
     – Долли, дорогая, родная, милая, солнышко мое, ангел мой, давай останемся; я прошу тебя. Никуда не надо идти, мы будем здесь, нам никто не нужен, ну куда мне и тебе возвращаться, скажи на милость?
     – Нет, это невозможно, – вставая и немедля оказываясь к нему лицом, оставаясь невыразимо прекрасной в своей первозданной наготе, тихо сказала Долли, – Милый, пойми, это я могу остаться, здесь, на солнцепеке или там, на дне расщелины, да где угодно, я могу, но только без тебя. Ты забыл о самом главном: чтобы продолжить жить, тебе нужны припасы, а их у нас от силы на неделю.
     Слова, казалось бы, такие простые и понятные, сказанные ровным голосом касались Игоря неотвратимостью своей и западали в душу одно за одним причиняя последней глухую невыносимую боль, а их значение, глубинное, в которое лишь сейчас, поневоле он отважился заглянуть и тут же отпрянул, ужаснувшись, они смели его с постели, а руки, найдя комбинезон, так торопливо стали облачать его в это уже опротивевшее за дни пути одеяние.
     Долли наблюдала за его метаниями так, словно внезапно превратилась в часть палатки, немой и безучастной и лишь когда он выскочил наружу и остановился в двух шагах от расселины, той самой, оглушённый жаром встретившего солнца, бросилась за ним как была, нагая, и что-то говорила, успокаивала, улещивала…
     Он не слышал, погружался взором в непроглядную тьму разверстой бездны, ещё недавно отведённой на задний план хрупкими руками Долли, подарившей минуты непрочного и ускользающего от него в эти минуты счастья, висящего на волоске от этой самой бездны, или, быть может ждущего на дне. Вглядывался, выискивая то самое, ради чего, он хотел и, попытался войти в непроницаемый мрак расселины, ради чего, он вышел оттуда, невредимый, спасенный, обретший новую жизнь и нового себя. Долли прижалась к нему, он не отстранился, продолжая всматриваться, до рези в глазах, до мутных розовых кругов, он так и не одел ни очки, ни капюшон. Тело, слабое человеческое тело, зашаталось, он порывисто сделал шаг в сторону, Долли подхватила его, Игорь вцепился в хрупкий стан белокурой прелестницы и сколько так простоял, одной ей ведомо. А потом произнес несмело:
     – Да, ты права. Я не могу остаться здесь. Но это ничего не значит.
     – Что ты… – он упредил все вопросы жестом.
     – Да не буду я прыгать. Слишком больно, слишком глупо, – казалось, он снова разговаривает с собой. – Никуда не годится. Хотя выход… милая, ты не могла бы оставить меня? Подожди в палатке.
     Она все поняла, и, подав воды, осторожно отошла, но в палатку не вернулась, села на ближайшем раскаленном валуне и пристально вглядывалась в стоящего к ней вполоборота Игоря. Тот заметил, перехватил взгляд Долли, и, ничего не попишешь, не уйдет, наедине не оставит, ни с одной из своих соперниц, повернулся к бездне, манящей, притягивающей, волнующей. К абсолютной черноте, так жаждавшей его совсем недавно, той, что жаждал он больше всего на свете несколько дней назад. Неловко согнулся и бросил вниз камешек, снова считая: «двадцать один, двадцать два…», как учили. На этот раз вышло всего десять секунд, стой он на этом самом месте в прошлый раз, и Долли бы не успела. И что бы он этим ей и себе доказал? Кого и в чем убедил? И только теперь осознал, что не успей она на самом деле, он прихватил бы с собой в эту бездну и её, беззащитную перед первым законом робототехники, перед неотвратимостью его решений. Ведь тогда Долли позволила бы, чтобы Игорю был причинён вред. Позволила ему разбиться вдребезги о камни, лежащие внизу и вместе с ним, точно и впрямь из хрусталя, на мириады осколков разбилась бы её душа, а тело, нетронутым осталось лежать на дне, быть может и рядом с его изувеченным до неузнаваемости окровавленным телом.
     Он поморщился, бросил еще один камешек, подальше. Пятнадцать секунд. Снова. Значит, снова был спасен. Еще один – четырнадцать, наверное, спасен, он загадал, что если следующий пролетит столько же или больше, тогда он примет решение, примет все, как есть и…
     Всего девять. Он вздохнул. Глупость. К чему играть с бездной в ее игры, он уже достаточно наигрался во все, что бы ни предлагала она. Больше не стоит испытывать судьбу.
     Долли поднялась, едва он повернулся к ней. Подошла стремительно, вглядываясь в глаза, ища ответа, он начал было говорить, но споткнулся об этот взгляд, оступился, на самом краю бескрайних озер, снова вздохнул и тихо произнес:
     – Прости меня. Ты права, нам надо идти.
     – Что ты решил? – немного ревниво продолжала Долли, понимая, что за долгим стоянием перед бездной в его голове пронеслось и умерло множество мыслей. Но одна из них непременно останется.
     – Я вернусь. Но не один, с тобой, – Долли хотела что-то сказать, но тут же осеклась, – Я все решил, когда мы доберемся до поселка, ведь меня идентифицируют и… – голос его выдал, сорвавшись, – отправят обратно. Конечно, хотелось бы надеяться, что этого не случится, что мы сможем, смогли бы… но, – он указал на чип, Долли нехотя кивнула, он продолжил, – да даже если бросить его здесь, системы распознавания слишком совершенны, а денег… своих у меня нет, никогда не было. Я перебрал много вариантов, очень много, – когда бросал камешки, мысли самые дерзкие, самые безумные, самые отчаянные, рождались и умирали. Ждал следующих, они приходили, одна слабее другой и покидали разум тотчас, на додумывание не хватало ни сил, ни желания. Тем более что бездна так манила, чтобы удержаться на краю, приходилось делиться с ней даже нерожденными мыслями. В итоге осталась лишь одна, преследовавшая с самого начала. О возвращении.
     Он не заметил, как Долли, пока он говорил, осторожно отвела его на безопасное расстояние, подальше от расселины. И снова пристально вглядывалась в лицо, читая оставшееся между строк.
     – Да пускай меня заберут, неважно. Я бы очень хотел, чтобы ты сопровождала меня туда, в санаторий,… – он куснул губы, больно, до крови. – Милая, ведь ты останешься со мной?
     Пауза. Долли осторожно нежным поцелуем омыла его кровоточащую губу. И лишь затем ответила.
     – С тобой, куда угодно.
     Он ждал этого ответа, но все равно: объяли его воды до души его, волны Моря Спокойствия подхватили, понесли, срывая морскую траву с головы его, от основания гор, от запоров земных, выше и выше; он обхватил Долли, поднял, боже, сколь легка, сколь невесома ноша! – и закружил, что-то крича восторженно, ликующе, кричал, пока горло не изошло в надсадном кашле, восторгался небесам, пока те не изошли пульсирующими кругами красного, но и тогда победно внес задохнувшуюся восторгом изумлённую Долли в палатку, возложил на постель и возлег с нею рядом. И пребывал в ней, покуда сама Долли не испросила пощады. И еще долго не мог обрести покой. И лишь по прошествии многих часов забылся долгим, исцеляющим сном.
     А когда полумесяц Земли уже клонился к месту захода своего, он проснулся, опьяненный истекшим, и возжелал поспешить далее, оставив позади и страдания и страхи и боль и превеликую радость, оставив месту тому, все случившееся в нем. Поспешил, освобожденный, как птица, обретшая крылья, устремившись в неведомые дали, мимо редких кряжей и глубоких щелей, мимо опустевших кратеров и валунов, по тихой поверхности Моря Спокойствия, чьи пески заметали следы поднявшимся пока еще несильным ветром, дующим откуда-то с незримых пока берегов, к коим он и отправил челн свой.
     В пути они большей частью молчали, ему казалось, так проще, когда мысли сами по себе перетекают от одного к другому, а в правильности этого суждения он не сомневался. Долли уже не присматривала за ним, да и он не нуждался более в постоянной опеке. Она шла рядом, поглядывая по сторонам, и старалась попасть в шаг, но все равно не успевала, скорее, действуя так намеренно, по своей женской прихоти, которую он стал примечать сразу после случившейся с ним перемены; почувствовав, что торопится, он зашагал медленнее, а затем и вовсе приобнял Долли за талию. Она прижалась к нему на какой-то миг они снова оказались вместе, как тогда, в палатке, исчезнувшей в реголитовых песках Моря Спокойствия, затем иллюзия развеялась. Странно, Игорь почему-то вспомнил Свету, вот так же, много лет назад, они брели по берегу озера, он обнимал ее за талию, говоря что-то о звездах, высыпавших на небосклоне и отражавшихся почти столь же ярко прямо у них под ногами, на застывшей глади, он вспомнил и усмехнулся про себя. Ничего больше не почувствовав. Блеклое воспоминание, помаячив перед внутренним взором несколько мгновений, исчезло, так и не затронув его чувств, наконец, он был свободен от этой муки. И этим открытием не мог не поделиться с Долли, хотя и понимал уже, сколь неприятны ей всяческие откровения о Светлане, но не высказаться не мог. Остановился, обернул Долли к себе и заговорил, с жаром припоминая каждую мелочь, дважды она морщилась, но продолжала со всем вниманием слушать. И наконец, улыбнулась. Не в силах утерпеть, он поцеловал её, та немедля ответила.
     – Удивительное дело, – оторвавшись от враз нахлынувших чувств, произнес Игорь, – но эта свобода…. Знаешь, для меня Света как будто испарилась, исчезла. Умерла, наконец, – и он снова широко улыбнулся, как научился лишь совсем недавно. Он вообще многому научился лишь совсем недавно, и до сих пор странное ощущение не оставляло его: точно прежний Игорь и в самом деле разбился на дне расселины, благополучно долетев до доломитовых отложений и прекратил и свои муки и горести, отвергнув тяготившую его жизнь, а Долли спасла какого-то другого Игоря, пускай очень похожего, почти клона, но все же иного. И эта инаковость проявившись сразу после избавления, стала расти, меняя его, медленно, но неизменно верно, преображала едва ли не час от часу. Он готов был сказать ей и об этом, но заметив странное выражение ее глаз, остановился. Долли не слушала его, последняя произнесенная им фраза столь сильно подействовала на спутницу, что та, отвлекшись от созерцания мутных подернутых рябью вечности пейзажей, теперь смотрела себе под ноги, и, вот удивительно, что-то бормотала под нос.
     – Прости, что ты сказал? – неловко спросила она. Игорь снова распахнул перед ней улыбку.
     – Пустяки. Ты о чем так задумалась?
     – Твои слова… знаешь, я сейчас подумала, как же сильно мы с тобой разнимся. Люди и роботы, я имею в виду, – поспешила добавить Долли.
     – Ну, разумеется.
     – Нет, в понимании смерти. Мы живем долго, ваш век короток, однако после вас остается нечто непостижимое, необъяснимое, вы называете это душой. И не смотря на всю вашу науку так и не узнав, что ожидает вас за тем пределом, последним, вы всё же верите, что есть другая жизнь, пусть эфемерная и бестелесная, но всё же. А мы… мы знаем свою смерть, порой до долей секунд – и знаем, что после нее ничего не будет: информация сотрется, тело пойдет в переработку, будет разложено на составляющие и собрано из них заново. Или не собрано, – она отвернулась.
     – Вот и все, – добавила она глухо.
     Игорь, молча, переваривал сказанное, отчего-то вызвавшее щемящую боль где-то под ложечкой, не в силах отвернуться, как прежде мог от неприятных мыслей, от страхов, испросив таблетку дурманящего зелья. И внезапно осознал, что и сама болезнь на самом деле служила ему укрытием, постылым и приевшимся, однако безотказным. Он прятался в болезнь от жизни, необходимости переживать и обдумывать её изгибы и увёртки, изломы и события, те самые, которым лишь однажды уколовшись, он попросту не позволял случиться и, не живя, молил о смерти, кого? Того, кто никогда не жил и не они, те люди, заключали его в клетку, отгораживали стенами, о нет, те стены выстроил он сам. Теперь они пропали, сметённые рукою Виктора одномоментно и подарившего ему саму возможность отразиться в глазах у нарисованной некогда воображением Игоря Долли и только в них узреть наконец настоящего себя.
     И в его уходе, в смерти брата тогда казавшейся внезапной была какая-то неотвратимость, точно и она входила в его, Виктора план по спасению младшего, и он ставил Игоря на произвол судьбы наедине со столь изысканно выполненной по заказу, но всё же фантазией, к которой Витя всего лишь дал ему реальную возможность прикоснуться. И только вместе с ней принять самую жизнь. И вот она – ожившая мечта теперь стоит напротив и, проникая в душу каждым словом, зачем-то рассуждает о смерти, уже своей, уже не в первый раз:
     – Долли, – хрипло прозвучал его очнувшийся голос, – почему ты вообще заговорила об этом?
     – Просто, подумалось, – почти сразу ответила, но от него уже не могло укрыться мгновенное замешательство, что-то сопредельное страху, мелькнувшее, точно тень в окне в её глазах и тут же сменившееся прежней безмятежностью, она погладила его обросшую щетиной щёку, – и правда, чего это я, так не к месту, пойду готовить ужин.
     И ушла, так ничего и, не добавив, расставила палатку, он вдруг стал помогать. А она приняла его помощь и, принимая, улыбалась одними глазами, и словно бы нарочно оступалась при ходьбе, а он поддерживал под локоть, а вчера пронес её немного на руках, слишком неровной и зыбкой оказалась почва под ногами. Она не противилась, скорее наоборот. И благодарно обняла, когда он отпустил:
     – Не стоит благодарности, – добавил, – если будешь спотыкаться, боюсь, что мне придётся тащить тебя до самого посёлка.
     – Правда? Ты будешь сам меня нести, нести испорченного робота?
     – Ну не такого уж и испорченного, хотя, – по-своему истолковал Игорь это слово, – испорченность тебе не вредит. Тем более что ты – пушинка, моя родная пушиночка, – обнял он уткнувшуюся в плечо Долли.
     – Ладно, неси, я только за, ножки болят, – скорчила игривую гримасу Долли.
     Он улыбнулся, погрузившись в воспоминания, так и не заметив, что Долли нет снаружи, но внутрь не пошёл, сел неподалёку, дожидаться призывного звона любимого колокольчика:
     – Ваше благородие, кушать извольте, – произнесёт она в положенный срок, а пока, Игорь позволил себе наблюдать. Когда, если не теперь, ведь оранжевый апельсин солнца уже накренился над предгорьями и температура вокруг начала приносить удовольствие вместе с прохладой и лёгким ветерком, вздымавшим легчайшие частицы лунного песка и зыбкими волнами переносившим его всё дальше. Кратер Плиний уже поблизости, об этом, словно мимоходом известила Долли, а значит и поселок вместе с ним. Быть может завтра,… и он уже не сможет, никогда больше не сможет насладиться великолепием этого пейзажа, тишиной его и умиротворением. Подслеповатым серпиком Земли, превратившимся в тонкий, едва видный рог. Не сможет быть ближе таинственной Селене, так долго вожделеемой в мечтах и вдруг открывшейся и подарившей ему нового себя. Не сможет в тишине её предгорий набираться сил, на завтра. Ему оставалось лишь переступить порог, принять свое будущее, да, Долли будет с ним. Но ведь не избежать и встречи с мамой, и вместе с нею снова черпать горе потери сына; старшего, оплота и поддержки, с кем были связаны все её надежды. Ведь Игорь, пусть и горячо любимый, но всё же слишком слаб и немощен, измученный болезнью, она и не подумает связать надежды с ним, но это будет завтра, а сегодня…
     – Ваше благородие, ужинать извольте,…
     Он поднялся, ещё раз оглядел пустыню и, оставив ей признательность и благодарность за всё, что с ним произошло, ушел в палатку.
     За ужином они молчали, будто разом закончился весь их запас невысказанных слов, а потом, всё так же молча, были вместе и вместе, изможденные, уснули.
     Очнувшись от глубокого, но глубиной своей отчего-то давящего сна Игорь сгрёб в руках простынку, – Долли рядом не было. Он встал и огляделся и снова обнаружил пустоту. Взгляд упал на часы, да нет, ещё не утро, где же Долли? Не одеваясь, вышел в «море» – пустота, он торопливо обошел палатку и увидел Долли, сидевшую за ней к нему спиной. Приблизился неслышно, и лишь когда его рука погладила плечо, она вздрогнула и подняла к нему лицо, тонкая ручка метнулась, будто смахивая со щек нечто. Глаза были влажными:
     – Ты плачешь?
     – Я не заметила, как ты подошел, – вместо ответа сказала Долли, – здесь так красиво.
     – Тогда о чём печалимся, родная?
     – Я не печалюсь – прощаюсь с красотой. – А это, так….
     Долли опустила взор, не зная, что сказать.
     – Милая, не грусти – всё будет хорошо, – он поднял Долли и отнёс её в палатку. Спать больше не ложились, и перекусив чуть-чуть, еда не лезла в глотку, отправились в дорогу.
     А через два часа их взорам представился посёлок, расположившийся вокруг добывающего предприятия возле скального отлога кратера Плиний. Разглядеть его можно было лишь на фоне громадного для экваториальных широт горнодобывающего комплекса, постепенно выползшего из успокаивавшегося жаркого марева, издали посверкивавшего стальными конструкциями. Но еще раньше стал слышен мощный гул, переходящий в вибрацию под ногами: так стало ясно, что они не промахнулись. Здесь добывали воду из глубоких пластов, расположенных в километрах под поверхностью, здесь ее разлагали на составляющие и отправляли либо сразу на орбиту, неподалеку располагалась разгонная площадка, либо на термоядерную станцию неподалеку, снабжавшую энергией этот и соседние комплекс и поселки окрест.
     Комплекс находился внутри кальдеры Плиния, поселок же горняков «Плиний-младший», на который и вышли Игорь с Долли, с южной стороны, снаружи кратера, на семи ветрах. Неуютные домишки, больше похожие на разломанные вдоль карандаши, а иные на иглу, с иллюминаторами окон и дверными люками, герметично запиравшимися в случае нередко случавшейся в этих краях песчаной или того хуже, пылевой бури, лепились по склонам, врастали в них, пытаясь противостоять и палящему солнцу и промозглым ветрам. Прямо перед поселком находился мини-завод по производству лунобетона, из которого и строились все неуютные домишки, и станция водоснабжения, получавшая искомый продукт гидрацией реголита, небольшая насыпь твердых кубов шлака располагалась прямо за ней, на самом въезде в поселок, но и она немедля терялась перед громадой террикона, поднимавшейся на полкилометра или больше над кальдерой Плиния. Разработка недр велась карьерным способом, так и удобней, в том числе и для производства бетона, и элементарно дешевле.
     Они прошли завод, отливающий огнём медленно западающего за край Солнца. Земля едва показалась на востоке, тонкой краюхой издырявленного сыра и, казалось, посёлок крепко спал. Оба шагали рядом, вот только за руки не решились взяться; когда до первого строения осталась сотня метров, им навстречу выехал тяжелый вездеход. Видно, чужаков приметили издалека. Игорь остановился, зачарованно наблюдая, как приближается машина. Долли завладела его рукой и не отпускала, пока их не окликнули. Вездеход остановился, открылась дверца:
     – Эй, вы кто будете? – из машины выбрался рослый широкоплечий мужчина в синем комбинезоне с логотипом горнодобывающей компании.
     – Наш космоплан потерпел крушение в Море Спокойствия, километрах в двухстах отсюда, вместе с ним, погиб мой брат. У нас не было связи, поэтому пришлось пешком. Я – Игорь, а это – Долли, мой робот.
     – Я – Мак, – Игорь пожал протянутую руку. – Странно, но о крушении мы до сих пор ничего не слышали, ну, да ладно, садитесь, разберёмся. Витек, помоги гостям.
     Сердце екнуло. Пропустило удар.
     Названный выбрался из вездехода, спрыгнул на землю: крепыш чуть ниже Игоря, бритый наголо, но с рыжеватой бородкой, облаченный лишь в майку и плотные брюки, заправленные в берцы, приблизился, тряхнул руку, оторопевшему молодому человеку, прошел к гравиплатформе. Переглянулся с напарником, обменявшись какими-то жестами, затем, без лишних слов они погрузили ее в кузов вездехода. И пригласили пассажиров на заднее сидение. Игорь подсадил Долли, забрался сам, захлопнул дверцу, посадка у машины была излишне высокая, мощные колёса вздыбили столб пыли.
     Долли вжалась в Игоря и затихла. По дороге Мак связывался с кем-то, доложил о пришлецах.
     – Вить, давай к администрации, там Лёнька на дежурстве, пусть разбирается с гостями, – распрощавшись с невидимым собеседником, твёрдо сказал Мак.
     Виктор кивнул, и въехав в поселок, стал плутать по лабиринту узких, кое-где крытых улочек. Пассажиров несколько раз здорово подбрасывало на сиденьи, видимо прокладыванием дороги никто не озаботился и здесь, внутри поселка. Словно все жившие здесь, несмотря на проведенные годы на добывающем комплексе, по-прежнему ждали окончания работ и отбытия в другие края. Из короткого разговора Игорь понял, что оба его новых знакомых вахтовики, верно, таких тут было большинство. Но несмотря на вечную жизнь на чемоданах, они как-то пытались обустроить, скрасить ее. Так как представляли само обустройство их холостяцкого бытия.
     Вездеход проехал мимо третьего по счету бара, второго борделя, притормозил возле опийной курильни, видно Мак был здесь завсегдатаем, отсюда и пошло его прозвище; вот и сейчас он заскочил в люк на минутку и, грохнув дверью, снова забрался в салон вездехода. До Игоря донесся приторный запах опия, Мак щедрым жестом предложил трубочку и гостю, Игорь немедля покачал головой.
     – Туристы, – хмыкнул Мак, – Вить, тебе не предлагаю, это у меня смена закончилась. – В ответ тот буркнул что-то неразборчивое, заглушенное взревевшим двигателем. Вездеход двинулся в подъем, мимо Игоря проносились как в полночном неверном видении, развалины дома, наспех прикрытые пленкой, девицы в робах, поджидающие своих клиентов, и точно такие же, неспешно бредущие домой или на работу, пьяный в дым посетитель курильни, по стенке пытающийся пройти к себе, и еще груды неубранного мусора, казалось, копившегося тут веками…
     Домишки лепились друг к другу, располагаясь на террасах кальдеры, они то уходили вверх, то спускались вниз, так что скат крыши порой приходился стеной вышестоящего дома, столь же непритязательного, сросшегося с поверхностью настолько, что не будь в окнах стекол, его легко можно было принять за причудливое лунное образование – ведь чего только не сыскивалось на Селене. В иных горел свет, иные досыпали последние часы перед новой сменой – или только погрузились в душное забвение после тяжелой вахты. Игорь успел заметить, что большая часть «иглу», встреченных на пути это магазины и увеселительные заведения, больше последние, первых ему встретилось всего два – аптека и хозяйственный, будто все остальное жителям поселка и не надобно было. Слабые флуоресцентные надписи едва светились даже в тени, и только курильня могла похвастаться и особенной дверью, много шире обычного люка и прикорнувшей девицей возле нее, верно, всю ночь исполнявшей роль швейцара. А следом за курильней находились обычные жилые «карандаши» – валялись игрушки, стоял полуразбитый, но все еще на ходу, багги, главное сокровище, любезно прикрытое дырявым тентом. Вездеход снова запетлял по улочкам поселка, свернув несколько раз, все это время Игорю казалось, что они бродят по большому лабиринту, добрался до «площади» – на деле оказавшейся просто широкой улицей перед единственным двухэтажным зданием поселка. Пластмассовые деревца, высаженные перед щербатым строением, неуютно шуршали на поднимавшемся ветру, начинавшем разгонять пыль возле ступеней, ведущих к неизменному люку. Мак выскочил первый, галантно, но с плохо скрываемым сарказмом предложил руку Долли, та отказалась, к облегчению Игоря. За все время пути они не обменялись и словом, Долли молчала, сам Игорь был настолько погружен в увиденное, что напрочь забыл обо всем. Ему показалось отчего-то, что он вернулся на несколько тысяч лет назад, в далекое прошлое, куда-нибудь, в Палестину, Египет или Аравию, и только вездеход, изрядно потрепанный, побывавший в десятке аварий, мелких и серьезных, и наспех буквально на коленках, чиненный, придавал картине нелепый вид, островок нынешнего мира, плавающий на ровной глади Моря Спокойствия, чьи берега стали далекой историей и куда их вынесло долгое плавание по неведомым широтам.
     У здания администрации поселка находилась «поилка», как ее небрежно окрестил Мак, единственное место свободной продажи минерализованной воды – той самой, что производила станция гидрации. Остальная вода поступая в дома поселка, отпускалась строго по карточкам ее жителям, нормы на человека оказывались столь жесткими, что у некоторых до трети зарплаты уходило на эту «поилку». Виктор указал на очередь из четырех женщин с пластиковыми канистрами, стоявшую в крохотную, еле развернуться, кабинку, хмыкнул:
     – Вот, все что добываем сами, уходит наверх, а это – что нам отдают.
     – А как же оранжереи? – Долли рассказывала о гидропонных фермах, прикрепленных к каждому поселку, снабжавших тот всем необходимым. Оба вахтовика в ответ не сговариваясь, расхохотались.
     – Я ж говорил, турист, небось, думает, у нас и зимний сад есть, да? И как это… места для релаксации… бассейны, джакузи, бани, что еще в проспектах про Луну пишут, я не помню.
     – Не читал, – хмуро заметил Виктор. – А вот то, что литр водки стоит сколько пол-литра воды, это факт. Учись выживать, турист. Да, ты к нам приехал просто поглазеть или по найму?
     Игорь смешался. Он плохо переваривал разговор, казалось, люди тут говорят на каком-то особом диалекте, едва похожим на русский язык. Тем более эта обстановка, – ощущение нестыковки времен не оставляло его ни на минуту, едва они пересекли границу поселка. Поверить, что все происходит на Луне и сейчас оказывалось почти неразрешимой задачей. Он перевел взгляд на Долли, та по-прежнему не раскрывала рта – ждала его ответа. Ах, да, он забыл, его же спросили о важном. Очень важном.
     Шальная мысль немедля закралась в голову, снова о Луне, о поселке, о попытке остаться, может быть, так… еще хоть на сколько-то.
     – А что, есть вакансии? – дрогнувшим голосом спросил он. Виктор широко улыбнулся.
     – Всегда есть. А я так понимаю, денег особо не осталось, – Игорь кивнул, жадно всматриваясь в лицо собеседника, – Для тебя не знаю, но вот робот твой, я смотрю, последняя модель, дорогая штучка. Можно либо продать…, ну, хорошо, либо в карьер. Там твоя краса за троих пахать будет. С Палычем договориться можно, он устроит так, что работать будешь вроде как ты, а пошлешь ее – ну, чем не выход?
     И все трое взглянули на него. Долгое молчание. Игорь огляделся, ища поддержки и не находя ее. Словно повис над пропастью и теперь у него остался лишь миг, либо на спасение, либо на низвержение.
     – А насколько это легально?
     – Вообще нелегально, – Виктор продолжал всматриваться. Игорь отвернулся к Долли. Но и она… – А ты еще хотел спросить, что в карьере делают здоровые мужики и бабы, да? – он кивнул, мотнул головой, точно китайский болванчик. – Так они ж дешевле, чем вот эта… на порядок. И потом, всегда можно нанять новых, если что, по-тихому. А попробуй выбрось сломавшегося робота, он же сертифицирован… – и снова взглянув в глаза: – Ну так что, отдашь свою красу? Или сам?
     – Нет, конечно, я….
     Долгое молчание. Которое нежданно прервал Мак.
     – Пошли к Леньке, он заждался и так. Робота своего с собой захвати, пригодится, – и потащил Игоря к двери. Краем глаза он видел, что Долли побрела следом. Вошла последней в люк, прикрыла его за собой.
     – Плотней закрывай, скоро ветер разыграется, – она дернула сильнее, заевшая дверь села в пазы. Все четверо начали подниматься по ржавой железной лестнице на второй этаж. Прошли полутемным коридором с все теми же пластиковыми деревцами к последней двери, отделанной шпоном и тем отличавшейся от прочих. Мак бухнул в нее кулаком, открывая. Леонид, молодой человек, лет двадцати пяти, блеклый, худой, невзрачный, немедля поднялся, – до этого он что-то смотрел на голографическом экране, как только гости вошли, экран немедля затянулся поволокой с их стороны. Они обменялись приветствиями, затем Мак представил гостей, пояснив в двух словах, кто это и с какой целью. Долли осталась стоять, приглашение сесть для нее не предназначалось, Игорь, несколько раз обернувшись, присел на краешек стула.
     – Откуда будешь? – ровным голосом спросил секретарь. Экран перед ним превратился в прозрачный лист, по всей видимости, он заготовил карточку для нового работника. Игорь помял пальцы, будущее страшило неопределенностью, но еще больше страшило молчание Долли, словно все происходившее сейчас ее не касалось. – Род занятий, где, когда, сколько, только без дураков, мы проверим, если что.
     Он сжался, но ответил честно. После слова «санаторий» Леонид разом отключил запись, бросив взгляд на Мака. Тот пожал плечами. Виктор поднялся, извиняясь, вспомнил про «смену через час». Долли по-прежнему молчала, стоя за спиной Игоря, так чтобы лишь обернувшись на неудобном пластиковом стуле мог встретиться с ней взглядом; впрочем, здесь все было из углеродного волокна, небьющееся, не ломающееся, вечное – менялись лишь люди, занимающие места в приемной.
     Пауза продлилась недолго.
     – Вам надо встретиться с доктором, – не изменившимся голосом ответил Леонид. – Он примет окончательное решение. Все, вы свободны, идите. Первый этаж, четвертый кабинет в правом крыле.
     Игорь неловко поднялся, комкано поблагодарил, не получив ответа, вышел, оглянувшись через дверь, Леонид снова раскрыл экран в трехмерную проекцию, и принялся просматривать, что именно, Игорь понять не успел, дверь затворилась раньше. Разве что увидел значок Земли в верхней части проекции, возможно, запрашивал документацию. Скорее всего, на него.
     Мак попрощался с ним на входе, напомнив, что вот-вот поднимется ветер, слышишь, колокол позванивает, и вышел из здания. Они подошли к четвертому кабинету. Постояли.
     – Прости, – чуть слышно выдавил из себя Игорь. – Не получилось.
     – Все в порядке. Я понимаю, ты хотел…
     Он никак не решался коснуться ее, и Долли сделала это первой. Игорь обнял, порывисто прижал и отпустил, не глядя в глаза.
     – Не знаю, что на меня нашло. Глупо. Пошло и глупо. И тебя втравил во все это.
     – Нет, ты ведь очень хотел остаться, я тебя понимаю. Правда, мы все равно бы не смогли…
     – Да. Я понял. Но пусть даже в санатории, милая, я ведь обрел тебя, я… – дверь раскрылась, немолодой уже мужчина в синем халате пригласил Игоря проследовать внутрь. Долли же надлежало оставаться в коридоре, доктор сказал: «до поры, до времени». И закрыл за новым пациентом дверь.
     – Собирались у нас остаться? – спросил он, кивнув на кушетку.
     – Я хотел…
     – Ложитесь, устраивайтесь поудобнее. Сейчас обо всем и расскажете.
     Игорь оглядел кабинет: непринужденная обстановка, кажется, ничем не отличающаяся от той, что предлагал ему санаторий. Точно он уже переместился на прежнее свое место обитания. Точно не изменилось ничего. Нет, конечно же, изменилось. Вот только сумеет ли он доказать? – размышлял он, сперва просто легши на кушетку и разглядывая начинающего стареть психолога, с интересом поглядывающего на экран: видимо, уже получившего данные о нем с прежнего «места работы», а затем отвечая на вопросы, разглядывая пятна Роршаха, заполняя хитроумные головоломки. Это уже происходило в другом помещении, в лаборатории, заполненной множеством оборудования, пусть и не такого современного, как в санатории, но вполне достаточного, чтобы поставить диагноз. Игорь волновался, от напряжения в углах глаз стали появляться прежние миражи, доктор предложил успокоительное, но пациент твердо отказался. Предпочел вспомнить Долли, томящуюся в безвестности в коридоре, всего в метре от анализатора мозговой активности, к которому его подключили перед выполнением тестов. И вспомнив, сызнова обрел себя. Долли предстала перед ним нагой, такой, как он привык видеть ее последние дни, поистине последние – в палатке в Море Спокойствия; как странно, но это воспоминание, придало ему сил и уверенности. И отвечая на вопросы и распутывая несложные или головоломные загадки, он видел ее пред собой, и уже не тревожился, как прежде. Ведь она будет с ним всегда, что бы ни случилось. Докторов, родителей, прежде всего родителей, он возьмет на себя. Сможет. Теперь уже точно.
     Часа через полтора после окончания экзекуции, – Долли все еще томилась в коридоре, Игорь так и не смог повидать ее, – доктор закончил свои изыскания, и минут на десять выйдя в кабинет, вернулся, вынося вердикт. Хлопнул распечатками данных, полученных с Земли, присовокупив их к только что сделанным и медленно произнес:
     – Я сейчас беседовал с вашим лечащим врачом. По моему мнению, либо он выжил из ума, что маловероятно, либо вы сами утвердились в рассудке, что вероятно еще менее. Но факт остается фактом: я не нашел у вас признаков отклонения, описанного в вашей карточке. Есть некоторые, что называется «фоновые шумы», ну да кто из нас безгрешен по части разума. – Игорь не понял, попросил повторить, доктор пояснил свои слова, заметив, что пока он может повидать своих родителей, ваша мама чуть с ума не сошла, когда вы бесследно пропали почти на две недели.
     Он вздрогнул всем телом, враз осипшим голосом попросил сперва повидаться с Долли. В этот момент он ощутил, как на него рухнул небоскреб, придавив всей тяжестью; впрочем, зная маму, можно предположить, что она, едва узнав, где ее Игорек, сразу потребует хотя бы визуальной встречи с ним. А затем, ни минуты не медля, махнет на Луну сама. А ведь он так и не подобрал слова, чтобы все объяснить, чтобы расставить все точки над i. Тем более, сейчас, когда доктор сказал….
     Доктор хотел что-то сказать, но не успел, противное пиликанье отвлекло его.
     – После, молодой человек, – ответил он, оборачиваясь. – Да не тревожьтесь так, с мамой все в порядке. А ваша Долли вполне подождет еще полчасика.
     А ведь как она ему нужна – и именно в эти минуты, как невыразимо, мучительно нужна. Одно только присутствие…
     Доктор установил связь, ответив на запрос, развернул и поднял виртуальный экран на уровень глаз Игоря. Пока шла настройка, у Игоря оставалось несколько мгновений, прежде чем он увидит, встретится взглядом с той, которой привык подчиняться всегда и во всем.
     – Игорь! Игорёчек, миленький, Господи…– срывающийся голос мамы послышался раньше, чем белёсое пятно на экране приобрело очертания её красивого, по-прежнему моложавого лица, по которому текли слёзы, – мы с отцом с ног сбились, Землю перевернули, а ты вот, оказывается, где.
     Игорь молчал; невыносимое ощущение, словно во всем здании разом отключили подачу воздуха, преследовало его, едва он увидел маму, – и теперь оставалось лишь слушать, судорожно дыша, как рыба, выброшенная на берег.
     – Сыночек, скажи хоть что-нибудь, – не унималась мама, – я уже начала терять надежду увидеть тебя живым. Не молчи, очень тебя прошу, не молчи, пожалуйста,…– в голосе, как никогда прежде прозвучали умоляющие нотки. Но Игорь не мог, не смел нарушить тишину.
     – Сын, господи, да что же это… от Вити тоже ни словечка, созвониться не можем… – это заставило его содрогнуться всем телом.
     – Это Виктор увёз меня на Луну, – наконец, смог выдавить из себя он.
     – Витя? – встрепенулась мама, – так он там, с тобой?
     – Нет, мама, он… – Игорь набрал в грудь побольше воздуха, – это он выкрал меня из санатория, посадил в космоплан и хотел увезти на Марс…
     Игорь поперхнулся словами. Воздуха, катастрофически не хватало воздуха.
     – Ну, говори же! Он ремонтируется? – обрадовалась мама. Но молчание затягивалось снова и выражения на её лице стали сменяться с головокружительной скоростью, пока там не утвердилась не знакомая Игорю прежде растерянность, и только тогда он нашел в себе силы продолжить:
     – Наш космоплан упал на Луну, и… – он не мог более держать в себе это, – Мама! Виктора больше нет.
     – Что значит,… нет? – очень тихо, будто не веря, что произносит страшное слово «нет», сказала мама.
     – Совсем нет, я же говорю, космоплан потерпел крушение.
     – Он…? – Лицо на экране застыло в немом ожидании, кажется, даже слёзы замерли на её щеках.
     – Да…
     – Нет!
     – Да, мама. Долли похоронила Витю в Море Спокойствия.
     – Кто это, Долли? Что ты такое говоришь? Игорек, ты… нет… – она отчаянно замотала головой. Закрыла лицо руками. Связь прервалась, видимо мама не могла продолжать разговор, не убедившись в правдивости его признания, и отключилась. Посидев немного перед опустевшим экраном, он поднял умоляющий взгляд на доктора:
     – Теперь я могу идти? – он чуть было не добавил: «к Долли».
     – Да, идёмте, – сворачивая экран, кивнул доктор, – ей нужно это пережить, – и, спохватившись, добавил, – я сообщу вам о следующей связи, а пока, открою свободный бокс – вам тоже необходим отдых. Но для начала спуститесь в столовую, я оформил вас, как своего пациента, пока вы не определитесь, что делать дальше,…
     Но Игорь уже не слушал, он вскочил и опрометью бросился к выходу. Коридор за дверью оказался пустым.
     – Долли! – позвал Игорь, но лишь стены ответили ему неуверенным эхом. Он обернулся и вздрогнул всем телом: доктор стоял за спиной.
     – Где Долли?
     – Не имею представления, признаться, – развёл руками он, – Впрочем, не думаю, что она могла куда-то далеко уйти. Да и куда она пойдет без вас. А на улице поднялся ветер, слышите колокол? Так что мой вам совет: сейчас сходите пообедать. Столовая в другом крыле, а я покамест постараюсь разузнать, что стряслось с вашим роботом, идёт?
     Игорь растерянно кивнул и поспешил пройти коридор до конца, может быть там, за поворотом…
     Но Долли не было и там, сердце непроизвольно ёкнуло, но он собрался и продолжил идти к столовой, в самом деле, ну что могло произойти с ней здесь, на базе, успокаивал он сам себя, глядя под ноги на промозгло серый пол коридора. Наверное, отошла куда-нибудь. Эта мысль успокоила его и без того перегруженное сегодняшними событиями сознание. И все же он поминутно оглядывался по сторонам. Покуда не увидел в окне «поилку» перед зданием администрации, злой ветер, поднявшийся метров до двадцати в секунду, запер в ее прозрачном нутре женщину: та покорно стояла, прижимая канистру к груди, словно младенца, ожидая, когда порывы стихнут. Ветер усиливался, с резкими, визгливыми завываниями, кидая в окна пригоршни песка и пыли, звон колокола внезапно прекратился, громоподобно рыкнул и тут же стих ревун. Как последнее предупреждение. Женщина, теперь уже едва видимая за пеленой стремительно наступавшей колышущейся тьмы – будто Море Спокойствия взъярилось и вышло из берегов, повергая жителей поселка в страх и трепет – бессильно вздохнула, плечи поникли; она медленно поставила канистру на пол и прислонилась к прозрачной стенке. В окна администрации она не глядела. Через несколько минут за вздыбленной ветром пыльной пеленой Игорь потерял ее из виду.
     Столовую нашел по запаху. Как ни странно, довольно просторное помещение было заполнено сотрудниками едва ли наполовину. Его появлению никто не удивился, Игорь прошел к стойке, взял один из стопки чистых подносов. Миловидная женщина в снежно-белом бумажном колпаке подала ему порцию, даже не спросив, кто он, Игорь кивнул в знак благодарности, желудок, с самого утра пустовавший призывно заурчал. И он, усевшись на пластиковый стул, стал торопливо есть, не ощущая вкуса пищи.
     Доктор появился в столовой, когда он уже заканчивал с десертом. Увидев его, Игорь подхватился, чуть было не опрокинул на себя стакан с горячим чаем. Тот кивнул ему успокаивающе и пошел получать свой обед.
     – Где она? – выпалил сразу же, как только поднос доктора коснулся стола.
     – Не переживай, кстати, можно обращаться на «ты»?
     – Да, да, конечно, – мелко закивал Игорь, – так где же она?
     – Оказалась у наших технарей – небольшое обследование. Вроде как сама зашла на техосмотр, насколько я знаю, это нормальное явление. Завтра вернётся к тебе. И вот что еще: ты думал, что собираешься делать дальше?
     Довольная улыбка, уже расплывавшаяся на его лице, слетела, застигнутая врасплох последним вопросом.
     – То есть, как?
     – Ну, по результатам нашего обследования, в санаторий тебя не возвратят. Думаешь вернуться домой на Землю?
     Игорь замер, мысли разбежались, но образ Долли, немедля всплывший в сознании, задавил, ответив за него твёрдым голосом:
     – На Землю я не вернусь.
     – Тогда останешься у нас?
     – Не знаю, сразу я хотел, а теперь… не знаю.
     Доктор вытащил из кармана потертый магнитный ключ и протянул его Игорю со словами:
     – Подумай пока, а теперь тебе нужен отдых. Четвёртый бокс, найдёшь, я думаю. Твои вещи уже там. Ужин в семь вечера. Если понадобиться что-нибудь ещё – милости просим.
     Игорь принял ключ и благодарственно кивнув, поплёлся к выходу на подгибающихся от усталости ногах, дошёл до бокса, их оказалось всего пять и там, обессиленный просто упал на кровать. Похоже, что сон затуманил сознание раньше, чем его голова долетела до подушки, тяжёлый, тягучий, переполненный попеременно приходами мамы и Долли. Обе плакали, обе убеждали его в чём-то, каждая на свой лад, а он отмалчивался, не в силах воспринимать утверждения обеих, не в силах отвечать и проснулся на вспотевшей подушке. Перевернулся на спину. В тусклом больничном освещении, окон у бокса не оказалось, разглядел сидящую рядом с его кроватью Долли.
     – Долли, родная моя, ну наконец-то! – заключая девушку в объятия, воскликнул он. Начал целовать её обожаемое личико, но, вопреки ожиданиям Долли увернулась от поцелуев, отстранилась и сказала ровным тихим голосом:
     – Доброе утро, Игорь.
     – Здравствуй, милая. Я заждался. Ну как, местные технари не сильно тебя потрепали? – снова попытался обнять её хрупкое тело.
     На этот раз Долли одним движением уклонилась от объятий и сказала, внимательно глядя ему в глаза:
     – Я не поняла вопрос.
     – Что значит, не поняла, ведь ты была на обследовании, – обескураженный неожиданным отпором Долли, прошептал Игорь.
     – Ты ошибаешься, Игорь, – мягко ответила она. – Я только сегодня появилась на свет. Ты мой хозяин, я должна охранять и оберегать тебя.
     – Долли! – его голос сорвался, – не надо так шутить.
     В ответ новое пожатие плеч и повторение предыдущей фразы..
     – Дорогая, очнись, очнись, очень тебя прошу. Ведь мы вместе, слышишь, вместе пришли сюда через Море Спокойствия, ну вспомнила, наконец?
     – Нет, – уверенно покачала головой Долли. Он взял её за плечи, всмотрелся в бездонные и не выражающие ожидаемого лукавства очи:
     – И Виктора не помнишь? И палатки?
     – Я не поняла вопрос.
     – Расселины тоже не помнишь? – он уже не замечал, как исступлённо тряс её за плечи.
     – Нет, не помню, прости.
     Его руки упали, стекли с её плеч безжизненными плетьми.
     – Господи, да что же они с тобой сделали?
     – Я родилась сегодня утром, – услужливо разделяя слова на слоги, видимо, чтобы он, непонятливый, вник наконец в произносимую ровным голосом фразу, произнесла она. Игорь замер, Долли улыбнулась, чужой, ничего, кроме бесконечного терпения и вечной готовности, не выражающей улыбкой, от которой его передернуло. Попросив подождать чуть, снова эта улыбка, быстро оделся и, хлопнув дверью, побежал к доктору.
     Тот был на своём месте, перевязывал пораненную руку одному из рабочих. Заметив ворвавшегося Игоря, кивнул ему на стул, мол, подожди, пока закончу.
     Игорь опустился на жёсткое сидение. Сердце бешено колотилось, перед глазами стояла красноватая пелена. Еле дождался, пока доктор завершил процедуру, выписал пострадавшему рецепт и больничный и, распрощавшись с ним, наконец, повернулся в его сторону.
    – Что они сделали с Долли? – не дожидаясь вопросов, спросил первым. Врач изумленно уставился на него, – Это не она, вернее, она, но только она ничего не помнит. Она утверждает, что родилась сегодня утром, – захлёбываясь словами, говорил Игорь.
    – Не имею ни малейшего представления, сам понимаешь, это не моя специализация, – пожал плечами доктор, но увидев невыразимую муку в глазах собеседника, смягчившись, прибавил: – Ладно, подожди меня здесь, я попробую выведать подробности. И никуда пока не уходи.
    Игорь кивнул и прилип к стулу на всё время очередного ожидания. Мысли кружили вокруг да около, чтобы немного успокоиться он вспоминал палатку, нежный шёпот Долли, её, так быстро ставшее привычным тихое дыхание на своём плече. Затем переход, последний до поселка, ее слова о…
    Дверь открылась, он вскочил навстречу доктору.
    – Тут вот какое дело, да ты садись, – махнул он рукой, – долго объяснять. У меня пока перерыв.
    Игорь послушно занял прежнее место. Доктор пристально вгляделся в него, но продолжил:
    – Слушай. Твоя Долли сама попросила об обследовании. Выявила, как это обычно делают роботы в процессе самодиагностики, какие-то неполадки. Возможно, не успела известить тебя, сам помнишь, что тут было, да еще эта буря. Короче, пришла к Лёне и попросила, чтобы её осмотрел специалист по роботехнике. А Лёня как раз и есть спец в этой области, да еще какой, хоть и по совместительству. Подробностей я не знаю, Лёня сдал смену, как раз утром, сейчас отсыпается. Но ребята, которые помогали ему с Долли, сказали, что у неё были серьёзные психофизические отклонения, плюс ещё что-то там с сертификатом. Думаю, будет лучше, если ты сам побеседуешь с Лёней, он вернётся на работу к семи вечера.
    – Нет, сейчас! – прервал его Игорь. – Я хочу знать сейчас! Где он живет, этот Лёня?
    Доктор хотел возразить, но встретившись взглядом с пылающим взором Игоря, решил не перечить и вздохнув, повел его по коридорам, куда-то под землю, и дальше снова наверх, еще один поворот, еще,… казалось, здание администрации пустило все больше и больше разветвляющиеся корни, они медленно опутали тоннелями весь поселок и теперь к каждому дому, каждому строению, можно пробраться вот так, тайком, скрытно от глаз посторонних, незаметно войти и неузнанным выйти. Путь, как казалось, занял десятки минут. Блуждание растягивалось и вслед за собой растягивало время путешествия, струны времени дрожали, пульсировали в воздухе, норовя порваться за очередным поворотом; Игорь, сжимая от нетерпения кулаки, кусал губы, тяжело дыша, словно и в самом деле прошагал уже с десяток километров, еле поспевая за спорым шагом врача. Последний поворот; указав на одну из многочисленных дверей, доктор тихо удалился.
    Игорь постучал, мгновение и дверь распахнулась перед ним так, будто его посещения ждали. Перед ним предстал Леонид, в широкой белой рубахе, в слабом свете ламп его лицо было бледнее обычного.
    – А это ты, я так и думал. Ну что же, заходи, садись, – без предисловий пригласил он гостя, указывая тому на продавленное кресло, – Пиво будешь? – Игорь покачал головой. Так и не присев, он оглядывался по сторонам, очутившись в узкой десятиметровой комнатке без окна, в которой и было мебели только стол, стул, кресло и разобранная диван-кровать, возле которой светился синим свернутый, но не погашенный экран голографического телевизора и валялись пивные банки. Леонид сел на кровать вскрыл новую банку, с шипением перегретое пиво начало выплескивать пену.
    – Я насчёт своего робота, – взяв себя в руки, и пытаясь завязать никак не клеившийся разговор, начал Игорь.
    – Понимаю. Я так и думал, что ты придёшь, – он посмотрел на Игоря. Белое лицо Леонида сливалось с цветом посеревших от пыли белил, в которые были вымазаны стены номера. Игорь куснул губы, посмотрел на пол – все тот же мертвенный темно-серый цвет, точь-в-точь реголит в Море Спокойствия, пол в санатории, ковер в администрации…. Здесь все задалось целью напомнить ему о прошлом, старательно воскресить его, смешав быль с небылью, боль с надеждой, отчаяние с грезой.
    – Что ты с ней сделал?
    – Как бы объяснить подоходчивее. Короче, она сама пришла ко мне.
    – Это я уже знаю.
    – Тем лучше. Словом, первичное обследование показало серьёзные неполадки в психической сфере твоего робота. Ты и сам верно заметил кое-что, она плакала, спотыкалась при ходьбе, заговаривалась, ведь так? – Игорь кивнул. И снова куснул губы. Теперь уже стараясь не пропустить ни единого слова. – Значит получалось вот что. Ещё неделя и твоя Долли совсем перестала бы функционировать. Тебе не приходилось наблюдать, как роботы сходят с ума?
    – Нет, – прошептал Игорь.
    – И не советую, жуткое зрелище. Насмотришься, ночей спать не будешь. Когда я забрался поглубже, выяснилось, что сертификат есть только на няньку-психоаналитика. А всё остальное – чернуха. Руки поотрывал бы тому, кто устанавливал программы поверх спецификации.
    Игорь молчал, не сводя глаз с собеседника, тот сделал очередной глоток и продолжил:
    – И для того, чтобы спасти её, ну хоть как-нибудь и побыстрее, мне пришлось вычистить всё лишнее, все установленные левые программы; разумеется, в том числе и память. С такой памятью роботы не живут, – он мрачно хмыкнул.
    – Ты стёр ей память?
    – Нет, изъял, а на освободившееся место поставил свободные модули. Долли записана на тебя, это я тоже проверил, так что в итоге ты имеешь то, что и должен был иметь.
    – Значит, ничего нельзя было сделать? – уже поднимаясь, стараясь унять внезапную дрожь в коленях, произнес Игорь.
    – Значит, ничего, – Леонид будто не заметил этого движения, продолжая лежать на кровати. – Но ты не расстраивайся, она осталась с тобой; к тому же это всего лишь робот. А в нем всего лишь программное обеспечение. Да, док сказал, что ты в порядке, а это главное. Ведь ты можешь остаться у нас, заработать на нормальную спецификацию, которую я тебе и помогу установить в Долли. И все пойдет как по маслу. Ну конечно, не так как раньше, но ведь пойдет. Уж моему слову можешь поверить.
    – Спасибо. Да, большое спасибо. Но я, наверное, пойду, – мозг упорно отказывался воспринимать услышанное.
    – Иди. В семь я буду на месте, если что, не стесняйся.
    Игорь вышел, с трудом доплёлся до своего бокса. Долли поднялась с места, едва он вошёл. Смотреть в её глаза было невозможно, и он пробурчал, отвернувшись:
    – Я – завтракать, жди меня здесь.
    – Хорошо, хозяин, – Долли вернулась на стул и замерла.
    В столовой было многолюднее вчерашнего, но громадные по меркам этого мира своды, создавали иллюзию относительно свободного помещения. А кроме того, стол за которым сидел доктор, пустовал еще тремя стульями. Игорь сел на свободное место напротив.
    – Получил объяснения? – поинтересовался врач. Игорь кивнул, опустил голову, нервно потёр виски.
    – Я тебя понимаю, – доктор, не глядя на него, протянул ему раскрытую ладонь с небольшим плоским квадратиком, – вот, возьми.
    – Что это? – Игорь взял квадратик, внимательно посмотрел на него.
    – Это модуль памяти твоей Долли. Ты извини, мне очень хотелось понять, ну, как специалисту, и,…
    – Вы?...
    – Да, мне кажется, я понял, что послужило для тебя толчком к выздоровлению. И, прости ещё раз, я не предполагал, что информация окажется настолько интимной. Она понимала, что погибнет, но все равно сознательно шла на самоуничтожение, хотя…
    Он говорил что-то ещё, но Игорь уже не слушал:
    – Ты будешь нести испорченного робота? – словно через пелену услышал он любимый голос.
    Она знала всё, знала, и молчала. Улыбалась, шутила, а ей наверное было больно, очень больно.
    – Да, разумеется, знала, – сказал доктор.
    Значит, он снова говорил вслух, вот только пискнуть некому. Игорь медленно покачал головой, спрятал чип с памятью в кармашке на груди.
    – Хочу предложить сделку, – продолжил врач. – Я могу купить Долли. Тебе она сейчас, что адово пламя грешнику, а мне нужна помощница, тут у нас, тебе, верно, рассказывали, случаются авралы. Я не справляюсь. Могу предложить неплохую сумму, скажем, достаточную для того, чтобы начать здесь всё с нуля, или махнуть на Марс, к примеру.
    – И что я буду делать на Марсе?
    – Что угодно. Впрочем, там отличная школа программистов-робототехников при заводе производителе, а у тебя, я заметил, неплохие технические способности. Я не шучу. Мой сын там учился, так, что и знакомства нужные есть. Я помогу, если захочешь. Правда тебе будет тяжело, придётся наверстывать пробелы в образовании,…
    – Тяжело – это хорошо, – кивнул Игорь. Только сейчас ему стало легче дышать. Словно все это время, как прибыл к доктору, страдал бронхитом. – А Долли, покупай, если нужно.
    – Вот и договорились. Приходи с ней в пять, обсудим детали.
    Игорь кивнул, тяжело поднялся. Его знобило, усиленная гравитация прижимала к полу, в глазах расходились мутные круги, но он всё-таки дошел до бокса. Не глядя на Долли, разделся и лёг, попросив робота, разбудить его без четверти пять и провалился в тягучую муть.
    Кошмарные сновидения сменялись одно за другим. Вот Долли обнимает его, а потом её личико начинает таять на глазах, обнажая за тонким слоем плоти безжизненный углепластик. Потом был Виктор, здоровый, улыбающийся: «Да не волнуйся ты так, братишка, Долли всего лишь симулятор…». Потом приходил доктор, смотрел на него, проверял пульс, колол в руку. И мама, она тоже была вместе с ним. Что-то говорила, успокаивала. Затем женщина, та, погребенная в песках, она выбралась и теперь бродила вокруг него, по-прежнему прижимая канистру к груди как ребенка изредка предлагая испить воды, ведь ему надо, иначе может случиться обезвоживание, на такой-то жаре. Игорь, уже потерявший надежду вырваться из постоянно сменявших друг друга миражей, смотрел на них бесстрастно, будто через прозрачную стену. Вот снова доктор, опять Долли и мама. Виктор, женщина с канистрой, опять Долли. Или нет?
    Он открыл глаза – мгновенное движение на стуле.
    – Мама?
    – Слава богу, пришел в себя. Пить хочешь?
    Не в силах кивнуть он закрыл глаза. Тишина, наконец-то благоденственная тишина…
    Он вздрогнул, кажется, это хлопнула дверь, над ним кто-то наклонился:
    – Все можно перевести дыхание, опасность миновала. Теперь ему нужен покой, и только покой, – произнесли совсем близко, – несколько дней в стационаре – и он встанет на ноги.
    – Вы с ума сошли? – этот тон, этот голос невозможно спутать ни с каким другим. – Что ему делать в этом клоповнике? Я зафрахтовала медицинский космоплан и немедля забираю его на Землю.
    – Здесь он не сядет. Негде.
    – У меня сядет. А если вы вздумали возражать, я привлеку вас к ответственности за некомпетентность. Подумать только, еще два дня назад мой мальчик был здоров, он говорил со мной, я видела, с ним было все в порядке, а вы… и вы еще смеете называться врачом. Учтите, это вам даром не пройдет.
    – Прошу вас, говорите потише. Давайте лучше выйдем.
    – Выйдете вы, я позабочусь, чтобы вас с волчьим билетом выставили под зад коленом, будете сами горняком работать.
    – А теперь послушайте меня, мамаша! – ответил он, столь резко и зло, что возражений внезапно не последовало. – Вы чего хотите больше: возвращения сына на Землю или его выздоровления? Впрочем, можете не отвечать, я и так вижу. Вы столько лет холили и лелеяли своего младшенького, поместили его в стационар, сдували всякую пылинку, ограждали от всех мыслимых и немыслимых неприятностей, вообще от всего, как орхидею в банке держали, странно, что он еще не загнулся от вашей бесконечной любви.
    – Но доктор, я же хотела… – боже мой, она… извиняется?
    – Помолчите, когда я говорю. А Игорь страстно жаждал вырваться из ваших объятий. Всю жизнь только об этом и мечтал. Ах да, вы не замечали, вам некогда было, вы заботились о сыне, вам не до его путаных пояснений и робких просьб. Вы заботились. Вот и доигрались. Чудо еще, что он попал сюда, на Луну, а не в настоящую дурку или, не дай бог, на два метра в почву. Ваш старший сын понял, чем грозят Игорю ваши бессонные ночи и беспамятные дни, ваши слезы, ахи и вздохи. Да, он погиб, да, тяжело, да, ничего не поделаешь, придется смириться с потерей. Но только учтите, он сделал самое главное - спас вашего младшего. Ценой собственной жизни. Но спас. И тут вы ничего не можете поделать. Игорь выздоровел. Вам известно, что Игорь планировал самоубийство, там в санатории?
    – Господи, что вы такое говорите,…
    – Говорю, то, что знаю наверняка. Попросите у сына просмотреть память его робота – убедитесь сами. Правда я лично очень сомневаюсь, что он позволит вам заглянуть в себя столь глубоко. Ведь вы же никогда не были с ним по-настоящему близки, не спрашивали его о том, что он чувствует, чего хочет, а если и спрашивали – не слушали ответов. Ведь кто, как ни мама лучше всех остальных знает, что лучше для её обожаемого отпрыска. Верно?
    – Откуда вам знать, о чём я его спрашивала? – но в последних словах не слышалось былой уверенности, голос задрожал, и вопрос вышел робким и неуклюжим.
    – Скажете – я не прав? – молчание послужило ответом, – Нет, конечно, вы можете упрятать его обратно, упаковать, спеленать и снова носиться. Вы еще в состоянии сломать его снова. Но я вас вторично спрошу: вам нужен сын или бесценная орхидея в банке?
    И долгая тишина, тягучая пауза, никак не могущая прерваться.
    – Я желала Игорёчку только добра, – голос сорвался, видимо она заплакала, – он ведь слабенький и нелюдимый с детства, Вы не знаете,…
    – Как же, кому как мне не знать… – видимо, развёл руками доктор, – но только вместо того, чтобы научить его жить, общаться с людьми, ходить собственными ногами, вы с пелёнок стали его ограждать: от людей, от жизни, от всего. А потом и вовсе закрыли в санатории, вместо того, чтобы попытаться самой разобраться, что с ним произошло, почему он не может переступить порог комнаты. Решили не рисковать, а переложить ответственность на других, на специалистов – неважно, людей или роботов.
    Мама плакала, снова попросила прощения, попросила поговорить с сыном, доктор отказал наотрез, поинтересовалась, когда это можно будет сделать, врач ответил, только с его, Игоря, разрешения, через сутки, когда тот придет в себя и ответит сам. И новая пауза, долгая, томительная. Возможно, он просто провалился в очередной тягучий сон.
    Утром, если это было утро, а не день или вечер, он долго разговаривал с матерью. Сухо, без страсти, без чувств, без слез. Второй раз за сутки она вынуждена была уступить, и впервые – ему. Они расстались, обещав звонить и пожелав друг другу удачи; в чем именно она заключалась никто не осмелился произнести вслух. Дверь закрылась неслышно, кажется, в этот момент он снова отключился, устав от разговора, словно от тяжкого испытания. А затем, очнувшись, попросил принести лист картона и краски.
    Мазки, поначалу робкие и неуверенные, означили темноту неба, освещаемого подслеповатым заходящим солнцем, его протуберанцы еще ярились за далекими скалами, но измученный жарой мир ждала уже бесконечно долгая ночь. Затем рисовать стало легче, едва он коснулся серебристой краски, и первыми отпечатками означил изувеченные изгибы корабля, уткнувшегося в недвижные волны Моря Спокойствия, медленно, с каждой новой бурей, поглощавшие его все больше и больше; когда-нибудь, по прошествии долгих столетий, бессчетных бурь, и он станет частью то ослепительно яркого, то блекло серого пейзажа. От корабля в сторону извечного недвижного Моря протянулись две цепочки следов – одна четкая, прямая, другая его. Легкий ветерок поднявшийся с заходом, уже начал заносить эти следы, еще немного и они скроются, сгинут, став миражом даже в неверной человеческой памяти. Нарисовав их, он потрогал чип, бережно хранимый в нагрудном кармане, а затем вернулся к рисунку и над безжизненно серой, оставленной равниной, окаймленной лишь далекими валунами да кратерами, выписал глаза, два бездонных озера, в которые сперва с надеждой, затем с отчаянием, а после с безумной любовью вглядывался, не пытаясь удержаться на краю. И закончив рисовать их, поднял ветер, разгулявшийся на пустоши Моря Спокойствия еще сильнее, затуманил прежде ясные очи и только тогда отложил кисти, давая отдохновение и себе и творению своему. И долго сидел, ожидая, когда картон высохнет. А затем снова позвонил.
    Через неделю чартером отправился на Марс. Ближайший к поселку космопорт находился близ Фра-Мауро, прибыв туда на вездеходе, – один, он не знал, радоваться этому или плакать, а потому просто смотрел в запыленное окно, на взлетно-посадочную полосу, поджидая отправки своего рейса. Сквозь разводы реголитовой пыли ему виделась последняя работа: те же пески, те же кратеры, та же бесконечная даль, зашедшее за такой близкий горизонт ненасытно жаркое светило и переполненные любовью к нему очи Долли. Той самой любовью, что так неумело вложил в них Виктор, но, тем не менее, именно она и позволила Игорю обрести нового себя и теперь, через окно иллюминатора без страха глядеть в своё туманное будущее,…
    Они больше не виделись с Долли, видимо, доктор позаботился и об этом.
    Когда космоплан поднялся ввысь, преодолев низкую лунную атмосферу, он увидел Море Спокойствия во всей его величавой красе, с высоты в тридцать пять километров. Долго смотрел на раскинувшееся серые низины, залитые реголитовой пылью, и будто бы искал и искал затерявшийся там корабль и еще – цепочки следов, уходивших, уводивших прочь и нежданно обрывающихся.
    Космоплан развернулся, Луна качнулось громадной елочной игрушкой и стала стремительно удаляться. Через четыре часа полета в неудобном пластиковом кресле, его уже встречал Марс, заполнив иллюминаторы пассажирского челнока бурыми, белыми и синими пятнами своих низин, высот и морей.

	Поставьте оценку:		Не выбрана 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
	Комментарии:
	Ваше имя:
	Ваш e-mail:

     Проголосовало: 1     Средняя оценка: 5