Было чуть больше половины десятого, когда человек упал за борт почтового парохода. Течения Индийского океана украли у парохода немало времени, и теперь он спешил поскорее преодолеть Красное море.
     Ночь была светлой, несмотря на то, что луна пряталась за облаками, а воздух – теплым и насыщенным влагой. Спокойную водную гладь нарушал только ход большого корабля: он оставлял за собой косые росчерки волн, похожие на перья; пенный след, постепенно сужаясь, держался на воде еще четверть часа после своего рождения под гребным винтом, в то время как корабль уходил в темноту к горизонту.
     На борту затевался концерт. Все пассажиры были счастливы прервать монотонную скуку путешествия и дружно собрались вокруг рояля в кают-компании. Палубы опустели.
     Мужчина слушал и присоединялся к остальным в припеве, но вскоре ему стало слишком жарко. Он вышел на палубу, выкурить сигарету и освежиться дыханием ветерка, который возник только благодаря скорости лайнера. Этой ночью это был единственный ветер над теплыми водами Красного моря.
     Приставной трап не убрали после того, как они покинули Аден, и пассажир поднялся на платформу, словно на балкон. Мужчина прислонился спиной к поручням и задумчиво выпустил в воздух клуб дыма. Рояль заиграл быстро и оживленно, и чей-то голос затянул первую строчку «Хулиганов». Размеренная пульсация винта служила дополнительным аккомпанементом к песне.
     Мужчина знал этот мотив: он неистовствовал во всех мюзик-холлах семь лет назад, когда он только отправлялся в Индию. Мелодия напомнила ему про сверкающие, как бриллианты, оживленные улицы, которые он не видел так долго… скоро они вновь предстанут перед его глазами.
     Он как раз собирался присоединиться к хору, когда ненадежно закрепленные перила вдруг треснули и поддались: мужчина рухнул спиной вперед в теплые воды моря с шумным плеском.
     На несколько секунд все чувства затмило удивление. Затем он понял, что должен закричать, он начал кричать, еще не всплыв на поверхность. Хриплый, невнятный, наполовину приглушенный вопль. Потрясенный мозг подсказал ему слово: «Помогите!» и он отчаянно проорал его шесть или семь раз, не останавливаясь. Затем прислушался.
     - Хэй, хэй, хулиганам уступите дорогу!
     Звуки хора, возвращаясь, плыли к нему по гладкой поверхности воды, хотя корабль уже полностью прошел мимо него. И, когда он услышал музыку, длинная игла страха вонзилась в его сердце. Он впервые осознал, что его могут и не поднять на борт немедленно. А хор завел снова:
     - Тут ребятам говорю, кто со мною на пирушку?! Рум-тум-тидл-тум-тум! Мы зальемся по макушку!
     - Помогите, помогите! – вскрикнул человек, вне себя от ужаса.
     - Нам нальют опять и снова, не сказав дурного слова!! Хэй, хэй, лучше уступите нам дорогу! Ху-ли-га-ны…
     Последние слова припева тянулись все тише, пароход быстро уходил вдаль. Начало второго куплета превратилось в невнятицу из-за растущей дистанции между кораблем и человеком. Линии громады корпуса размывались в темноте, и кормовые огни угасали.
     Он поплыл следом с бешеной энергией, останавливаясь после каждой дюжины гребков для того, чтобы испустить долгий дикий крик. Возмущенные воды моря снова начали успокаиваться, и кильватерный след превратился в мелкую рябь. Взбитые винтом пузырьки пены, играя, поднялись вверх и исчезли. Стихли звуки музыки, голоса и сам шум движения.
     Лайнер еще был виден: меркнущий свет на черной водной глади и темная тень на фоне бледного неба.
     Наконец, к нему пришло понимание той ситуации, в которой он оказался, и человек остановился. Он был брошен – был один, и осознание этого помрачило его рассудок. Он снова начал грести, только теперь вместо того, чтобы кричать, молился – безумные, бессвязные молитвы, слова спотыкались и сталкивались друг с другом…
     Вдруг далекий огонек замерцал и, казалось, стал ярче.
     Его сознание омыло волной надежды и радости. Они собирались остановиться – повернуть корабль и вернуться! С надеждой пришла и благодарность. Его молитвы были услышаны.
     Слова благодарности оборвались и замерли на его устах. Он остановился и уставился на свет – он был как отражение его души в его глазах.
     И теперь человек знал, что его судьба решена. Отчаяние заглушило надежду, молитвы уступили место проклятиям. Он беспомощно негодовал, взбивая воду в пенную муть. Он изрыгал грубые ругательства, такие же бессильные, как и молитвы – и они тоже остались без внимания.
     Вспышка ярости прошла очень быстро: он слишком устал для того, чтобы долго бушевать. Усталость нарастала. Он замолчал – утих, как и море, с гладкой стеклянной поверхности которого стерлась даже мелкая рябь. Он механически плыл вслед кораблю, тихо всхлипывая про себя в мучительном страхе. И свет с кормы превратился в крошечное пятнышко, чуть желтей, но ничуть не больше звезд, которые здесь и там сияли между облаков.
     Прошло около двенадцати минут, и усталость мужчины начала сменяться изнеможением. Подавляющее чувство неизбежности накатило на него. С утомлением пришел и странный комфорт: он не должен плыть весь долгий путь по Суэцкому каналу. Был и другой курс. Он умрет, и ему придется смириться с этим, ведь он брошен здесь на произвол судьбы.
     Он порывисто вскинул руки вверх и ушел под воду.
    
     Вниз, вниз, он уходил вниз в теплую тьму. Смерть схватила его, и человек начал захлебываться. Боль своим яростным нажимом вновь пробудила его гнев. Он сражался, и, делая поразительные усилия, стремился назад, к воздуху. Это было тяжкое сражение, но человек одержал победу и, задыхаясь, вынырнул на поверхность. Отчаяние уже поджидало его там.
     Слабо всплескивая руками, он застонал от жестокого горя:
     - Я не могу – я должен! О, Боже! Позволь мне умереть.
     Луна в своей третьей четверти вышла из-за скрывающих ее облаков и пролила на воды мягкое, бледное сияние. В пятидесяти ярдах от него из воды торчал черный треугольный объект. Это был плавник, который медленно приближался к нему.
     Его последняя мольба не осталась без ответа.