Ах, как она любила лица! Как наслаждалась разглядыванием их в общественных местах, украдкой, чтобы их обладатели ничего не заметили. Это было у нее с малолетства, тогда в каждом лице она видела какое-нибудь животное: особенно много было птиц и рыб, но попадались и овцы, и олени, и даже львы. Потом, повзраслев, она начала видеть, какими эти лица будут в старости, через двадцать, сорок лет. Это было безумно увлекательно – в лице юной девушки вдруг прорезывались черты старухи: щеки провисали, как собачьи брыли, подбородок удваивался, а крепкий парень на какой-то момент превращался в старика с запавшим ртом и кустистыми бровями над выцветшими, в красных прожилках глазами. В такие моменты она остро жалела, что не умеет рисовать – всю жизнь считала себя неспособной, на уроках по черчению не могла провести прямую линию даже по линейке, а когда во взрослом состоянии попала в Царскосельский лицей под Петербургом и увидела рисунки его воспитанников, которые никогда художниками не стали, поняла, что тоже могла бы так же, если бы училась, – так и хотелось занести все эти метаморфозы внешности на бумагу. Еще она любила мысленно примерять на женские лица косметику, и тогда даже самые дурнушки превращались в красавиц, потому что, как она считала вслед за Шарлем Перро с его Золушкой, которую принц заметил только после того, как прекрасная фея надела на нее сказочное по красоте платье и хрустальные башмачки, а, может, еще подвела ей брови и глаза и нарумянила щеки, некрасивых женщин не существует по определению, так уж их создала природа, а если женщина и кажется некрасивой, то это только от ее лени и наплевательского к себе отношения. Сама-то она себе такого не позволяла. Некоторые лица, когда-то поразившие ее воображение ( не обязательно красотой, а «лица необщим выраженьем»), она помнила долго, хранила их в памяти, пыталась представить их жизнь за пределами мимолетной встречи в метро или на улице, воображала, какой у них может быть характер, хотя и воображать-то не очень надо было, так как природа, такая щедрая на виды и подвиды в животном мире (даже у зебр кажущиеся одинаковыми полоски на самом деле разные), оказалось довольно скупа по отношению к человеку, создав не так уж много разновидностей его внешности и соответственно к каждой внешности подходящий характер. И люди, не зная, что они повторения кого-то еще, в большинстве случаев действовали вполне предсказуемо, не переставая тем не менее время от времени удивлять ее непредвиденными проявлениями своей натуры, ничего не имеющими общего с шаблоном.
    
    
     Он пристал к ней в метро, когда она под вечер ехала домой после занятий в университете. Среднего роста, в очках, под которыми горели неугасимым пламенем очень темные глаза, явно старше ее (в то время все были старше ее!), и с портфелем он выглядел как средний интеллигент московского разлива.
     - Девушка, - обратился он к ней, - вы не скажете, сколько сейчас времени?
     - Не могу сказать, у меня нет часов, - ответила она.
     И это было правдой, их у нее никогда не было.
     В это время вагон качнуло, он схватился за поручни и на левой руке у него блеснули нержавейкой часы. Ах, вот как! Еще один, желающий познакомиться. Она демонстративно отвернулась. Он перехватил ее взгляд:
     - Не работают, - сказал он покаянно и в подтверждение приложил часы к уху, - встали десять минут назад.
     Ей стало смешно:
     - Откуда вы знаете, что десять минут назад?
     - А я вас увидел десять минут назад на эскалаторе и решил познакомиться, но не знал как, вот они мне и помогли: встали во время.
     - Я с вами знакомиться не собираюсь, я замужем.
     - Ну и я женат, и у меня сын.
     - Тем более.
     - Тем более что? Простые, ни к чему не обязывающие дружеские отношения, скрепленные за чашкой кофе в кафе, что в этом плохого?
     - Я вижу у вас большой опыт по скреплению подобных отношений с особами женского пола.
     - На самом деле не такой уж и большой, времени особо нет, кандидатскую пишу.
     Он и выглядел, как человек, пишущий по меньшей мере кандидатскую.
     - И в какой же области?
     - В философии, я преподаю в университете на кафедре философии, а вы, наверное еще учитесь?
     - Учусь.
     - И где же, если не секрет?
     - В университете.
     - Небось, литературу изучаете?
     - А вы еще и ясновидящий?
     - Нет, просто хороший физиономист.
     - Да? Ну и что же вы прочли на моем лице?
     - То, что такая красивая девушка, как вы, не может заниматься такими грубыми предметами, как сопромат.
     В это время механический голос обьявил ее остановку, и она пошла к дверям. Он пошел за ней.
     - Дайте, пожалуйста, ваш телефон, я хотел бы вам позвонить.
     - Нет.
     - Почему так сурово?
     - Потому что я замужем и, вобще, я не знакомлюсь на улице.
    
     - Но мы не на улице, а в метро.
     - Это одно и то же.
     Он сокрушенно развел руками, и они расстались на десять лет.
     В следующий раз он подошел к ней тоже в метро, но на другой станции (она к тому времени уже успела развестись и переселиться в другое место), когда она ехала домой с работы. Все тот же портфель и очки, во взгляде веселое удивление, как будто и не прошло десяти лет:
     - Девушка, вы не моя студентка?
     Она узнала его сразу, он ее нет.
     - Нет, не ваша.
     - А мне показалось, что я вас видел на своей лекции.
     - Вы ошиблись.
     - Он вошел с ней в вагон, встал рядом.
     - Вы не могли бы дать мне ваш телефон.
     - Зачем?
     - У вас интересное лицо.
     - Вы у каждой девушки с интересным лицом просите телефон?
     - Нет, не у каждой, спрашивать нет времени, пишу докторскую.
     Она решила проверить:
     - И в какой же области?
     - В философии, я доцент на кафедре философии в университете.
     Она вгляделась в него. Как странно, он действительно ее не помнил. Тогда что же уже второй раз приводит его к ней? Может быть, она девушка его мечты? Ну что, дать ему телефон? А зачем? Он, наверняка, женат на той же жене или на другой, но продолжает знакомиться в метро, чтобы завязать ни к чему не обязывающие отношения за чашкой кофе. Все было абсолютно предсказуемо.
     - Поезд подошел к ее остановке, она пошла к выходу. Он пошел за ней:
     - Ну, пожалуйста!
     - Нет, и не просите.
     Пройдя несколько шагов, она обернулась, он стоял на том же месте и смотрел ей вслед, глаза у него были очень расстроенные.
     И прошло еще если не десять, то лет пять уж точно. И опять он подошел к ней в метро, поседевший и располневший, в неизменных очках и с портфелем, и опять, конечно же, не узнал ее. Это становилось интересно! Ну, что он теперь скажет?
     - У вас был трудный день, - сочувственно произнес он, - и вы устали.
     От того, что он попал в точку, она вздрогнула и неожиданно для себя выпалила:
     - Да.
     - Я тоже устал сегодня, вот с работы еду.
     Ей вдруг стало весело:
     - Ну как, написали докторскую?
     Он недоуменно посмотрел на нее, но тем не менее ответил:
     - Да.
     - А сын, небось, уже в университете учиться?
     Он совсем растерялся:
     - Откуда вы...
     - В течение, примерно, пятнадцати лет вы пытаетесь познакомиться со мной уже в третий раз, и каждый раз вы меня не узнаете, что это?
     - Я не знаю, - сказал он после довольно длительного молчания. - Я не знаю, что это за наваждение, но каждый раз, когда я вижу ваше лицо, я вижу его как будто в первый раз и не могу не подойти. Простите меня.
     - Мне не за что вас прощать, мне надо выходить.
     - Можно я выйду вместе с вами? - спросил он робко.
     Почему бы и нет, подумала она и сказала:
     - Выходите.
     Они вышли из вагона и медленно пошли по направлению к выходу, не говоря друг другу ни слова. Из открытых дверей дохнуло промозглым, пробирающим до костей мартовским вечером.
     Он откашлялся:
     - У вас есть немного времени, может, посидим где-нибудь? – и увидив ее сомневающееся лицо, заторопился, - ну вы можете сделать мне одолжение через пятнадцать-то лет?
     Она посмотрела на него: это не укладывалось ни в какие знакомые ей доселе рамки. Ну и ладно, так даже интереснее.
     - Хорошо, давайте посидим где-нибудь.
     Они вышли на улицу, слабо освещенную с трудом пробивающимися сквозь мглу фонарями, и молча пошли по направлению к Большому театру.
     - Как насчет «Националя», прервал он затянувшееся молчание.
     Она кивнула.
     Они подошли к ресторану. В дверях его неподвижным изваянием стоял швейцар, всем своим видом показывая, что мест нет. Ну что же, значит не судьба, - подумала она.
     - Я знаю одно неплохое место, - не дав ей сосредоточиться на теме судьбы, - сказал он - шашлычная у Белорусской, на такси отсюда десять минут.
     И не дожидаясь ее ответа, как бы испугавшись, что она передумает, выскочил на проезжую часть и молодецки свистнул. Из мрака, как по мановению волшебной палочки, высветилось такси.
     - Шеф, до Белорусской не подбросишь? - обратился он к шоферу.
     - Садитесь.
     Он галантно открыл заднюю дверь, пропуская ее, потом сел сам, запоздало спросил:
     - Извините, ради Бога, я ведь даже не поинтересовался, любите вы шашлык или нет?
     - Люблю, а место это я хорошо знаю; когда я училась в университете, мы с девчонками два раза в год именно там справляли успешную сдачу экзаменов: скидывались, у кого сколько было, и пировали.
     - Я рад, что угадал.
     Такси подвезло их к самым дверям, он расплатился, и они вошли в приятное сухое тепло, упоительно пахнущей жареным мясом и чем-то еще, невыразимо пряным и острым, от чего рот сразу наполнялся слюной, раздевалки. Официантка указала им на столик на четверых, за которым уже сидела пара.
     - Нам столик на двоих, пожалуйста - прошептал он убедительно и ловко, как фокусник, опустил в карман ее фартука зеленую купюру.
     - Тогда подождите.
     Ждать пришлось недолго. Откуда-то из недр кухни был притащен маленький столик, который приткнули в угол, единственно свободное место в зале, и за этот столик они и сели.
     - Ну теперь можно и поговорить, - с облегчением произнес он, - но сначала давайте закажем. Вы что будете пить?
     - Я, вобще-то, не пью, но раз уж мы в грузинском ресторане, давайте красное, а вы? - она впервые обратилась к нему.
     - И я красное, что у них тут есть? Ага, «Мукузани», очень хорошо! Не возражаете?
     - Нет.
     - А что будем есть? Необязательно шашлык, можно цыплята-табака или что-нибудь еще.
     - Нет, мне, пожалуй, все-таки шашлык.
     - Ну и мне тоже, а еще давайте каких-нибудь закусок, вот тут «лобио», салат-коктейль, сациви.
     - Слишком много, не сьедим.
     - Сьедим, вечер длинный, торопиться нам некуда.
     Она подумала, что торопиться ей сегодня действительно некуда, дети с мамой, и согласно кивнула. Он подозвал официантку, заказал и длинным, трудно определимым взглядом посмотрел ей в лицо. Она заерзала, не зная, как реагировать на эту игру в гляделки, в волнении переставила вазочку с чахлым цветком, потрясла перечницу, проверяя есть ли в ней перец, схватила нож, хотя резать было пока нечего. Он взял у нее нож, положил его на место и быстро прикоснулся своей очень приятной на ощупь ладонью к ее руке:
     - Давайте успокоимся, - мягко сказал он, - я тоже волнуюсь. – Ведь вы же моя мечта, а согласитесь, встреча с мечтой, не частое событие. Не поверите, я даже во сне вас несколько раз видел.
     - Если ыы видели меня во сне, как же ыы меня не узнали ни в этот раз, ни в прошлый?
     - У вас каждый раз было другое лицо, но я все равно знал, что это ыы, - он запнулся, - и, знаете, это было такое блаженство...
     Она не знала, что сказать: все было так странно, так непонятно, так непохоже на то, что она знала раньше! Ее мысли были прерваны официанткой, которая принесла вино и закуски, и начала споро расставлять их на столе. И вдруг ей стало так упоительно хорошо, так захотелось обжигающей, острой еды, крепкого вина, дальнейших его признаний, которые, хотя бы на время, позволяли забыть то, что не давало ей покоя уже много лет, что она быстро пододвинула к себе миску с
     сациви, отломила кусок лаваша, обмакнула его в густой ореховый соус, в котором плавали кусочки курицы, и, почти застонав от наслаждения, торопливо положила его себе в рот. Он смотрел на нее, не отрываясь, и она первый раз в жизни поняла, что сказочно хороша и может делать все, что ей вздумается. И повинуясь этому, доселе неизведанному ей чувству, она, не смущаясь, подняла на него глаза и сказала:
     - Ну, что же, давайте выпьем за вашу мечту и за удовольствие ею быть!
     Они чокнулись, и из его бокала на скатерть красным цветком выплеснулось вино. Ей так это понравилось, что она чокнулась с ним еще раз, и теперь на скатерти красовался еще один цветок.
     - Расскажите мне о себе, - попросил он.
     Но ей не хотелось рассказывать о себе: это могло спугнуть очарование неожиданно подаренного им вечера, поэтому она сказала:
     - Зачем вам подробности, если нам и так хорошо, лучше попробуйте «Сациви», а то Вы ничего не едите. Можно я вам положу?
     И, не дожидаясь ответа, взяла его тарелку и начала накладывать на нее по очереди все, что было на столе.
     - Он послушно взял вилку и начал есть, но быстро отложил ее:
     - Знаете, у меня сегодня странный день. Я проснулся с ощущением счастья - понимаете? - и весь день ждал его, поэтому, когда я увидел вас в метро, я не удивился, а просто пошел за вами и сел в ваш вагон. Вы не думайте, я не неудачник, который от одиночества цепляется к вам вот уже столько лет, - поспешил добавить он, - я вполне успешен, я доктор наук, у меня хорошая жена и очень способный сын...
     - Я ничего такого не думаю, - примирительно сказала она.
     - ...Просто, - продолжал он, - мне нужны вы. И теперь, я знаю, все будет по-другому, мы начнем видеться...
     Тут он замолчал и начал сосредоточенно отрывать кусочки от лаваша и складывать их горкой рядом с тарелкой. Ей стало жалко его, и себя тоже, но что можно было поделать? Она вздохнула:
     - Я уезжаю через неделю в Америку...
     Он перестал строить горку:
     - Надолго?
     - Навсегда, иммигрирую туда с детьми.
     Даже в ресторанной полутьме было заметно, как он побледнел:
     - Зачем?
     - Затем, что я уже три года как в отказе, затем, что меня выгнали с работы, затем, что из-за всего этого я зарубила моим детям да и себе тоже будущее. А теперь пришел Горбачев – вы же знаете, новая метла по-новому метет – и нас выпускают.
     - Что же нам делать, любимая? – тихо спросил он.
     - А ничего не делать, делать нам с вами нечего.
     Она посмотрела на скатерть всю в винных пятнах: пора было уходить. Они поднялись из-за стола одновременно, надели в раздевалке пальто и вышли в сырую
     темень. Подьехало такси. Перед тем, как сесть в машину, она оглянулась и на прощанье махнула ему рукой.