Сознание возвращалось медленно, как застывающий в формах воск, и я ощутил себя. Ощутил, что я есть. Свет ударил по отвыкшим от восприятия нервным окончаниям, он был всюду – свет, свет, свет…
     Яркий, болезненный, ослепительный. Я очнулся на полу какой-то стеклянной, заполненной туманом комнаты. Я был наг, но не чувствовал холода. И вообще – никаких ощущений. Это место было как бы абсолютным ничто, где не существует ни времени, ни жара, ни холода. Пространство вокруг меня было заполнено белым, почти осязаемым светом, и он пронзал меня вязкой плотной массой, меня и мое обнаженное тело, которое я стал рассматривать тщательно, с любопытством. Кожа на ладонях и стопах была младенчески нежной и розовой, как будто я никогда не ходил и не использовал свои руки-ноги по назначению. Однако с анатомической точки зрения тело было идеальным: ровные бугры мышц, упругих и тренированных, ни одной лишней унции жира, легкость и изящность в движениях. Странно. И странно то, что меня окружает. Стеклянный коридор, скрытый в тумане, - оптический обман, ибо, когда я шагнул (словно преодолевая потоки водных масс), рука ткнулась в холодную, гладкую поверхность. Стекло. И вправо, и влево, и взад, и вперед. Везде одно и то же – прозрачная и одновременно непроницаемая взглядом поверхность, затуманенная клубами белесого пара. Камера-куб.
     Сколько времени я здесь провел? И как я сюда попал?
     Я сел на холодный, невесомый пол, скрестив ноги.
     И кто я?
     Я…
     Нет, ничего.
     Я…
     Пот страха выступил сквозь мельчайшие поры на моей коже. Ибо я осознал, что я – часть этого места, безликого, безвременного, беспространственного, такого же как я – обезличенного. Значит, я растворен в этом однородном мне веществе, Но почему я осознаю это? Почему у меня появляются кое-какие ощущения? Что произошло, в результате чего бесчувственная материя отторгла мои атомы от себя? Какой мутаген скомбинировал их в то, чем я стал? Я резко поднялся, и свет покачнулся в моих глазах. Ибо нет ничего ужаснее – осознавать себя, но не быть никем. В груди появилось странное давящее ощущение, воздух мощным потоком вырвался сквозь мой полуоткрытый рот, завибрировали голосовые связки. Я кричал. Как это было удивительно, испытывать недоступное тебе раньше и все же знать названия действиям и ощущениям. Словно вычитал из книги, словно они происходили с тобой в прошлой жизни.
     Прошлой жизни…
     Я закрыл глаза, но темнота не заполнила их. Вместо этого покачнулось радужное покрывало из каких-то зрительных, обонятельных и осязательных обрывков. Дикие цвета и краски, бушующие страсти, кипящий котел эмоций… Я знал, я был уверен, все это когда-то принадлежало мне. Пронзительно синяя даль, и запах морских водорослей, и морская галька, и крики чаек над головой, и сухое, обожженное небо, и пыль дорог, и серый бесцветный день моего рождения. Я родился… Как давно это было! Несколько столетий, а может быть тысячелетий прошло с тех пор.
     Темная комната и жарко натопленный камин, в пылающих отблесках на потолке – слезная дорожка подтаявшего инея, на полу, на расстеленном ватном одеяле сидят мужчина и женщина. Рядом – обгорелая свеча и остатки ужина. Мужчина и женщина счастливы, влюблено глядят друг на друга. Ее рука в его руке.
     - Знаешь, - говорит она ему, почти шепчет, и голос ее, как шорох волны по морской гальке, - я боюсь, что счастье наше скоро закончится. Все слишком хорошо, так не бывает.
     - Почему? – спрашивает он, готовый спорить и сражаться за свое счастье.
     - Это закон, – она улыбается. – Знак рока. Так всегда бывает.
     - Не забивай голову чепухой. Я не суеверен.
     Она вновь улыбается и покачивает головой. Ей не хочется отпускать его руку.
     - Последние два месяца просто сказка. Наша встреча, как удивительный сон. Я никогда не верила, что люди могут так легко сойтись. Сестра, да и мама… - она задумчиво умолкает.
     Он ждет продолжения.
     - Впрочем, нет! – она весело потряхивает роскошными золотисто-рыжими кудрями.
     – Не хочу усложнять. Ты прав, - она сильнее сжимает его руку, - мы будем счастливы.
     Он наливает вино – темно-вишневая, насыщенная цветом жидкость вспыхивает золотом в свете огня, - и один бокал подает ей.
     - Забудь обо всем, – шепчут его губы. – Нам ничто не помешает наслаждаться нашей жизнью.
     Его слова теплы, как свет очага, и им так хочется верить. Она доверчиво прижимается к нему всем телом, всей душой, но что-то черное зигзагом молнии пронзает сердце. Воспоминание о чем-то жгуче грустном и непоправимом. О раковой клетке. О том, что жить ей осталось год-два.
     Она сидела в кресле перед столом врача и рыдала, безвольно уронив лицо в ладони.
     - Неужели ничего нельзя сделать, дядя?!
     - Химеотерапия на некоторое время приостановит рост злокачественных клеток, - ухоженный эскулап с красиво подстриженной и подкрашенной в естественный цвет бородкой торопливо пожимает плечами. В его светло-ореховых глазах – жалость.
     - Приостановит?! Нет уж, спасибо, я не хочу лишаться своих волос, - негодующе восклицает она и гордо встряхивает пышной охапкой рыжих, как осенние листья волос.
     - Дитя мое, мое дорогое дитя!.. – острая скорбь растворяется в воздухе тягуче, медленно, и еще долго отголоски ранят ее сердце.
     - Традиционные методы бессильны против рака, - шепчет он, склоняя голову.
     - Используй… используй силу, - отвечает она бессильно, и глаза ее тускло блестят.
     Молчание.
     Наконец:
     - Ты уверена?
     - Да, - страстно шепчет она, почти против воли.
     - Ты знаешь, к каким последствиям это может привести? – строго спрашивает он.
     - Да.
     Вздох.
     - Ну что ж. Я полагаю, ты сделала выбор, - он помолчал. – Но помни: когда ты проснешься, никого из нас не будет, чтобы помочь. Ни меня, ни матери, ни сестры… Ни близких, ни знакомых… Сам мир может измениться, и может случиться так, что ты не узнаешь его, шагнувшего в прогресс или, наоборот, канувшего в техногенное невежество.
     А может быть, ты не проснешься вовсе. Твой дух будет вечно заключен в узкое пространство изотермического сосуда. Ты будешь страдать, осознавя себя, но не являясь никем.
     - Какой страшный приговор, дядя.
     - Я предупредил тебя.
     - Да, поистине выбор невелик: или сгнить заживо, кончая жизнь на химических препаратах, или воскреснуть в неведомом тысячелетии, или сидеть, словно джинн в бутылке!
     - Алиса…
     - Все, дядя, - ее голос прозвучал сухо и резко, как хриплое карканье вороны.
     - Думаешь, цивилизация шагнет так далеко, что каждый второй будет обладать твоими способностями?
     - Скорее знаниями. В современном мире им сопутствует налет мистицизма. Сторонники теологии считают нас порождениями тьмы, эзотерики - спиритами, ученые – шарлатанами и выскочками. А все потому, что метафизическим основам бытия не уделяется должного внимания. Если бы люди знали, что тело и дух – две разномагнитные субстанции, подчиняющиеся элементарным законам физики…
     - И все же вы будете искать тело? – нетерпеливо перебила она.
     - Эгхх!.. Я постараюсь.
     Она кивнула. Без интереса. Без надежды.
     - Понимаешь, не так часто случаются клинические смерти. Но у тебя есть 10% из 100.
     - У тебя богатая практика.
     - Тем более добавим еще 15%, - он улыбнулся.
     Теплая ладонь легла на плечо Алисы.
     - Еще кое-что, - она задрала подбородок вверх и посмотрела в ореховые глаза главврача. – Хочу, чтобы он был со мной.
     Лицо дяди стало непроницаемо.
     - Ты слишком много требуешь. Он живой человек…
     - Я тоже!
     - Он может не пережить этого шока. Там, в этой морозильной камере… Разум его может просто-напросто помуититься. В конце концов, это несправедливо!
     Она жалко сникла, скукожившись в кресле, - высохший скелет, мумия пышущего здоровьем создания, истребленного болезнью.
     - Я не смогу без него. Тогда мне незачем жить.
     - Как это незачем? – разгорячился он. – Будут другие Арсении!
     Она нехотя улыбнулась.
     - Сам знаешь, что нет. Рисунок атомов неповторим. Как отпечаток пальцев. Во всем мире не найдется идентичного.
     - И пусть не найдется. Будут другие. Не хуже и не лучше. Я не понимаю, почему ты так цепляешься за этого человека? Ты знаешь его всего 2 месяца…
     - Помнишь маму? А сестру? – она сделала паузу. – Возможно до конца существования Вселенной я больше не найду комбинации идеально подходящей моему складу. Подумай о том, какие у нас могут быть дети. Твой ген во мне и его здоровая матрица – какая сила в будущем поколении! Плюс полностью исключена возможность патологии.
     Доктор обреченно покачал головой с седеющими висками.
     - Убедила.
     И вот сейчас глухими ударами бьется ее сердце. Сколько, пять-шесть месяцев ей наслаждаться этими сильными, электризующими тело и дух объятиями, прежде чем сила извне не вырвет ее из бренной оболочки и не бросит в продлевающую жизнь камеру. Пока болезнь не начала стремительно прогрессировать.
     Пока болезнь не начала стремительно прогрессировать…
     Белый потолок перед глазами. Тело распростерто на столе. В комнате невыносимый холод. Она очень напоминала больничную палату, если бы не полностью задрапированное темными шторами окно, и не силуэт в темном облачении, устанавливающий на голове пациентки электрические проводки. От висков и коры головного мозга электрические шнуры бегут к прибору, напоминающему энцефалограф. Ломаные кривые четко фиксируют функционирование мозга. Первый поворот рычажка вызывает электропомехи, прыгает кривая ЭЭГ. Процесс начался.
     Если представить наше тело и дух полярными субстанциями с противоположным зарядом энергии, то, что будет, если нарушить механизм равновесия? Так же как магнитные колебания вызывают статические помехи в радиоприемнике, так же они вызывают их и в человеческом мозге, только амплитуда колебания должна быть более низкой частоты. Поймаем частоту транслирования мозга и пошлем разъединяющий атомы тела и духа удар тока.
     Густая концентрация электростатики, заставляющая плясать стрелку электроэнцефалографа, подсказала доктору, что процесс распада проходит успешно.
     Он открыл небольшой изотермический ящик (стены этой камеры генерируют энергию для зарядки, являясь автономным источником питания), настроенный на нужное магнитное поле. Это будет колыбелью его Алисы, пока он (или в будущем его потомки) не найдет достойного молодого тела, свободного от раковой клетки и не произведет обратного процесса переселения. Этот опыт в его практике впервые. Раньше он отваживался экспериментировать только на лабораторных крысах и кошках. Теперь его детище получило человеческую жертву.
     Он вздрогнул.
     Нехорошая мысль.
     Внезапно шум электростатических помех перерос в настоящий треск, и фейерверком оранжевых искр лопнуло стекло на приборе. Запахло горелым мясом.
     Выругавшись, доктор поспешно сорвал с висков Алисы дымящиеся провода и уронил их, обжигая пальцы.
     Комната погрузилась в совершеннейшую тьму. Доктор вгляделся. В стороне, в одном из углов, потрескивая, висело голубое облачко. Как пыль, рассеивающаяся на глазах.
     Алиса.
     И вдруг… Бог мой! Какая ошеломительная, захватывающая красота!
     Воздух налился пульсирующими шарами энергии в изящном обрамлении сверкающих нитей: небесно-голубых, сиреневых, желтых, ярких и тусклых, мигающих и переливающихся, похожих на узор пляшущих светлячков. Ореолы силовых линий сходились к маленьким, сверкающим ядрам, унизывающим переплетения щупалец, словно капли росы паутину. Это было похоже на химическую модель атомов. Тонко танцуя, нити медленно стягивались к распахнутой клетке, исчезая в ее нутре. Секунда – и все исчезло.
     Усилием воли доктор стряхнул оцепенение и захлопнул ящик. Замок сработал. Алиса заперта и ждет своего часа. Теперь дело за Арсением.
    
     * * *
    
     Я не ощущал себя частью этих воспоминаний, они были чужды мне. Как будто какой-то высший мастер показывал мне виртуальные картинки. Тот мужчина и та женщина. Кто они? Кажется они были так влюблены друг в друга… Но черная печать грусти лежала на сердце женщины, мужчина же светился довольством.
     Физическое пространство моей световой камеры как будто расширилось. Воздух стал более разрежен и сух. Я стал ощущать холод. Возможность восприятия вернулась ко мне сначала на психологическом, а затем и на биологическом уровне.
     Я лег, распростершись на полу и устремив взгляд вверх, в сплошное яркое пятно света.
     Я ждал.
     Я знал, что сущность эта не вечна.
     И они пришли снова.
     Мои воспоминания. Или не мои?..
    
     * * *
    
     Артур Ройтман, виртуозный хирург, лечиться у которого почитали за счастье самые влиятельные особы, объявил о своем трауре. Недавно он похоронил любимую племянницу Алису Силвер «обаятельную девушку, - как писали газеты, - тяжело переживая ее смерть». Примерно неделю пресса трепала его имя, смакуя на все лады сенсацию, пока он, взяв вынужденный отпуск, мрачно сидел на диване в халате и тапочках, брезгливо переключая каналы, когда программу прерывала сводка новостей. Впрочем, он стойко переносил свое положение.
     Вчера звонила мать Алисы, чтобы осыпать его бурным потоком проклятий. Он сломал судьбу бедной девочки. Он обрек бедняжку на вечные муки. Он убийца. И когда-нибудь он поплатится за это. Она, Клара Силвер, не оставит этого так.
     Открыв банку пива, доктор Ройтман вернулся на диван, устало уставясь в цветную картинку на экране.
     Задребезжал дверной звонок.
     «Надеюсь это не проклятые газетчики, – мрачно подумал он, выходя в коридор. – И не коллеги со своими бесполезными соболезнованиями».
     На пороге стоял молодой взволнованный парень.
     - Доктор Ройтман, я… я… - он вздрогнул, не в силах закончить фразы. Боль, тупая и тягучая, сдавила горло.
     - Входи, парень, - прохрипел эскулап, и тяжелая лапища улеглась на его плечо, вовлекая в прихожую.
     Он сразу сообразил кто перед ним.
     Серые глаза с легкой черниной, смелый, упрямо вздернутый подбородок и выражение какой-то юношеской беспомощности – да, только такой тип мог подойти его Алисе.
     - Проходи, я немного… - промямлил Ройтман.
     Он начинал и не заканчивал фразы, и потому его речь выглядела сумбурной и бестолковой.
     Арсений сидел в кресле, удрученно покачивая головой.
     - Но как неожиданно! Я не знал, - он взглянул на доктора. – Разве смерть может наступить так внезапно?
     - Все может быть, - Ройтман позволил себе легкую улыбку.
     - Знаете, я когда-то посещал лекции одного китайского терапевта. Он говорил, что на востоке широко применяется сочетание гриба рейши с акульим хрящем в борьбе со злокачественными опухолями…
     - Да, действительно, акулий хрящ препятствует образованию новых кровеносных сосудов, необходимых для питания растущей опухоли, - доктор Ройтман с любопытством посмотрел на Арсения. - Вы увлекаетесь медициной?
     - Бросил обучение на третьем курсе.
     - Ого! Хм!.. Почему?
     - Ну знаете… У меня в то время что называется «крышу несло». Все время хотелось чего-то нового, каждую область науки я находил интересной и, как Ломоносов, везде хотел оставить свой след. Я никак не мог решить к чему применить свое страстное рвение действовать, работать, умственно обогащаться.
     - Насколько я знаю, сейчас вы занимаетесь торговлей?
     - Да, работаю в маркетинговой сфере.
     - Ну и как?
     - Хорошо, если есть креативность мышления и умение впаять клиенту ненужный чайник, выдав его как новейшую технологическую разработку.
     - Да, меня один раз так развели на электронный тонометр, - с оживлением подхватил доктор Ройтман.
     Арсений со знанием дела махнул рукой.
     - Гнилые модели. Чем проще в употреблении прибор, тем больше ошибок он совершает. На нашем складе все тонометры показывали разное давление.
     Ройтман рассмеялся. Этот парень начинал ему нравиться все больше и больше. Случайно взгляд его упал на небольшую увесистую шкатулку, которую с недавних пор он все время держал при себе. «Как я могу, Алиса? Как?»
     - Вы, наверное, очень любили ее? – словно прочитав мысли, спросил Арсений.
     - А вы?
     Арсений ответил взглядом, полным глубокой скорби.
     - Глупо и страшно, но я не пришел на похороны, - губы его дрогнули в кривой улыбке.
     - Вы просто тяжело переживали. Я сам бы многое отдал, чтобы не участвовать в этой глупой комедии.
     - Как вы сказали? Комедии? – недоуменно переспросил Арсений.
     - Э-э… Я хотел сказать вся эта официальность, сама церемония, необходимость делать так-то и так-то, говорить что положено, в то время как хочется выгнать всех и остаться один на один со своим горем, с ее телом…
     - Именно поэтому я не пришел. Не хотел видеть ее… мертвой. Не хотел объясняться с ее семьей, - он торопливо поднял глаза на Ройтмана. – Но я очень рад нашему знакомству. Вы мне симпатичны.
     - Вы мне тоже, - не слукавил Ройтман.- Скажите, а если вдруг представилась возможность, вы бы хотели жить рядом с Алисой? Ответьте не задумываясь.
     - Да, хотел бы.
     - Насколько сильно?
     - Странный вопрос.
     - И все же. К примеру, какой-нибудь волшебник прямо сейчас предложил воссоеденить вас с ней, вы согласились бы?
     - Хм! К чему это сейчас?
     Ройтман вздохнул, вновь украдкой глянув на шкатулку.
     - Бедная Алиса. Но, ни в ее внешности, ни в физическом состоянии признаки болезни никак не проявлялись, - Арсений не замечал, как доктор Ройтман медленно заходит сзади. – Рак не поражает внезапно, как кинжальный удар, не проходя стадий визуально заметных.
     - И все-таки вы не ответили на вопрос, - с печалью заметил доктор Ройтман.
     В ту же секунду его массивный кулак приподнялся, чтобы с силой обрушиться на незащищенный затылок Арсения.
     Я упал, даже не вскрикнув. Я?..
    
     * * *
    
     Очнулся Арсений на большой кровати, чьи белые простыни слабо светились в зашторенной комнате. Руки и ноги были надежно привязаны ремнями к изголовью и изножию, так, что он лишь слегка мог шевелить ими.
     «Доктор Ройтман - маньяк, - пронеслось у него в голове и все внутри похолодело. – Он убил свою племянницу, а затем разыграл сцену с похоронами».
     Отчаянно рванувшись, Арсений закричал.
     - Кричите, кричите, здесь хорошая изоляция, - услышал он спокойный голос.
     В дверном проеме показалась крупная фигура доктора. Он был одет в черный резиновый костюм водолаза, некрасиво облегающий круглое брюшко, и нес в руках какой-то тяжелый прибор.
     - Что это? – выдохнул Арсений. – Что вы делаете?
     - Она просила меня. – Ройтман упрямо выпятил челюсть. Казалось, он спорит сам с собой.
     - Кто она? О ком вы говорите? Развяжите меня немедленно!
     Ройтман проигнорировал жалкий приказ связанного человека, и начал готовить прибор к действию, распутывая многочисленные провода.
     - Учитывая то, что вы все-таки изъявили желание жить с ней, я выступлю с функциями доброго волшебника, - заявил он.
     «Господи, он говорит об Алисе! Он сумасшедший», - в страхе подумал Арсений.
     - Не надо! – взмолился он с чисто животным ужасом и отчаянием, когда доктор приблизился к нему с дерматродами.
     - Жаль, что для этой процедуры вы должны находиться в сознании, - с искренней жалостью произнес он. – Не бойтесь, я не причиню вам боли.
    
     * * *
    
     Я не помню своих ощущений. Что-то дикое, размытое встает в мозгу, как сплетение глубинносущностных нитей, похожих на морские водоросли. Что-то как будто закрутило меня в теплую воронку и стало засасывать. Мир органики, мир вещей стал отдаляться, и эту реальность я больше не воспринимал как данную. Я преодолел некий барьер, за которым сами цвета и запахи изменили свои оттенки. Время стало текучим, словно вода, оно вообще перестало существовать! И я увидел свое безжизненное тело, но рассматривал его без страха, с любопытством, и доктора Ройтмана суетящегося со своим прибором. Я словно воспрянул ото сна и узрел свет во всей его многогранности и цветовой гамме, впитал в себя все разнообразие внешних и внутренних явлений, радугу, сверкающую палитру истинной реальности, в которой восприятие становится в тысячу раз более чутким. Я стал биоплазменным полем, разлитым в пространстве этой комнаты, насыщенной электричеством. Я еще нес на себе отпечатки личной памяти, но постепенно индивидуальность моя смывалась. Как следы на мокром песке смываются приливной волной. И тут, когда я впервые стал свободным, через меня прошли слабые магнетические токи, притягивающие и вовлекающие в какую-то светящуюся, холодную камеру, способную законсервировать мой дух! Нет! Электрический импульс прошил мою эфирную субстанцию, и свет холодной волной обрушился в мозг, запечатал в стеклянных стенах камеры-куба.
    
     * * *
    
    
     Я ждал. Теперь я знаю чего. Все это время я ждал освобождения. И до сих пор жду, не зная, жив ли мой палач, умеют ли люди воскрешать духов. Я никогда не вспоминал об Алисе. Само ее имя стало мне ненавистным с тех пор, как дар восприятия вернулся ко мне. Возможно, ее бесплотный дух парит где-то рядом, в соседней камере, но мне абсолютно все равно. Все мои желания сосредотачиваются на обретении телесной плоти.
     А пока вечность качается со всех сторон, холодная, стеклянная, неумолимая вечность. И я осознаю себя, осознаю, что я есть.