Fac, ut ardeat cor meum
     in amando Christum Deum
     ut sibi complaceam.
     Jacopone da Todi, Stabat Mater
    
     Заставь гореть сердце моё
     В любви к Христу Богу
     И с собой быть в согласии.
     Якопоне да Тоди, Stabat Mater
    
     Мы стояли в полной тишине перед стеной. Весь мир был залит темнотой. Мы долго шли по этой равнине, поднимаясь на холмы и спускаясь с них, мы огибали овраги, провожали взглядом птиц, отдыхали в тени редких маслин, любовались закатом солнца. Наконец, стало темно, небо покрылось тучами, и мы побрели во тьме.
     Стена, очевидно, была развалинами монастыря. Я читал, что здесь когда-то стоял монастырь францисканцев. Но с ним что-то случилось, то ли пожар, то ли обвал, но монахи покинули его лет триста назад. С тех пор монастырь медленно уходил в землю, и, видимо, эта стена - все, что осталось от него.
     Я сел у стены, опершись на нее спиной. Солнце зашло давно, и стена больше не давала тепла, собранного за день. Было прохладно, воздух казался хрустальным. Она села рядом со мной, тоже опершись на стену. Я медленно выдохнул воздух, испытав терпкое наслаждение от тишины и покоя ночи.
     - Где мы? - спросила она, подняв голову к небу и закрыв глаза.
     - Я не знаю, - ответил я. И, помолчав, добавил:
     - Мы шли целый день.
     - Да.
     Я думал о монахах, которые тащили откуда-то камни, чтобы построить здесь монастырь. Зачем здесь монастырь? Пока мы шли, поднимаясь на холмы, я не видел никаких рек. Значит, воду они брали из колодца. Но почему именно здесь? Просто посреди этой бесконечной равнины. Я представлял себе повозки волов, нагруженные камнями, монахов в коричневых запыленных рясах, с простыми и задумчивыми лицами.
     Потом они клали камень до позднего вечера. Когда солнце заходило, они собирались у этой стены и, помолившись, принимались за еду. "Хлеб наш насущный дай нам на сей день..."
     Я думал и о том, как они прогуливались по стене бессонными вечерами, когда монастырь уже стоял. Вот настоятель отец Антоний. Он десять лет провел в Риме, изучая теологию. Он любит стоять на стене, глядя на звезды и тихонько молясь Богу. Внизу, в подвале, в далекой келье, в затворе живет отец Иаков. Целыми днями он молится деве Марии. Однажды молодые монахи подсматривали за его ночной молитвой сквозь решетку на двери. Он стоял на коленях с раскрытым ртом, губы его тряслись, по щекам лились слезы. Пытаясь произнести что-то, он выталкивал из себя только вздохи и хрипы. Глаза его светились счастьем.
     Я теснее прижался к стене и тихонько вздохнул. Что-то похожее, я знал, чувствовала она.
     - Как темно, - услышал я ее тихий шепот.
     - Да, - еще тише ответил я. - Мы в темноте. Вокруг нас на десятки километров нет никого. Волшебно.
     - Да.
     Когда не было работы в монастыре, отец Антоний прогуливался по окрестностям. Он внимательно наблюдал за цветами и пчелами, за полетом птиц, за направлением ветра. Про него говорили, что он знал язык птиц. На столе у его кровати всегда лежали "Цветочки Франциска Ассизского". Он знал их наизусть.
     Однажды в монастырь прислали монаха брата Филимона. Ходили слухи, что он был сюда сослан за то, что был спиритуалистом. Ему было положено жить в подвале и работать за троих, чтобы искупить тяжким трудом свой грех. Некоторые рассказывали, что он дошел в своих сочинениях до обвинений Церкви в стяжательстве. Он был нелюдим, и все время шептал себе под нос молитвы. Однажды, идя через двор, Филимон вдруг упал на колени, как будто его поразила молния, и поднял руки к небу. Его глаза расширились, и он прошептал: "Eia, Mater..." Потом упал на землю и не приходил в себя три дня. После выздоровления Филимон резко изменился, стал разговорчивей, на губах его стала появляться улыбка. Через настоятеля он выписал из Рима книги, и углубился в работу. Часто у него на столе видели какие-то рукописи, написанные, похоже, на арабском. Он раздобыл среди разного хлама, скопившегося в подвале, какие-то склянки и реторты и целыми днями не выходил из своей кельи, ставя какие-то опыты. Настоятель приказал не тревожить его.
     Я повернул голову и улыбнулся ей. Она посмотрела на меня. В темноте не было видно глаз. Протянув руку, я коснулся ее лица. Она прошептала:
     - Что же нам делать теперь?
     - Мы можем только ждать здесь. В целом мире есть только эта стена.
     - Да, - сказала она. - Даже нас больше нет.
     - Все могло случиться как угодно. А случилось так, что мы встретились.
     - Это не мы встретились. Это нас встретили. Разве ты не слышишь?
     Монахи пели. На всенощной они собирались в просторном дворе монастыря. Здесь они хоронили умерших. Теперь они стояли на их прахе и пели. Пели без слов, возводя хвалу Богу. Из каждой груди вырывался свой звук, иногда похожий на плач, иногда похожий на тяжелый вздох раскаяния. Иногда - на невыразимую радость встречи с благодатью.
     - Пока мы в темноте, мы ждем. Но приходит время, и нам придется искать дорогу во тьме.
     - Когда встанет солнце, - сонно прошептала она и положила голову мне на плечо.
     Я тряхнул плечом.
     - Нет, сейчас нельзя спать. Кто-то должен бодрствовать ночью, - погладил я ее по голове. - Бодрствовать кто-то должен.
     - Чтобы застать тех, кто появится на рассвете, - пролепетала она, теснее прижавшись ко мне. - Я помню эти строчки. Как там его, поэт...
     Улыбнувшись, я обнял ее и задумался.
     Однажды брат Филимон просто исчез. В келье его не было, во дворе и в окрестностях монастыря тоже. Монахи доложили настоятелю. И тогда Антоний, нахмурившись, сам вошел в его келью. На столе он обнаружил листок со странным текстом:
     "Отец Антоний, я благодарен вам за все, что вы для меня сделали. Дальше я пойду один. Вода больше не мочит моих рук. Я познал точку в круге. In amando Christium Deum."
     Лицо Антония сделалось печальным. Но через минуту на его губах появилась слабая улыбка. Он приказал запечатать келью и никогда больше не захолить в нее. А когда монахи навсегда заперли дверь ключом, он вышел во двор и, бросая ключ в колодец, произнес: "Мы должны стараться усерднее. И с собой быть в согласии."
     С этих пор он стал задумчив. И все чаще спускался в келью к отцу Иакову, ведя с ним долгие беседы. Некоторые монахи даже пытались подслушивать, но ничего не поняли из их беседы. Лишь однажды монахам удалось услышать, как отец Иаков сказал:
     - Будь усерден и не поддавайся унынию. Это царство силой берется.
     И Антоний стал все реже покидать свою келью. Целыми днями он молился и читал какие-то книги. Монахи приносили ему еду и ставили под дверью. Вскоре он перешел на воду и хлеб. Антоний никак не объяснял братии, почему он так поступает, он вообще не разговаривал с ними.
     А потом умер старец Иаков.
     Мы встали одновременно. Что-то толкнуло меня изнутри, и теперь я знал, в каком направлении нам следует идти. Но не сейчас, не сейчас. Когда начнет всходить солнце...
     - Кажется, я знаю, куда нам идти, - сказала она.
     - Да. Я тоже это почувствовал. Осталось ждать совсем недолго.
     Братья держали в руках свечи. Капюшоны их ряс были низко надвинуты на лица, скрывая их во тьме. Небо было покрыто тучами, лунный свет не проникал сквозь них, и только дрожащее пламя свечей освещало просторный двор монастыря с ямой, выкопанной в самом центре. Все ждали прихода отца Антония, чтобы проститься со старцем Иаковом.
     Они ждали уже давно. По рядам понесся тихий шепот. Наконец самый младший брат Петр побежал к келье настоятеля, чтобы поторопить его. Дальше все происходило быстро. Подойдя к келье, Петр увидел, что она открыта, и в этот момент монахи во дворе учуяли запах дыма. Монастырь запылал.
     Петр, услышав крики с улицы, побежал по коридору к выходу, и резко остановился, увидев впереди неясную фигуру с факелом, вырываемую из темноты танцующим пламенем.
     - Отец Антоний, - в ужасе прошептал Петр.
     Антоний приблизился к нему. Лицо его было покрыто гарью, одежда пропахла дымом, а в глазах сверкала то ли ярость, то ли дикая, неуемная радость.
     - Пришло время огня, - тихо произнес Антоний. - Беги, Петр.
     Монашек рванулся по коридору, выбежал во двор. Монастырь пылал уже со всех концов. Антоний поджег его изнутри, и гобелены, книги и прочее вспыхнули подобно пороху. Монахи метались по двору с ведрами, свечи валялись повсюду, и лишь гроб с телом старца Иакова, позабытый, так и стоял возле свежевыкопанной могилы.
     Во двор вышел Антоний, с тем же факелом, в обгоревшей рясе.
     - Братья! - закричал он. - Время огня, братья! Темна ночь души, развеем эту тьму светом собственной смерти!
     Подойдя к гробу Иакова, он тихо сказал:
     - Верую, отец Иаков.
     И шагнул в его могилу.
     Мы забрались на стену. Вокруг было все так же темно, но я чувствовал, что рассвет уже близок, совсем близок. А значит, нам пора покидать этот монастырь, приютивший нас на эту ночь.
     - Знаешь, вспомнил сейчас, - сказал я, держа ее за руку. - Стихотворение Хофманнсвальдау.
     - Воспрянь, душа!
     Когда нет звезд,
     Когда бушует и ярится непогода,
     Когда черные тучи пугают нас,
     ты должна учиться быть самой себе
     своим собственным светом!
     - Ты тоже вспомнила? - удивился я.
     - Вспомнила. И теперь уже, наверное, не забуду. Их тоже, - повела она рукой вокруг.
     Я кивнул.
     - Ну что ж. Пойдем.
     Мы спрыгнули со стены и зашагали в сторону предполагаемого востока. Я не знал точно, где он, но неведомое чувство, знакомое степным птицам, подсказывало мне, куда идти. В конце концов, мы всегда идем к свету, только иногда принимаем окружающую тьму за цель нашего путешествия.
     А позади, как обычно, на стену монастыря поднялся отец Антоний. Он любил встречать солнце в молитве, пока братия еще спит. Увидев две маленькие фигурки вдали, он прошептал про себя: "Господи, сохрани их в пути..."